"И воздаст ми Господь по правде моей..."
(Пс.17:21)
Об аресте cына Сережи Мария Петровна узнала от его подружки из соседнего двора, Вики. Они дружили с детства и в один институт поступили - аграрный. Там были бюджетные места. Сережа хотел на юриста в университет, но такую возможность исключали цены этого образовательного учреждения. И для Марии Петровны с ее сыном, и для родителей подружки…
Та позвонила вскоре же после того, как парня увезли в СИЗО со скрученными руками. Тревога звучала в ее голосе и сразу же передалась матери.
- Как арестовали? За что?! – вскричала женщина, задохнувшись и не веря этим страшным словам.
- Да он просто под руку попался, те козлы сразу смылись, что на киоск напали. Там сигнализация сработала. А Сережка рядом оказался… Случайно…
- Господи, да конечно, случайно! Он не мог такого сделать, ведь мой сын мухи не обидит… Разве же это не видно по нему?
Девушка согласно молчала, тоже всерьез расстроенная, а Мария Петровна уже засобиралась – сумку, плащ, косынку. И скорей, как можно скорей туда – в отделение полиции. Они разберутся, верила, но ее присутствие было необходимым: она объяснит им всё быстрее, она же знает своего мальчика, как никто. Растила его без отца, но со вниманием, с любовью, хоть и строгой, но глубокой, без отвлечений на мужиков или еще что. И с молитвой… Обязательно. И Сережа с детства «Отче наш» знал и на причастие они вместе ходили, пусть не так часто, но всё же. Давно, правда, не были, нехорошо - думала она по дороге. Надо сходить, вот заберу его и пойдем...
В отделении ее долго держали в тёмном затхлом коридоре перед низким окошком с решеткой. За ним сидел кто-то в форме, и ему явно не хотелось разговаривать с посетителями этого правоохранительного учреждения.
- Ждите, мамаша!
- Но у меня срочно, там мой мальчик! – умоляла Мария Петровна.
- У всех срочно. У всех мальчики – голос был бесцветный, как у робота.
- Но он не виноват! Это же ясно!
- Все не виноваты – следовала дежурная безликая фраза.
Только часа через полтора вконец измученная женщина была допущена к окошку и попыталась изложить дежурному причину своего прихода. Она забыла в спешке валидол – сердце давило, перед глазами плыли круги. После сумбурных разбирательств дежурный всё-таки проводил мать к следователю. Здоровенный детина с заплывшими глазками, хамовато развалившийся в кресле, ей сразу не понравился. Нутром почуяла – хорошим не кончится. И точно: тот разговаривал с Марией Петровной сквозь зубы, абсолютно не слушая ее, судя по всему, заведомо уверенный в виновности задержанного юноши. А может, ему так удобнее было - повесить все на этого агнца, и дело с концом.
Ухмылка его резала лезвием сердце матери.
- Ну и что, что студент. Подумаешь, студент. Этот, как его, Раскольников тоже был студент, а старушку пришил.
- Да он никогда никого не обижал, ни с кем не дрался! – со слезами восклицала мать.
- А он и не дрался, он бабок захотел хапнуть, выручку. Или товаров. Или бухла. Сама говоришь, всегда жили бедно, вот нищебродство и довело. Или зависть. А может, он у вас голодный был…
- Да как же это, Бог с вами… У меня пенсия, хоть и не очень большая, я библиотекарем работала, и у него стипендия… Он учится без троек!
Она заметила, что следователь глумливо хмыкнул при слове «библиотекарь».
- Ясно всё, старая. И нечего мне тут поповские термины поминать. Посадят его года на три-четыре – все доки налицо.
- Что-что? Доки?
Но следователь уже зевал своими розовыми щеками и тыкал толстым пальцем в новенький, последней модели мобильный.
Мария Петровна теряла надежду и последние силы. Ее просто выдворяли из кабинета. Она уже не существовала для этого равнодушного мешка с узкими прорезями для оценивающего взгляда – что, мол, с тебя взять, голытьба. Перед ней была блочная глухая стена.
- Ну, что ж, мне остаётся только молиться... - глухо пробормотала женщина самой себе.
Но на удивление ее услышали.
- Во-во, молись, калоша старая - в голосе следователя звучала издёвка.
Она тяжело поднялась, ноги не держали. Не помнит, как добралась домой.
Уже поздно вечером позвонила Вика. Она разузнала через своих родителей, что этому следователю надо дать денег. Но много… Поллимона.
- Сколько? – переспросила Мария Петровна.
- Ну, пятьсот...
Когда до нее дошло, что это не рублей, а тысяч, охнула в изумлении:
- Ой, да где же эту сумму-то взять? Никого у меня нет из таких богачей… И кредит ни за что такой не дадут…
Вика только вздохнула в трубку.
Она проплакала всю ночь. Вспоминала сына малышом, как он спрашивал: «Мама, а ты знаешь, зачем я родился?» Она отвечала – «Нет, не знаю пока». «А чтобы тебя защищать» - уверенно сказал тогда Сережа… А теперь ему нужна ее защита. А что она, нищая, может? Ни связей, ни денег на взятку или хорошего адвоката. Ни-че-го! Она ощутила свою немощь, полное своё бессилие, и мертвящая печаль великого уныния объяла ее скорбящую душу.
Но к рассвету Мария Петровна будто прозрела. Она может помочь сыну! Она в состоянии это сделать! Молитвой. И только. Но это совсем не мало!
Словно в подтверждение ее озарения на нее смотрела икона Богородицы - из уголка комнаты, уже освещенной первыми лучами солнца.
С того дня мать все силы своей души направила на мольбу к Господу. Она молилась так, как никогда прежде – живому, всепонимающему и справедливому Богу, ее единственному защитнику. Конечно, кроме сидящего в узах сына Сережи… Она молилась постоянно и горячо, с полной уверенностью, что сын будет освобожден по невиновности.
А через месяц в дверь ее квартирки настойчиво постучали. «Открывай, мать!» - громкий, но больной голос просто вопил с лестничной площадки. То, что называется благим матом. Она отворила. Перед ней стоял следователь. Лицо его словно бы усохло с той единственной встречи с Марией Петровной. И почернело. Он с испугом и в то же время умоляюще взглянул на женщину, а потом с мукой выдавил из себя:
- Мать, твой сын будет отпущен сегодня же. Приказ об освобождении подписан. Только ты прекрати молиться, перестань! Слышишь?! Я не хочу подохнуть, не хочу попасть в дурку… Что ты со мной делаешь?!
Обомлевшей от радости Марии Петровне нечего было сказать этому человеку.
Но среди ее искренних молитвенных слов обязательно были и такие:"Ненавидящих и обидящих мя прости, Господи"...