Часть 5
Глава 1. Второй попытки быть не может
Вдруг в сентябре пошел снег. Он летел косо крупными снежинами и не ложился на землю, просто исчезал. А потом заревели дожди. Аккуратные прибалтийские домики потемнели, будто с модницы смыли праздничный макияж. Рига потемнела, стала неуютной, мрачной, негостеприимной, перестала обнадеживать. Он ждал октября. В начале месяца ему принесли первый его протез. Это была долгожданная радость! К тому времени он уже знал, что он похож на ногу, а не на копыто, которое видел у фронтовиков и которого боялся вначале. Он все время вставал на него, расхаживался, привыкал, отвлекая себя от боли приятными мыслями о том, как он будет гулять по улицам самостоятельно. Снимая, он любовно гладил его, как свою потерянную ногу, как надежду на самостоятельную жизнь. Надо ходить! Надо вставать, выбираться из этой больничной ямы! Надо работать! Он будет, как Радчиков!
Через неделю он написал рапорт на имя министра обороны, где просил оставить его на службе. Ответ пришел неожиданно быстро. Рапорт его удовлетворили. Владимир не мог поверить в свою решительность, в лояльность командования и в перспективы.
В середине декабря Володя выписался из госпиталя и прибыл в распоряжение командующего Прибалтийского Военного округа. Владимир Иванович увидел озадаченные лица штабных офицеров. Все были, мягко говоря, удивлены его появлению. Все кадровики сбежались и смотрели на него, как на инопланетянина. Видно было, что на протезе он ходит совсем недавно. Правда, вторая нога выглядела еще хуже: поскольку она вся изодрана и не заживала, стопа не двигалась самостоятельно и безжизненно висела, Володя бинтами примотал ее к голени.
- Что с Вами делать? Отправлю – ка я Вас в Ленинград, - размышлял вслух начальник, осматривая Снегирева снизу вверх и сверху вниз, задерживая взгляд на ногах.
И Владимир поехал в самый красивый город мира, как он считал. Там уже были предупреждены и сразу отправили его в отпуск. Отпуск так отпуск. Собрался к родителям встречать Новый год! Мандарины, елка, мамочкины холодец и пирог. Он взял билет на самолет до Салехарда на 31 декабря. Перед этим съездил в гости к Людмиле, сыну и Павлу. Его встретили как самого любимого родственника, оставили ночевать, кормили, радовались, что он снова в строю на ногах. В глазах Андрюши читалось обожание, отец казался ему героем и радовал больше, чем мешок привезенных подарков.
Было приятно снова самому ходить по оживленному городу, заходить в магазины, смотреть, что покупают ленинградцы в подарок своим близким. Он зашел в Елисеевский и вспомнил, как покупал зефир к чаю для Людмилиной мамы. Встал в очередь – и купил зефир розовыми клюквенными вкраплениями, купил малюсенькую баночку икры, палку копченой колбасы. Все дорого, но ведь не в любом магазине купишь! А порадовать родителей очень нужно! Пусть посмотрят, что он на ногах, и не надо за ним больше ухаживать, как в Ташкенте и Риге, не надо пеленать и бинтовать. Он может приехать сам, и с подарками.
В Пулково приехал прямо к регистрации, и самолет поднялся вовремя. Но в Сыктывкаре их посадили из – за бурана. Пассажиры запаниковали: кого-то ждали к столу, у кого-то свидание, у кого-то деловая встреча с последующим развитием событий.
- Когда подадут самолет? – наседали они на дежурного через каждые полчаса. – Скоро Новый год! Нас всех ждут родные!
- Товарищи, вопрос не по должности! Я отвечаю за порядок и безопасность, а не за погоду! – злился дежурный по аэропорту.
Собратья по несчастью метались по аэровокзалу, и к двенадцати часам большая часть, не сговариваясь, локализовалась в ресторане. Владимир заказал салат и котлету по – киевски, пообедать в Ленинграде он не успел, а поужинать – не дал случай.
- Что, товарищи? Надо отметить Новый год! Буран – бураном, а Новый год раз в году! – громко дирижировал толстый лысый «товарищ» в дубленке кофейного цвета с бежевыми оторочками на рукавах, карманах, вороте и по швам.
Владимир наблюдал, как народ скинулся и купил несколько бутылок шампанского по грабительской ресторанной цене.
- Капитан, Вы с нами? - кокетливо произнесла моложавая брюнетка с утрированно высоким начесом на затылке.
- Обязательно, - ответил Снегирев.
- За наступающий 1985 год!! Урра!
В Салехард к родителям он приехал ближе к обеду. Но настроение у всех не было омрачено опозданием. Теперь его вообще мало чем можно было огорчить. Наоборот, радость во всем: в буране, ворчливых соседях, морозных днях...Важно, что они вообще есть.
- Как только дадут назначение, ты сразу дай телеграмму, - обнимала за праздничным столом мамочка. - Папка после нового года пойдет на пенсию и сразу приедет к тебе. А я попозже.
- А если в глухомань забросят, зачем вам менять Салехард на непонятное место?
- Да мы тертые калачи! О чем ты? – засмеялась мама, поправляя Володе челку. – Мы опытные пилигримы. Нам куда бы ни ехать – лишь бы ехать!
- Но зачем? – недоумевал он.
- Так надо! И тебе полегче, и ему веселее. А что ему здесь делать? Будет дома сидеть, как сыч! Мы с папкой все решили. Нам уже давно не сидится на одном месте. Хочется перемен.
- Ой, и беспокойные вы… - улыбнулся Володя, глядя с любовью на родителей.
«Что ж, наверное, родители правы, - думал он. - Первое время папка поможет. Сам я еще медленно передвигаюсь. Он наладит быт, у него большой опыт переездов и налаживания жизни- ведь они с мамочкой сменили много мест в погоне за «длинным рублем».
- Спасибо, мамочка, - он прижался к ее мягкому плечу, пахнущему домашним уютом.
Два месяца еще Снегирева не знали, чем загрузить. В начале апреля направили в Печоры, в горвоенкомат. Город легендарный, его монастырь был открыт даже при советской власти. Там служили батюшки, воевавшие на разных фронтах. Хоть Владимир не был религиозным, но находившийся неподалеку Свято - Успенский Псково –Печорский монастырь, успокаивал, вселял веру в то, что все у него еще в жизни случится. На первое время ему выделили комнату прямо в военкомате, просили подождать, пока подыщут квартиру. Он, наоборот, был рад, потому что не надо ходить по незнакомому городу, дом и работа – одно здание. Все близко: почта, телеграф, аптека, магазин.
Папа приехал, и жизнь сразу стала домашней.
- Я с тобой хоть где – дома! – благодарно говорил Володя отцу.
Вскоре ему дали двухкомнатную квартиру. Папка за день, пока Володя был на службе, отмыл хозяйственным мылом стены в коридоре, ванной и туалете, отчистил сантехнику. Запахло чистотой. В тот же день купил обеденный стол, шкаф, тумбовые столы на кухню, кровать, диван и холодильник. Дал сверху грузчикам на водку, чтоб привезли все именно в этот день.
- Обои выберем позже, когда мама приедет, - вытянувшись на диване, мечтал он. – Отлично! Жить будем с комфортом!
Днем папа готовил ужин и обед сыну на следующий день, складывал все Володе в маленькие кастрюльки - судки, чтоб он брал с собой на работу, не тратил время на хождение домой, а обедал в кабинете и отдыхал.
Папка быстро обзавелся знакомыми: на рынке это были продавцы обоего пола, покупатели в магазинах, соседи по двору – со всеми он знакомился быстро и тесно, по- приятельски общался. От них он узнавал новости, сведения о городе и монастыре, удивительные истории о нем и монахах.
Однажды утром Володя взял с подоконника бутылку.
- Папка, эту воду можно пить? Откуда она, из-под крана?
- Можно. Это освященная вода. Из храма, - пряча глаза, ответил папа.
- Во как! – изумился Володя. - Ты ходил в монастырь? Зачем?
- Да. Надо ж узнать, чем он заменит. Мне Михалыч из соседнего подъезда, рассказал о нем и сводил туда вчера.
- Ты ж неверующий. Да и некрещеный. Ты ж сам говорил.
- А кто его знает: крещеный или нет. Я в деревне родился, а там всех крестили на третий день. Особо не разбирали, кто станет коммунистом, а кто атеистом. А в монастыре хорошо. Я в пещеры спускался, где монахи захоронены. У некоторых гробов крышки приоткрыты, можно руку просунуть, дотронуться до мощей святого и попросить что-то, что очень нужно. За родных, например.
- И? – напрягся Володя.
- И я дотронулся. И попросил. За тебя, -тихо сказал отец.
Володя обнял папу.
- Давай чай пить, - благодарно проговорил он.
Почти каждое утро по дороге на работу возле гастронома он видел странную парочку – мужчину и женщину лет тридцати – тридцати пяти, опухших, с осоловелыми глазами, нависшими дряблыми веками. У парня ввалился кривой, картошкой нос. Оба худые, с утра пьяненькие, всегда деловито, задрав важно голову, они шагали под руку, стараясь делать меньше колебаний и выглядеть чинно.
Володя ухмылялся, видя, как люди, опускающиеся на самое дно жизни, из последних пропитых сил старались в недостойной ситуации выглядеть достойно.
Каждое утро пара шла к открытию гастронома и ждала у ступенек отдела «Вино - водка», когда распахнется стеклянная дверь.
- Кто с чего хочет начать день: кто со стакана воды, кто с бутылки водки. Каждому свое, - думал он вслух.
Он получил письмо от Сивцева – тот писал, что стал крепко пить, что не всегда получается справляться с собой, со своей неполноценностью. Он пил неделями. С одной работы переходил на другую. Никто не хотел терпеть рядом алкоголика.
Потом Владимир будет встречать бывших афганцев, без рук, без ног, просящих милостыню у вокзалов, в переходах, у торговых центров и церквей. И непонятно: то ли он фронтовик, то ли профессиональный нищий.
Володя тряхнул головой. Опуститься он не хотел. Он суворовец. Офицер.
Через несколько дней Володя оформил инвалидность, и ему выдали «Запорожец». В Советском Союзе каждые семь лет ветеранам - инвалидам давали новую машину. Он стал передвигаться быстрее. Поход от дома до работы и обратно перестал быть таким мучительным.
Начался весенний призыв. В военкомате с утра на несколько минут Владимир заглянул в кабинет военкома. Надо было ознакомиться с очередной телеграммой организационно - мобилизационного отдела Министерства Обороны, потом зашел в секретку, взял необходимые документы для работы и направился в свой кабинет. В дверь постучали. На пороге стоял подтянутый юноша.
- Товарищ капитан, - обратился он к Владимиру Ивановичу, - я принес необходимые медицинские справки для личного дела. Здравствуйте.
- Здравствуй. Ты кто? Надо представляться, когда заходишь в кабинет начальника. Я не занимаюсь призывникми.
- Извините... Призывник Борис Миронов из Екатеринбурга.
- Земляк, значит. Вот, теперь понятно, кто ты. Давай посмотрим твои документы.
Юноша протянул офицеру несколько серых бумажек.
- У тебя нет документов от невропатолога и нарколога.
- Не выдают.
- Как это не выдают?
- У меня нет на руках приписного свидетельства и прописки. Без этих документов учреждения не выписывают справки.
- Трудно сделать регистрацию?
- Не успел. Только что получил паспорт.
- Понятно.
-Сейчас разрешим твою проблему. Обойдем бюрократические препоны. Выдадут тебе эти злополучные справки.
Офицер вытащил из ящика стола бланк с печатью и стал аккуратно его заполнять.
- Вот тебе дубликат приписного свидетельства, - Снегирев протянул Мироненко документ.
- А как быть с пропиской?
- Сейчас сделаю справку, которая временно заменит тебе регистрацию в паспорте.
Борис был удивлен, офицер не отправил его обратно, а быстро решил проблему.
- Ну что, земляк, готов ехать за недостающими справками? – Владимир Иванович улыбнулся.
-Так точно, готов!
- Деньги у тебя есть?
-Десятка.
- Может не хватить.
Снегирев достал кошелек и положил на стол купюру.
- Вот, возьми.
- Нет, ну, что Вы, я могу у друга занять, - залепетал Боря.
- Некогда бегать по друзьям, потом отдашь, мы все равно ещё увидимся.
- Разрешите идти?
- Иди уж!
Душа призывника пела.
После обеда Снегирева ждали на заседании медицинской призывной комиссии, попросили помочь- поработать в комиссии, не хватало людей. Врачи располагались в актовом зале. Возле дверей Владимир Иванович увидел группу ребят. Переминаясь с ноги на ногу, они ждали команды.
- Прибыли на медицинское освидетельствование? - спросил он у призывников.
- Прибыли, но нас почему – то не вызывают.
- Не переживайте, сейчас призывная комиссия начнет работу.
Раздалась команда: всем призывникам, которые сегодня проходят комиссию, раздеться донага, одежду аккуратно сложить на скамейки в коридоре.
Прикрывая наготу папками со своими личными делами, ребята, краснея, переходили от одного врача к другому вдоль столов. Молодые медсестры смущались от увиденного, но добросовестно выполняли свою работу.
После врачей к столу, за которым сидели Снегирев и председатель призывной комиссии, подходили ребята. С каждым из них офицеры обстоятельно беседовали, отвечали на вопросы.
У Снегирева молодой человек поинтересовался, можно ли проходить службу на Черноморском флоте и учтет ли его пожелание призывная комиссия? Другой юноша заявил, что хотел бы быть востребованным в армии по специальности, которую получил в школе ДОСААФ. Третий попросил, чтобы его направили в часть, где активно занимаются спортом, потому что его способности там пригодятся больше всего. А вот по телефону мама одного из призывников пожаловалась на то, что ее сын боится службы в Вооруженных Силах, так как работает в органах внутренних дел. По ее словам, он опасается негативного к себе отношения со стороны «старослужащих» только из-за того, что он - милиционер. Мать просила направить сына во Внутренние войска МВД: ему там будет привычнее. Снегирев успокоил мамашу и обещал, что призывная комиссия обязательно примет пожелания всех призывников во внимание. А он, в свою очередь, обязательно возьмет на контроль этот вопрос.
Очередной призывник предстал перед офицерами.
- Хочешь служить в армии, сынок? – спросил невысокого паренька председатель призывной комиссии.
- Да, хочу!
- А в каких войсках?
- Танковых.
- Какое у тебя образование?
- Средне – техническое.
- Отлично!
- А есть какие – нибудь просьбы, пожелания?
- Конечно.
- Слушаем.
- Хочу служить, как можно подальше от дома, но только не в горячей точке. Как-то не хочется в неполные 20 лет получить пулю. И чтобы можно было от души пострелять из оружия, а не сидеть постоянно на кухне и чистить картошку.
- Мы тебя услышали, – улыбнулись офицеры. – Есть у нас одна разнарядка, - сказал председатель призывной комиссии, прямо как будто специально для тебя. Короче, поедешь на Дальний Восток?
- Поеду.
- Вот и славно. А чтобы ты понимал, в этот полк идут служить с образованием не ниже средне - специального, часть уставная, и дедовщины там нет. Отслужишь, потом расскажешь, как там. Ведь после дембеля придешь к нам становиться на воинский учет. Может, мы потом еще кого - нибудь пошлем туда в качестве поощрения.
Председатель призывной комиссии подписал документ, сказал:
- Иди, одевайся и подожди в коридоре.
Когда призывник вышел, он повернулся к Снегиреву:
- А Вас, Владимир Иванович, после комиссии просил зайти военком.
- Есть, зайти к военкому!
Приближался юбилейный День Победы. Военком просил заменить уехавшего в санаторий коллегу.
- Подключайтесь, товарищ капитан, - подытожил он. - Все вопросы к машинистке Любови Алексеевне.
Работа с приказами для Владимира оказалась абсолютно непосильной, он делал ошибки.
- Любаша, помогите, пожалуйста. Напечатайте заново список, - взмолился Володя, выходя в приемную.
Машинистка промокнула глаза платочком.
- Сейчас сделаем, товарищ капитан.
- Кто обидел Вас, Любаша? – он впервые пригляделся к молодой женщине. Светлые, стриженные под модный сэссон волосы, глубоко посаженные светло - голубые прозрачные глаза, припухшие от слез, беззащитная улыбка.
- Не сердитесь, Любочка. Я ж никогда не занимался писаниной, в этом абсолютно тупорылый. Я служил, воевал. Мне трудно дается оформление документов и приказов. Простите великодушно и перепечатайте.
- Не переживайте, Владимир Иванович, - назвала она его по имени – отчеству. – Я помогу Вам.
По сути, Люба первое время делала все вместо Снегирева и учила его всему с нуля. Она была очень грамотным работником, прекрасно работала с документами, приказами, директивами. Горвоенкомат готовил в те дни документы на вручение всем ветеранам орденов Отечественной войны в честь сорокалетия Победы. Бюрократия была страшная, из-за одной запятой приходилось переделывать весь список. Эту работу и поручили Снегиреву с Любой. Она была лучшим специалистом по пенсионным вопросам.
- Так кто же Вас обидел, Люба? – настаивал Владимир. Он любил ясность во всех вопросах.
- Да, в общем, никто не обидел, Владимир Иванович. С мужем развелась, так он покоя не дает, - Любины глаза снова сделались круглыми от слез, как голубые линзы.
- Почему развелись?
- Пьет. Давно. Как только в Печоры приехали, так и понеслось. Если так дальше пойдет, и со службы недолго вылететь.
- Он военный?
- Да. Окончил высшее артиллерийское командное в Одессе в семьдесят четвертом. После окончания мы сразу приехали в Печоры. Его направили в Печорский десантный полк спецназначения. Юра почти сразу пить начал. Просила его остановиться ради сына. Ведь невозможно ребенку видеть отца в безобразном состоянии. И запах перегара, и вид омерзительный, - она снова заплакала.
- Обижал Вас?
Люба промолчала.
- Понял, - задумался Володя.
- Капитан! В приемную вошел военком. – Принесли еще документы. Переделайте, доработайте и доложите!
Люба вздохнула и вытащила из машинки начатый и уже бесполезный лист.
- Снова переделывать, - обреченно посмотрела она на новый документ.
- Что же нам с Любовью делать? – вздохнул Владимир.
- С любовью жить надо, - без паузы, не отрывая глаз от своей папки, проговорил военком.
- Есть, товарищ полковник, приказ понял, - отчеканил Снегирев.
- Что? – не понял полковник и поднял на них глаза. – В каком смысле?
- Есть – жить с Любовью!
Снегирев с Любой посмотрели друг на друга и рассмеялись.
На следующее утро Володя ехал на своем «Запорожце» на службу. На привычном месте напротив гастронома стояла знакомая парочка пьяненьких, они с утра уже «погрелись» и были нетрезвы. Женщина стояла на костылях, одна нога в гипсе. Она делала один шаг, останавливалась и не могла ступить дальше. С непривычки она не знала, как ставить костыли и пыталась встать на загипсованную ногу. Но от боли вздрагивала, и было видно, что женщина в отчаянии. Ситуация была безвыходной.
Володя припарковался у обочины рядом с ними. Ехать дальше не мог: хотел посмотреть, чем закончится процессия. В душе, как цветок, стало расти сочувствие. История с костылями была ему близкой. Совсем недавно и он не мог встать на костыли и сделать несколько шагов. Но он мужчина, а она хрупкая женщина, иссушенная алкоголем.
Спутник женщины поддерживал подругу под руку, брал за плечи и не знал, как ей помочь. Оставалось совсем немного – только перейти дорогу по пешеходному переходу - и сразу подъезд магазина. Но идти ей было больно. Парочка шаталась, обреченно посматривая на заветное крыльцо.
Неожиданно мужчина взял свою подругу на руки, неловко придерживая костыли, и быстро засеменил по переходу. Он донес ее прямо до крыльца и поставил на ступени, над которыми, согласно ситуации, вместо вывески «Вино - водка» должна быть табличка «ЗАГС», так эффектен и неуместно красив был его порыв. Женщина гордо подняла лицо с огромным синяком на щеке и оглянулась посмотреть, много ли народа видело ее триумфальный внос в магазин. По ее ощущениям, она была не столько на крыльце, сколько на пьедестале.
«Вот это да! Вот это любовь и верность! - восхитился Володя. – И этим опустившимся людям хочется заботы, хочется быть любимыми».
Рядом с магазином старушки продавали цветы, они и оказались единственными удивленными зрителями. Одна из женщин, видимо, только что пришла и раскладывала букетики на бетонном парапете. Владимир присмотрелся: на длинном вышитом рушнике с петухами лежали ландыши.
Он вышел из машины, перешел дорогу по тому же переходу и приблизился к старушке. Та, увидев человека в форме, сначала испуганно прикрыла цветы салфеткой.
- Я хочу купить ландыши, - быстро успокоил ее Снегирев.
- Да, родимый, - облегченно выговорила пожилая дама. – Какие тебе?
- Вот эти три букетика. И соедините, пожалуйста, чтоб попышнее были.
Он вспомнил, как уже однажды, много лет назад покупал у старушки ландыши в Свердловске, когда встречал на вокзале Нину. Полжизни прошло. Еще потом оканчивалось суворовское, потом Ленинград - артиллерийское, Германия, Афганистан, Ташкент и бесконечная Рига.
Но сейчас захотелось увидеть улыбку на лице Любы, неизбалованной вниманием, заботой и цветами, чтоб ее заплаканные аквамариновые глаза засияли. В груди потеплело от мысли о Любе.
- Это Вам, Любаша, - вошел он в приемную.
Люба взяла цветы, легко прикоснувшись к пальцам Володи.
- Спасибо Вам. Дороже этих цветов у меня давно не было подарка, - ее глаза снова стали похожи на аквамариновые линзы от выступивших слез.
- Я хотел порадовать Вас, а не расстроить, - испугался Володя.
- Я и обрадовалась!
Она сняла со стеллажа с папками черную чеканную вазу, больше похожую на кубок, и налила в нее из кувшина для полива цветов воду. Потом поставила цветы, распушила все стебли, чтоб все жемчужные головки нарядно выглядывали из-за нефритовых листьев. Люба переложила папки со стола и поставила вазочку на самое видное место. Было ясно, что это для нее ценный и важный подарок.
- У Вас всегда идеальный порядок на столе, - сказал Володя.
- Работа с документами дисциплинирует.
- А я не умею работать с документами.
- Я научу Вас. Ничего не бойтесь, - улыбнулась Люба.
- Да меня уже трудно чем-то напугать.
Вместе с Любой Владимир Иванович успешно закончил работу по награждению ветеранов.
- Мы с Вами молодцы! Справились с задачей! Без Вас бы у меня ничего не получилось.
- Да. Неожиданно трудно пришлось с оформлением. Но ведь не в первый раз.
- Разрешите пригласить Вас на кофе по случаю окончания работы и, так сказать, чтоб и не в последний раз! – пошутил Владимир.
Он боялся отказа, понимал, что как кавалер почти без ног он сейчас не очень привлекателен для женщин. Но он чувствовал, что нравится Любе, и рискнул. Чего еще искать? Привлекательная, добрая, умная, неизбалованная.
- Разрешаю! – согласилась она.
И ее мысли Володя тоже понимал. После развода Люба чувствовала себя, как подстреленная птица. Обессиленная от бесконечных сражений с пьяным мужем, с болью за взрослеющего и все понимающего сына и страхом перед будущим.
- Вдвоем спокойнее…работать. Мы –сила, - положил он руку на ее ладонь.
- Да, - прошептала Люба.
Женское «да» всегда рождает в мужчине уверенность и ощущение стабильности происходящего. Появляется ответственность не только за себя, но и за ту, которая сказала это «да». Он не говорил Любе главных слов, боясь отказа и не чувствуя пока правды в них. Предложить связать жизнь – это не приглашение на кофе. Он понимал, что от него ей немного радости, но тепло, стабильность, заботу он на сегодняшний день обеспечить уже может. Еще его грело то, что Люба может его выбрать таким, каким он стал сейчас. Здоровым, подтягивающимся на брусьях и ходящим на руках она его никогда не знала. Это ее осознанный выбор. Это даже не то, что у него было в госпитале с Ниной: жена должна была остаться с ним из чувства долга, по обязательству, раз уж так случилось. А он не хотел никому стать обузой, не хотел, чтоб с ним жили из жалости, по обязанности, от безысходности.
- А не согласитесь ли Вы, Любочка, на кофе с коньячком? – потирая с удовольствием руки, предложил Владимир.
- А Вы будете?
- Нет, Любаша. Я ж за рулем. Хочу без происшествий доставить Вас до дома.
- Тогда и я без коньяка! – улыбнулась Люба. – Из солидарности.
- Тогда обязательно пирожное и мороженое! – заказал Володя. – Знаете, Любочка, я сейчас вспомнил, как я мальчишкой, суворовцем, с друзьями сидел в кафе – мороженое в Свердловске. Я тогда сидел и думал, что все свои самые счастливые дни в жизни буду праздновать в кафе.
Владимир задумался. Он вспоминал Генку, Володю, своих товарищей и печально улыбнулся. Ему казалось сейчас, что он совсем старик. Столько всего переменилось в его жизни, и все получилось не так, как он мечтал.
- Да…- протянул он в продолжение своих мыслей. – Все не так случилось, как я себе нафантазировал в юности. Но спроси меня сейчас, хотел бы я изменить что-то из того, что произошло, я б сказал, что нет. Мне ни за что не стыдно, мне ни за что не обидно, ничего не жаль из того, что оставил. Даже ног. Я выполнял долг. Пусть даже он никому был не нужен. Но это было нужно мне! Помните, как у Высоцкого:
Кто здесь не бывал, кто не рисковал -
Тот сам себя не испытал,
Пусть даже внизу он звезды хватал с небес:
Внизу не встретишь, как не тянись
За всю свою счастливую жизнь
Десятой доли таких красот и чудес.
- Конечно, помню, - подхватила Люба:
И можно свернуть, обрыв обогнуть, -
Но мы выбираем трудный путь,
Опасный, как военная тропа.
Они рассмеялись –они были на одной волне.
- Да. Ничего бы не изменил. Иначе б не было у меня моих друзей – суворовцев. Двух моих хороших жен. И не было б замечательного сына. Вот только с сыном бы хотелось видеться почаще.
По молчанию Любы Володя понял, что она в курсе его жизни, о наличии не только ранений, но и жен, и сына Андрюши, и приемного сына. Она дружила с девочками из кадров, и всех вновь прибывших они знали вдоль и поперек, до косточек. Его это устраивало. Ничего не надо объяснять и оправдывать из своей жизни.
Принесли кофе, мороженое, фрукты.
- А что у Вас было хорошего в жизни?
- Вам правда интересно?
- А можно на «ты»? Мы столько вместе уже поработали, что дела нас сблизили ровно настолько, насколько можно перейти на «ты», - улыбался Володя.
- Можно на «ты». Тебе правда интересно? – переспросила Люба.
- Конечно. Иначе б не спрашивал. Должен же я тоже знать, с кем кофе пью. Хочу быть на равных, - он хитро прищурился, намекая на то, что она осведомлена о нем больше, чем он о ней. – Кто твои родители? Где ты жила…до Одессы?
- Ты напомнил мне папу. Он с войны пришел без обеих ног. Ездил сначала на дощечке с колесами, видел такие?
Володя кивнул.
- Вот. Мы на Украине жили. Когда вернулся в сорок третьем, в нашем колхозе одни женщины да дети остались. Его сразу назначили парторгом колхоза. Мама была рада, что папа вернулся, хоть и без ног. К другим женщинам вообще мужья не вернулись. После войны у нас треть мужчин осталась. У меня еще три сестры и брат. Мы все родились после войны.
- Трудно жили?
- Сначала - да. Но папе почти сразу дали лошадь. Потом, после войны, когда страна окрепла, дали мотоколяску. А уж после моего рождения – «Запорожец»! Бесплатно. Как и тебе. Последние годы папа на протезах ходил.
- Как я, - Володя вглядывался в глаза Любы.
- Да я уже в детстве, глядя на папу, понимала, что не ноги главное для мужика.
- А вот это точно! Что было потом?
- Детство быстро как-то прошло. После школы сначала две старшие сестры уехали в Одессу, потом и я. В колхозе работа известно какая: в поле или на ферме. Родители отправляли нас в город. В Одессе работала на телефонной станции телефонисткой в справочном бюро 09.
- Ох, уж это 09, - вздохнул многозначительно Володя.
Сколько раз, учась в суворовском, потом в артиллерийском, он набирал эти заветные 09, чтоб узнать номер какой-нибудь девушки. У каждого человека есть свои воспоминания, связанные с этим номером, когда, затаив дыхание, проговариваешь фамилию, приблизительное отчество родителей, на которых зарегистрирован интересующий номер. Щеки пылали оттого, что казалось, будто телефонистка с назиданием, как учительница, разговаривает с вами, задает уточняющие вопросы и укоризненно называет нужный номер, будто вы виноваты в своей страсти или влюбленности и желании услышать дорогой голос.
- ... Однажды с подружками пошли на танцы и познакомились с курсантами военного училища, продолжала Люба. - Почти сразу все и вышли замуж. Сын родился. Все случилось само собой. Быстро. Надо было жизнь налаживать.
– За мужчин и женщин! За весну! – поднес он чашечку кофе к ее чашечке.
- Сейчас такая же весна, как в суворовском, в увольнении?
- Да. Сейчас все, как тогда. Весна. Кафе. Мороженое. И снова в душе надежда! - он снова поднял с блюдца чашечку с кофе. – За весну, Любаша. Ты моя весна!
Она помедлила, немного покраснела. Потом приподняла свою чашку.
- За весну, Володя.
-Я ж понимаю, ты еще не остыла от развода. Еще горячо. Мы просто пьем кофе и мечтаем. Не бойся. Я не скажу больше, чем ты готова услышать.
- Спасибо, Владимир Иванович, - начала она.
- Владимир, - перебил он ее.
- Спасибо, Владимир, за твою чуткость. Все в свое время.
- Но ведь и не долго? А то уведут тебя! А я хоть и не из робкого десятка, но драться мне пока трудно. Хотя – костылем поколотить могу! – рассмеялся он.
-Ого! –встряхивала Люба элегантной укладкой.
- А я пассивностью никогда не отличался! Это с бумагами я пока туплю. А в Армии! В Афганистане, бывало, я даже впереди саперов шел, чтобы маршрут показывать. Пехотные офицеры хуже ориентировались по карте, чем артиллеристы. Мы ведь до миллиметра должны были уметь наносить цели на карте. Один миллиметр на карте – 25 метров на местности. А один миллиметр – острие карандаша, поэтому карандаш у артиллериста должен быть очень остро заточен! И карту он должен читать безукоризненно, чтобы цель поразить с первого выстрела. Второй попытки быть не может!
Они говорили об Одессе, в которой Володя, возможно, никогда уже не побывает, о друзьях – суворовцах, о Вите Николаеве, о весне… и о двух влюбленных пьяницах, которых Володя видел по утрам.
- Я обязательно тебе их покажу. Знаешь, они тоже меня научили кое – чему. Например, тому, что человек, если нужен кому –то, то нужен любой! Старый, больной, безногий, поломанный, пьяный… И каждый может быть счастливым. У меня в госпиталях немного поистрепалось понятие нужности и любви. Не до любви там. Там проза жизни – до туалета бы самому добраться. А тут вдруг пьяницы эти. Ведь на краю жизни, опустившиеся совсем, а какая верность и преданность.
Люба внимательно смотрела на Володю, уже не просто с интересом. Наверное, именно такого мужчину она всегда мечтала встретить. Ведь женщина всегда чувствует настоящего мужчину. В нем, возможно, реализовалось то, что не случилось в ее первом муже. А Владимир прошел огонь и не сгорел. Нет мужчин молодых и старых, нет более и менее статусных, красивых и некрасивых, богатых или бедных. Он или мужчина, или нет! В поступках, в словах, в мечтах и решениях. Владимир был мужчиной.
***
В последний вагон
В начале девяностых самые продвинутые хотели стать бизнесменами. Смелые увольнялись с завода и открывали свое дело. Жена Сергея по примеру многих подруг тоже уволилась и решила открыть магазинчик. Что женщине милей всего? Косметика, парфюмерия, бижутерия, что у них там еще? Всякая приятная для них мелочь. Сергей ее поддержал. Помог найти помещение, договаривался с хозяевами на аренду, сам ездил с ней на базы, выбирал товар - благо вкус у обоих хороший -, расставлял витрины, раскладывал его по прилавкам. Ей повезло, все пошло прекрасно. Появились деньги и перспективы. Друзья подзуживали тоже уволиться и заняться своим бизнесом.
В лексиконе россиян появилась новая модная фраза, ее часто стали повторять Сергей с женой:
- Хватит работать на дядю, надо начинать работать на себя.
Сергей тоже почувствовал себя уверенным и современным, и с заводом было покончено навсегда. Куда-то ездили, открывали какие-то магазины, киоски, отделы. Стеклышки в калейдоскопе были тогда настолько разноцветными, что вспомнить, какие цвета преобладали, он не мог, все мелькало и перемешалось в разноцветье.
Как ни странно, вместе с благополучием в семье отношения стали прохладней. Потом еще прохладней. И совсем холодно. То, ради чего все достигалось, раскололо семью. Трудности объединяли, достаток – развел. Куда-то уходила она. С кем-то встречался он. У каждого появились отдельные друг от друга друзья. Но окончательно развели их все же общие товарищи. В один из праздников жена познакомила его с приятельницей, к которой он вскоре и ушел. Уходил навсегда, на всю жизнь. В надежде на тепло и счастье.
- «Красивая и смелая дорогу перешла» - это про нее, - еле ворочающимся языком говорила она новым подругам, с которыми теперь ежедневно распивала водку. Псевдоподружки слюнявыми кривыми ртами обсуждали план возмездия подлой подруге.Но это была только пьяная болтовня.
Катя была необыкновенной красавицей. Тоже очень высокая и стройная, экстравагантная, умная, замечательная хозяйка. Все со знаком «плюс», и все в превосходной степени. Единственный минус – от первого брака был сын, с которым отношения были сложные, они почти не разговаривали. Сейчас, по прошествии стольких лет, сидя в машине в далеком феврале, и, наблюдая в чужие окна за чужим счастьем, Сергей снова вернулся к однажды возникшей, неприятной для него мысли: а любила ли его Катя? Или просто захотела разрушить чужое счастье, которое показалось ей таким заманчивым? Он был молод, красив, весел, умен и уже не нищ, не надо начинать с минуса…Или было желание отобрать понравившегося мужчину? Она была явным борцом и лидером. Легко присваивала и легко потом расставалась с тем, что надоедало, не жалея ни о чем и ни о ком. Кто в этом браке кого завоевывал, осталось неразгаданным, скорее, она, - не привыкшая к отказам и не желавшая уступать. Они жили душа в душу, весело, интересно. Скоро родилась дочь Валя. Любимая, ненаглядная, от ее ручонок, обнимавших его за шею, заходилось сердце. Эта малышка умела управлять им, как ей заблагорассудится, и отказа она не получала ни в чем. Сергей осознанно позволил ей манипулировать собой, считая это проявлением высшего доверия и высшей близости дочери и отца. Как никому, ей можно было все. Она требовала игрушки в неограниченном количестве, по- взрослому объясняя всякий раз, почему ей это надо. Вынуждала идти в кафе, покупать мороженое, всякий раз заставляя папу делать так, как она сказала, не было для нее запретов, рамок и границ. Валя знала ключик к папиному сердцу: надо сесть на коленки, прижаться, обнять нежно за шею, поболтать ножками, заглянуть в его глазки - и проси, что хочешь!
- Я же самая любимая твоя женщчина! – хлопая длиннющими ресницами, закатывая по – взрослому глаза, лепетала Валя.
Он добровольно сдался в плен маленькой захватчице, как бы искупая вину и перед старшей дочкой за то, что оставил ее, стараясь доказать судьбе и самому себе, что он – хороший отец!
- Да и кто еще должен баловать наших детей? Как еще сложится их жизнь, какой спутник достанется? Пусть уж родительской любви в детстве будет с запасом, - оправдывался он каждый раз, когда мама говорила, что надо бы поумерить дочкины аппетиты и пора прекратить портить ребенка.
- Лишь бы не было войны! – отшучивался Сергей.
Вот стеклышки мозаики этих воспоминаний были светлые розово-голубые, отливающие цветом Валиных платьев, ленточек и ее голубеньких выразительных глазок. Тот второй брак продержался совсем недолго, и то благодаря дочке.
Вскоре у Кати в Клину заболел отец. Родители - объект нашего постоянного беспокойства. Съездив к нему раз и два, Катя завела разговор о переезде. Это еще одна очень модная тогда тема.
- Посмотри, все наши знакомые уезжают, - преувеличивала она. - Сейчас вообще все едут из маленьких городов. Скоро наш завод встанет, людям работать будет негде. В больших городах всегда есть какая –то перспектива.
У Сергея тоже появились планы на большую жизнь, и он с удовольствием согласился.
– Квартира у твоего отца большая, места - предостаточно.
Катя закончила там заочно еще какой-то институт, нашла работу. Сергей понял, что ее планы реализуются гораздо быстрее, чем его. Это грозило бедой для их семьи, и она вскоре разразилась. Жена недолго терпела его неудачи в самореализации. Успешная женщина при менее успешном мужчине начинает указывать ему на его неполноценность. Квартира – ее. Работа у нее прекрасная. Дочь всегда с матерью. У нее все в порядке. Намеки на развод стали явными. Гордость не позволяла упрашивать и унижаться. Был один развод, и была уже одна дочь, растущая без отца. Поэтому он начал делать попытки все склеить. Но Катя – человек решительный и бескомпромиссный. Ему просто дали понять, что его больше не любят. Вот и все. Так просто. Какой смысл жить, зная, что не любят, смотреть в глаза, которые осуждают, оценивают, в которых нет больше тепла и нежности. Уезжать домой с поражением не хотелось. И не хотелось видеть торжество первой жены. Он снова поехал в любимый город на Неве, в котором были надежды и планы, в котором он был юн и счастлив, где меньше всего терзали воспоминания.
А город, вроде, и не ждал. Был такой же неприветливый февраль, как и сейчас. Сергей первым делом позвонил друзьям, с которыми был в хороших отношениях в институтские годы. С удивлением узнал, что похожие проблемы у многих. Только по-разному вылетали все из обоймы. Кто из семьи вылетел, кто с работы…кто как отличился. Помогли, кто чем мог. И он был благодарен. Без поддержки в чужих городах не выжить. Год был тяжелейшим - бездомным, пахнущим яичницей, спитым чаем, одиночеством. Старался совсем не пить, чтобы не опуститься, чтобы никто не видел его в таком состоянии.
По ночам снилось, что он тонет в мутной грязной воде, которая закрывает с головой, и он захлебывается. Руки пытаются еще отталкиваться от воды, но ноги в тяжелых берцах тянут ко дну, словно мокрые валенки и ватник. Больше всего он мечтал, чтобы нежные руки обняли, погладили по спине, и теплые губы прошептали: «Тише…тише…милый…скоро все пройдет…все будет хорошо…потерпи немного…». Он выбивался из сил в этой неравной борьбе и поднимался утром разбитый и уставший. Принимал холодный душ и ехал заново покорять любимый город. Поддерживала только мысль: у кого-то же получилось, получится и у меня! И тогда, когда, казалось, ничего уже не произойдет, у него все получилось! Это когда опаздываешь, пытаешься запрыгнуть в последний вагон, на подножку. Он успел. Словно снова кто-то подал ему с подножки невидимую ладонь и помог удержаться. В который раз кто-то невидимый протягивал ему руку, как тогда, в Афганистане. Он тряхнул головой, отгоняя мысли о войне, и открыл окно.
Больше всех поддержал друг детства Игорь. Он дружил с ним с тех пор, как помнил себя. Казалось, он был у него всегда. И годы, которые они провели врозь, не развели их. Они снова стали близкими. Игорь тоже развелся и помогал растить сына. У него была тайная любовь, которая жила в их родном городе, и которая была готова уехать к нему в любой момент, там ее уже ничего не держало. Сергей слушал друга и понимал, как он счастлив: его любят, и он любим. Непонятная сказка по тем временам. А где его сказка про настоящую любовь, без расчета и выгоды?
На институтской встрече выпускников он увидел девушку, которой симпатизировал еще на первом курсе. Выпитое шампанское сделало его галантным и обворожительным. Он узнал, что она разведена и почувствовал, что сейчас она свободна, что очень нравится ей, что сможет ее завоевать. Он оказался прав по всем предполагаемым пунктам. Он окунулся в эти чувства, как в теплую ванну, пахнущую чистотой и духами. И он снова принял за Любовь чей- то точный расчет! Маски всегда слетают. Эйфория закончилась недели через две, когда с ним начали разговаривать очень жестко, четко проговаривая, какие надежды на него возлагаются в связи с его проживанием в ее квартире, какие обязанности он должен выполнять, куда возить ее, что и сколько приносить в дом, чтоб компенсировать свое содержание, и как себя вести в этом ЕЕ доме. О чувствах к нему не было сказано ни слова. Его словно кипятком облили, он почувствовал ожог по всей спине и груди, как однажды в детстве, когда опрокинул на себя кастрюлю с горячей водой. И снова мираж рассеялся. Снова был нужен не он лично, не он, Сергей, с его достоинствами и косяками, его комплексами и недостатками, а что- то материальное и статусное! Ну, как же так? Ведь в первые дни была романтика и, казалось, влюбленность. И сердце не было пустым! Что с нами произошло? Или глупо ждать того, чего он ждал? Он перестал вообще говорить про себя слово ЛЮБОВЬ. Через месяц он ушел. Уходить было некуда. Но он и пришел к ней из ниоткуда. Так что особо ничего не потерял, только приобрел – осознание, что все стало в жизни носить прагматический характер, и чувства никого не интересуют. Это он усвоил на много лет.
Год он пил, тайно, на съемной квартире. Начинал в пятницу, заканчивал в воскресенье ночью. Часто встречал в магазинах или метро парней в старых гимнастерках и пил с ними. Утром в понедельник шел в душ, пил голый кофе и ехал на работу.
А когда через год на работе встретил хорошую женщину, сразу решил расставить приоритеты. Отношения были теплые и спокойные, устраивающие обоих, взаимовыгодные. У нее была комната и ребенок, у него - возможность взять на работе кредит для покупки квартиры. В сорок лет невозможно жить бездомным и быть без женщины. Работа его устраивала, он получал удовольствие от того, что делал, и чувствовал себя нужным и компетентным. Он снова прилично помогал дочерям и начал уважать себя. Жизнь, наконец, удалась! Она удалась в любом случае. Человек, у которого есть дети, которых он любит, и которые любят его, несчастливым просто быть не может. Но он получил дополнительные бонусы. Появилась возможность путешествовать с женой на новой машине, покупать мебель, приглашать в гости родителей, друзей, проводить для них экскурсии по городу и пригородам, забрать к себе старшую дочь, выучить ее, устроить на работу и выдать замуж.
В том, что Сергей стал благополучен, была во многом заслуга Игоря. Он мог теперь гордиться другом. Он был светлым человеком, насколько можно быть светлым в данных условиях в наше время. Он помогал и деньгами, и советами, и даже своим присутствием в его жизни, когда и поговорить было не с кем. Сергей знал, что хуже, чем неблагодарность, мало грехов. Поэтому любил Игоря еще больше, чем в детстве, уважал в нем то лучшее, что было в нем самом, и то, что он сделал для него. Игорь был счастлив в последние два года – его женщина приехала к нему, и годам к сорока пяти он, наконец, понял, что любовь есть, и жить можно начать в любом возрасте: и в пятьдесят, и в шестьдесят, и в семьдесят, если есть с кем. Сидя в летних кафе с друзьями, Сергей наблюдал их отношения. Как Светлана смотрит на Игоря. Как ласково придерживает кисть его руки своими тонкими длинными пальцами, когда он подносит зажигалку, чтоб она прикурила. Как ощупывают их глаза лица друг друга. По ее губам, глазам можно было угадать, как эти губы несколько часов назад скользили по его щеке, шее, губам. Это было так неприкрыто и интимно, что Сергей в смущении отводил взгляд. Калейдоскоп повернулся серыми невзрачными стеклышками, невыразительными рисунками. Он пытался не пускать в сердце холодное ползучее чудовище.
Каждый проживает свою жизнь сам. Нельзя получить желаемое по чужому образцу счастья. У него третий брак, и снова он принял мираж за любовь. Именно сейчас, когда ему почти полвека, так остро захотелось обезуметь от счастья, от такой забытой любви, от запаха женского тела, волос, сгореть от чьего – то родного прикосновения. Больше ничего не хотелось.
Сергей свернул с проспекта в темный утренний проулок, ведущий к его офису. Телефоны разрывались с раннего утра, кто-то его настойчиво искал. Сергей с досадой посмотрел на входящие номера. Исключительно клиенты. Шеф. И его заместитель. Потеряли… Звонки отвлекли от воспоминаний. Сосредотачиваться на работе не хотелось. «Надо пропить курс витаминов, иначе весны не дождусь», - подумал он. Он думал, за несколько дней сложит в голове весь рисунок. Не получалось. На работе он об этом думать не мог, не умел соединять одновременно несколько мыслительных процессов: либо весь в работе, либо думать о личном. Дома вообще не хотелось этого делать. Казалось, что по его глазам, позе, движениям можно прочесть его мысли. Обнажать себя ни перед кем он не собирался. Хотя он отметил, что жена стала внимательнее приглядываться к нему. Она задавала вопросы, ответить на которые требовалось время, затевала разговоры, вслушиваясь в его голос: вдруг что-то выдадут интонации.
На выходные жена планировала поездки под Ленинград.
- Поехали хоть куда: на дачу, в гости к твоему другу, к твоему отцу за город, просто в ближайшие пригороды – погулять, посмотреть новые места.
В конце осени они ездили в лес. Молча стояли на нетронутом первом снегу, говорить было не о чем: ни общих тем, ни привязанностей, ни детей, ни тепла.
- Передай, пожалуйста, перчатки, пакетик с конфетами, - они не соприкасались руками. На даче убирали снег, чистили ступени дома, топили печь, пили горячий чай с прошлогодней мятой, высушенной и забытой на столе, и смотрели молча на пламя. Часто ездили по дальним городам в храмы и монастыри. В храмах вообще не хотелось муссировать прошлые обиды. В святых намоленных местах мы все становимся тише, беззащитнее и покорнее.
В храмах он молился о своих погибших и выживших товарищах, с кем порой по – братски делил последний глоток воды. Он смотрел на жену. Карина, не высокая, не худенькая, но очень изящная, с модной короткой стрижкой. Красивая. Но не такая, как первая и вторая. Не шикарная, не породистая. Это почему –то раздражало. Она внешне проигрывала жене номер два. На лице почти нет морщин, так только, мелкие. Если б не очень резкий громкий голос, можно было бы сказать, что все в ней гармонично. «Чего еще надо?» -спрашивал он себя. Ответ он знал. Слишком он был очевиден. Иллюзия семьи, вроде, вновь возвращалась. Сергей устал от постоянного многолетнего напряжения. Хотелось раздвинуть лопатки, расслабить спину, дать ей передохнуть. Вдруг подумалось, что все еще можно вернуть, дать чувствам разгореться, как эта не топленая больше года дымная печь… Желание проанализировать свою жизнь стала потребностью. Как тогда, в детстве, хотелось смотреть и смотреть в калейдоскоп, какие еще узоры сложат стеклышки? Какой рисунок жизни они отобразят?