Удивительная вещь – лично незнакомый человек становится близким, а его уход переживается как персональное горе. Такое у меня было лишь однажды, когда умерла Инна Лиснянская. И вот теперь Никита Алексеев – художник-концептуалист, писатель, журналист. Не могу смириться, что его больше нет. Сильно болел, но не сдавался и шутил до последнего.
Никита неизменно поражал меня тонкостью, необычным взглядом на мир. Тот странный случай, когда ты сонастроен с человеком, при этом его эрудиция, опыт несравнимы с твоими. Мне нравилось все, о чем он рассказывал: любые зарисовки, воспоминания, бытовые заботы, ощущение текущего момента и политической ситуации в стране, музыкальные предпочтения. Никого я не читала столь увлеченно. И теперь каждый день, открывая фейсбук, первым делом расстраиваюсь, что не увижу его нового поста.
Так хочется длить его присутствие. И – о! радость – целая книга, о которой не знала. Прежде читала лишь рассказы в сборниках. Собственно, так я его и нашла в ФБ – подивившись стилю, решила поискать.
И вот «Ряды памяти». Классическая мемуарная книга, выстроенная в хронологическом порядке, которая может быть чем угодно: учебником по истории современного искусства, дневником путешественника, историей интеллигента советской и российской эпохи или даже любовным романом.
Но главное, с первых же строк – узнавание, живой Никита! Мгновенно проваливаешься в теплоту его мира, нежный юмор, незлую остроту даже при резких высказываниях. И снова испытываешь детскую радость от его историй и парадоксальных выкрутасов, которыми эти истории обычно завершаются. И вновь удивляешься этому необычному сочетанию терпимости и скрытого огня; отстраненности, некой надмирности и острого интереса, вовлеченности в происходящее.
Никита изумительный рассказчик. Столько разных людей всплывает в его текстах. Невероятная галерея портретов известных и неизвестных людей. Если бы кто другой так мельтешил лицами, давно бы запутался и утомился, а тут – открыв рот. И только изумленно приговариваешь: «ишь ты, поди ж ты». И крутится, крутится магический калейдоскоп.
Счастливое детство: Пречистенка и Яуза в Москве, Ленинград, летний Крым, Юрмала. Феноменальное количество любопытных персонажей, начиная с колоритных друзей мамы до его собственных однокашников, соседей, друзей.
МСХШ им. Сурикова в Лаврушинском переулке («помойка, рай, чистилище») – было интересно представлять происходившее в тех стенах. Места мне хорошо известные – в конце девяностых я работала в этом здании, суриковцев уже не было, а часть третьего этажа мы делили с генералом Лебедем.
МХУ Памяти 1905 года на Сретенке, где, «несмотря на все юношеское раздолбайство, искусство было главным».
Религиозные искания, художественная атмосфера 70-х, формирование московского концептуализма, посиделки, когда «встречались все со всеми… Тогда люди смотрели друг на друга, принюхивались, возникали и дробились группы и союзы». «Происходил разлом в искусстве».
Художественные объединения «Коллективные действия», «АПТАРТ», «Детский сад», музыкальное «Среднерусская возвышенность». «Главное в те времена – я очень много работал, мир кустился, заворачивался и разворачивался спиральными лепестками и очень ускорялся».
Путешествия («перемещения во времени и пространстве») по Союзу. С особенно замечательным рассказом о Карпатах, городе Косове и гуцулах.
И все же лучшее – Крым, любовь его детства: «пустота, весенний южный ветер и дезертирство из московской воглой тоски». О дороге из Судака в Новый свет: «эти три километра между Уютным и Новым Светом – один из самых красивых путей на планете». Как я это понимаю, как мне самой памятны эти места… аж тело заболело.
Эмиграция. Франция. И много разных стран. «Запах, хотя у меня плохой нос, многое решает. Для меня одно из первых впечатлений от заграницы – абсолютно другие запахи. Немного позже я понял, что каждая европейская страна пахнет по-своему».
Возвращение в Россию, временный уход в журналистику, своя мастерская, много работы и выставок. И снова любимая Италия, с которой сроднился. «Я удивляюсь, почему мне так везет? Или мне везет потому, что я удивляюсь?»..
Заканчивается книга 2008 годом и акцией, когда он в красных штанах и красном поло высекает Яузу гибкой удочкой 333 раза. «А что дальше – неизвестно. Возможно, опять зима».
У Никиты потрясающая память. Приметливость. (Что значит художник.) Память на встречи, имена, детали. (А он на нее в предисловии жалуется – обхохочешься!)
Во всех рассказах подкупающая ироническая окраска, такая легкая конфетная обертка даже горькой пилюли. Рассказывает, как в 1970 году его не пустили в Америку к работавшему там отцу. На совещании «тройки» в училище МХУ Памяти 1905 года решающим стало заявление физрука: «Алексеев не может подтянуться три раза». Я два не мог, это правда. Было принято решение, что меня в Америку нельзя пускать, так как если придется подтягиваться, то я осрамлю СССР. Спасибо – мне потом было бы совестно, если бы я в Америку съездил».
Стойкость. Как он говорит о болезни Бехтерева, атаковавшей его уже в 17 лет. «Я болезни благодарен, потому что она и смирение, и познание».
Неизменная самокритичность. Причем это не самобичевание, а именно трезвый взгляд на себя. «Сколько же мне было дано, и как я все растерял», – пишет, рассказывая о своем детстве «барчука». Нет, ничего не растерял. А только накопил.
Комментируя психиатрический диагноз, позволивший не пойти в армию: «Наверное, это значит, что я никого не могу любить. Надеюсь, это не так». Это совершенно не так. Во всем, что он делал и о чем писал, есть любовь. Ее невозможно не чувствовать. И она продолжает расходиться кругами, как будто его гибкая удочка все еще хлещет Яузу.