Глава 2. Правильные девочки - сестрички
О величии горных вершин Снегирев читал у Лермонтова, Льва Толстого, слышал на пластинках Высоцкого. Но все это оставалось чужим мнением, и он никак не предполагал, что его собственное впечатление окажется намного сильнее. Горы не стремились понравиться, их совсем не интересовала грань между восхищением ими человека и ужасом. Могут пройти тысячелетия, уйти в небытие и воскреснуть десятки цивилизаций, но для гор не изменится ничего – они не смотрят вниз.
Горная тропа становилась все круче и круче. Но только она могла привести штурмовую группу в кишлак, в котором, по мнению Владимира Ивановича, должны находиться остатки бандгруппы.
- Чтобы выжить, они должны пройти здесь, «духам» больше деваться некуда, - сказал он подчиненным. – Кругом непроходимые скалы, поэтому у них это единственное пристанище. К тому же, воздушная разведка засекла несколько десятков душманов именно в этом кишлаке. Пришло сообщение. Мирных жителей там нет давно.
Как и положено, первыми по горной тропе шли саперы - рядовые Саша Бологов и Николай Аленьков. На счету у каждого - сотни разминированных взрывных устройств различной модификации. В служебных характеристиках ребят значилось, что они профессионалы своего дела. Любой из сослуживцев, не задумываясь, пошел бы с ними в разведку и положился на них в бою. А это серьезная оценка.
– Про рядового Бардасова и ефрейтора Никулина из первого батальона слышали? – к Снегиреву подошел командир отделения сержант Виктор Николаев. - Передали по радиостанции, что они подорвались на мине. – В голосе младшего командира сквозило возбуждение.
– Привал, - отдал команду Снегирев. – Отдыхаем, силы для последнего броска нужны. Кто хочет, может перекусить. Остановок уже не будет.
Через пятнадцать минут:
-Подъем, выступаем!
Солдаты поднялись, проверили оружие, взвалили на плечи свой груз. Шли молча. Хрустели ветки кустарника, шуршал щебень, бесконечно долгий и непрерывный топот ног смешивался с тяжелым дыханием.
Снегирев шел сразу же за саперами, слушающими дорогу, и был предельно внимательным. Шли в пяти – десяти метрах друг от друга. Он не исключал возможности, что ребята могут пропустить минную ловушку. Обычные миноискатели не обнаруживали взрывных устройств в пластмассовых упаковках, поэтому больше доверял следам ботинок саперов. Требовал, чтобы подчиненные шли след в след.
Опуская ногу на избитый сапогами впереди идущих воинов камень, Снегирев уловил смутную тревогу. И в следующий же миг чуткий взрыватель притаившейся под камнем пластмассовой итальянки, отсчитавший предусмотренное количество холостых натяжений, сработал. Снегирева подбросило вверх. В это мгновение он как – то по - особенному увидел над головой синее-синее небо, домик вдали на горе, парящего над ущельем орла.
Посмотрел на развороченный ботинок правой ноги. Из - под оторванной подметки хлестала алая кровь. Попытался руками зажать рану, не получилось. Боли не чувствовал. Понял: шок. В таком состоянии человек временно ничего не чувствует. Стало темнеть в глазах.
Прогремевший взрыв ошеломил больше не его, пострадавшего, а тех, кто был рядом – живых, здоровых, невредимых: распластавшиеся на земле в нескольких шагах от него ребята не сразу сообразили, что их командир серьезно ранен. «Не стонать. Быть примером для бойцов! - давал себе команду Снегирев. Все поплыло, а в ушах голос комроты из юности. –Не давать себе слабины!»
Первым оценил сложившуюся обстановку сержант Николаев. Они с санитаром подбежали к Снегиреву.
- Товарищ капитан, потерпите, - крепко держа за плечо, успокаивал командира Николаев. - Все будет хорошо. Потерпите! Сейчас вертушку вызовем!
… Пришел в себя Снегирев первый раз уже в Баграме, в армейском госпитале 40-й армии. Ему рассказали, что несколько дней он пролежал без сознания, врачи считали его безнадежным. Володя потерял много крови, спина, низ живота - сплошная кровавая масса. То, что оторвана ступня, вторая нога вся в осколках и сломаны три ребра - это не в счет. Главное - не повернуться. И боль невыносимая, - она бросала в беспамятство.
В минуты просветления в сознании всплывало родное суворовское училище, широкий длинный коридор главного корпуса с ковровой дорожкой. Он всегда сиял чистотой. Там ему и товарищам после отбоя не раз приходилось драить полоски паркета «за вольность мысли и непослушание старшим».
…Увидел себя, когда за неделю до начала учебного года ему и друзьям выдали форму, обучили правилам поведения, научили ходить строевым шагом. А первого сентября на плацу старшекурсники вручили погоны, пожелали успешной учебы и всего самого хорошего. Поздравил начальник училища, родители, гости. Потом в спальном помещении выпускники помогли пришить погоны, подшить подворотнички, подогнать обмундирование. Как радовался он, глядя на себя в зеркало. В этом зеркале он словно видел сейчас свое почти детское отражение.
А потом… Потом офицеры – воспитатели учили терпению, умению слушать старшего по званию, подавлять свой внутренний протест. Учили доверять педагогу, максимально воспринимать все то, чему тебя могут здесь научить. Они ходили в театр, на экскурсии, изучали этику и эстетику, танцы. Прививали военную дисциплину, чувство долга,умение преодолевать себя.
Искоркой промелькнул дорогой сердцу Генка Стремоусов. Где он сейчас, его милый друг? Да! Милый друг! Почему-то вспомнилось, как в роте появился томик Ги Де Мопассана «Милый друг». С первых дней книжка стала пользоваться особым спросом у суворовцев. Очередь за ней составляла не один десяток человек. Офицеры – воспитатели пытались изъять книгу, поскольку считали, что произведение отвлекает от учебы, не отвечает воспитанию будущих воинов, и вообще, оно явно эротического характера! Но разве можно было остановить будущих офицеров, если они что-то решили? Ребята Мопассана читали после отбоя, под одеялом, подсвечивая страницы карманным фонариком.
На этот раз «Милый друг» на полчаса перекочевал в руки Снегиреву. Потом томик надо было отдать Генке. Их койки стояли рядом. Володя быстро забрался под одеяло, включил фонарик и раскрыл томик. Читал быстро, жадно. Отдельные страницы, которые особенно цепляли, перечитывал повторно.
- Снегирев, время истекло, - Гена толкнул товарища в бок, - давай книжку.
- Подожди минуточку, осталось полстраницы.
- Хорошо, жду!
Когда Снегирев, откинул одеяло и протяну Генке книжку, в спальном помещении загорелся свет.
- Вам что? Команда «Отбой» не обязательна? – перед ребятами стоял дежурный офицер.
- Спим! - дрогнувшим голосом произнес Стремоусов.
-А ты, Снегирев, тоже спишь?
-Сплю, товарищ капитан.
- Я вижу, как ты спишь… Что за книга у тебя?
Володя молчал, спрятав томик за спину.
- Дай книгу сюда, - голос дежурного офицера был строгим, - утром верну ее тебе.
- Что делать? - запульсировала кровь в висках. Отдать книжку, значит, никогда ее уже не увидеть. Ребята не простят.
- Не могу, товарищ капитан. Книжка не моя.
- Понимаю. Но тогда одевайся, и чтобы через три минуты был у меня в канцелярии.
Дежурный офицер повернулся и зашагал к выходу.
– Допрыгался, – прокомментировал из угла чей-то голос, когда Снегирев вышел из спального помещения. – Теперь вычеркнут из увольнения…
– Туалет послали драить, – сообщил через несколько минут громким шёпотом Юра Сычов, койка которого стояла у двери.
-В случившемся я ведь тоже виноват, - корил себя Генка, - если бы не торопил Володьку, дежурный офицер ничего бы не заметил.
Подленький голос в его душе тщетно пытался призвать к спокойствию: мол, ничего не поделаешь, бывает… Да и Володька сам виноват. Но успокоение не приходило. Нужно было предпринять что-то такое, чтобы чувство угрызения совести прошло. И тут Стремоусову вспомнился недавний полевой выход. Тогда у него, сильно уставшего на марше, Снегирев, не задумываясь, забрал часть амуниции себе. В пункт назначения прибежали вовремя.
-Все, иду к Володьке, - принял решение Гена.
Он встал с койки, натянул брюки.
– Ты куда? – полусонным голосом спросил командир отделения.
– Пойду Снегиреву помогу.
Проскользнуть незамеченным не удалось. Пришлось всё подробно объяснить офицеру. Выслушав, капитан улыбнулся, но строго сказал:
– С решением вашим согласен. Отрабатывайте наказание вместе.
На душе у Генки сразу отлегло. Он подошел к Снегиреву и выхватил у него швабру.
– Передохни!
– Чего тебе? – удивился Володька.
– Вместе квалификацию повышать будем!
Товарищ радостно улыбнулся. Других объяснений не требовалось. Суворовское братство сработало по полной программе.
…Ногу Снегиреву ампутировали сразу в Баграмском медсанбате, но не зашили, рана была открытая. Только бинтовали. Тогда от большой потери крови он умер в первый раз. Он оказался в белом гладком серебристом лабиринте, который ускользал вдаль. Он испытал ощущение ужаса, оттого что стремительно улетает в бесконечность и не может ни за что зацепиться руками, чтоб удержаться от этого не то полета, не то падения, и оттого, что не сможет больше вернуться назад.
…Снова очнулся в палате и испытал небывалую эйфорию от неописуемого счастья: от вида покрашенных белых стен, от койки под ним, от возможности поднять руку. Все обыденное, земное вызывало радость, несмотря на то, что больше нет ноги, на то, что тяжелые раны, на то, что весь перевязанный. Оказывается, счастье именно в этом. Что можешь просто поднять руку.
Вскоре его отправили в госпиталь в Ташкент на маленьком санитарном самолете. Внутри него было в ряд по 2 кровати по бортам, между ними на пол положили ещё носилки с раненым. Их сопровождала медсестра, раненые находились под капельницами. С самого начала Снегирев понял, что физическая боль будет сопровождать всю оставшуюся жизнь, поэтому отказывался от обезболивающих препаратов – в частности, промедола, чтобы приучить организм к боли и не привыкнуть к наркотикам. Товарищи по палате были ему очень благодарны за это, потому что промедол доставался им. Медсестра не имела право оставлять его себе: это препарат строгой отчетности.
На соседних койках лежали такие же, как он, с отрезанными конечностями, контуженные, с дикими головными болями и ребята с гепатитом после заражения грязной водой. Через проход, скрючившись, лежал высоченный темноволосый парень, с искаженным от боли лицом. Если б рядом не было ребят с обезображенными телами, он, может быть, и постанывал в минуты резкой боли. Но, глядя на Володю, на отрезанную и перевязанную окровавленными бинтами ногу, не смел разжать зубы.
- Сестричка, можно водички? – попросил парень.
- Нет, Сергей. Тебе не водички, тебе вот это, - она подала в маленьком стаканчике желтоватую жидкость.
Высокий солдат глотнул и сморщился:
- Противная. Водички бы просто, сестричка, - умоляюще поднял он на сестричку глаза.
- Потерпи, Сережа. Нельзя. Скоро напьешься. Подожди, дорогой. Болит что-то?
Сергей покосился на Владимира, который слушал их разговор, и проговорил:
- Нет.
- Поспи немного, - нежно прошептала девушка.
Парень закрыл глаза и отвернулся к стенке, к борту вертолета.
***
Афганский калейдоскоп
Два года в армии Сергей Кораблев хотел бы вычеркнуть из памяти. Совсем Армейские истории он просто вытравил из себя, как кислотой. Остался от кислоты жуткий, кровоточащий, омерзительный рубец черного цвета. Рисунка не было – только отвратительная масса, как каша, в которую перерублены все люди, события и чувства.
Счастливая детская и юношеская жизнь перевернулась. С благополучного мальчика слетели розовые юношеские очки.
В армии одна радость была - письма от родителей и любимой девушки. Она писала, что любит, помнит, ждет. И это давало силы жить, потому что, если б не ее любовь, все, что случилось с ним потом, он бы не пережил.
Военный марш всегда появлялся и звучал в самые ответственные и переломные моменты жизни Сергея.
- По вагонам! – раздалась команда.
Поезд потихоньку тронулся. Неожиданно на перроне заиграл духовой оркестр. Откуда он? Полчаса назад музыкантов не было.
- «Прощание славянки», - проговорил Сергея.
По телу пробежал озноб. Он невольно стал по стойке «смирно», лицо посуровело, глаза повлажнели. Такие же сильные чувства испытывали и товарищи. Прекратились шутки и смех в вагоне, стало тихо. Призывники прильнули к окнам. Краем глаза Сергей увидел, как из толпы выскочила девушка и побежала вслед уходящему поезду.
-Артем, я буду ждать тебя! – кричала она. – Буду ждать!
Поезд набирал ход, и, как только не стало видно перрона, музыка смолкла. В купе заговорили, засмеялись, ребята стали разбирать вещи и занимать свободные места в купе.
Через несколько дней поезд прибыл в конечный пункт назначения. Долго шли по проселочной дороге. Наконец впереди показались огоньки жилых строений. На контрольно- пропускном пункте ребят встречал дежурный по части.
Курс молодого бойца Сергею дался нелегко. Учебное время расписано буквально по минутам. Днем оно заполнялось тактической, огневой, инженерной и физической подготовкой, вечером - изучали общевоинские уставы. На личное время отводился час перед отбоем. За это время новобранцы успевали только подшить подворотнички и написать коротенько письмо домой и любимым. После команды «отбой» Сергей быстро нырял в постель и мгновенно засыпал – о т усталости и чтоб посмотреть счастливый сон про свою любимую. Ах, как бы сейчас прижаться к ее тоненькому телу, поцеловать прозрачную, в жилочках, кожу…Все. Больше ни о чем помечтать не успевал.
Здесь, в учебном подразделении, пришлось ломать себя во всем: в привычках, желаниях, пристрастиях. И делал это Сергей осознанно, как бы ему ни хотелось. Надо было до блеска драить пол в казарме, и он драил до ломоты в руках, надо было в установленное нормативом время преодолеть кроссовую дистанцию, и он упорно тренировался, пока не достигал положительных результатов. Надо…надо…надо и только потом – хочу. Эти понятия стали главным в службе. Он понимал, что без этого невозможно добиться отличных результатов в учебе и службе, стать младшим командиром. Не представлял, как это после службы в армии вернуться в родной город, заглянуть в родную школу, к друзьям без сержантских лычек на погонах. Ведь все его старшие друзья возвращались домой младшими командирами. Да и в институт хотелось прийти на экзамены не рядовым. Тщеславие его подогревало. В учебке его сильно не били, но издевательств по отношению к себе и к товарищам натерпелся достаточно. Не раз приходилось замахиваться тяжелым деревянным табуретом, и, не дай Бог, ударил бы. Тогда трудно себе представить последствия – массивный табурет раскроил бы деду голову пополам! Но ситуации складывались такие, что времени и сил решать проблемы по-другому, не было.
Прошло два месяца службы. На плацу строю застыли вчерашние школьники, выпускники ПТУ и бывшие недоучившиеся студенты. Все предельно серьезны. За столом, покрытым красном сукном, расположилось командование. Рядом - воинское знамя части, охраняемое почетным караулом. Лица мальчишек напряжены. Один за другим строевым шагом подходили они к столу, ставили подпись под текстом присяги и зачитывали клятву на верность Родине и своему народу.
- Торжественно клянусь!..- поставленным голосом произнес Сергей.
Текст присяги прочитал последний воин. Встал в строй. И тут же громкоговорители взорвались маршем «Прощание славянки». Музыка торжественно зазвучала над гарнизоном и, казалось, заканчивалась далеко в степи, среди моря цветов, которыми так богато в начале лета Забайкалье.
Потянулись еще более однообразные солдатские будни. Наряды, занятия, выезды на учения в поле. Сергей задавал тон чрезмерно серьезным отношением к службе, старался быть примером и ориентиром для сослуживцев. Он привык быть лучшим, болезненно переживал промахи, любил, чтоб хвалили и ревностно относился к успехам других.
Говорят, свою судьбу мы программируем сами. Сильное желание может материализоваться, были бы настойчивость и уверенность в себе. Да и целеустремленному человеку осуществить планы легче, чтобы испытать себя в серьезном деле.
К середине текущего года обстановка на Памирском участке советско-афганской границы обострилась. Митинги, на которых жители афганских кишлаков горячо приветствовали Апрельскую революцию, сменились резней, зверскими расправами душманов над представителями народной власти и теми, кто ее поддерживал. Эта трагедия потрясла изощренной жестокостью не только афганцев и русских, но и всех жителей планеты, не равнодушных к судьбе целой нации. Нарастала угроза неприкосновенности советских рубежей. К границе выдвинулись специальные подразделения Советской Армии. Их появление первое время сдерживали мятежников. Но постепенно эффективность этих мер снижалась. Афганцы молили о помощи. Об этом на политических занятиях воинам рассказал замполит. Он обрисовал сложившуюся внешнеполитическую обстановку в стране и сообщил о решении правительства оказать интернациональную помощь братскому афганскому народе в борьбе с бандами, которые снабжал Запад деньгами и оружием.
- В стране уже давно шепчутся о том, что там неспокойно, - ворчал сосед.
Но о том, что наша армия давно уже направила туда свои войска, конечно, никто не знал. Вечером этого же дня Сергей и его товарищи написали рапорты на имя командира части с просьбой отправить их в район боевых действий. Полковник, конечно, поблагодарил подчиненных за патриотический порыв, но положил бумаги «под сукно», а через три месяца на общем построении части объявил:
- Вышестоящим командованием принято решение отправить усиленную бронетехникой и минометной батареей мотострелковую роту в братский Афганистан. До границы подразделение проследует на железнодорожном эшелоне. В дальнейшем маршем выдвинется в заданный район сопредельного государства.
- Ура! Моя рота идет воевать! - пронеслось в голове Сергея, - значит, есть возможность проявить себя в бою, стать героем!
Проводы были торжественными. Полк выстроился по обе стороны колонны, которая должна была покинуть территорию части. Командир выступил с коротким напутственным словом.
- К машинам! – прозвучала команда.
Взревели моторы, и бронетехника медленно тронулась с места. Тут же плац огласился звуками марша «Прощание славянки». У провожающих напряглись лица. Многие сослуживцы завидовали. Какой солдат не мечтает стать героем? Особенно, если еще не знаешь, что такое война. Так началась новая страница в биографии Сергея.
Через неделю подразделение было на месте. Строго соблюдая правила маскировки, небольшими группами - по одной, две машины личный состав стал переправляться через границу.
Скрытность подготовки боевых действий во многом предопределяет успех. Подразделению объявили о предстоящей боевой задаче. Приказ был предельно краток и ясен: выдвинуться в район афганского приграничного населенного пункта, занять там оборону и быть в готовности обеспечивать беспрепятственное передвижение наших колонн в этом районе по территории Афганистана.
С самого начала все складывалось не очень удачно. Два дня подразделение не могло тронутся в путь – погода была паршивая. До обеда туман стоял такой, что в десяти метрах нельзя было различить машины. Только на третий день мотострелки выдвинулись по заданному маршруту под прикрытием БТРов. Первый отрезок пути проследовали без каких – либо происшествий. Заминка произошла возле высокогорного кишлака.
Блокировать кишлак, где дорога была более – менее приличная, и проверить, нет ли там замаскировавшихся духов –таков был приказ командира.
Через полчаса командиру доложили:
- Чисто в кишлаке! Колонне можно продолжить движение.
Ущелье прошли без происшествий. На равнине им навстречу попались несколько грузовиков с красными крестами на бортах. Это переправляли в Союз раненых и «груз-двести». Настроение от увиденного у всех было подавленное. В бою еще не побывали, а смерть увидели. Парни долго молчали. Наверное, представляли тех, кто ехал в цинковых гробах, кем они были еще несколько дней назад, и тех, кто будет получать этот «груз». Черное. Все черное вокруг и в душе.
Афганистан врезался в память как край контрастов. Появлялось ощущение, что Сергей на фантастической машине времени совершает путешествие в далекую историю на много веков назад – настолько разительным был для века двадцатого уровень жизни этой страны – нищей, грязной, полуголодной, воюющей. Здесь можно было увидеть играющий в окне импортный японский магнитофон и его владельца, работающего деревянной мотыгой. Ореховые и абрикосовые сады, принадлежащие баям, и декхан, которые копались в мусорных кучах вблизи воинских подразделений Советской Армии, выискивая одежду, остатки стройматериалов. Но вообще отношение мирного населения было теплым. А с другой стороны – потрясающей красоты архитектура и мозаика, лепнина на башнях –минаретах, глазурованная керамическая плитка, ажурные балкончики на них - и завораживающий голос муэдзина, призывающий на молитву.
На малой скорости колонна потянулась по руслу высохшей реки. В дороге какое занятие? – поговорить да поразмышлять. Думается о разном. Воспоминания, как бусины нанизываются в памяти, одна за другой. Причудливое получается ожерелье. Неисповедимы пути твои, Господи. Год назад еще все было разноцветным, по –юношески максималистским, ярким и обнадеживающим. Он лучший ученик в школе, лучший ученик в цехе на своем участке, любим лучшей девушкой на свете и будет учиться в лучшем городе страны! А теперь? Будет ли? И где он?
Пока вокруг все слепит от бело –желтого песка. Небо в тот день было чистое, солнце яркое, ласковое. Не чувствовалось никакой войны. Лишними казался автомат с тремя рожками патронов, тяжелый бронежилет на плечах. Но с первой же пулеметной очередью, хлестнувшей из-за валунов, это чувство с Сергея мигом слетело. В бой пришлось вступать сразу. Разведка у душманов сработала отлично. Отрабатывала свой кусок хлеба. А точнее – доллар. Донесла, что в зоне их ответственности появятся «шурави».
Последовала атака. Мотострелки ответили плотным прицельным огнем. Оставив убитых и раненых, моджахеды вернулись на скрытые позиции. Через час все повторилось. Только на этот раз впереди себя «бойцы аллаха» гнали стариков, женщин и детей, используя их перед собой как живой щит. Но ни один волос не упал с головы местных жителей, наши офицеры – хорошо подготовленные специалисты. Сергей и его товарищи, выполняя их команды, отсекли бандитов от местных. Ставшиеся в живых бандиты ушли в горы.
«Никогда не поверю тем, кто говорит, что в бою не страшно, - подумал Сергей, - когда автоматные очереди стихли. - Неправда!» Но воинский долг, ответственность были тогда превыше страха. Не хотелось думать, что пуля снайпера в любую минуту может вонзиться в сердце, а он еще ничего не успел в жизни – ни дерева посадить, ни дом построить, ни в институт поступить, ни сына родить…
Началась печально известная «зеленка». По сведениям разведки, там скрытно находились несколько групп бандитов. Часть из них пряталась в ближайшем кишлаке. Сергей попросил командира, чтобы его взяли на зачистку местности.
Дома декхан на две равные части делила речка. С виду тихая, даже ленивая, в период дождей, она круто меняла свой норов, выходя из берегов. Но теперь она представляла собой маленький ручеек. Двигаясь вдоль русла этой самой речки, группа Сергея выявила несколько бандитов и уничтожила их. Работа по прочесыванию близлежащей местности - поиск оружия, боеприпасов, затаившихся духов - продолжалась. Обнаружили несколько замаскированных фугасов. Разминировали.
«Не судьба здесь погибнуть, - с удовлетворением подумал Сергей, - повоюем еще!»
Прочесали кишлак вдоль и поперек. Обнаружили в одном из домов полсотни патронов, винтовку и сломанный клинок. Негусто. Группа двинулась дальше.
День катился к закату. Темнело буквально на глазах, как когда –то на Черном море, куда его возили родители. Вышли на открытую площадку. Метрах в двухстах был арык. Мучила жажда. Ребята наполнили фляжки, но пить не стали. Командир строго - настрого запретил пить сырую воду, была серьезная угроза заболеть гепатитом.
- На привале вскипятим воду, а пока - ни глотка, - успокоил себя и товарищей Сергей, - потерпим, ребята.
Группа вернулась с задания. Выставив охрану, командир решил дождаться утра. Движение колонны ночью строго запрещалось. С первыми лучами солнца в расположении мотострелков появился взвод царандоя - афганской милиции. Она доложила, что их прислали оказывать всяческую помощь в продвижении колонны. Их задача состояла в том, чтобы в ходе марша первыми вступить в бой с духами, а также выставить наблюдателей справа и слева от дороги. Ребята обрадовались помощи местных.
На подступах к пункту назначения машины остановились. Сергей прошел вперед и увидел, что головная машина стоит, а на земле дымятся разбросанные матрацы. Как выяснилось, буквально перед их транспортом из укрытия выскочил дух, выстрелил из гранатомета в машину и скрылся. Словно шаровая молния, прошел снаряд над левым колесом и поджег матрацы. Водитель и старший машины не пострадали. Где были в этот момент царандоевцы, неизвестно.
Восемь месяцев афганской войны стали для Сергея кошмаром, неимоверным напряжением моральных и физических сил, школой выживания. Жара, холод, всепроникающие пыль и грязь, отсутствие нормальной пищи и воды были постоянными спутниками. Как - то, заблокировав поселок, в котором находились духи, бандиты перекрыли воду, которая из ледника по единственному арыку текла в кишлак. Бойцам пришлось довольствоваться оставшимися лужами. Оттуда они брали воду и кипятили ее. Она напоминала вкус болгарской зубной пасты «Поморин». Но это не портило настроения: все его товарищи были живы, и задача выполнена.
Преследование бандитов в горах – дело непростое. Днем мотострелков в населенных пунктах с улыбками встречали мирные жители, простые декхане. Трудятся, ходят туда – сюда с мотыгами, машут приветливо. А заодно выявляют огневые точки бойцов и расположение постов. Ночью они откапывают свои автоматы и нападают на подразделение. В одном из таких боев Сергей едва не погиб.
Кишлак Акча находился на пути движения советских колонн. Бойцы брали его несколько раз за полгода. И все потому, что всякий раз, когда они уходили, душманы вновь обживали это место. На этот раз «возвращать» объект предстояло группе, в которую входил и Сергей.
Бандиты не ожидали, что мотострелки заблокируют пути их отхода, а значит, рано или поздно они будут уничтожены. Ночью решились на прорыв. Бойцы ждали духов. Отлично сработала оперативная информация. Как только они появились на расстоянии автоматной очереди, их встретил плотный огонь. После каждой очереди Сергей менял позицию, именно ночью легко по вспышкам выстрелов определить автоматчика. А это для снайпера отличная мишень.
Выпустив по противнику очередную порцию пуль, Сергей хотел броском скрыться за очередным препятствием, но не получилось. Поскользнулся. Тут же в миллиметре от виска просвистела душманская пуля, словно бритвой срезала ветку стоящего за спиной карагача. Ветерок смерти, звонкий и острый, сковал тело, холодный липкий пот залил лицо. Вскоре бой закончился. Сергей чувствовал упадок сил, его трясло. Его состояние заметил ротный фельдшер.
- На-ка, выпей микстуры, брат, - протянул он ему мензурку, от которой Сергей сразу заснул.
Спал и бежал, бежал. А в спину стреляли. Он сначала смеялся во сне, казалось они с мальчишками во дворе, заросшем высокими деревьями, кустарниками и травами, играют в войну, и он убегает от друга Игоря, который сегодня прикинулся фрицем. Пули свистят. Почему прямо возе уха щелкает? Так это не Игореха сзади! И это совсем не игра в войнушку! Это духи бегут за ним! И сзади реальная смерть!..
Кроме внешних врагов у бойцов были враги внутренние. В самом прямом смысле. Брюшной тиф, желтуха, малярия. Как не остерегались ребята этого недуга, все же некоторые подхватывали заразу. Не избежал этой участи и Сергей. Уже перед самым дембелем он – таки выпил воду из арыка. Не кипятил, не обеззаразил. Почти год проносило, и сейчас пронесет! Ничего не случится! Сначала заболел друг Валерка, с которым вместе приехал из учебки. Он проведал в санчасти товарища, который попал туда с высокой температурой. Почему –то поставить правильный диагноз врачу удалось не сразу. На первый взгляд, были все признаки простудного заболевания, но, когда взяли кровь на анализ, стало ясно: гепатит. Через десять дней у Сергея стали желтыми белки глаз. Его постоянно рвало, знобило, ломало суставы, болели мышцы. В тяжелом состоянии его доставили на небольшом самолете в Ташкентский военный госпиталь.
Выздоравливал долго. Анализы никак не хотели приходить в норму. Да и чувствовал себя отвратительно. Слабость, тошнота, головокружение не покидали Сергея. Но были минуты просветления. Тогда он листал в памяти те не напечатанные еще фотографии, которые они снимали с друзьями, вспоминая ставшие родными лица ребят – татар, узбеков, евреев, белорусов, украинцев, башкир… В каких только переделках не приходилось им вместе бывать. Какие испытания ни устраивала им судьба, но никто из них не стонал, не ныл, не малодушничал, не обозвал другого нерусем, все жили по законам братства и с достоинством выполняли свой воинский долг. И те, которых отправили потом страшным свинцовым грузом их матерям. Свинцовым и черным стекали два года на глаза Сергея…
***
Володины раны болели, и хотелось, чтоб рядом был кто-то из близких. Родителям писать пока было нельзя. На третий день утром Володя дождался, когда на перевязке они остались с сестричкой одни.
- Дианочка, не могли бы Вы сообщить моим родным в Ташкенте, что я здесь. Дайте им как-нибудь знать, - попросил он тихо и положил в кармашек ее халата маленький листочек с адресом Николаевых.
- Не положено, товарищ капитан, - категорически отказалась медсестра.
- Они обидятся, когда узнают, что я здесь и не сообщил, - продолжал упрашивать Снегирев.
- Товарищ капитан, Владимир Иванович, ну, накажут же меня! – испуганно говорила Диана и смешно подняла домиком брови над раскосыми карими глазами.
- А мы никому не скажем. Я Вас не выдам, - пошутил Володя и поймал Дианину руку.
- И не просите. Меня уволят. У Вас свой долг, товарищ капитан, а у меня –свой. Мы не имеем права сообщать никому о наших …особенных пациентах. Не обижайтесь. Все, что могу сделать для Вас – это перевязывать, чтоб было не очень больно, - нежно улыбнулась девушка.
- Да, понимаю. Долг превыше…Вы правильная девочка.
И Диана делала перевязку, подшучивая, чтоб Снегирев чувствовал как можно меньше боли, хотя даже прикосновение причиняло ему страдание, и он кричал, обзывал медсестру фашисткой и садисткой.
Диана весь день была немногословна. Чувство долга и сострадания боролись и не давали покоя. Что плохого в том, что родственники поддержат Снегирева? Она видела, что ампутированная нога была плоха, и врачи боролись за вторую, всю изрезанную и гниющую. Скорее всего, и ее ампутируют, там сплошные раны, кожи почти нет, мясо порублено, как ножом, в ней полно осколков. Низ живота - тоже кровавая каша. Пусть близкие как-то поддержат молодого офицера. В комнате для медсестер она развернула листочек, прочитала адрес, отрицательно покачала головой, но не выбросила, а переложила листочек в потайной кармашек сумочки. Поздно вечером после смены Диана пошла не домой, а в другую сторону. «Я не пойду к этим людям. Только пройду мимо, как будто выполняю просьбу...» Дом Николаевых был не очень далеко и от госпиталя, и от района, где жила Диана с большой родней, поэтому обдумывать долго не осталось время. Она подошла к дому. Прикинула, где могут быть окна адресатов. На кухне горел свет. Она прошла мимо подъезда, ведь она не будет заходить, ей нельзя нарушить распоряжение начальства. Сообщать никому о больных, тем более о раненых, запрещено. Она шла и думала, что проще пойти домой, там ждут к ужину родители, братья и сестра. Ребятня всегда радовалась приходу старшей сестры, которой часто ставили дополнительные смены, потому что больных сейчас стало гораздо больше! «Да, я пойду домой!» Она развернулась и пошла в обратную сторону. Но, проходя мимо подъезда Николаевых, снова посмотрела на окно кухни. «Там тоже ждут! Сына, брата, племянника!..» И она быстро заскочила в открытую подъездную дверь. Бегом, чтоб не передумать, поднялась на нужный этаж и нажала кнопку звонка. Все. Передумывать и сбегать поздно!
Дверь быстро распахнулась, как будто ее ждали.
- Здравствуйте, - шепотом быстро проговорила Диана и глянулась на площадку, не слушает ли кто. – Я к вам от вашего родственника, Владимира Ивановича Снегирева.
Надежда Григорьевна взяла ее за руку, втащила в прихожую и плотно закрыла дверь.
- Где он? – испуганно выговорила Надежда Григорьевна.
- Он у нас в госпитале, я медсестра. Он...болен, - она не смогла сказать слово «ранен».
- Володя! Иди сюда! Тяжело ... «болен»? – Надежда Григорьевна начала понимать, о какой болезни шла речь.
- Тяжело. Но жить, надеюсь, будет. Мне надо идти. Мне нельзя было это вам говорить.
- Его можно увидеть? – спросил Владимир Иванович.
- Нет, не думаю. Вас не пустят даже на территорию госпиталя. У нас шлагбаум и будка дежурного. Да и решается вопрос об отправке его в другой госпиталь. Я пойду. Не говорите никому, что к вам приходили...Меня уволят.
- Спасибо, дорогая. Мы все поняли. Ничего не бойся! – Надежда Григорьевна приобняла девушку.
Диана открыла дверь, выскользнула из квартиры и бесшумно, не стуча каблучками босоножек, побежала вниз, не поднимая лица.
Николаевы еле дождались утра. Они понимали, что легально через проходную им не зайти. Они прошли мимо шлагбаума, рассматривая забор. Половина ограды была в густой зелени. Супруги улучили момент и спрятались за деревьями, ища подходящее место, вдруг где – то прутья разогнуты и есть лаз. Но лаза в заборе не было, железные пруты везде были в порядке. Тогда они нашли хорошее место, где с одной стороны деревья, а впереди хозяйственные постройки, и, помогая друг другу, перелезли через забор. Они зашли в дверь, где подъезжала машина с продуктами, и работники буфета принимали баки. Дверь была приоткрыта, время завтрака еще не настало, видимо, как раз ждали машину.
Николаевы взглядами дали друг другу понять, что зайдут именно здесь и будут двигаться молча и очень быстро.
По боковой лестнице Николаевы бесшумно поднялись на этаж и почти сразу нашли нужную палату, она была в начале этого коридора. Они мигом заскочили в палату и закрыли за собой дверь.
- Здравствуйте, товарищи, - тихонько поздоровались они, тревожно осматривая койки, вдыхая запах лекарств и боли.
Ребята удивленно повернулись к посетителям.
Увидев Снегирева у самого окна, они ринулись к нему. Владимир видел, как изменились их лица, когда они поняли, что одной ноги нет, а вторая под простынью забинтована полностью, бинты до пояса, и через бинт на ноге и животе сочится кровь и что-то желтое. Владимир Иванович Николаев, не отрываясь, смотрел на пустое место, где должна была быть нога…и заплакал.
- Комбат, дорогой наш! Владимир Иванович, как Вы? – вытирая слезы, он наклонился над койкой, обнял и расцеловал Снегирева.
Надежда Григорьевна, ошарашенная, держалась стойко, - но голос осип. Она и не подозревала, что именно «так» болен Витин комбат. Мысли о сыне запрыгали красными всполыхами в ее мозгу. «А как Витя?.. Нет, все с ним будет хорошо…» Она поцеловала Снегирева в обе щеки и присела у изголовья.
- Как Вы? Давно здесь? – зашептали они.
- Значит, решилась все же девонька. Отважная, - тихо сказал Снегирев. – Пару дней. Здесь время идет долго. Как вы прошли?
- А мы через забор перепрыгнули, - стараясь улыбаться, говорили Николаевы, но улыбки были натянутые, жалобные.
- Ну, вы даете! – засмеялся Владимир.
- Вы голодный? Мы фрукты принесли, здесь в баночке плов…- начала Надежда Григорьевна.
- Да что вы? Какой плов? – замотал головой Володя. - Я ничего не хочу. Есть не могу. Плов мы с вами потом поедим.
- Ничего не знаю. Поесть надо. Баранину привезли Зина с Сережей, помните, мы у них плов готовили в прошлый раз?
- Конечно, помню. Привет им передавайте! – он не стал тратить время на спор. В любой момент могли войти и прогнать Николаевых. Он взял обоих за руки. – Меня ваш Витя вытащил. Спасибо вам за сына, отличного парня вы воспитали. Настоящий друг и брат. Если б не он, я б сдох там от шока и от потери крови. Я ваш должник, на всю жизнь. У Виктора все хорошо, он здоров.
Владимир понимал, что именно этих слов ждали Николаевы. Они вдохнули полной грудью.
Как только Николаевы вышли, в вестибюле послышались встревоженные голоса медсестер.
- Как вы прошли? Кто впустил вас? Посетителям сюда нельзя!
Но Владимиру Ивановичу никто ничего не сказал. Розыскных мероприятий никто не проводил. Но и Николаевых больше не впустили, бдительность персонала усилилась. Владимир отдал фрукты и плов товарищам по палате, они с удовольствием разделили угощение.
Больше Диану он не видел. Сестры сказали, что она в отпуске. Со следующего дна перевязки делала старенькая, худенькая, злющая, как маленькая собачонка, медсестра-фронтовичка. При перевязках она никогда не отмачивала бинты, сдирала их, а они были будто сцементированы кровью. Раны были обширные-на правой ноге незашитая культя, вырваны два куска размерами семь на десять сантиметров, а на левой-от тыльной стороны колена до середины ягодицы сплошное месиво от осколков, камней, земли до самой кости с повреждением седалищного нерва. От боли он ругался, обзывал сестру фашисткой и садисткой. Мат не употреблял, считал это распущенностью, унижающей человека, тем более женщину. Его родители - простые работяги, никогда не ругались матом, и у них такой привычки в семье не завелось. Так вот эта медсестра всегда говорила: «Чем раненому больнее, тем хирургу лучше».
Во вторник палата, в которой лежал Снегирев, пополнилась новыми пациентами. Их привезли сразу из операционной. У одного достали осколок от мины из плеча, другому зашили рваную рану на бедре. Через день ребята оклемались и после перевязки уже травили анекдоты. Снегирев охотно слушал их болтовню, она скрашивала его однообразные госпитальные будни. В один из вечеров он заметил:
- Мужики, ваши анекдоты надоели, лучше бы рассказали какую – нибудь интересную историю.
- А госпитальную можно? – спросил сосед по койке.
- Конечно, можно. Она ближе к нашему сегодняшнему положению.
- Так вот, - начал он свой рассказ, - в прошлом году я лежал здесь с гепатитом. Санитарками работали девушки - солдатки. Среди них была девица, которая постоянно кокетничала с пациентами. Нередко, чтобы поднять моральный дух раненым после операции, обещала даже интим. Это, конечно, была с ее стороны шутка и не совсем удачная, но мужикам придавала бодрости.
Случилось так, что сразу после полостной операции она пообещала старшему лейтенанту жаркую ночь, зная наперед, что ничего подобного не случится. Не до интима будет больному. На то и расчет был всегда. Однако на этот раз ошиблась. Не помогли ей разошедшиеся швы послеоперационной раны старшего лейтенанта и его обильная кровопотеря. Он с удовольствием выполнил свой солдатский и человеческий долг. Когда голая и залитая кровью смазливая санитарка вбежала в комнату дежурного врача и сообщила ему, что пациент истекает кровью в дежурке, у того выпала из руки поднесенная ко рту рюмка со спиртом.
Снегирев от души рассмеялся, но комментировать ничего не стал.
- А еще был случай, - включился в разговор парень с обеими перебинтованными ногами. - Эту историю мне рассказал брат, курсант военно - медицинской академии.
Это произошло в аккурат после дня медика. Брату и его напарнику во время стажировки пришлось отвозить в морг «жмурика». Приехали они в «хранилище». Увидели пьяного в дым сторожа. Взяли у него ключи от главного входа и стали открывать замок. И тут услышали, как будто изнутри глухие удары. Открыли дверь. И тут-то начались маски-шоу. На пороге морга стоял голый мужик с бирками на руке и на ноге. Он спросил:
- А где приемный покой?
Ребята от страха тут же показали, где приемное отделение. Через десять минут и сами были там. Их "герой" носился по коридору и орал благим матом. Находившиеся там больные со скоростью спринтеров смывались из больницы. Бригады попрятались по своим машинам, диспетчер сидела в шкафу. Брат с напарником скрутили охреневшего «жмурика», завернули его в простыню и повели в хирургию, где проходили практику. Там налили ему водки, одели. И бывший «жмурик» рассказал, что он - водитель на "Скорой". После дежурства с друзьями выпили, закусили - надо же день медика отметить. Пока шел к метро, на него напали подростки, избили, ограбили. Обнаружила его дворничиха в мусорном контейнере. Женщина позвонила в 03. Приехала не менее бухая команда 03, увидела холодного, избитого мужика, оформила ему сопроводиловку и отвезла в морг. Там он очнулся и стал "несостоявшимся трупом».
Ребята сыпали шутками, непристойными анекдотам, стараясь заглушить грубыми словами физическую боль, задавить ее. Чем злее и агрессивнее были шутки, тем им казалось легче.
Июнь в Ташкенте уже жаркий. У больных с подобными Снегиреву ранениями раны текли, не заживали. Через неделю их подготовили к отправке в другой госпиталь, в другой регион, с умеренным климатом.
Ночью их погрузили в транспортный санитарный ИЛ – 76 до Риги. В отсеке койки был в четыре ряда. В общей сложности раненых в самолете находилось около трехсот человек. Прилетели днем. В Рижском аэропорту ребят выгрузили под самолет, но не вывозили, обкололи промедолом и ждали наступления ночи. Спасало только то, что в Риге не было духоты и жаркого ташкентского солнца.
«Завтра напишу родителям письмо. Скажу, что приболел», - и Владимир занял себя сочинением письма, мысленно зачеркивая и исправляя слова, чтоб смысл их не испугал родителей.
Ночью, чтоб никто не видел, к самолету подошла колонна санитарных машины, погрузили раненых ребят и в сопровождении работников ГАИ перевезли в рижский госпиталь. Это чтобы народ не травмировать таким количеством «санитарок», наши солдаты ведь в те годы, как писали газеты, арыки копали в Афгане, школы ремонтировали, в боевых действиях не участвовали.
В Рижском госпитале раны почистили, причём, сделали это под общим наркозом. На перевязке бинты отмочили перекисью водорода. Не жизнь, а малина. Правда, волосы на голове сбрили вокруг раны совсем без наркоза, тут он поругался от души. Потом развели в ванной теплую воду с марганцовкой и положили туда Владимира прямо с открытыми ранами.
- Думал, хана мне пришла, а оказалось, наоборот, очень приятно, - рассказывал он потом в палате.
В палате их было шестеро, независимо от званий. Если не воевавших (служивших в Союзе) военнослужащих размещают в палатах для рядового и сержантского состава отдельно от офицерского, то афганцев размещали в зависимости от характера ранений.
Первые две недели Владимир вообще ничего не ел. Начальник хирургического отделения полковник Александр Иванович специально для Владимира отправил бойца за коньяком, чтоб он перед приемом пищи принимал по пятьдесят граммов для аппетита. Но аппетит не возвращался, и коньяка не хотелось. Тогда полковник попросил повара Светлану Ивановну взять у Снегирева афганские чеки, обменять их на деньги и покупать на рынке для него продукты. Поваром Светлана Ивановна была отменным, любой ресторан бы отобрал с руками. Она готовила для него отдельно телятину, жареную картошечку, котлеты, овощные салаты, рулеты, чего только не было! Но он не мог есть. Ребята в палате с нетерпением ждали, когда Володя откажется. Он радовался, что товарищи с удовольствием за него ели, любил смотреть, как едят с аппетитом и по-доброму им завидовал. А вообще, все познается в сравнении: те, у кого не было руки или ноги, по-доброму завидовали тем, у кого просто пулевые или осколочные ранения без отрыва конечностей; тому, у кого не было одной конечности, завидовали те, у кого не было обеих и более; тем, у кого не было обеих ног, по – доброму завидовали те, у кого было ранение в позвоночник, и они больше не двигались.
В гости к ним часто приходили раненые из других палат, отделений, они привозили друзей на колясках, каталках с самыми разными ранениями. Снегиреву запомнился парнишка без двух ног, а от руки к лицу парня тянулась трубка из её же кожи, из этой трубки хирурги формировали губы, которые были вырваны осколками. Этот паренек просовывал глубоко в рот трубочку от капельницы и засасывал водку и Володин коньяк из стакана через другой конец трубки.
Очередную операцию Снегиреву делали с применением «проводниковой анестезии», когда делается укол в позвоночник, и ты не чувствуешь всю нижнюю часть тела. Ощущение жуткое. Не контролируются все физиологические процессы, человек недееспособен ни как мужчина, ни просто как человек. Жизнь в такой момент кажется бессмысленной.
Во время следующей операции он снова умер. Очнулся куском асфальта возле станции московского метро, а по нему ходят люди, он их видит, соображает, но видеть может только прямо вверх, невозможно даже заглянуть женщинам под юбки! У него нет ни рук, ни ног, он не может повернуться, он вдавлен. Он не человек, а кусок асфальта. Это навсегда!..
- И вот что потом подумалось, - говорил Снегирев в палате реанимации соседям, -ведь я тогда практически умер, а думал о женщинах. Вот каково тогда парализованным? Только думать.
- Не дрейфь, капитан! – гоготали парни. - Насмотришься еще! Сами юбки поднимать будут!
Он поймал состояние счастья, когда впервые удалось сесть. Он долго лежал с одном положении, левая нога в полусогнутом состоянии опиралась на специальную подпорку, чтобы тыльная сторона бедра не касалась матраца. Из-за этого полусогнутого состояния нога навсегда перестала сгибаться больше, чем по углом девяносто градусов.
Начальник отделения заставлял своего сына Андрюшку, когда тот приезжал в госпиталь, садиться на ногу в районе колена и раскачиваться на ней, чтобы выпрямить. Больно было ужасно, колено закальцинировалось от длительного неподвижного полусогнутого состояния.
После того, как Володя почувствовал радость от возможности сесть, он научился по-настоящему радоваться жизни. Человек не всегда понимает, насколько он счастлив. Например, он всю жизнь был слепой, а сегодня проснулся и увидел мир вокруг себя во всех красках. Представляете его счастье? А ведь мы сейчас все это видим, мы сейчас счастливы!!!
Через несколько дней родители получили тщательно сочиненное Владимиром письмо, где он обдумал каждое слово, чтоб их не напугать, и они засобирались к нему. Но с работы ни отца, ни маму не отпустили.
- Написано же: приболел, лечится, - упрямо твердили обоим начальники. - Эка невидаль – офицер заболел! Все мы когда-нибудь болеем.
- Этот офицер заболел не в простой командировке, а в Афганистане, - спорили родители, но согласия так и не получили.
Мама не выпускала письмо из рук, она вчитывалась в каждое слово, и в то, на какое место оно поставлено. «Слишком тщательно и продуманно он составил письмо. Чем он в действительности болен?», -думала она. Они с мужем долго не знали, что сын в Афганистане, им была предложена обтекаемая формулировка «сын в спецкомандировке». Поняли все они гораздо позже. Но ни одну мать не обманешь, ее сердце всегда начеку, только оно видит то, что не написано. Она снова обошла все начальство, свое и мужа, нашла сотни убедительных аргументов и выбила отпуск.
Худого, измученного болью и перевязками, -таким увидели родители Володю.
- Мамочка, я же солдат, - быстро проговорил он, когда мама, рассмотрев его с головы до ног, была готова расплакаться.
- Ничего, ничего, это я от радости, что ты жив! – целовала она сына и не могла насмотреться.
- Мне повезло! Эта мина, на которой подорвался, обычно отрывает обе ноги: одну выше колена, вторую ниже. А у меня только одну…
Их с отцом уже подготовил доктор. Он объяснил и характер ранений, и перспективы.
- Готовим капитана к операции, - рассказывал Александр Иванович. – При таких ранениях отрывает обе конечности, ему оторвало только одну, вторая изрешечена. Ампутированная нога заживает. Готовится протез. А вот вторая нога вызывает опасение. Седалищный нерв поврежден, стопа порезана и не двигается. Нога + находится в полусогнутом состоянии, так как вся задняя поверхность левого бедра и ягодицы вырвана. Вследствие этого образовалась контрактура – колено не сгибается и не разгибается. На ноге места живого нет, нужна пересадка кожи. Будем брать с бедра другой ноги и с живота. Он очень слаб, аппетита нет, потеря крови была большая, неизвестно, как все приживется. Пока прогнозы по сохранению второй ноги неутешительные, но мы сделаем все, чтоб он мог передвигаться сам. Не сразу, конечно. Хорошо, что вы приехали. Морально поддержите сына.
- Доктор сказал, что тебе подготовят хороший протез! И вторую ногу …полечат. Сделают операцию, чтоб нога начала скорее заживать, - сказал папа.
Операция была сложной, Снегирев, действительно, был очень слаб. Врач сказал не всю правду. Ампутированная нога была почти месяц не зашита. Ее обрабатывали фурацилином и перевязывали. Зашивали только сейчас. Вторую ногу латали заплатками из лоскутов кожи с другой ноги, закрывали дыры, как посеченную, изношенную ткань. Когда накрываешь заплаткой один кусочек, а рвется соседний. Прикрываешь его, а уже расползается с другой стороны. В итоге полотно получается в рытвинах, некрасивое и такое же расползающееся и непрочное, как было до этого.
Но рядом находились самые любимые люди, и настроение у Володи было прекрасное, несмотря на мучительно болезненные перевязки, во время которых опять же доставалось медсестричкам: «фашисткам», «садисткам», «врагам народа». А потом, вытирая испарину со лба, нежно называл их Сестричками, Леночками, Иришеньками, Оксаночками… У него долго потом еще перед глазами было лицо медсестрички, искаженное брезгливостью, когда она перевязывала его изодранную осколкам пятую точку. Но он думал о том, что безруким парням без посторонней помощи и в туалет невозможно сходить. Это унизительно. И протезы рук тут не помогут!
- Ничего, сыночек. Главное, ходить сможешь. Все пройдет, - гладила по плечам мамочка. Она, как в детстве, была нужна ему одним присутствием, прикосновением теплых мягких ладошек. Ни к кому никогда он не чувствовал такой нежности и растекающейся сладости в душе, как к мамочке. Ее любовь и любовь к ней делали его счастливым в любой ситуации, где бы он ни был, какие бы невзгоды ни наваливались на него.