Поле - самое первое воспоминание: высокие колосья, васильки, ничего больше не видно. Но вот: бабушкино лицо, руки и голос. Это папина мама приезжала к нам в гости, и мы ходили с ней гулять в поле. Летом следующего года она умерла, мне было 3,5 года. Но я запомнила ржаное поле, васильки и ее лицо доброе, улыбающееся, с мелкими морщинками.
Когда я стала старше, мы бегали по дороге через это поле на речку купаться. Поле золотилось от поспевающей ржи, переливалось волнами от ветра. Осенью с мамиными учениками (я ещё не ходила в школу) собирали колоски.
Однажды на этом поле посадили кукурузу. Мне было тогда лет 8.
В клубе перед просмотром фильма показывали киножурналы. Это была хроника. Вот в одном из этих киножурналов небольшого роста толстенький человек в сером костюме и соломенной шляпе на лысой голове идёт по большому полю, а вокруг него толстые стебли кукурузы выше его роста с золотыми початками. Он улыбается и радостно показывает на них. На следующих кадрах по бескрайнему полю стройными рядами идут комбайны, как будто корабли плывут по золотому морю, собирают кукурузу. Их много, много кукурузы и людей. Люди все радостно улыбаются.
И я ждала, когда же кукуруза на нашем поле тоже вырастет такая же, выше человеческого роста, и на ней созреют такие же ярко-желтые початки. Но лето подходило к концу, а кукуруза едва достигла моего колена. Лето было дождливым и холодным. Я помню, что очень переживала за кукурузу. Початков никто не дождался. Не помню, как ее убрали, но уж точно не строем идущими комбайнами.
На следующий год кукурузу не сажали, поле перепахали и засадили горохом с овсом. Вот это было здорово! Как только горох созрел, мы бежали за ним на поле. Нас гоняли колхозники и грозили оштрафовать родителей. Родители строго выговаривали нам. Но мы все равно ходили тайком за горохом, почему-то не считая это воровством. Набирали горох в подолы своих сарафанчиков, а мальчишки в рубахи, и бежали к кому-нибудь в сарай или на чердак. Сколько можно с’есть этого кормового гороха?! Животы болели, но это не останавливало. Нас гоняли не потому, что было жалко гороха, а потому что мы вытаптывали овёс и горох. Как его потом косить? Но плод запретный сладок, даже кормовой горох.
Потом на этом поле сеяли просто траву на корм скоту, а горох уже на дальних полях. Можно подумать, мы туда не ходили. (Но уже реже). Трава называлась тимофеевка. Мы, школьники, даже помогали собирать ее семена в кульки из газеты, даже соревновались, кто больше соберёт.
Все мои школьные годы поле было у меня перед глазами, стоило только оторвать их от тетради или учебника и взглянуть в окно. Там было поле и небо. Небо было то серое осеннее, то светло-голубое зимнее, то ярко-синее весеннее с маленькими чёрными точками птиц над полем. Поле тоже меняло цвета. Зимой оно было белым с голубоватым отливом, весной сначала зеленело, а потом вдруг становилось ярко-желтым от цветущей сурепки. Маленький скромный незаметный цветок, но когда это целое поле лимонного цвета, от него глаз не оторвать!
Отцветала сурепка, и расцветали ромашки. Зелёное море с белыми пятнами ромашек вдалеке, ближе к речке. К августу поле становилось малиновым от цветущей метелками травы. Вроде бы метелки серые, слегка только малиновые. Но когда их много, и смотришь издали получается по-есенински: «О Русь! Малиновое поле и синь, упавшая в реку…».
Осенью серые тучи нависали над полем серо-желтого цвета с поблекшей травой. Поле отдыхало, но такая тоска разливалась вокруг! Оно уже ждало зимы вместе со мной.
И наступала зима и бережно укрывала поле мягким пушистым одеялом ослепительно белого цвета. Оно так и манило встать на лыжи и бежать по нему, вдыхая морозный чистый воздух. Зимней ночью поле блестело серебром и слегка голубело от лунного цвета.
Поле не молчало. Весной возвращались перелетные птицы, и поле наполнялось их голосами. Ранним утром жаворонки пели и зависали над полем. Носились стрижи и ласточки, «чив-чив» - рассказывала трясогузка, вечером козодой издавал странные свои звуки, только молча кружили ястребы, высматривая добычу в траве.
Кончились мои школьные годы, и я уехала учиться в город. И в окне теперь был городской пейзаж. Но приезжая к родителям, я всегда навещала поле и любовалась им, и вдыхала его запахи, и слушала его звуки.
В 80-90-е годы поле сделали пастбищем и пасли там стадо колхозных или совхозных коров. Как только вечером стадо угоняли на ферму, на поле высыпали жители посёлка с ведрами и лопатками для сбора бесплатного навоза. Много ли его для огорода и сада нужно? Всем хватало. Коровьи лепешки собирали, как грибы. Никто не смущался. Старались побольше вырастить на своих огородах в стране тогдашнего сплошного дефицита.
Как-то раз поле вновь засеяли рожью. Красота и польза! Как оно радовалось, наверное. Но! Убирать рожь было некому или некогда. Рожь осыпалась и полегла. Уже поздней осенью ее убрали. Я страдала вместе с полем. Ведь это же хлеб был!
Больше не экспериментировали: просто трава. Весной пахали, летом косили. Минимум затрат - минимум пользы.
Домик родителей и участок достался нам по наследству. Теперь это наша дача, на которую мы приезжаем, начиная с весны и до поздней осени. Из окна по-прежнему видно поле. Но оно потихоньку зарастало ивовыми кустами. В них селились соловьи, и июньскими вечерами можно было долго слушать их пение.
Несколько лет назад землю возле речки Ино, обрамляющей поле, отдали или (продали?) под коттеджные посёлки. Заодно вырубили за речкой сосновый бор, богатый черникой и грибами. Как мы боялись, что продадут и наше поле! Теперь ведь все можно, хоть и не всем.
Но нет! Поле перепахали, вырубили кусты, прорыли канавы к речке.
Приехали мы этой весной и увидели на поле огромную кучу навоза. Ура! Поле, значит, не продали! А будут что-нибудь сажать, если решили удобрить.
Время шло, навоз лежал такой же кучей. Никто с ним ничего не делал. Зато от него шёл ужасный запах. Это был не коровий навоз, запах которого не раздражает. А в совхозе ведь только коровы, другого скота нет. Откуда же привезли это? Иногда запах напоминал запах неубранного общественного туалета. Особенно ужасно было, когда ветер дул с поля. Сначала забеспокоились жители приречного посёлка. Написали жалобу. Был уже июнь.
Наконец, приехали трактора и развезли это «удобрение» по всему полю. За тракторами летали стаи чаек. Откуда они узнали? Запах уменьшился, зато появились несметные полчища мух.
И началась борьба с ними. А ведь в июне обычно надоедают комары и мошки. Комаров не было. Пропали и птицы. Соловьи, видимо, куда-то переселились. Ни жаворонков, ни трясогузок, ни ласточек со стрижами.
Июнь в этом году жаркий, дождей мало. На поле - ни травинки, а ведь конец июня сенокосная пора. Или в колхозе не знали об этом, когда сожгли этим навозом весь плодородный слой?
Может быть, они надеются, что трава вырастет к сентябрю-октябрю прямо на зимний корм скоту.
А может, это специально сделано? Вот поле - ничего на нем не растёт, поэтому надо его продать. Теперь у нас такой лозунг: все на продажу. Вспомните разрушающиеся под зелёными сетками старинные петербургские дома, охраняемые таким образом государством. Разрушилось здание - можно продать!
Сегодня ночью был дождь. А это значит, что навоз с поля потек, с помощью выкопанных канав, прямо в речку Ино, а оттуда в Финский залив. Я не поведу внуков купаться в эту речку, в Финском заливе мы давно уже не купаемся. Вам все равно, люди?