«Может быть, от дней этих,
жутких, как штыков острия,
когда столетия выбелят бороду,
останемся только
ты и я…»
(Владимир Маяковский)
Не буду скрывать и превращать в некую тайну тот факт (пусть и прискорбный), что Серафим поселился в Гиперборее. Стране довольно мрачной и даже злой. Меня и так обвиняют и там, и сям (притом люди довольно-таки благопристойные и воспитанные), что я многое скрываю. В особенности если речь идёт о Серафиме. Мол, пишу порой сплошными метафорами, удручающе мрачно, не вижу светлых сторон бытия, излагаю свои мысли преднамеренно туманно и заумно. Нет, я не таков. Я открыт для читателя. И даже человечен. И если уж хочу рассказать, то рассказываю. Ну, а то, что я не гонюсь за литературной модой (а я вообще не гонитель), так это уж извините, это уж да. Ныне в моде постмодернизм с его предельной откровенностью и даже гипернатурализмом – это уж извольте. Это уж не по мне. На старости лет не могу я изменить своему перу и своему стилю. А там – пусть судит читатель. И тайн из жизни Серафима я делать не намерен. Серафим пришел в сей мир с открытой душой – просто нараспашку, с таковой и уйдёт из мира сего: может быть под улюлюканье толпы, может под фанфары, может быть в лавровом венке, может с театральной личиной порицания – не мне об этом знать. Я биограф и летописец жизни Серафима, а не пророк. Ибо нет пророка не только в своём отечестве, но и в чужом. Пророков ныне вообще нет. И Серафим тоже – ведь не пророк, нет. Мыслитель – да, тут не поспоришь. Философ – безусловно. А вот пророчества… Нет, такого я за Серафимом не заметил. Хотя в Гиперборее, где Серафим так непреднамеренно поселился и восторжествовал, пророков хороших и разных хватало в дни былые. И где они? И где их пророчества? Ныне читать их или смешно, или прискорбно.
Итак, дамы и господа, товарищи и товарки, Серафим поселился в Гиперборее. Причины сего странного поступка неясны. Ведь много стран разных и апельсиновых, где не столь сурово воспринимают метафоры и не столь жестоко относятся к их автору. Но тем не менее. Я склонен считать, что Серафим избрал для жительства Гиперборею начитавшись Геродота. Греческим в детстве он владел отменно, особенно ионийским диалектом, произносил слова эллинов изящно, без шипящих, и никогда не произносил «бету» как звук «в». Серафим не из тех. Он как Байрон – умел и восхищаться, и презирать. И начитавшись о «блаженных гипербореях», где полгода спят, а полгода бодрствуют, где посылают сноп ржи дельфийскому оракулу, доверяя сей дар рукам посланцев чужих народов, решил поселится именно там. Мысль о том, что Солнце там ходит по небу кругами, ночи светлы как откровение, а небо зимой сияет во тьме огнями, восхищала его. Хотя Гиперборея опосля разочаровала его, угнетала его дух морозами и беспросветностью, он надеялся всё же найти среди лесов сладкий дягель да иван-чай и мыслить среди дремучих лесов о вечном. Деревянный мир Гипербореи, где вещи так легки и мягки, он уже не застал. Увидел мир людей, отравленных бытием и ядовитым зельем, которое они с потухшими лицами варили железных котлах. Увидел правителей жестоких, убивавших людей, которых они считали своей собственностью, материалом для сооружения бессмысленных построек, убивавших за Слово, за Мысль, которую они почему-то считали для себя опасной. Кроме того, Серафим обнаружил в Гиперборее людей, которые считали отсутствие свободы состоянием не только нормальным, но и идеальным и жаждали, чтобы их порабощали, заставляли жить так и не иначе, пребывать в нищенстве и допускали над собой издевательства, считая это чуть ли не благом. Это Серафима крайне удивило. Он увидел людей, прославляющих своё рабство, людей, которые говорили, что им свобода не нужна, которые сквернословили, ненавидели других людей, забыли о благородстве и мудрости, одичали, отупели, озверели.
Опечалился Серафим, посмотрел в серую пустоту неба, на свинцовую краску воды сквозь липкий туман бытия и молвил: «Минули века Трояновы, кануло в Лету время Геродота! Ушло из Гипербореи прекрасное и благородное, чистое и светлое! Вместо блаженства пришла тьма и жестокость…» И пошел Серафим бродить Гиперборей, заглядывая в души людей и в их убогие хижины. И заглянул в колодец. Колодец оказался пуст. Серафим не поверил – ибо Гиперборея страна воды, колодцы не высыхали отродясь. А тут высох. И воды не зачерпнуть и не напиться. Только лягушка сидит в его тёмных и сырых глубинах и созерцая тьму, думает, что познаёт мир.