В этой статье автор ее хотел бы обратиться к некоторым аспектам философского творчества мыслителя трагической и героической судьбы, смерть которого (как и Сократа) прославила его не менее, а, может быть, и более, чем его жизнь. Его жизнь (и смерть) – это и есть его философия. Я разумею здесь Джордано Бруно (1548 – 1600). Родился он в городе Нола близ Неаполя, а потому иногда его еще называют Ноланцем. Пишущий эти строки, нисколько не претендуя на всеполноту и всеохватность, хотел бы представить свою версию возможного изложения и интерпретации ряда идей Бруно, которые могут иметь интерес для нынешнего философско-образовательного процесса, для преподавания курса истории философии студентам высшей школы. При этом автор опирался на свой преподавательский опыт, старался синтезировать, обобщить как классические исследования, так и работы последних лет, высказать какие-то свои соображения, дабы создать стройный и по возможности объективно-аутентичный образ бруновской философии, насколько это, разумеется, (как и в случае с любым другим философом) вообще достижимо.
С именем Бруно связана величественная попытка создания грандиозного проекта синтетической философии, где были бы объединены и платонизм, и неоплатонизм (его Единое явно имеет в том числе и неоплатоновские коннотации), и аристотелизм, и мистика, и ереси, и каббалистика, и магия, и христианство, и данные естествознания, и мифология. (Кстати, что касаемо магии, заметим здесь попутно в скобках, что по поводу ренессансной магии было очень хорошо и верно отмечено, что это не просто некий пережиток средневековья, признак неких восточных варварских влияний, темный лик Возрождения. Нет, все гораздо глубже и сложнее. Мысль ренессансного человека спешит освоить все сущее, пусть пока хотя бы в проекте. Она так увлечена свободой широкого полета, что довольствуется пока условным преодолением преград. Здесь, возможно, главная причина распространения магии в ренессансные века. К магии склоняло вполне понятное нежелание дожидаться, когда к передовой линии овладения миром, заведомо уже обеспеченного, подтянутся обозы материального обеспечения. Магия была по сути единственным тогда способом сохранить темп движения мысли. За обращением к магии стояла уверенность, что победа упорному разумному усилию так или иначе уже обеспечена. [3, c. 279]. Все сказанное верно и по отношению к магическим изысканиям Д. Бруно. И вот через эту синтетическую философию он хотел выразить такую идею: Мир в Боге = Бог в мире = Единое. Вот философема Бруно, отчасти пантеистическая, но только отчасти, ибо ранее мы уже в ряде статей рассуждали о том, что чистого пантеизма в истории мысли никогда не было. (В скобках телеграфно кратко заметим, что пантеизм – это не просто неподвижно-механистическое совпадение Бога и мира, некое мертвенное тождество обоих, некая всепоглощающая их неразличимость. Получается тогда, что мы как бы живем внутри Бога, но это – некий абсурд. Нет! Речь идет о том, что это тождество Бога и мира носит жизненный, подвижный, диалектический характер, оно живое, органичное, неравновесное. Обе стороны этого тождества пульсируют и развиваются, обогащаются под влиянием друг друга. Только такое тождество и интересно для философии. Можно сказать, что пантеизм творчески, диалектически понимаемый означает, что в мире есть некие точки иерофании, где концентрация Божественного достигает высшей своей степени, где консубстанциональность или единосущность Бога и мира достигают наивысшей своей каденции, своего апогея. Одной из таких точек может быть и человек, его дух и душа. Но, естественно, не всякий, а лишь стремящийся к возвышению, к совершенству. Можно высказаться еще и так, что Бог отступает внутри себя от самого себя, дабы освободить место для творения мира. Он отличает себя от самого себя, становится иным по отношению к себе и тем самым отличает себя от эманирующего из него мира. Стало быть, тупого и неподвижно-механистического совпадения Бога и мира все-таки нет, даже если и сам мыслитель четко не акцентируется на этом моменте. Такой пантеизм был бы нежизнеспособен и с философской точки зрения ничтожен и неинтересен. Мне кажется, что говоря о пантеизме, эти аспекты необходимо подчеркивать и развивать, дабы добиться адекватного описания его. И, закрывая тему пантеизма, заметим, что встречаются в литературе совсем уж экстравагантные объяснения его. Так, к примеру, И. И. Докучаев уверен, что возникший в эпоху Ренессанса «в пантеистической форме интерес к природе имеет черты мифологического общения с ней как субъективированным объектом» [6, с. 468]. То есть, если правильно понимать интенцию мысли данного автора, ренессансный человек, обуреваемый жаждой общения, увидел в природе некий обобщенный и универсальный образ Другого, с коим нужно наладить каналы коммуникации. И вот выстраиванию этого мифологического общения с Универсумом = Природой и посвящены основные пантеистические доктрины. Ну что ж, мысль, конечно, экстравагантная, и, наверное, она имеет право быть высказанной, но тогда она нуждается в дополнительном раскрытии и обосновании).
Правы исследователи, указывающие, что Ноланец новым языком говорил о гелиоцентрической системе, о бесконечной, вечно трансформирующейся Вселенной, о бесконечном числе параллельных миров, форм жизни и эволюции, содержащихся в ней, об одном, Едином Боге, проявляющемся не через церковные догмы, а через бесконечные и неисчерпаемо-многообразные формы существования в Космосе. Они же = эти авторы = подчеркивали, что он призывал вернуться к истокам, к герметической традиции Египта, Индии, Персии, Греции, Рима, и считал их лишь разными сторонами великой Универсальной Мудрости = Софии, не признающей первенства какой-либо одной эпохи, культуры, религии или философского течения. Он говорил о Магии как о сумме священнодействий, посредством коих отражались и применялись бы в жизни принципы и законы, руководящие Вселенной, а также вечные духовные и моральные законы, руководящие человеком. Он говорил о глубоких духовных потенциалах в человеке и учил тому, как они пробуждаются и развиваются через комплексные и целостные системы Памяти и Воображения.
И, кстати, что касается искусства памяти, мнемотехники. Оно было для Д. Бруно очень важно. Он «создает свое символическое учение о магически-космической силе памяти, и в этом учении сознание понимается прежде всего как запечатление в индивидуально-личностном обстоянии всего многообразия исторического и реально сущего, как истинная «печать», собирающая в себе бесконечное множество миров в единство такой пантеистической Вселенной, в коей человек становится, наконец, той духовно-божественной монадой, которая есть «центр», находящийся всюду и нигде, то есть действительный микрокосм, заключающий в себе тайну космической целесообразности и блага бытия как такового. Через память и припоминание осуществляется задание приобщения человеческого естества и разума к сокровенной тайне Anima Mundi, к сущности мирового Ratio. Не имеющий никаких пределов простирания вселенский порядок вещей и пронизывающих его таинственно-чарующих сил осознается как универсум магических образов, символов и идей разнообразия всего сущего и приводится в памяти в такое действенное состояние и единство, благодаря которому человек способен обрести и вновь восстановить забытое им когда-то, хотя и присущее ему изначально, вездесущее положение в «бесконечности, Вселенной и мирах»… Память понималась не просто как психологическая способность сохранения идей, образов и представлений, но как присущая человеку и требующая постоянного упражнения магическая сила собирания, концентрирования и оживления в себе всего того, что всюду и всегда в первую очередь требует осмысления». [9, c.50-51]. Итак, искусство мнемотехники для Бруно очень значимо. И не всегда в популярных и элементарных пособиях на это обстоятельство обращается должное внимание (ну на то они и популярные!). И мы привели здесь эту обширную цитату, дабы этот момент специально акцентуировать. Это важно для понимания всей философской концепции Бруно.
Он воспевал великую Небесную Любовь, вдохновляющую каждого философа – «любящего мудрость». Наконец, он говорил о качествах героя, спящих в душе каждого искателя истины, ибо только лишь мечтать недостаточно. Идея (и это он показал всей своей жизнью!) должна быть выстрадана нами, и за нее нужно сражаться с мракобесием своего века. Он пытался достучаться до сердец и душ, сознания своих современников не только через трактаты, диспуты, беседы, лекции, но и через свои изумительные философские стихи, красоте, изяществу и глубокому смыслу которых мог бы позавидовать любой поэт. (Об этом – Елена Сикирич в сборнике «Гении эпохи Возрождения: Сборник статей». [11, c. 96-97].). А вот, предположим, Ф. Йетс в своей книге о Бруно доказывает, что для интеллектуалов Бруно – это уже архаика.
Георг Гегель в своих до сих пор во – многом непревзойденных гениальных лекциях по истории философии пишет о Бруно, что у него мы ясно видим «прекрасное, восторженное воодушевление благородной души, чувствующей, что в ней пребывает дух, знающей единство своего существа и всех других существ как цельную жизнь мысли. В охваченности таким глубоким сознанием есть нечто вакхическое; сознание переливается через край, чтобы, таким образом, стать для себя предметом и дать выражение этому богатству. Но лишь в познании дух может породить себя как целое. Если же он еще не достиг этой научной культуры, то он схватывается за все формы, встречаемые им вокруг себя, не приведя их как следует в порядок. Такого рода неупорядоченное многообразное богатство являет нам Бруно, и благодаря этому его изложение получает часто вид чего – то смутного, запутанного, аллегорического, какой – то мистической фантастики». [5, c. 243]. Да уж, разумеется, упорядоченной и стройной системы в духе панлогицизма Г. Гегеля Бруно не создал, да и не стремился к этому. В этом смысле упреки господина Гегеля к Ноланцу могут нам быть вполне понятны. Для Гегеля и его панлогистических устремлений это – недостаток. Но тот же Гегель, оставаясь на почве объективности, признает, говоря еще о Бруно, что «великому воодушевлению, которым горела его душа, он жертвовал своим личным благополучием. Таким образом, это воодушевление не давало ему жить спокойно. Скажут сразу: это была беспокойная голова, человек, который не мог уживаться с людьми; но откуда у него такое беспокойство? Он не мог уживаться с конечным, дурным, пошлым; отсюда его беспокойство. Он поднялся до сознания всеобщей субстанциональности и устранил то разлучение самосознания с природой, которое одинаково унижает обоих». [5, c. 243-244]. И далее великий философ пишет, что «надо признать великим начинанием попытку Бруно мыслить единство. Второй частью его замысла была попытка понять универсум в его развитии, в системе его определений и показать, как внешнее является знаком идей. Это – те две стороны, которые мы должны отметить в философии Бруно». [5, c. 255]. Оценка эта, на мой взгляд, очень важная и принципиальная для понимания философского творчества Д. Бруно. Г. Гегель вообще в своих оценках гораздо более объективен и беспристрастен, нежели чем некоторые исследователи и историки философии 20 века. Может быть, еще и в этом секрет неувядающей значимости его единственной в своем роде истории философии?! Многие его оценки (хотя и не все, конечно) выдержали испытание временем, сияют, так сказать, под Солнцем Вечности. Он сам был гением философии и, возможно, эта его философская гениальность позволяла ему оставаться, насколько сие вообще возможно, объективным в оценке творчества своих собратьев по духу, по Логосу, позволяла ему не соскальзывать в низины субъективизма и лично – пристрастных суждений, оценок и отношений. Сколько было предпринято попыток развенчать Гегеля, подвергнуть «деконструкции», объявить о смерти гегельянства. Среди желающих это сделать выстроилась целая очередь, достаточно вспомнить С. Кьеркегора, А. Шопенгауэра, О. Конта, современных постмодернистов. Однако все эти усилия оставались бесплодными. Не подлежит господин Гегель деконструкции. Слишком плотно и намертво, навсегда вмонтированы его идеи в историю философской мысли. Когда пытаешься изъять, демонтировать, устранить их, то рушится вся конструкция под названием «Философия». Гегельянство, как бы к нему не относится, является ее важнейшей и неотъемлемой опорой. Если б не было бы Гегеля и написанных им страниц, то с кем бы полемизировали тогда господа постмодернисты?! Ведь постмодернизм – это, прежде всего, оппозиция гегельянству, как главному философскому и идеологическому обоснованию модерна.
Но вернемся к Д. Бруно. С 1562 года наш мыслитель учился в университете в Неаполе (поступил в 14 лет!). Имел проблемы с инквизицией, обвинялся в ереси, скитался по Европе. В 1572 – 1576 годах добивался отмены обвинительного приговора. Жил в Женеве, где господствовал дух свободомыслия. В 1581 – 1586 – в Лондоне. Там он провел диспут о коперниканской теории, на котором 4 часа доказывал правоту Коперника. За этот диспут он получил еще и 700 дукатов. С мая 1586 – в Париже. Там – диспуты об Аристотеле, Копернике, на основании которых он издал свои 120 тезисов, разошедшиеся тиражом 3000 экземпляров. В 1587 – в Марбурге, затем в Виттенберге – с 1589. Затем – в Праге, где издал 160 тезисов против математиков и философов нашего времени. Получил 800 луидоров (для справки – за 1 луидор можно было купить корову, лошадь и еще полгода жить!). Затем мелькали один за другим Франкфурт, Падуя, Венеция, Рим, Флоренция, Кипр. Затем – арест в 1592 году. Восемь лет находился в тюрьме инквизиции. Главное обвинение против него – учение о множественности миров, а значит, по логике инквизиции, и о множественности богов, так как каждый мир создан особым богом. Значит, раз число миров бесконечно, то и число богов, сотворивших их, тоже (о ужас!) бесконечно. Отцы – инквизиторы не потрудились при этом понять и вникнуть в то, что концепт Бога в философии Бруно отличается от концепта Бога в теологии и богословии. 20 января 1600 года начался судебный процесс в Риме над Джордано Бруно. 8 февраля 1600 ему был объявлен смертный приговор. Он произнес тогда свою знаменитую фразу, вошедшую в историю: «Произнося мне приговор, вы дрожите от страха больше, чем я, идущий на костер». Отречься от своих взглядов он отказался, более того, вел себя очень независимо, дерзко и даже, для инквизиции, в чем – то вызывающе. Некоторые полагают, что, дескать, он сам спровоцировал свою казнь. Мы не будем сейчас углубляться в эти споры, заметим только, что Бруно был человек очень мужественный и принципиальный, полагавший, что даже ценою жизни ученый не должен отрекаться от своих взглядов. Отречься, смалодушничать – значит предать себя, девальвировать и свою философию, признать ее несостоятельность и торжество своих врагов, перечеркнуть все, чему ты служил, что проповедовал. На это он пойти не мог. Пусть уж лучше пять минут смерти – но затем бессмертие! Он говорил, например, о том, что спасение – это тщетная и пустая надежда, которой тешат себя те, кто никогда не спасется. Ему же принадлежит известное высказывание о том, что смерть в одно мгновенье дарует жизнь в веках грядущих! Его сожгли на рассвете 17 февраля 1600. Но это все, так сказать, была внешняя канва, внешние обстоятельства его жизни. Теперь же обратимся к внутренней жизни его духа, насколько можно ее эксплицировать и вербализировать, обратимся к творческой лаборатории его философской мысли, к тем идеям, которые он развивал.
Думается, что идеи и философемы Д. Бруно можно свести к следующим блокам и проблемным узлам:
------------ концепция Единого. Вселенная = Единое едина, бесконечна, неподвижна. Нет места, куда бы она могла двигаться (как и у Бытия Парменида). Она не сотворена, не исчезнет, в ней совпадают минимум и максимум, материя и форма, Бог и природа, постоянная изменчивость мира и постоянство природных законов. В Едином есть различия настолько же, насколько в многообразии вещей есть органическое единство. Целое закончено, замкнуто, совершенно, но внутри него есть некие постоянные изменения. Стало быть, в Едином совпадают единство и множественность, так как в нем, как в единой субстанции совпадают основания множественности вещей и сама множественность. И разнообразие видов сводится к одному и тому же корню, а субстанция вещей состоит в их единстве. В бесконечном многообразии вещей заключено непрерывное и неостановимое движение, что ведет к изменениям вещей. По сути, у Бруно получается следующая формула: Единое = Вселенная = Природа = Материя = Бог. Все совпадает и совмещается в Едином; («Понятия Бога и Единого (Единства) отождествляются. Бог есть везде и во всем, но Он также находится и за пределами проявленного Космоса, и за пределами любого вида сознания. Он одновременно «везде» и «во всем» и за пределами этого «везде» и этого «всего». Он отождествляется со Вселенной, проистекающей из Него, но в то же время Он от нее существенно отличается. Высший Разум, Душа и Субстанция-Материя – вот три лица Бога» [11, c. 101-102).
Единое = это Целое = Целостность (это важно понимать!). Бруно «в отличие от своих современников, погруженных в изучении многообразия индивидуального сущего, … концентрировал свое внимание на постижение мира в целом» [9, c. 490]; по сути эти идеи Бруно – шаг к «отставке Бога» (Бибихин) в его традиционном, персоналистском, антропоморфном и креационистском понимании. Но здесь возникает весьма интересный вопрос – а мог ли Бруно, человек 16 века, вообще радикально отказаться от идеи Бога как таковой?! Карен Армстронг по этому поводу в своем исследовании пишет, ссылаясь при этом на классический труд Люсьена Февра «Проблема безверия в 16 веке», что концептуальные трудности полного отрицания Бога в ту эпоху были слишком велики и практически непреодолимы. Религия все еще властвовала над жизнью каждого человека. Она господствовала и в труде, и в общественной жизни – религиозными организациями считались даже гильдии и университеты. И даже если бы какой-то гений пришел к идее объективной необходимости сомнений в существовании Бога и переоценки природы религии, его не поддержала бы ни философия, ни наука того времени. До тех пор пока не сложился свод последовательных суждений, опирающихся на целый ряд научных свидетельств, никто не мог усомниться в существовании Бога, вера в коего целиком определяла нравственную, эмоциональную, эстетическую и политическую жизнь Европы. В отсутствии поддержки со стороны науки подобное отрицание осталось бы капризом ума, мимолетным порывом, не заслуживающим серьезного внимания. [1, c. 318]. И Бруно, хотел он того или нет, жил в таком обществе. Он мог серьезно и смело реформировать сам концепт Бога, радикально переосмыслить его атрибуты и функции, его взаимоотношения с человеком и миром, его сущность и природу (что он и сделал), но полностью отказаться от самой идеи Бога, пускай обновленного и переосмысленного, стать атеистом он, исходя из всего вышесказанного, не мог. Да и не было у него такой экзистенциальной нужды. В его философию вполне органично вписывался Бог, совпадавший со Вселенной, Целым, Единым, Бесконечностью (хотя и не полностью, конечно, - о природе пантеизма в его нынешнем понимании мы уже рассуждали. Это было диалектическое, творческое, взаимообогащающее, живое, подвижное, неравновесное и пульсирующее, подлинно философское тождество);
---------- материя и форма. Материя есть не только возможность, но и субстрат. Она в самой себе содержит все формы, она - источник действительности, вещь, из которой происходят все естественные виды. Она = материя не только обладает реальным бытием, не только есть постоянное и вечное начало природных вещей, но она же – универсальный источник, то есть в материи разрешаются все формы и после гибели формы или вида, в следующих вещах ничего не остается от прежних форм, но только вечно пребывает материя. На первом плане здесь выступает процессуальность, процесс (функциональная парадигма). Материя есть божественность, а это предполагает ее самодовлеющий характер. Она обладает всем совершенством, не нуждается во внешней причине для своего бытия и движения. Такую позицию вполне можно аттестовать как натуралистический пантеизм, но только с учетом того, что мы уже ранее говорили о современном понимании пантеизма;
---------- атомизм и монадология. Атом – предел делимости, первая материя в субстанции вещей, основа всякого бытия, их материальная природа, каковая определяет единство всех вещей и их субстанций. Любой атом есть целое и включает в себя свойства целого. Есть родовой и абсолютный минимум, то есть минимум данного рода есть лишь наименьшее в определенном ряду явлений и предметов. Абсолютный минимум в материальном мире совпадает с атомом, а в формальном мире ( математика)– с точкой или монадой. Минимум = монада есть все, то есть максимум и целое. Вообще же, монада – это обобщающее понятие неделимого единства, отражающее внутренние свойства всей Вселенной;
--------- панпсихизм и мировая душа. Душа мира – это внутренняя способность материи к образованию форм, всеобщая форма мира, формальное образующее начало всех вещей. Она не только помещена внутри материи, но и главенствует над ней. Главная способность мировой души – всеобщий ум, всеобщая физическая действующая причина. Мировой ум – внутренний художник, формирующий материю изнутри. Проводится мысль о всеобщей одушевленности природы = гилозоизм. Мир одушевлен вместе с его членами. И эта одушевленность есть жизненное начало. Вещи, даже если они в действии и не обладают одушевленностью и жизненностью, в любом случае обладают ими согласно началу и первому действию. Степень проявления одушевленности связана с особенностями строения материи;
--------- пространство и время. Пространство – это условие бытия движущейся материи. Оно изначально. Тела нет без пространства. Пустота – это не НИЧТО, это – пространство, обладающее способностью бесконечной величины. По сути – речь идет о понятии вакуума. Хаос обладает истинным и необходимым бытием. Без хаоса нет и упорядоченности. Но ведь это же парадигма современной синергетики! («Порядок из хаоса!»). Бруно высказал это 400 с лишним лет назад! Пространство - условие движения. Оно неотделимо от движущейся материи. Условие их бытия – время. Оно = время физическое, реальное, бесконечное. Оно – и мера, и измеримое. Время – это длительность, начало без конца и конец без начала или тождество начала и конца.
Что касается космологии Бруно, то ее принципы сводятся к следующим основным положениям: 1) предположение, что другие планеты нашей солнечной системы обитаемы разумными существами; 2) разрушение внешних стен средневековой Вселенной, кристаллической сферы неподвижных звезд и рассеяние этих звезд в беспредельном пространстве на неопределенных расстояниях; 3) понимание звезд как солнц, подобных нашему, из которых все или большинство окружены собственными планетными системами; 4) предположение, что планеты этих других миров тоже имеют разумных обитателей; 5) утверждение бесконечности физической Вселенной в пространстве и числа солнечных систем, в ней содержащихся. [2, c. 407-408].
Бруно выступил «евангелистом» нового мировоззрения. Он учил «о бесконечности, Вселенной и мирах». А. Лавджой основной принцип философии Бруно аттестовал как принцип изобилия. Это значит, что мир должен соответствовать всемогуществу Бога: все возможное бытие должно быть непременно осуществлено, раскрыто, развернуто, реализовано, причем всеми и всяческими способами. Ничто не должно остаться нераскрытым, нереализованным, невоплощенным, неактуализированным. Поскольку Бог = Единое есть бесконечное могущество, то оно есть также энергия = деятельность, от которой зависит Вселенная, имеющая бесконечную величину и заключающая миры в бесконечном числе. То есть бесконечность Вселенной вытекает из бесконечности Бога, или (согласно принципу изобилия) бесконечному Богу должна соответствовать бесконечная Вселенная. Да, вот уж воистину, Бруно – это вдохновенный певец бесконечности во всех ее аспектах и ипостасях, но не дурной, монотонной, математической бесконечности, а бесконечности метафизической, творческой, поражающей богатством, многообразием и неисчерпаемостью своих проявлений. Эта Бесконечность отражает «Божественные Мистерии Вселенной. Воображение Бруно рисует те дали, существование которых с математической точки зрения подтверждает, причем не полностью, только наука XX века. О нашей Солнечной системе он образно говорит как о маленьком атоме, развивающемся и продвигающемся среди бесконечного числа ему подобных, внутри великого живого организма – нашей Вселенной, не имеющей ни начала, ни конца. Наша Вселенная бесконечна. Она состоит не только из клеток – галактик, но также из множества параллельных миров, постоянно трансформирующихся; в них проявляется бесконечное количество форм жизни и принципов эволюции». [11, c. 101].
Важно подчеркнуть, что Бруно в вопросе бесконечности идет гораздо дальше, нежели чем Коперник и Галилей. Философ еще более решительно «утверждал, что бесконечность в ее подлинном смысле присуща всей Вселенной, причем не только макрокосмосу, но и микрокосмосу, то есть внутреннему статусу человеческого бытия, способному в действии и познании возвыситься до всего божественного». [10, c. 238]. Итак, (и это важно – nota bene – заметьте хорошенько!!!) человек также есть внутри себя бесконечность, бездонный, неисследимый и неисчерпаемый атом = монада, бесконечность энергий, потенций, материй, смыслов, символов, образов, концентрат вероятностей, бесконечность их развертывания, их экспликации. Другое дело, что в ком-то эта бесконечность так и остается потенциальной, а кто-то, овладевая искусством памяти, магии, поэзии, философии, мистики, может вполне даже успешно и актуализировать ее, приобщившись тем самым к космическим энергиям, стихиям, потокам и потенциям Целого= Единого =Универсума = Бога, настроившись на одну с ними волну. И это позволяет такому человеку, развернувшему в себе потенции бесконечности, актуализировавшему их, достичь преображения, возрождения присущего человеческому бытию достоинства и величия, ради окончательного утверждения, наконец, царственного его назначения во всех неисчислимых мирах бесконечной Вселенной.
Вот, наверное, то основное, что хотелось мне здесь сообщить о философии Джордано Бруно, насколько это возможно в рамках одной статьи. И еще – самое последнее. Ибо, на мой взгляд, это важно. Н. В. Мотрошилова в своем замечательном эссе о Бруно справедливо заметила, что в его лице был урок для человечества – никогда не отдавать судьбу своих гениев, а значит, судьбу науки и культуры, в руки обскурантов и догматиков (неважно, духовных или светских). Урок пока не усвоен. Да – 20 век, да и наступившая заря 21 века, увы, свидетельствуют, что это так. Свобода критической мысли и достоинство личности – вот то главное, за что Д. Бруно принял мученическую смерть. (И опять же позволю себе небольшой комментарий в скобках. Так вот, в связи с этим интересно и поучительно взглянуть на то, как, например, сегодня излагает философию Бруно и перипетии его жизненного пути христиански ориентированный историк философии и богослов В. П. Лега. Этот автор категорически не согласен с тем, что Бруно был сожжен, как пишет атеистическая пропаганда, за свои научные убеждения, ибо…. таковых у него не было (!). В характеристике Лега сквозит, на наш взгляд, желание принизить значение философского творчества Д. Бруно. Он объявляется несамостоятельным, неоригинальным, вторичным мыслителем, всего лишь эпигоном Н. Кузанского, чуть ли не буквально повторявшим его идеи. В. П. Лега утверждает, что «преследование Джордано Бруно со стороны католической Церкви не было преследованием за его естественнонаучные убеждения. Бруно не был самостоятельным ученым (да и самостоятельным философом, по мысли Лега, тоже! – А.К.), его естественнонаучная теория была лишь фрагментом, заимствованным им у Николая Кузанского, аспектом его пантеистического философско – религиозного учения». Джордано Бруно «не был ученым (да и мыслитель мелкотравчатый, чье значение раздули атеисты, как следует из общего духа рассуждений Лега – А. К.), и осудили его не за научные труды (которых у него не было), а за его богохульные высказывания и еретическую философию (выделено нами – А. К.). Конечно, это ни в коей мере не оправдывает сожжение на костре, но и представлять Бруно жертвой науки тоже не следует». [7, c. 446-447]. Подтекст из всех этих рассуждений можно усмотреть такой: да, конечно, плохо, что его сожгли, но, с другой стороны, что ж тут поделаешь – богохульник, еретик, знал, на что шел, сам виноват. Такое, дескать, было время, должен был сам понимать. Ничего значительного не создал, сожжен за свои экстравагантные, богохульно – еретические, богопротивные утверждения. Такова, дескать, тогда была судьба многих еретиков, и в случае с Бруно ничего особенного и трагичного нет. Раздувать тут особо нечего. Дух и интенция рассуждений этого богослова, на наш взгляд, именно таковы. Трудно согласиться с ними и их принять. Вообще, на наш взгляд, когда В. П. Лега в своей книге (в целом интересной и во многих моментах содержательной) дает оценки творчеству мыслителей, несогласных с христианской доктриной, оппонентов ее, или тех же материалистов (Маркса и иных – он их явно не жалует и не милует), то объективность и беспристрастность этих оценок весьма и весьма сомнительна. Хотя, с другой стороны, можно задаться отчасти риторическим вопросом: а возможна ли вообще абсолютно беспристрастная и объективная история философии?!
Подобно многим другим великим умам человечества, он «вышел рано, до звезды». С тех пор человечество добилось многого, стала другой и та же церковь, когда – то осудившая Бруно. Но и сегодня тревожно – грозная тема современной истории не позволяет забыть о себе. И сегодня на заре 21 века права и свободы личности, достоинство личности, свободу мысли, свободу слова приходится отстаивать в борьбе не на жизнь, а на смерть. И сегодня эта борьба собирает урожай своих жертв, причем не где – то на периферии планеты, в какой – нибудь Африке, а в европейских странах, в центре Европы. Так что права Н. В. Мотрошилова: историческая драма «Джордано Бруно перед лицом инквизиции» сохраняет свою животрепещущую актуальность. [8, c. 331].
Да, этот человек «видел синюю, бездонную мглу веков, коридор тысячелетий» (Булгаков). Он пытался прорваться сквозь занавес Бога – в Бесконечность. 17 февраля 1600 года огонь поглотил его тело, но он ничего не мог поделать с субстанцией его непокоренного духа – вот уж воистину, смерть в одно мгновенье дарует жизнь в веках грядущих.
Можно сказать, что река Мирового философского Логоса питается ручьями, рождается ими. И ручей Джордано Бруно, впавший, стремительно ворвавшийся в нее четыре с лишним столетия назад обновил, оживил, подпитал ее, наполнил новыми водами, новыми энергиями, зародил в ней новые течения, повлиял на ее русло, подготовил новые удивительные водопады и прозрения Духа.
Почему стоит и сегодня читать и изучать Бруно? В чем актуальность его концепций и идей? Да, многое устарело и выглядит наивным с точки зрения современной физики, психологии и космологии. Но главное все же в другом. Учение Ноланца демонстрирует нам, сколь ничтожен человек телом, но сколь он велик духом. Сколь величественна, прекрасна и неисчерпаема в своей бесконечности Вселенная (Бруно заострил космологические и философско-мировоззренческие аспекты понятия бесконечности), чьи законы и принципы далеко не познаны еще и поныне. Сегодня, как и четыре века назад, мерцают звезды, которые боготворил, изучал и постигал Бруно, к которым он звал других. Еще и сегодня актуальна тема поиска иных форм жизни и разума в отдаленных уголках Универсума (а Бруно был уверен, что мы не одиноки во Вселенной). И поныне актуальна тема изучения памяти – как индивидуальной, так и общечеловеческой – социальной, исторической, культурной. Ресурсы и резервы памяти хотя бы на уровне отдельного индивидуума до сих пор еще до конца не изучены, не раскрыты и не поняты. А ведь память – это важнейшее свойство психики, личности, субъективной экзистенции. Ценными и поучительными являются художественно-мифологические пласты в учении Ноланца. Выше уже говорилось, что он привнес в философию мощную поэтическую струю. Это была философская поэзия. Бруно тем самым как бы доказывал, что поэт = философ есть не просто манипулятор слова, но вестник мира и вестник мысли о мире. Он пытался переосмыслить концепт Бога, соотношение в нем персонального и деперсонального (линия, идущая еще от Н. Кузанского), пытался деантропоморфизировать Абсолют, размышлял об участии Бога в творении мира, формах этого участия. Все эти вопросы актуальны и дискуссионны и для современной теологии и религиозной философии. Напряженно размышлял он о месте человека в мироздании, писал о необходимости прирастать интеллектуально и этически – а через это постигать Целое = Универсум. Останутся в веках, как вечный и негасимый пример, мужество и гражданская позиция философа, нежелание мыслителя приспосабливаться к среде, обстоятельствам, ситуации, сильным мира сего. Это, на самом деле, очень важный момент! Для Философа! Подлинного – а не того, кто принимает лишь вид философа (перефразируя Парменида, который говорил, что есть подлинное Бытие, а есть лишь то, что принимает на себя вид бытия, прикидывается бытием). В. В. Бибихин в свое время очень прозорливо заметил, что в истории часто бывало, когда с загадочной самоуверенностью, шумно утверждало себя вместо философии то, в чем не было мысли. Мысль не присоединилась к этому наводнению жизненной силы. Пути мысли и таковой силы, биологической энергии разошлись. Мысль, подлинная, не стала обслуживать исторически сложившиеся формы жизни! Мысль сохранила свою высоту не благодаря трудному приспособлению к новым условиям, а благодаря отказу от приспособления. Жизнь, приспосабливаясь, остается жизнью. Приспособляющаяся же мысль перестает быть мыслью; она перестает быть также и жизнью. Приспособившееся с самого начала было не мыслью, а расчетом. Мысль хранит себя только своей неприспосабливаемостью к жизни, сиречь, к социально-экономическим, политическим, идеологическим обстоятельствам, властным режимам, диктату толпы, всему, что составляет материальный эмпирей нашего бытия. Больше того, продолжает Бибихин, только не идя на соглашение с условиями мысль может стать гарантом жизни. Стратегия мысли крупнее чем обслуживание даже хороших условий жизни. Мысль ставит себе целью сохранение смысла жизни. Мысль лучше жизни знает в чем цель жизни. [4, с. 41-42]. Вот в чем величие Бруно! Он не приспособился, не поступился принципами. Предпочел Мысль голой биологической жизни. За шумом внешней суеты он слышал, видимо, иную музыку, слабую и отдаленную – музыку подлинного Бытия, которое, согласно Пармениду, также тождественно и с подлинной Мыслью – они взаимопронизывают друг друга.
И когда размышляешь о судьбе Философа, и о тех, кто отправил его на казнь, то вновь и вновь, опять и снова гулким набатом сквозь бесконечные миры, галактики и века звучит этот извечный призыв-вопрос, которым М. Булгаков закончил свою «Белую гвардию»: «Все пройдет. Страдания, муки, кровь, голод и мор. Меч исчезнет, а вот звезды останутся, когда и тени наших тел и дел не останется на земле. Нет ни одного человека, который бы этого не знал. Так почему же мы не хотим обратить свой взгляд на них? Почему?»
И в самом деле – почему?!
ЛИТЕРАТУРА
1. Армстронг К. История Бога: 4000 лет исканий в иудаизме, христианстве и исламе. – М.: Альпина нон-фикшн, 2010. – 500 с.
2. Ахутин А. В. Поворотные времена. – СПб.: Наука, 2005. – 743 с.
3. Бибихин В. В. Новый ренессанс. – М.: Русский Фонд Содействия Образованию и Науке, 2013. – 424 с.
4. Бибихин В. В. Язык философии. – СПб.: Наука, 2007. – 389 с.
5. Гегель Г. Лекции по истории философии. Книга 3. – СПб.: Наука, 2001. – 582 с.
6. Докучаев И. И. Ценность и экзистенция. Основоположения исторической аксиологии культуры. – СПб.: Наука, 2009. – 595 с.
7. Лега В. П. История западной философии. Часть 1. Античность. Средневековье. Возрождение. – М.: ПСТГУ, 2009. – 451 с.
8. Мотрошилова Н. В. Рождение и развитие философских идей: Историко-философские очерки и портреты. – М.: Канон+, Реабилитация, 2010. – 488 с.
9. Сергеев К. А. Ренессансные основания антропоцентризма. – СПб.: Наука, 2007. – 592 с.
10. Сергеев К. А., Слинин Я. А. Античность и Новое время о космосе и его познании человеком. – СПб.: Наука, 2014. – 725 с.
11. Сикирич Е. Джордано Бруно. Титан эпохи Возрождения. // Гении эпохи Возрождения: Сборник статей. – М.: Новый Акрополь, 2012. – 256 с.