Начало на http://proza.ru/2021/06/30/290
О СЛОВЕ, СЛАВЕ И ЛЮБВИ.
- Чем-то я очень связан с Пушкиным… Арбатом ли? Тихой свободой? Почему я не родился век назад?!
Чуть помолчав, Булат Шалвович испытующе посмотрел на меня и неожиданно спросил:
- Скажите, а Вы защищаете или обвиняете Натали? Эту черту провели после роковой дуэли... Сколько уже копий сломано! И до сих пор спорят… Но если бы Пушкин вдруг воскрес – тысячи раз вновь дрался бы за неё на дуэли!
Я не могла не дополнить со всем пылом:
- А для меня Натали – символ женственности и верности семье. Ведь она сама кормила грудью своих детей. Для того времени это почти подвиг. Чтобы не портить фигуру, аристократки нанимали кормилиц.
- Я уверен, – с таким же пылом поддержал меня собеседник, - если бы не гибель поэта, она бы доросла до славы Пушкина. Он предчувствовал это – он знал! Поэтому так ярился. Он дрался, защищая её невинность от сплетен. Она была беззащитна. И только он мог сберечь её честь. Ценой своей жизни.
Булат Шалвович на мгновение закрыл глаза ладонями.
- Гениальный вкус во всём: в выборе друзей, жены. Глупцы те, кто отказывали ему в этой гениальности выбора, – те, кто называли Гончарову пустышкой. Уж он-то разбирался в женской красоте и характерах! Завистники!
С кавказской горячностью он защищал Натали:
- По-своему она ведь тоже была уникальна. Ослепительно красива, но не испорчена высшим светом. Среди тех, кто экзальтацию выдавал за чувствительность, а скромность отождествлял с глупостью, оставалась искренней и скромной. Между прочим, разбиралась в стихосложении, прекрасно играла в шахматы!
Потом очень тихо добавил:
– Я завидовал ему. Не отбирая ни у кого, не выгадывая, не унижаясь перед властью, Пушкин смог взять от жизни лучшее: слово, друзей, любовь, судьбу.
- А как же Вы…? - смутившись, я не закончила, и Булат Шалвович засмеялся:
- Я не смогу объяснить - я могу любовь увидеть и сказать: о, это любовь, а классифицировать я не могу.
И вдруг резко сменил тему:
- А ведь Александр был некрасив, да?
Я словно впервые увидела лицо Булата: большой лоб, тревожные морщинки на лбу, брови вразлет, как крылья птицы, глубокие глаза, мягкая усмешка…
Вспоминала, что знала о внешности Пушкина.
– В дневниках некоторых барышень он предстаёт некрасивым, вертлявым, нервным, с длинными ногтями. Подбородок вверх тянул по причине малого роста. Ещё – ужасные бакенбарды, смена настроения…
- Вот-вот, - подхватил Булат, вытянув шею. – Что внешность? Те, кто знал его ближе, пишут иначе. Пропорциональность сложения, ловкость… Горящий пытливый взгляд, искренность дружеских чувств, неординарный ум. При нём всё менялось, исчезала салонная жеманность, скука. Он был… как свежий ветер! И вот уже барышни ищут встреч с ним, готовят свои альбомчики для искромётных экспромтов и рисунков.
- Вы бы с ним обязательно подружились! – предположила я.
- Возможно… Я бы поучился его быстрой решительности. Народная примета ли, разговор с царём – всё по гениальному наитию. Счастливчик!
Помолчав, Булат Шалвович воскликнул:
- Не понимаю, как мог он быть так внутренне свободен в атмосфере надзора и травли? Может, энергия имени давала ему сил? Александр! Сильное имя. А меня вначале назвали Дорианом, затем поменяли на Булата. Но сталь имени не сделала меня твёрже. Перед смертью крещён с именем Иоанн. Пожалуй, это моё! И всегда была интеллигентская неуверенность: хороша ли строчка? По сердцу ли женщина? Но не врал никогда! И трусом не был. Хотя шаги назад делал…
Вздохнул, декламируя:
Я кланяюсь низко познания морю безбрежному,
разумный свой век, многоопытный век свой любя…
А все-таки жаль, что кумиры нам снятся по-прежнему
и мы до сих пор все холопами числим себя.
Молчание… Я не нарушала паузы, пытаясь взглядом растопить туман.
Как хрупки кумиры юности! От этого любишь их ещё больше. А он продолжал о ней, о Любви:
- Ведь Пушкин гениально почувствовал Натали. Самая родная! Назвал её не земным, но небесным именем – Мадонна. И выше нет звания для женщины.
- А у Вас? У Вас была Мадонна?- вырвалось у меня.
Он, словно сокрушаясь, выдохнул:
– А я… я просто человек… И увлечения были, и заблуждения… И любовь! Я робел назвать мою женщину мадонной, по-советски стеснялся, нес в сердце тихо. Бережно. А надо было кричать, петь… О ней, первой строгой слушательнице моих песен, светлой моей соратнице, с которой вместе писали сценарий к фильму о Пушкине. О ней, стоявшей у моего тела в далёкой Франции, провожая в последний путь. Я знаю, что и сейчас память обо мне хранит. Не на дуэли за неё я погиб – дуэль с жизнью проиграл. А любовь моя иначе считает. Гением назвала как-то. Верила в меня больше, чем я сам.
Перед нами в расступившемся тумане медленно, как затонувший корабль, выплыл огромный серый каменный дом.
- А вот и мой, № 43… Когда- то был двухэтажный, с лавками внизу. Потом надстроили, а после революции превратили в коммуналки. Прозаично и без чудес… Четвёртый этаж, квартира 12. Хоть я и недолго прожил здесь – всего-то десять детских лет, но романтика Арбата проросла в моей крови навсегда. И моё время – счастливое и проклятое, но единственно возможное для меня…
Пускай моя любовь, как мир, стара, –
Лишь ей одной служил и доверялся.
Я – дворянин с арбатского двора,
Своим двором введённый во дворянство.
Я уловила в интонациях голоса белую зависть и детский восторг автора к дворянскому сословию, где Пушкин и лицейские друзья - самое чистое его отражение. Окуджава романтизировал и возвысил этих молодых людей. У него они хранят благородные черты офицерства XIX-го века, бесстрашны, поэтичны, ослепительны — гусары, корнеты, кавалергарды, юнкера. В песнях Булата они торжественно шествуют по жизни: «все они красавцы, все они таланты, все они поэты».
Туман, плотный и серый, вдруг колыхнулся. Впереди был ещё один фонарь, ещё один ориентир в мистически нереальной мгле. Видимо, своим разговором мы раскачали фантастическую субстанцию времени, смешали настоящее, прошлое и ещё более далёкое прошлое. Ту субстанцию, где остаются в вечности
Слова Надежды и Веры, над которыми не властно время,
Слава, которая не важна, но неотделима от поэтов, как тень,
Любовь, которая прервалась смертью, но жива памятью сердца.
От фонаря к нам неторопливо шёл человек, вернее мы видели силуэт с мягкими очертаниями. Цилиндр, трость, бакенбарды… Взлетали полы сюртука…
Булат остановился, медленно выдохнул и - сделал первый шаг навстречу…
А меня туман убрал из этой реальности в другую – пёструю, вечернюю, мигающую огнями машин и реклам, знакомую, привычную. С Макдональдсом и банками, кризисами и вирусами…
И правильно – ещё не доросла я до разговора с Пушкиным.
...Я тихо брела к вокзалу, удивляясь прихотливости пересечений фантазий, реалий, видений…
И звучали в душе знакомые строки:
Берегите нас, поэтов, от дурацких рук,
от поспешных приговоров, от слепых подруг.
Берегите нас, покуда можно уберечь.
Только так не берегите, чтоб костьми нам лечь.
Только так не берегите, как борзых — псари!
Только так не берегите, как псарей — цари!
Будут вам стихи и песни, и еще не раз...
Только вы нас берегите. Берегите нас.