Вчера утром в переходе между станциями метро «Библиотека имени Ленина» и «Боровицкая» дал нищему, мужчине без руки, в морском тельнике пятьсот рублей. Он был так благодарен, что готов был целовать мне руки. Я шел, жутко гордился собой и думал, какой же я, все-таки прекрасный, добрый человек.
Но через пару десятков метров при выходе на перрон станции «Боровицкая», стояла молодая женщина, в застиранной, аккуратной, но бедной одежде, с головой, повязанной белым ситцевым платком. В руках у нее была картонка, на которой я издали прочитал фразу: «Помогите на операцию восьмимесячному сыну».
«Я должен ей тоже дать денег», - подумал я.
«А сколько?» - спросил я сам себя.
Любование собой еще не улеглось, и я понимал, что должен дать ей тоже пятьсот рублей.
Деньги нужные ей не меньше, чем тому мужчине в тельнике, а может, и больше, может быть, жизнь ее грудного ребенка зависит от этих денег.
Да и, чем она хуже того мужчины?
Но, следом за этими благородными мыслями в голову пришла другие. Исходя из моей зарплаты, я могу тратить не больше семисот рублей в день - двести рублей – на электричку плюс метро, двести рублей – обед, триста рублей на продукты для завтрака и ужина, и дать дочке-студентке на обед. Это без учета денег, откладываемых на одежду, обувь и прочие дорогие покупки.
Пятьсот рублей я уже потратил, электричку и метро туда-обратно оплатил. Получается, я сегодня без обеда и ужина. Придется взять из отложенных денег.
Так сколько же мне дать на спасение ребенка?
Высокий, благородный человек во мне говорил, чтобы я дал ей пятьсот рублей, как тому мужчине.
Карлик и урод в моей душе говорил, чтобы я ничего не давал. Он делал всякие мерзкие предположения, вроде того, что она нищая профессиональная и нет у нее никакого сына, и прочие пакости.
Победил карлик и урод. Я прошел мимо, не глядя в ее сторону. Ухом почувствовал, ее немигающий, полный безысходности взгляд.
Когда я вечером возвращался с работы, ни того мужчины, ни той женщины в переходе не было. В тот день в вечерней электричке по вагону прошло несколько нищих, отставших от поезда, инвалидов, участников локальных конфликтов, артистов, не умевших ни петь, ни играть.
Каждый раз, когда кто-то из них проходил рядом со мной, я отворачивался от них, смотрел в окно.
Я представил десятки тысяч нищих в России, в мире, умиравших от голода и болезней, которые ничем не хуже того мужчины в тельнике, которому я дал пятьсот рублей. Еще я подумал, как завтра утром буду проходить около однорукого нищего в тельнике, как буду мучиться вопросом дать или не дать ему денег и если дать, то сколько.
Я смотрел на зеленеющую траву и деревья за окном и думал: «Какая же я все-таки жадная, бессердечная скотина».