— Капитан Ларри, приговор по делу Южного боевого отряда вступил в силу. Все 7 приговоренных будут казнены. Более того, юридически они уже считаются мертвыми.
— Я знаю, мой генерал.
— Но вы не знаете, что мы решили заимствовать опыт у наших врагов. Тот, кто начал дело, должен и довести его до конца.
-И?
-Джессика Хардт за Вами. Вы арестовали ее, Вы и приведете приговор в исполнение.
— Что это значит?
-Расстреляете ее Вы. Впрочем, Вы можете ее повесить, отрубить ей голову, вспороть живот и выпустить кишки, бросить на съедение крокодилам, сжечь заживо, утопить в реке. Словом, она Ваша. Впрочем, советую не увлекаться садизмом. Мы же защитники Родины, а не извращенцы.
Генерал был склонен к изощренному юмору. Он, как и все в Спецслужбе, знал, что капитан Ларри лишен садистских чувств — как и каких-либо чувств вообще. Кроме верности долгу, о чем тоже знали все, и кроме разъедающей тоски, которую он старался заглушить верностью долгу, о чем знал только капитан Ларри.
— Когда и как я должен это сделать?
— После работы в 8 вечера Вы заберете ее из тюрьмы. Пропуск вот. Все дальнейшее — по Вашему усмотрению. Юридически она уже мертва.
— Я понял, мой генерал.
— Хорошо, ступайте.
Капитан Ларри вышел из кабинета и вернулся к исполнению своих обязанностей, которые у него никто не отменял. Костоломом он не был, а основная его функция была аналитическая — исследовать риски и угрозы Родине и средства их пресечения. Впрочем, Спецслужба старалась, чтобы ее сотрудники исполнили девиз старых бунтовщиков и не становились рабами разделения труда хотя бы в собственном коллективе. Поэтому-то Ларри и повязал два месяца назад юную заговорщицу, и прошла эта операция на удивление легко.
Весь остаток дня Ларри, механически подсчитывая количество надоев и их связь с настроениями в обществе, пытался решить одну проблему — как сделать то, что он должен сделать. Всякие там вспарывания живота и кидание крокодилам вообще не рассматривались. Он был воином — его враги тоже воинами, хотя то, что враги посылали на верную смерть баб, вызывало у него еще большее отвращение к ним. Сами бабы, пошедшие на смерть ради бредовых идеалов, однако же, вызывали отвращение чуть меньше, чем обычные бабы, и заслуживали честной солдатской пули.
Капитан Ларри не был ни пацифистом, ни кабинетным аналитиком. Он был солдатом, боевым офицером, перешедшим на работу в Спецслужбу после того, как прежняя война с сепаратистами, продавшимися Окситании, кончилась, а новых пока не намечалось. Он убивал и много раз мог погибнуть. Более того. Он расстреливал пленных, среди расстрелянных были и две женщины. Но все это было в боевой горячке, и тогда перед ним не стоял вопрос, внезапно превратившийся в главный — куда деть труп. Расстреляли — закопали. Лопаты при себе, вокруг — полупустыня, трупов много.
Выкинуть где-то на улице — так во-первых, могут увидеть прохожие, пойдут всякие разговоры. Да и к тому же капитан Ларри верил в Бога и считал, что каждый человек заслуживает двух метров земли, даже если этот человек — ёбнутая баба, занявшаяся совершенно не своим делом.
Так и не решив вопроса, капитан Ларри подъехал в 19.45 к тюрьме, а в 19.59 уже был в помещении, где должна была состояться передача ему юридически мертвой с сегодняшнего утра, но физически пока живой Джессики Хардт. Сколько ей еще жить — зависело только от него. Генерал не оговорил срок исполнения приговора.
В 20.02 ввели Джессику — стройную рыжеволосую девушку среднего роста. Одета она была в нелепом балахоне смертников, от чего Ларри несколько передернуло. Увидев старого знакомого, она внезапно улыбнулась и хотела сказать что-то в духе «Вот мы и встретились», но ничего не сказала, потому что теперь это не имело никакого значения.
— Распишитесь, теперь она Ваша, — начальник тюрьмы плотоядно улыбнулся.
Ларри расписался.
Начальник тюрьмы подтолкнул девушку к нему, ожидая от Ларри какой-то шутливо-похотливой реакции. Реакции не последовало. Ларри посмотрел на Джессику и сказал начальнику тюрьмы: верните ей обычную одежду. Не повезу же я ее в этом сарафане.
-Пидорас, что ли? — подумал начальник. Или нет, у них в Спецслужбе все такие правильные?
Процесс поисков собственной одежды Джессики (никто из сотрудников тюрьмы на нее не прельстился, а сжечь ее еще не успели) и ее переодевания занял еще час. Все это было бы быстрее, если бы Ларри не настоял, чтобы Джессику отвели переодеваться в отдельную комнату, чтобы никто не видел («Что я делаю? Я убью ее через несколько часов, а забочусь о ее стыдливости — какая стыдливость у этих поборников свободной любви, отрекшихся от Бога и Родины? — Ты все правильно сделал Ларри, мы не такие». — Из разговора Ларри с самим собой).
Наконец, Джессику в джинсах, футболке и туфлях на босую ногу снова привели к Ларри.
-Наручники надеть? — спросил начальник тюрьмы.
— Да, — ответил Ларри.
— Идем, — сказал он ей.
Они пошли в машину — Джессика впереди, Ларри за ней. Джессика шла на удивление твердо.
— Садись рядом. Впрочем, подожди.
Он снял наручники.
— Надень ремень безопасности. Вдруг ГАИ остановит, — ни с того, ни с сего сказал Ларри.
Джессика тихо рассмеялась, а Ларри тоже улыбнулся — и этот неуместный смех стал началом цепи событий, круто изменивших всю историю Аквитании.
Машина тронулась. Собственно, по плану, который принял для себя Ларри в последний момент, когда Джессику увели переодеваться (да, он хотел оттянуть время решения) состоял в том, чтобы отвезти ее к реке, к тому участку, где нет никаких случайных прохожих (гетто бедноты, все дела), застрелить там выстрелом в голову, а потом бросить труп на съедение крокодилам. Но чем дальше, тем больше план ему не нравился. Не факт, что выстрел разнесет голову так, чтобы труп не узнали, не факт, что труп надежно утонет, да и вопрос погребения в пасти крокодилов тоже смущал религиозную этику Ларри.
Машина кружила вокруг реки, несколько раз Ларри был близок к тому, чтобы остановить машину и сказать Джессике — выходи, но вместо этого еще сильнее жал на газ. Никогда не смейтесь вместе с врагом — после общего смеха вы начнете воспринимать его как человека. Эту военную мудрость Ларри прекрасно знал, но и на старуху бывает проруха.
Помотавшись так часа три (да, было уже 11 вечера) Ларри не принял никакого решения. Джессика напряженно молчала. Единственное, о чем ей хотелось попросить своего врага — это чтобы он заканчивал все скорее, но даже об этом просить ей запрещал ее революционный долг.
-Ладно, отвезу-ка я ее к себе. Срок исполнения приказа мне не указан.
Ларри резко повернул машину и поехал за город, где у него был дом с садом, доставшийся от родителей. Сад был большой и заброшенный, дом — на три комнаты.
-Выходи, — сказал он ей.
Наручники он на нее не надел, а шел сзади, вплотную, но стараясь не прикасаться — все, связанное с прикосновением к женщине, вызывало у Ларри омерзение уже немало лет. Она не убежит сейчас, она в состоянии шока. Он это знал.
— Стой здесь, у крыльца.
Не переставая наблюдать за ней, он поднялся на крыльцо и открыл ключом дверь. Потом вошел вовнутрь и включил свет. Она стояла у крыльца.
— Входи.
— Я хочу в туалет, — сказала она.
— Туалет здесь.
Она вошла в туалет и машинально задвинула запор.
Ларри внезапно вспомнил, что у нее на брюках был ремень. Впрочем, если бы она повесилась, это решило бы часть его проблем, кроме проблемы с похоронами тела. Пусть будет как будет.
Но через несколько минут она вышла.
— Есть хочешь?
-Последняя трапеза смертника? — все-таки съехидничала она.
-Я тебя спрашиваю — есть хочешь? — вежливо, но жестко повторил Ларри. Настроения шутить у него не было.
-Да.
— Тогда идем на кухню.
— Садись за стол, сказал он ей.
Она села, он принялся готовить яичницу с макаронами.
Все происходящее казалось ей нереальным. Ее палач, заведомый насильник и маньяк, терзается какими-то внутренними чувствами и кормит ее едой. И живы ли еще товарищи, где они и что с ними? Впрочем, все мы уже мертвы, как пояснил нам утром начальник тюрьмы. Но эта свинья не знала, что мертв он и такие как они, мертв весь их мертвяцкий режим, мертв их прогнивший строй, а мы уже остались в памяти народа, народа, который пока терпит, но потом проснется.
Она отвлеклась от мыслей и посмотрела на Ларри, накладывающего ей в тарелку макароны с яичницей.
— Что, так мало платят?
— Достаточно платят. — Пояснять этой наймитке окситанской закулисы, что большую часть своей зарплаты он сдает в детские дома, Ларри счел излишним.
Они молча поужинали. Он налил ей и себе воды.
— Пошли, — сказал он ей.
Она в руках палача. Он может сделать с ней все, что угодно. Она — уже труп. Нет, не труп. Она будет сопротивляться и погибнет в бою. Хотя он и спецназовец, но и ее Капитан научил всякому интересному. Тем более, что этот маньяк не надел на нее наручники. А может, рискнуть сейчас? В доме никого нет. И если он не успеет выхватить пистолет…
Он привел ее в спальню своей давно покойной матери.
-Я закрою дверь на ключ. Если что будет надо, стучи.
Утром он заглянул в комнату. Было жарко, Джессика спала одетая, но без одеяла. Ей снилось, что она уже в Красной Вальгалле, где ее встречают погибшие товарищи. Из Вальгаллы ее извлек скрежет от поворота ключа в двери.
— Уже? — впервые проявив слабость, спросила она.
Ларри не ответил.
-Я уезжаю на работу, хлеб вот, вода вот. Больше в доме ничего нет.
Перед уходом он закрыл на ключ свою комнату, посмотрел на Джессику и ушел, не забыв закрыть дом снаружи.
На работе его никто ни о чем не спрашивал. О таких вещах не принято было говорить.
Вечером он ехал в свой дом, где его впервые за много-много лет ждала женщина — которую он должен был убить — хотя ему хотелось убить ту, другую, единственную, которую он любил и которая наплевала ему в душу («Не предавай меня. — И ты меня». И через три года: «А помнишь, я просил тебя не предавать?» — «А я что, должна была тебе честь и верность хранить?». Именно после этого разговора Ларри, до того симпатизировавший идеям фрондирующих сверстников, заперся на полгода, читая Шпенглера, Эволу и Леонтьева, а потом пошел добровольцем на свою первую войну. Мир стоял на грани пропасти, дьявол, отрицающий честь и верность, мог быть удерживаем на цепи только жесткой диктатурой. Сверх того, из лексикона Ларри напрочь пропали слова «девушки» и «женщины». Их заменило презрительное «бабы»).
-Да, надо купить хоть какой-то еды, — вспомнил он.
Сам Ларри мог не есть по нескольку дней и в доме обычно почти ничего не было.
Джессика лежала на кровати в своей комнате, напряженная и собранная. Похоже было, что она никуда оттуда и не выходила. Это было плохо. Если бы она покончила с собой или бежала, то все было бы гораздо проще.
Нет, будь вместо Джессики мужик, Ларри оставил бы ему пистолет с одним патроном, но предлагать такой вариант бабе, хотя и боевичке, противоречило моральным понятиям капитана.
Вечер они провели молча. Джессика порывалась что-то сказать, но сдерживалась. Ларри не хотелось говорить с ней ни о чем.
Таким же образом прошел второй день.
На третий день Ларри понял, что пора кончать.
«Лопата у меня есть. Расстреляю в саду и там же закопаю. Только и всего».
Джессика была все в той же комнате. Он закрыл ее на ключ, не сказав ни слова, взял в кладовой лопату и пошел копать яму.
— Пошли, — сказал он ей.
Она все поняла и чуть-чуть задрожала. Но наблюдать за ее переживаниями Ларри не мог — у него хватало и своих.
Они вышли в сад. Он сказал ей встать у края ямы. Она встала и повернулась к нему лицом. Он мог еще приказать ей повернуться, чтобы выстрелить в затылок. Но убивать врагов выстрелом в затылок он не умел.
— Ты верующая?
— Нет, а должна? , — с вызовом произнесла она.
— Тогда можешь не молиться.
Капитан (он же Артуро, он же Рональдо, он же Хосе, он же Андрео, как назвали его при рождении, этот командир Боевой организации забыл уже и сам) говорил ей и другим своим ученикам в лагере, что мечта выкрикнуть с вызовом перед расстрелом: Да здравствует социальная революция! — это инфантильная фантазия, и что реально перед смертью это становится неважно. Капитан знал дело — его расстреливали два раза. И все же в последний момент своей жизни она не могла не реализовать то, о чем мечтала с ранней юности, когда решила умереть со смыслом, после того, как ее любимый брат умер от гангрены, причем на лекарства денег не было — пусть даже ее услышит только этот одинокий маньяк, который стал ей чем-то симпатичен и который сейчас ее убьет и закопает, а потом будет терзаться бессмысленными переживаниями.
— Да здравствует социальная революция! — срывающимся голосом произнесла она, закрыла глаза и стала ждать.
Ожидание затягивалось. Она открыла глаза. Руки Ларри, державшие направленный на нее пистолет, дрожали. Его глаза встретились с ее глазами.
-Скорее, пожалуйста, — внезапно тихо попросила она.
Он сорвался. Пистолет полетел в сторону. Он сел на землю и зарыдал.
-Я не могу! Не могу! Я солдат, а не палач! Суки, решили на зарплате палачам сэкономить. Ненавижу! Всех ненавижу!
Это было страшно, ибо было впервые.
Она подошла к нему и положила руку на голову:
-Милый, хороший, не надо!
Прикосновения женщин уже много лет ему были противны. Он сбросил руку:
-Отойди, а то убью!
На них обоих напал приступ истеричного хохота.
Что было потом, они помнили плохо. Он долго плакал в саду, и говорил в пустоту, что пошел родину защищать, а не расстреливать юных идиоток, если начальство решило сэкономить на зарплате палачам. Она с вызовом орала, что идиотка — не она, а он, взявшийся служить этой банде олигархов. «Банде олигархов? Это вы сами продались олигархам, Окситании, которая нас развалить хочет. — А кто с президентом Окситании за ручку ручкался, когда солдаты в той необъявленной войне умирали. — Солдаты умирали? Много ты в этом понимаешь! — У меня отец там погиб, а брату ногу оторвало, а на протез денег не было, и на лечение гангрены, тоже — Правда? — Я тебе что, когда врала? — А чего же тогда ты Родине изменила? — Дурак, ты нашу программу знаешь? За Великую Родину, свободную и справедливую! — Врете вы все, все вокруг врут, и наши, и ваши. — Милый, это неправда».
Сколько это продолжалось, никто не запомнил. «Ладно, можешь проваливать, куда хочешь, к своим придуркам,. — А ты? — Я изменил присяге и права жить не имею. — Милый, ты Родине присягал, а не банде олигархов, а за Родину, свободную и справедливую, мы. — Отстань. Я изменил присяге. Проваливай».
-Милый, в таком состоянии я тебя не брошу. — Дура. Когда узнают, что я не выполнил приказ, тебя убьют. — Ты забыл, что я мертва уже три дня. Мертвого невозможно убить.
Она взяла его под руку и повела в дом. Они легли вместе. Она пыталась его ласкать и гладить.
-Не надо, пожалуйста, все потом, Я тебе потом объясню. — попросил он.
— Но хотя бы полежим вместе.
Наконец они упали в сон.
Проснувшись, он увидел, что к нему прижимается Джессика и вспомнил, что он стал предателем и ему нет возврата. И что через полчаса надо выходить на работу.
Он разбудил Джессику. Она потянулась.
— Ты свободна, но дождись меня. Я постараюсь вернуться раньше. Не выходи из дома и на всякий случай не мельтеши под окнами. И вот тебе мой второй пистолет. Я не хочу, чтобы тебя мучили. — Это было все, что он ей сказал.
На работе Ларри был несколько мрачнее обыкновенного, но не более того. Никто не догадался, что верного слуги Бога и Родины больше нет.
Он вернулся раньше, сказав своему начальству, что документацию доделает дома. Это было привычно, и даже Ларри иногда так делал. Удивлений это не вызвало.
Она приготовила ужин к его приезду — все те же яйца и макароны — у них в лагере ели еще более скромно, и подмела пол. «Баба, что с нее взять?» — по старой привычке подумал Ларри, но сразу одернул себя. С Джессикой он был теперь повязан узами, крепче которых не бывает.
-А теперь расскажи мне, что сочтешь нужным.
— О чем?
— О вас. За что боретесь и чего хочете?.
Выбор у капитана Ларри все еще был. Он мог выставить за дверь эту девицу и застрелиться, а мог принять другую присягу. Первое делать ему не хотелось, не рассмотрев вопрос, насколько подходит ему второе.
Она долго рассказывала, с тоской думая, что не только Капитан или Наставник, но и Игнасио, Сильва или Мария рассказали бы все гораздо лучше. Но у Капитана и Наставника были другие дела, Мария подорвалась на собственной бомбе, Сильва застрелилась, чтобы не попасть в плен, а где был Игнасио, Джессика не знала. Подполье, такое подполье. И пропаганду пришлось вести ей, смешливой девчонке, не самой подкованной в теории.
Ларри напряженно слушал, задавал много вопросов, иногда переспрашивал, иногда просил помолчать минуту. Так продолжалось два часа.
Потом он сказал ей:
— Хватит на сегодня.
-Ты петь умеешь? — внезапно спросила она.
— Медведь на ухо наступал, — ответил он.
— А я спою.
И она запела. Запела старые песни тех времен, когда еще не было этих уебанских городов и автобанов, когда Адам пахал, а Ева пряла, и все вокруг были братья.
-Откуда это у тебя? Нам же говорили, что вы все — либерасты и не патриоты, — спросил он. Ком стоял у него в горле.
-Глупенький. А что мы педофилы, и соблазняем юных сотрудников спецслужбы, вам не говорили?
-Нам и не такое говорили, — ответил он, и внезапно обнял ее за плечи. Впервые за долгие годы прикосновение к женщине не вызвало у него отвращения. Прошлое прошло.
Она потянулась к нему губами. Они были сухими-сухими.
…И была ночь…
Капитан Ларри зажил чуждой ему двойной жизнью. Днем он подсчитывал число надоев и его влияние на настроения в обществе, вечером обсуждал с Джессикой политику и экономику, а иногда просил ее пару часов ему не мешать и штудировал свежим взглядом всякую подрывывную литературу. Иногда он даже пытался петь, безбожно фальшивя. Но Джессика с ее музыкальностью даже умилялась этим.
Ночью же было то, что было.
Через неделю он внезапно спросил ее:
— А Ваши мне поверят?
— Не знаю. — Она не задумывалась раньше над этим вопросом.
Да, это могла быть толковая операция спецслужбы по внедрению своего агента в подполье. Могла бы… — подумали одновременно и он, и она.
-Ты мне веришь? — спросил он ее.
— Да, верю — сказала она после паузы.
— Почему?
-Я могла уйти или убить себя, когда ты оставлял меня в доме одну.
— А почему ты этого не сделала, кстати?
— Я видела, что тебе плохо. А Капитан учил меня не бросать тех, кому плохо и использовать каждый шанс.
— Капитан? — в голосе Ларри прозвучал намек на легкую ревность.
Она прикусила язык. Она верила Ларри, но каждый должен знать лишь то, что ему надо. Так учил Капитан, в которого были влюблены все девушки в тренировочном лагере — влюблены как раз за то, что у него не было никого, кроме Революции (а был ли у него кто-то раньше, он и сам уже не помнил).
— Да, есть такой. Впрочем, ваши о его существовании наверняка знают.
— Еще бы! Но бывшие мои не знают, что ты как-то связана с ним.
Они помолчали.
— Странная мы с тобой пара. Двое мертвецов. Одна расстрелянная и второй изменивший присяге.
— Ну, что ты считаешься расстрелянной, так это пока лучше, а присяга — так я Родине присягал, а не этой своре. А за Родину — вы.
Они опять помолчали.
— Как с твоими-то связаться?
— Я подумаю, — ответила она. — Впрочем, есть у меня предчувствие, что они сами свяжутся. А я в предчувствие верю.
-А я — нет.
— А как же твоя религия?
— Бог посылает знамения только пророкам.
-Это элитаризм, милый.
— А какого мировоззрения ты хочешь от офицера?
— Бывшего офицера.
— Бывших воспитанников военной школы не бывает.
Предчувствие Джессики оправдалось. В один из дней, когда Ларри выходил из столовой, к нему подошел молодой человек и вежливо спросил:
— Капитан Ларри?
— Не вынимай пистолет, и не бойся, я не сделаю тебе ничего плохого- сквозь зубы ответил тихо Ларри, подумав, с какими идиотами он решил связаться. Встретимся в 19.30 в Девятом тупике, я буду один. Если не веришь, можете следить за мной с 18.30, когда я выеду с работы. Все понял?
— Понял, — ответил парень.
Новая жизнь капитана Ларри началась.
Ларри проверил, слежка была. Это его порадовало. На месте его ждали трое — тот самый парень, высокий подтянутый мужик неопределенного возраста, которому могло быть и 25, и 50, и черноволосая девушка. Но было понятно, что где-то еще есть люди.
Мужик протянул руку:
— Капитан, — представился он.
— Ну, меня вы знаете.
— Вам нужно срочно сваливать вместе с Джессикой. Когда узнают, вас замучают.
— Начальство еще не знает, и есть еще время, которое можно продуктивно использовать.
— Догадаются рано или поздно. А наша контрразведка не всесильна.
— Вы мне настолько доверяете?
— На 80%.
— Спасибо за откровенность. Что предлагаете делать?
— А какие твои предложения?
Ларри знал, что в подполье все обращаются на «ты», но это было непривычно.
— Я могу попробовать взорвать эту лавочку.
— Не получится. Слишком много динамита. И слишком много времени.
— Что тогда? Информацию я вам передам, но мой сельхозподраздел аналитического отдела вам не интересен.
— Почему же, интересен.
— Можно застрелить Генерала. Есть даже шанс уйти.
— Как?
— На стрельбище. Никто сперва ничего не поймет, я смогу уйти лесом.
— Надо все тщательно продумать…
… Он бежал по лесу, пока враг ни о чем не догадался, бежал так, как никогда не бегал. Подполье нанесло удар, отплатило за гибель товарищей, начальник Спецслужбы убит, нельзя, чтобы впечатление на общество было сглажено смертью исполнителя.
На автомобиле его ждали Джессика и еще двое. Он впрыгнул в автомобиль, и прокричал водителю — а теперь жарь вовсю!
Ветер свистел им в уши, и он подумал, что наконец-то счастлив, так счастлив, как не был счастлив, после того, как его бросила жена и как не будет счастлив уже никогда…
Капитан застрелится через два года, окруженный врагами. Подумав, что все это фигня, но героические легенды нужны народу, он громко скажет перед тем, как пустит в себя последнюю пулю, скажет то, что говорили до него в подобных обстоятельствах многие другие: Прости Родина, что я не могу ничего больше сделать ради тебя. Да здравствует Аквитания, свободная и справедливая!
После его гибели Ларри возглавит вооруженное подполье и приведет его к победе. Во время последнего боя в столице Джессика будет смертельно ранена случайной пулей, умирая, она скажет в пустоту (Ларри в то время будет на другом боевом участке): Милый, как же я тебя любила…
Ларри, узнав о ее смерти, подумает, что он снова остался один — навсегда. А уйти уже не может. И что долг теперь не на малозаметном капитане спецслужбы, которую мы сейчас крушим, а на человеке, который волей обстоятельств привел революцию к победе и должен уж как-то постараться, чтобы от этой победы народ получил побольше пользы. Чтобы Джессика, и Капитан (урожденный Хорхе Аркадио Лопес Перес, теперь это можно рассказать), и Наставник (этот старик, отдавший революции 50 лет жизни, будет единственным из всех них, кто умрет своей смертью — незадолго до похода на столицу. Умирая, он будет жалеть, что так и не написал свою Книгу по теории социализма, Ларри скажет ему что-то патетическое: Учитель, написанная тобой Книга — это наша повстанческая армия– Наставник (Бертольд Шварценберг, переехавший когда-то в Аквитанию из далекой Трансамурии, решив, после научных штудий, что именно Аквитания является самой перспективной для революции страной), посмотрит на него, рассмеется и скажет: Друг Ларри, не говори красиво. Они рассмеются и Наставник попросит– Я знаю, что взяв власть, вы все переродитесь, но постарайтесь сделать это попозже. — Обещаем, — скажет Джессика, слезы будут течь у нее по щекам, «не плачь, девочка, не плачь. Я не выношу женских слез, ты же знаешь. И если вздумаете ставить мне памятник, сделайте его таким, чтобы я держал на руке кота» — любовь Наставника к этим славным пушным зверькам умиляла всех повстанцев, потому что вообще сентиментальность Наставнику с его саркастическим умом не была свойственна. «Обещаем» — ответят Ларри и Джессика. Памятник Бертольду Шварценбергу простоял 120 лет и был уничтожен во время Реставрации. Но новая революция его восстановила, правда, в новом варианте Наставник кота уже не держал, потому что как выглядел старый памятник, все забыли), Игнасио (его убьют через год после того, как Ларри перешел на сторону подполья), и Сильва, и Мария, и погибший в последнем бою под столицей Артуро, и добровольческий интернациональный батальон имени Ярослава Домбровского, весь, как один, легший в боях за столицу («Не боись, хлопцы, — кричал перед боем на смеси всех языков его командир Ян Ковальчик, именно по предложению которого батальон был назван в честь его земляка, революционера древних времен, тоже отдавшего жизнь за нашу и вашу свободу, вдали от родины. — Сегодня мы освободим Аквитанию, а завтра восстанет весь мир, от Окситании до Трансамурии и Хинда!». — Ковальчику при штурме казарм оторвало ноги, Ларри сумел найти минуту и заехать к нему, врач скорбно покачал головой — мол, в таких условиях безнадежен, Ковальчик глядя на Ларри, сказал ему — Капитан — после гибели первого Капитана Ларри все называли так, хотя сперва ему было это неприятно по созвучию с его прошлой жизнью и историки будущих веков часто путали этих двух героев той революции — Капитан, поклянись, что ты не станешь новым Юзеком Сталиным, побери его холера! — Ларри честно сказал: Я очень постараюсь Янек, не стать им. Это все, что я могу тебе обещать), и ребята с сахарных плантаций, и пожилая женщина, подносившая бойцам воду и сраженная вражьей пулей, и многие-многие другие погибли не даром…
Больше в жизни Ларри любвей не будет. Хотя проживет он еще долго.
Народ получит относительную свободу и неуклонную справедливость, которые продлятся, пока будет живо поколение тех, кто привел революцию к победе. Дальше все начнется снова. И новые поколения борцов будут вспоминать эту героическую легенду древних времен, снова жертвовать жизнями, брать власть и перерождаться.