Глава I
Возвратившись из Томска домой в Красноярск-26, Егор ещё долго не мог прийти в себя - слишком всё было неожиданным и болезненным для него. Если он и думал раньше о смерти, то это было связано с другими людьми, а тут он пережил смерть отца, того, кого любил, без кого трудно представлял свою дальнейшую жизнь. И эта страшная мысль не уходила из его сознания даже тогда, когда прошло уже более двух
месяцев. От этого внутреннего переживания и беспокойства он никак не находил себе места, чувствуя досаду, горечь и раздражение. И это притом, что на дворе была уже весна - новое время года, способное растопить не только зимний снег, но и сердце любого человека, пребывающего в сомнениях и страхе, дающая возможность вздохнуть полной грудью тому, кто хочет поменять свою жизнь в лучшую сторону, уйти от разных мыслей, грусти и переживания.Но вся эта природная переменчивость с её психологическим благополучием была не для Сомова, просто потому, что все эти тёплые весенние дни были омрачены личным горем, чёрными мыслями, от которых он не чувствовал, не осознавал всего того, что его окружает, что способно было не только преобразить, но и наметить перемены к лучшему.Выражая искреннюю скорбь по отцу, он чувствовал совершенно другое - свою вину перед ним, а вот какую точно - не осознавал, поскольку этой «виной» могло служить не одно обстоятельство. В том числе и то, что он редко виделся с родителями, не так часто звонил, мало интересовался их здоровьем, да мало ли чем ещё, что могло бы возыметь действие. От этого, видимо, он и злился на себя, что оказался не способным предотвратить смерть отца никакими мерами. «Как всё же мало мы оказываем внимания родителям, - часто думал он после смерти отца. - А ведь они кроме внимания, благодарности и почтения ничего от нас не требуют. Всем нашим сетованиям, что мы заняты, что нам некогда, грош цена в базарный день». Раздосадованный этим он страдал, а иногда даже и плакал втайне, в одиночестве, без свидетелей, выплёскивая слезами наружу свою боль и несостоятельность. Хотя, если подумать: ну что он мог сделать, находясь от отца за тысячу километров?
Единственным, что притупляло и обезболивало его горе в этот сложный жизненный период, была работа, которой он старался посвятить всего стремясь максимально подавить бурлящие внутри эмоции. Именно работа стала для него в последние месяцы той спасительной соломинкой, что приводила в чувства, не только уводя от печали, но и возвращая вновь к жизни. Надо сказать, что его даже пугал предстоящий отпуск, намеченный на середину мая, в котором, как ему казалось, он не будет задействован полезной работой, а значит, будет скучать, страдать и маяться.Но понимание того, что Наташе и Лизе необходимо отдохнуть и набраться сил, приводило его в чувство равновесия, обеспечивая, таким образом, необходимую сенсорную способность приспосабливаться к тем или иным обстоятельствам. Ни о каких других жизненных планах, ни о каком счастье в эти сложные и мучительные дни речь уже не шла; нужно было просто жить, не только стараясь смириться с тем, что произошло, но и думая всё больше о том, что осталось в его жизни, - о Наташе и Лизе, о большой к ним любви!
Конечно, эти чувства были у него и раньше, но после потери близкого и родного человека они проявились с новой силой, о которой он и не подозревал, сделав для себя вывод: дороже них никого нет. И это были не просто слова, а нечто большее - то, чем он жил и дорожил.
Учитывая все обстоятельства, Егор всячески старался помочь жене и дочери безболезненно осознать потерю близкого и родного человека. Во всяком случае он старался быть более внимательным к их мыслям и поведению, делясь не только
своими чувствами и душевными переживаниями, но и кое-какими знаниями, чтобы это горе не вызывало у них чрезвычайного беспокойства. (Хотя какие знания были у него по танатологии и другим наукам, изучающим смерть?) Всё, что Егор знал, что когда-то читал на эту тему, в первую очередь он старался донести до Лизы, причём по-простому, по-детски, чтобы дочка понимала, что смерть - это всего лишь часть нашего жизненного цикла, и что, разлучая нас с близкими и родными, со всеми, кто
дорог нам, смерть вовсе не испытывает умерших, а подобно сну уводит в иной мир, где сон длится дольше обычного. Пройдёт время, и человек обязательно проснётся, но не в физическом мире, а в мире духовном, где под бременем обстоятельств
он отправится в свой дальнейший путь. Каков этот путь, никто не знает, всё будет зависеть от жизни человека на Земле и его поступков.
Лиза как существо вопрошающее и любопытное всегда слушала отца внимательно, хотя, как полагала Наташа, мало что понимала. Но как только Егор начинал говорить с ней на эту тему, глаза её горели, и она была подвластна желанию знать как можно
больше о том, что произошло с её дедушкой.
Егор прекрасно видел реакцию дочери и старался говорить с ней не только на общеизвестные истины, но и о многом другом, полагаясь на свою логику, чтобы у неё не возникало ощущения, будто взрослые скрывают от неё какие-то тайны, секретничают и не хотят говорить о самой сущности вещей. Он понимал, что от утаивания разговора о дедушке, его смерти Лизе не станет лучше, а напротив, она может почувствовать себя разочарованной и даже обиженной, теряя наблюдательность и беспокойный исследовательский дух. Это касается любой тайны в семье: их не должно быть, поскольку, всякая тайна - это чистой воды обман. Ребёнок, с его любознательностью, обязательно постарается раскрыть её, изведать и разоблачить. Но в этом случае всё будет значительно хуже, чем если бы он узнал всё из уст родителей или близких людей. Вот почему он говорил своей дочери об этом очень важном обстоятельстве, о котором должны знать все живущие на Земле.
Говорил он и о памяти об «умерших», о том, что всегда нужно помнить о них, несмотря ни на что, чтобы они всегда оставались в нашей душе, поскольку душа успокаивает и разгоняет многие непонятные мысли, касающиеся «мрака смерти», утверждая (в нужный час!) торжество разума. Одним словом, вспоминая того, кого нет, живущий человек становится лучше, в нём проявляется больше хорошего,
чем дурного. Вот такие были у них разговоры.
Конечно, что бы там ни рассказывал Егор своей дочери о памяти и – тому подобных вещах, всё это были слова, которые не всегда говорили сами за себя, может быть, потому, что в них было больше вымысла, чем правды. И тем не менее какая-то истина всё же в них была.
К горестным дням в семье Сомовых прибавились и другие события, не бесполезные для ума, заставив взглянуть Егора по-новому на многие процессы, происходящие как в его личной жизни, так и в стране.
Важным событием для Егора, конечно, явилось письмо от Василия, в котором он подробно сообщал о Николае Фёдоровиче Сомове (родном дяде Егора).
В долгожданном письме (а пришло оно через два месяца с момента их разговора) находилось три документа: Справка об аресте Николая Фёдоровича Сомова, копия Обвинительного заключения по делу контрреволюционной белогвардейской повстанческой организации в ЗСК (Западносибирском крае) и небольшая Информационная памятка, дающая ответ на запросы родственников погибших репрессированных.
В справке было написано:
«Николай Фёдорович Сомов
Дата рождения: 1890 г.
Место рождения: Польша, Суваловская губерния, Волковский уезд, посад Кибарты.
Национальность: русский.
Профессия/место работы: профессор научно исследовательского института математики и механики г. Томска.
Мера пресечения: арестован.
Партийность: б/п.
Дата ареста: 25 октября 1937 г.
Обвинение «Белогвардейский заговор».
Осуждён: 31 октября 1937 г.
Приговор: Расстрел.
Дата расстрела: 10 ноября 1937 г.
Реабилитирован в 1957 году».
В копии обвинительного заключения сообщалось:
«В начале января 1937 года ПП ОГПУ (Полномочное представительство Отдела Государственного Политического Управления) по Западносибирскому краю раскрыта контрреволюционная организация, готовившая вооружённое восстание с целью свержения Советской власти и установления буржуазно-демократической республики. Указанная контрреволюционная белогвардейская организация сумела развернуть широкую сеть боевых повстанческих ячеек на территории всей Западной Сибири. Всего следствием установлено 238 ячеек и 2114 участников организации. Располагая реальными средствами для вооружённого восстания и диверсий, деятельность организации охватила своим влиянием 44 района ЗСК, 194 населённых пункта.
Организация возглавлялась краевым руководящим центром, находящимся в г. Новосибирске. Социальной базой “Белогвардейского заговора” явились около 10 тысяч бывших белых офицеров, оставшихся на жительство в Западной Сибири после окончания гражданской войны. Всего по делу было арестовано 1759 человек. По социальному положению они делились следующим образом: дворян - 18, купцов - 6, торговцев - 10, помещиков - 2, кулаков и зажиточных - 646, служащих - 505, и прочих - 572 человека. Из них: бывших колчаковских министров - 2, генералов - 3, офицеров - 383, казачьих атаманов и урядников - 36, попов - 110, бывших красных партизан - 381».
В результате пересмотра органами КГБ, расположенными на территории Западной Сибири, дел на осуждённых по так называемому «Белогвардейскому заговору» установлено, что абсолютное большинство «участников» было осуждено необоснованно, заговора в Сибири в действительности не было, а материалы следствия на его участников были сфабрикованы и фальсифицированы.
В 1957-1959 годах почти все участники «Белогвардейского заговора» были реабилитированы.
В Памятке говорилось о том, что на запросы родственников погибших репрессированных о дате и причине смерти давались неверные ответы, а действительные причины сообщались только устно. Такое положение закреплялось с 1955 года Указанием № 108сс органам КГБ, подписанным председателем комитета госбезопасности В. Е. Семичастным. В соответствии с ним органы госбезопасности извещали членов семей осужденных, что их родственники, осуждённые по такой или иной статье, умерли в местах лишения свободы, а в каком именно ИТЛ умер человек - неизвестно.
Далее говорилось о том, что к 1940 году ГУЛАГ объединял 53 лагеря с тысячами лагерных отделений и пунктов, 425 колоний. Все трупы заключённых хоронили только под безымянными табличками: ни имён, ни фамилий - только порядковый номер, в коих разобраться в настоящее время не представляется возможным.
Также сообщалось, что в выданных ранее свидетельствах причина смерти была вымышлена, даты смерти назывались в пределах 10 лет со дня ареста. Введение такого порядка объяснялось тем, что «в период репрессий было необоснованно осуждено большое количество лиц», поэтому сообщение о действительной судьбе репрессированных могло быть использовано враждебными элементами в ущерб интересам Советского государства.
Первое, о чём подумал Егор, прочитав несколько раз письмо, так это о том, что во всё это трудно поверить, просто потому, что это было за пределами его понимания. Нужно было время, чтобы всё понять, осознать и оценить.
Однажды вечером, привычно сидя на кухне, когда Наталья с Лизой уже спали, он достал письмо и, наклонившись над ним, внимательно прочитал ещё раз (хотя, что говорить: он знал его наизусть). Затем, «сладко» потянувшись, он откинулся на спинку стула и, закрыв глаза, подумал: «Оказывается, мы совсем не знаем настоящую историю своей страны. А ведь народ,не знающий своего прошлого, не имеет будущего, нам ли это не знать? Как же так получилось, что исторические явления - репрессии, выселение народов со своих исконных земель (от масштабности которых кровь в жилах стынет) - прошли мимо учёных-историков, называющих себя бог знает кем - интеллигентами, светилами науки, цветом нации? Чего они так испугались? Что помешало сказать им правду? Ведь народов плохих не бывает. Как не бывает плохой культуры, плохой самобытности и прочих соответствий,характеризующих поведение не только одного человека, но и целых народов, отличающихся от других лишь тем, что они не похожи на массовые образы. Что в этом плохого?
Вместо этого находятся отдельные личности,которые оправдывают аресты и расстрелы, выселения многих народов по этническим признакам (крымских татар, чеченцев, ингушей, прибалтийцев и других), ссылаясь на всевозможные предположения, касающиеся предательства и сотрудничества с иностранными разведками и ещё чёрт
знает что. Что это - болезнь времени или болезнь этих людей? А может, что-то другое, что трудно понять и разобрать простому человеку? Неужели люди, употребив власть и текущее время, жили одним днём, не думая о будущем страны, о своей старости? Ведь именно в ней, в старости, приходится корить себя за молодость, особенно если прожита она преступно?»
От этих мыслей он не мог найти себе места. Он вставал, подходил к окну, затем снова садился за стол - и так бесконечно. Чувствовалось, что он был очень взволнован, но не так, чтобы это выражалось крайней степенью волнения, нет, просто во всех его реакциях был очевиден высокий уровень эмоций. Которые, как мы знаем, и являются тем самым механизмом, который запускает эмоциональное состояние человека.
Возможно, от этого, а может, и нет (кто его знает), но в какой-то момент он почувствовал себя ничем иным как шелковичным червём, который вдруг начал разматывать собственный кокон, чтобы взглянуть на себя снаружи. Чтобы не только изучить себя со всех сторон, так сказать, физиологически, но и узнать: не есть ли он такой же убийца как те, что расстреливали и убивали без суда и следствия
миллионы ни в чём не повинных людей?
От этого «страха» ему захотелось даже встать и убежать, убежать, куда глаза глядят, зарыться глубоко в землю, только чтобы спастись от чего-то подозрительного и неизведанного, - так разрушительно подействовали на него эти мысли.Сохранить рассудок после прочтения письма было настолько сложно, что он порой терял уверенность в своих действиях, поскольку не знал и даже не догадывался, что, обращаясь с такой необычной просьбой к Василию, узнает такую страшную по своей чудовищности правду. При всей строгости закона, он всё же думал о некой гуманности и человечности со стороны органов к заключённым, не измышляя, конечно, всевозможные скорби и боли. Но его «радость» была омрачена ещё большим страданием и печалью. От такого известия разум вмиг охладился движением чувств, будто он, сочувствуя, перешёл в душевное состояние другого человека - своего родного деда, ощутив весь земной страх, всю боль земли этой многострадальной
страны, где осуждение невинного человека было делом не правосудия, а сознательного преступления, маниакальной болезни, потехи и инквизиторства, где преобладал не разум, а предубеждение и безумие. «Так могут поступать только те люди, - мысленно рассуждал он, - которые ненавидят себя, ибо их поступками двигает умственная ограниченность, не воспринимающая людей сильных, мужественных и одарённых в той или иной области; они боялись их, а значит, им ничего не оставалось делать, кроме как убивать, чтобы не быть поверженными их сознанием».
Рассуждая, Егор вспомнил период Ивана IV Васильевича (Грозного), великого князя «Всея Руси», первого русского царя, представителя династии Рюриковичей. И не просто вспомнил, а проследил некоторые этапы его жизни, поскольку, что-то они
ему напоминали…
После смерти жены Анастасии Романовой царь пережил надлом психики, который в конце концов привёл его к маниакальной болезни - страху, выражавшемуся в диких и безумных поступках. Чтобы хоть как-то оградить себя от этого, он востребовал себе право утвердить опричнину. Эта тайная, по сути, организация, доносившая царю обо всём, что происходило в его окружении, могла делать всё,что ей заблагорассудится, с подлинными и мнимыми врагами, причём без суда и следствия: грабить, насиловать, а также подвергать земских людей гонениям и казням.
«Не этой ли болезнью страдают наши правители?» - подумал Егор в какой-то момент. Но даже думая об этом, он пытался всячески сдерживаться, не торопясь с выводами и высказыванием своего мнения, ибо знал, что от всякой боли есть только одно
средство - терпение, даже если в душе убеждён в своей правоте. Ему страсть как не хотелось верить во всю эту правду. Но размышляя над письмом, он пришёл к заключению:
«Оказывается, я ждал надежду там, где её нет и быть не может по определению. И не потому, что она обманчивая или какая-то другая - неизвестная, и не потому, что я хотел перемены судьбы. Нет, я хотел простой жизненной ситуации: побывать
на могиле родного мне человека, поговорить с ним по душам, рассказать о себе, о своей семье, - это всё то немногое чего мне хотелось. Но кому-то в угоду своей злобе, ненависти и амбициям нужно было лишить меня всего этого. Если бы я смог перенестись в то время, то я бы спросил у этих людей: “Почему вы так аморальны
и безнравственны? Почему, толкуя о социалистическом гуманизме, вы зверствуете, доводя народ до нищеты и бесправия, калеча и убивая сотни, а то и миллионы ни в чём не повинных людей? Почему вы превратили мою страну, где жили мои предки,
в концлагерь? Кто вам дал на это право?” И это не просто слова, а опыт и свидетельства современников - всех тех, кто прошёл этот адский путь…
Конечно, никакого ответа на свои вопросы я бы не получил… но на этом фоне я бы подумал вот что: эти люди боятся не столько людей живых, сколько мёртвых, пряча их имена за разного рода “порядковыми номерами”. И это не что иное, как их способ
существования... и переубедить их в чём-то невозможно; так же, как невозможно сдержать, переубедить дикого зверя, чтобы он не нападал на очередную жертву.
Казалось бы: если нет надежды, - думал он, - значит, не должно быть и чувства вины, ведь так? Но я чувствую, что оно есть - это чувство вины, оно живёт во мне, и я вновь спрашиваю: почему? Не от того ли, что наказание без преступления
происходит именно в России, где человек - всего лишь маленький камешек в мозаичном узоре, по сути дела - ничто? Почему в этой стране народ всегда предстаёт перед властью вечным образом врага? Как же так получилось в нашей истории, - продолжал думать он, - что многочисленные народы, с их многовековой историей, смирились с тем, что испытывали на себе пагубные последствия деятельности одного человека (пусть и находящегося в окружении ему подобных), который не только заблуждался, плохо рассуждал, думал, но и принимал ошибочные для нации решения? Как такое могло случиться в стране, где родились Пушкин, Толстой, Гоголь, Достоевский?.. Где рождались и жили величайшие учёные всех времён и народов? Где всё, казалось бы, пропитано надёжной памятью предков, где запечатлены не только величайшие свершения народа, его мечты, но и заблуждения? Как такое могло случиться, что кучка варварски настроенных людей смогла свергнуть
законное правительство Российской Империи (занимавшей одну двадцать вторую долю всего земного шара и одну шестую часть поверхности суши) и, манипулируя миллионами граждан, установить свои бандитские законы, убивая всех тех, кто её
создавал, преподнося вместо мудрости и живой красоты тысячи ГУЛАГов, обнесённых «расстрельной полосой», колючей проволокой и смотровыми вышками? Отчего же в русском народе произошло такое грехопадение? Не от того ли, что этот народ
являет себя как существо дискретное и противоречивое, исправить нравы которого не представляется возможным никем и ни в какие времена - разве что самим Богом! Но тогда почему Он этого не делает? Почему Он, сокрывшись под образом человека, не разъяснит нам, людям, наши взаимные обязанности друг к другу? Как мне понять Его, будучи простым человеком, чьи волнения и переживания укладываются разве что в напряжённое молчание? В то величественное молчание, которое никогда не предаст и не изменит… Неужели русский народ на протяжении семи десяти лет устраивал эти жуткие сумерки - время “между собакой и волком”15,
15 «Между собакой и волком» - постмодернистский роман Александра Соколова, написанный в 1980 году в США. По мнению критиков, мир романа «Между собакой и волком» - это мир ужаса и хаоса.
время, когда толком не отличишь доброе от злого? Неужели такие сумерки придётся пережить русскому народу ещё раз в будущем, сделавшись игрушкой в руках каких-нибудь безумцев, когда в ранг государственной политики будет возводиться не могущество разума о благе нации, не справедливость, а предательство, деспотизм, убийства и бесчеловечность? И это на той земле, где русский народ хочет не только мирно жить, но и духовно обогащаться, растить детей, думать с надеждой об их будущем, продвигаясь навстречу справедливости и процветанию, чувствовать, знать,
что он на родной земле, каждая пядь которой завоёвана предками, знать, что она, земля, никогда не будет лишена их будущего».
От такого «будущего» ему стало не по себе, как и от мысли о том, зачем он затеял это расследование. Зачем он обратился к Василию с этой просьбой? Ведь прошло столько лет… и деда уже не вернуть. Но эту мысль он сразу отбросил, поскольку в этом вопросе им двигал не ум, а совесть и закон, которые всегда были понятны и близки его сердцу. А сердцу, как известно, не прикажешь. Есть чувства и эмоции,
которые неподвластны нашему разуму. Вот почему, при всех своих сомнениях, он продолжал мыслить и рассуждать, особенно в части коварства и жестокости тех, кто принимал решения по уничтожению ни в чём не повинных людей, делая свой вывод:
этому преступлению прощения нет. Даже если пройдёт миллион лет. Но чем больше он мыслил и рассуждал, чем больше задавал себе вопросов, тем они становились неразрешимее.
Не найдя ни в чём для себя ответа, он захотел избавиться от всех этих мыслей, но разум не отпускал, возвращая его к тем вопросам, что мучили его. Находясь в такой мучительной ситуации, он захотел вдруг обратиться к богу, к чёрту… дьяволу, чтобы только понять, понять для себя: зачем эти нелюди лишали людей того, что им не принадлежит, - жизни? «Или во всём этом есть какой-то другой смысл? - подумал он в какой-то момент. - Если есть, то пусть об этом услышит народ, общество, вселенная… пусть они скажут не только мне, а всем людям, почему вместо слов “Родина, ты моё счастье” мы должны говорить “Родина, ты печаль моя”, скорбя и плача за свою страну, за свой народ, оттого, что она попала в руки предателей и убийц, уничтоживших миллионы граждан этой страны, растративших впустую (за семьдесят два года пребывания у власти) гигантские средства, в то время как народ живёт в нищете из-за перманентного дефицита продовольствия, одежды, элементарных
предметов домашнего обихода?
Конечно, на все эти слова можно возразить, сказав: “Но, позвольте, мы же выиграли войну?” Да, выиграли, но какой ценой… разве это победа - выиграть войну на страхе, кинув в жерло войны миллионы людей?Как можно радоваться, смеяться, растить детей, если каждый сантиметр страны обагрён кровью? Куда ни ступи - братские захоронения, куда ни кинь взгляд - всюду тюрьмы, колонии и лагеря?"
От такого эмоционального состояния ему захотелось хоть как-то успокоиться, прийти, что называется, в себя. В какой-то момент он встал и тихо вышел из кухни. Через минуту он вернулся с книгой Булгакова «Мастер и Маргарита», надеясь,видимо, найти в ней то, в чём он нуждался в этот самый момент.Полистав страницы, он остановился на главе шестнадцатой «Казнь».
Егор читал её уже несколько раз и знал, что эту главу характеризует скупость изображения, но его привлекло другое: в ней он видел прекрасное композиционное построение, переходящее в высокий стиль трагедии. Как показалось Егору, автор не
только глубоко чувствовал и переживал, когда писал эту главу, но и размышлял, не погружаясь в мутные воды умствования и усложнения стиля, - всё в ней понятно и просто.
«…На изуродованном лице Крысобоя, - читал Егор, - не выражалось ни утомления, ни неудовольствия, и казалось, что великан кентурион в силах ходить так весь день, всю ночь и еще день, - словом, столько, сколько будет надо. Всё так же ходить, наложив руки на тяжёлый с медными бляхами пояс, всё так же сурово поглядывая то на столбы с казнёнными, то на солдат в цепи, всё так же равнодушно отбрасывая носком мохнатого сапога попадающиеся ему под ноги выбеленные временем человеческие кости или мелкие кремни».
Егор прочитал короткий абзац, и перед ним тут же начал вырисовываться сюжет всей главы. Оторвав глаза от книги, он вспоминал дальнейший сюжет:
«...Стража римских войск окружает Лысую гору, поскольку туда везут в телеге троих осуждённых - двоих разбойников и Иешуа Га-Ноцри. Страшная жара не даёт возможности поглядеть собравшейся толпе на казнь. Да и сама стража изнывает от невыносимого зноя. На горе, на том месте, где будут казнить осуждённых, на трёхногом табурете сидит человек в капюшоне; это тот самый человек, который был у Пилата…
У подножья горы маячит ближайший ученик Иешуа - Левий Матвей. Жалея любимого учителя, он хочет убить его, чтобы избавить от долгих мучений распятия. Но он опаздывает: пока он искал нож, процессия уже достигла места казни… Теперь Матвей проклинает себя за нерасторопность, проклинает и самого Бога за жестокость к Иешуа.
В это время на небе вдруг появляется огромная чёрная туча. Приближается ливень. Видя непогоду, солдаты собираются побыстрей покинуть это место.Человек в капюшоне подзывает одного из палачей и подходит с ним к столбам, на которых висят изнемогающие преступники. По его приказу палач берёт копьё и подходит к Га-Ноцри, но прежде чем убить его, он протягивает на кончике копья к его губам смоченную водой губку, а потом этим же копьём колет в сердце. То же самое он делает и с разбойниками Дисмасом и Гестасом. Убедившись, что все преступники мертвы, римские солдаты быстро уходят в город.
Левий Матвей со своим ножом бросается к столбу Иешуа, перерезает верёвки и под страшным дождём, который только что начался, уносит упавшее на землю тело…»
Думая над сюжетом, Егор спрашивал себя: «Почему же религиозные лидеры того времени так хотели смерти Христа? Что их побудило принять такое решение? - И тут же, сам себе, ответил: - Это их зависть. Фарисеи и политические лидеры завидовали Иисусу, завидовали потому, что за ним шли люди, много людей, находя не только исцеление от своих болезней, но и прощение, понимание, - то, что они не могли найти у фарисеев и политиков. В итоге их зависть достигла такого предела, что они
решили избавится от Иисуса Христа, нарушив при этом все римские законы. Нашлись даже лжесвидетели, эти клятвопреступники, мелкие душонки».
Воспроизведя сюжет главы, Егор не мог сразу подыскать ей нужного определения. Да и вряд ли нужно было это делать. В этот момент, без всяких «путеводителей», он словно заглянул в глаза самой Истории, ощутив что-то вечное и таинственное, то,
что держится на страхе и жестокости по отношению к людям, народу, нациям, всему человечеству. В этих «глазах» он увидел страшный кошмар прошлого, настоящего и будущего.
«Как всё одинаково в этой истории, - внеся завершённость в свои размышления, подумал он. - Но как покончить со всем этим? Где отыскать ту большую правду, что могла бы говорить о человеческой природе гуманности, нравственности и духовности,
о чистой правде вымысла? Каким бы благом для всех нас была уверенность в том, что не будет больше войны, что страной будут руководить не бандиты и не преступники разных мастей, а грамотные, с государственным мышлением, люди, и что, просыпаясь каждое утро, мы будем не просто говорить, а кричать от радости всему миру: “Как же я счастлив, что рождён и живу в этой стране!”».
Размышляя, он продолжал сидеть некоторое время с закрытыми глазами. Временами было непонятно, спит он или продолжает о чём-то думать...
- Ты почему не спишь? - услышал он неожиданно голос жены.
- А? Да… размышляю… - открыв глаза и вскинув голову, тихо ответил Егор.
- Борешься с ветреными мельницами? - иронично спросила Наталья, наливая в стакан прозрачной чистой воды.
- Да какой-там… «борешься»! С этим бороться, знаешь, бесполезно.
- А что так?
- Меня сейчас больше всего волнует письмо, никак не могу понять психологию людей…
- И не поймёшь.
- Это почему же?
- Потому что в России многие поколения рождались в клетке, а рождённые в неволе, как известно, думают иначе, чем люди свободные. Для русских людей решётка является естественным, нормальным атрибутом своего существования. Я не скажу, что это для них счастье, - нет, но и плохого, как они считают, в этом ничего нет. Поэтому, где не надо, они говорят, а где надо бы - молчат. В этом и заключается их счастье, как ни кощунственно это говорить.
Посмотрев на жену, Егор хотел что-то сказать, но не успел.
- А это что? - спросила она, кинув взгляд на стол, где лежали небольшие корочки красного цвета.
- Разве не видишь? Партийный билет, - нехотя ответил Егор, уловив острый взгляд жены.
Испив воды, Наталья подошла к столу и без всякой предвзятости взяла в руки документ.
- Теперь вижу, как не видеть, - сказала она, произнеся с неким безразличием: - Коммунистическая Партия Советского Союза. И что?
- Что - «что»? - не понял вопроса Егор.
- Что ты в нём рассматриваешь?
- Ничего. Положил, чтобы не забыть… надо взять с собой на работу - заплатить взносы.
- Понятно. А я уж подумала…
- Что подумала?
- Что Булгакова собрался принимать в партию.
- Не смешно, - потирая глаза, скупо проговорил Егор.
Стоя молча возле мужа, Наталья продолжала листать странички партбилета, сосредоточив всё своё внимание на членских взносах, словно видела это
в первый раз.
- Вот куда идут эти деньги, а? - с нескрываемым любопытством спросила она.
- В ЦК, куда же ещё больше! - не заставив себя долго ждать, ответил Егор.
- Теперь мне всё понятно.
- Что тебе «понятно»?
- Почему партия такая умная!
После такого заключения Егор с удивлением посмотрел на жену и спросил:
- А при чём тут «умная?»
- Ну как при чём? Вот же под портретом Ленина написан её политический лозунг: «Ум, честь и совесть нашей эпохи», - прочитала она.
Вытянув шею, Егор с нескрываемым любопытством посмотрел на афористическую надпись, причём посмотрел так, как будто видел её впервые.
- А… ты про это... - И после небольшой паузы добавил: - Даже не знаю, что и сказать-то тебе.
- Ты сам-то веришь в это?
- Во что?
- В этот «ум, честь и совесть нашей эпохи"?
- Спроси что-нибудь попроще. У меня теперь подозрение на всё, одним словом - какой-то тупик, не иначе.
- Если тупик, то нужно искать новый путь, - тут же проговорила она, положив партбилет на стол.
- Кстати…
- Что ещё?
- Надо бы покупать уже билеты в Киев…
- Да, пора уже. Хорошо, что напомнила. Сегодня согласую все вопросы - и надо брать, а то всякое может быть.
- Сразу говорю: на поезде не хочу, - решительно заявила Наталья. -Трястись в этом вагоне столько дней.
- Речь о поезде и не идёт, с чего ты взяла, - глядя на жену, проговорил Егор. - Туда и обратно полетим самолётом. Зачем нам терять столько дней.
- Вот и я про то же. - И, помолчав, добавила: - Уже поздно, посмотри, сколько времени… пошли спать, тебе ведь сегодня на работу.
- Помню, помню... - чуть слышно проговорил Егор, закрывая книгу.
До начала рабочего дня оставалось всего несколько часов.
Глава II
Проснулся Егор как всегда вовремя. Открыв глаза, он лежал ещё некоторое время, чувствуя некий дискомфорт, который выражался в небольшой головной боли и каком-то неведомом ему страхе. Давая себе возможность понежиться и полежать в тёплой кровати ещё хотя бы минутку, он начал прислушиваться ко всему, что его окружало, пытаясь разобраться в причине своего «дискомфорта». Первым делом он прислушался к улице, затем к тишине, что царила в комнате, но, не найдя в них ничего подозрительного, он начал прислушиваться к своему телу, сердцу, биению пульса, чтобы развеять всякого рода вопросы, касающиеся своего самочувствия. Но ничего подозрительного не нашёл и в этом. Подумав, он начал анализировать, что к чему,
и сошёлся на том, что головная боль и чувство страха, вероятнее всего, вызваны у него тем сном, что он видел и который не давал ему покоя всю ночь. «Возможно, это ещё и от того, - трогая лоб, подумал он, - что мы легли поздно. Хотя я выспался, кажется. Короче, сам не знаю».
Чувствуя шевеление мужа, Наталья тоже открыла глаза.
- С добрым утром, - сказала она, чуть откидывая от себя одеяло.
- С добрым утром. Спи. Ещё рано, - сказал Егор, поднимаясь с кровати и выискивая ногами свои комнатные тапки.
- Сейчас встану, приготовлю тебе покушать.
На слова жены Егор ничего не ответил, поскольку выходил уже из спальни. После того как умылся, побрился и оделся, он зашёл на кухню и молча сел за стол; подперев правой рукой щёку, подхватив левой рукой локоть правой, он о чём-то крепко задумался.
- Ты выспался? - спросила Наталья, глядя на задумчивое лицо мужа, пытавшегося, как ей показалось, решить какую-то сложную арифметическую задачу.
Егор ничего не ответил, но явно услышал вопрос.
- Что молчишь?
- Мужчины переносят страдания молча.
- Что-что? Какие такие ещё страдания? - глядя на него, с недоумением спросила она.
- Это шутка такая. Всё нормально.
- Ну-ну… тоже мне шутник нашёлся. Ешь давай, - сказала она, ставя на стол чайную пару, небольшой керамический заварничек с индийским чаем и тарелочку с бутербродами.
Наблюдая привычно за тем, как его жена ловко сервирует стол, он сказал:
- Голова вот только немного того… - при этом он показал что-то витиевато правой рукой.
Получив короткий ответ, она успокоилась, но не то, чтобы совсем, а так, немного. Возможно, потому, что ответ мужа её не устроил. В его словах она чувствовала нечто такое, что проявлялось не только в его движении, но и в речи, и в мимике. Причём чувствовала она это не только сердцем, но и всем своим существом. Обмануть её в этом вопросе было сложно, а уж тем более в житейских делах. О последнем Егор прекрасно знал, но, чтобы не поддаваться кажущимся предрассудкам, он ответил жене так, как посчитал нужным, думая, возможно, о том, что сны - явление преходящее, и они не заслуживают того, чтобы на них заострять внимание. К тому же, как он считал, они не основываются на разуме и на истине. Поэтому делиться с ней своими мыслями и рассуждениями по поводу своих сновидений он не хотел, помня, что сны - это всего лишь сны и не более. К тому же он счёл нужным не поддаваться на то настроение и на те многочисленные советы, которые обязательно бы прозвучали из её уст. Пусть даже и самые дельные. С одной стороны, ему было не до этого, а с другой - время уже поджимало: нужно было спешить на электричку.
Когда Егор доедал очередной бутерброд с сыром и допивал из чайной чашечки последний глоток душистого чая, ему казалось, что все утренние вопросы решены и что осталось всего несколько минут, чтобы посидеть на диване, сосредоточившись
на предстоящих делах. Но в тот момент, когда он вставал из-за стола, Наташа (видимо, не вытерпев утренней тишины) спросила:
- Что-то случилось?
- Ну с чего ты взяла? - сбивчиво ответил он.
- Я же вижу…
- Всё нормально. Я же сказал.
- От тебя ведь не убудет, если скажешь мне правду, - настойчиво проговорила она.
- Наташа, ну какую «правду» я должен тебе сказать? - вспыльчиво ответил он, не ожидая такого вопроса. - О чём ты говоришь!
- Ладно, не хочешь - не говори, - демонстрируя своевольный характер, ответила она.
Это обстоятельство не то, что задело его, нет, скорее, заставило по-другому взглянуть на этот вопрос, причём чисто психологически. Он даже немного занервничал от этого, но вовремя взял себя в руки. Ему показалось, что он в чём-то не прав, но это было не главным. Главным обстоятельством было то, что он почувствовал (через энергию Наташи) не просто позыв к разговору, а позыв к дальнейшим отношениям. Противостоять этому, с его стороны, было бы глупо. Как и глупо было скрывать от жены что-либо, поскольку (как он слышал от многих мужчин!) любая женщина знает тридцать тысяч способов докопаться до истины. К тому же ему вовсе не хотелось, чтобы жена переживала и думала весь день незнамо о чём. В конце концов, взвесив все «за» и «против», он подошёл к ней и нежно обнял.
- Не сердись, пожалуйста, - нехотя проговорил он, проходя в зал и усаживаясь на диван. - Просто мне приснился какой-то странный сон, вот и всё. - При этом слово «сон» он произнёс не так, как если бы говорил о естественной физиологической реакции человека, а как-то особо, возвышенно, наделив его чем-то большим, что может показывать не только наше прошлое, но и даже самое далёкое будущее. - От этого, видимо, и голова болит…
- Ну вот видишь: не такой уж это и секрет.
- А я и не говорил, что это секрет. Всё хорошо. Поверь. Тем более что все эти сны… ну, как бы тебе это сказать: мало о чём говорят.
Выслушав внимательно Егора, Наталья, конечно, могла бы и промолчать, но это было не в её правилах: вспорхнувшей голубкой, ей обязательно нужно было выговориться, что-то сказать. Причём её слова вовсе не были дерзкими: нет, в них было больше
любви, заботы и внимания - всего того бесчисленного, что могло бы оградить его от всякой неприятности и даже опасности. И такую возможность она никогда не упускала. Как не упустила и в этот раз, поучительно сказав:
- Нужно вовремя ложиться спать, а не сидеть до полуночи каждый день; тогда и сны будут хорошие, и чувствовать себя будешь нормально.
- Я ничего такого не делаю: сижу и читаю, - оправдываясь, проговорил Егор. - Тем более что чтение успокаивает… Ты же знаешь.
- Знаю. И потом...
- Мне уже надо идти, - глядя на жену, сказал он.
- Сейчас пойдёшь, я только…
- Наташа, мне уже некогда, честное слово, опаздываю, - второпях проговорил Егор, показывая пальцем на свои часы.
- Ты меня не хочешь слушать?
- Ну хорошо: что ты хотела сказать?
- Чтобы сны не сбывались, нужно произнести: «Куда ночь, туда и сон».
- Ну вот, дожили. Что ещё посоветуешь?
; Можешь подержать себя за темя. Если это плохой сон, то он тоже не сбудется, - без всякой иронии проговорила Наталья.
- О, бог ты мой… скажи ещё, чтобы я рассказал этот сон… ну, не знаю: телеграфному столбу, камню...
- Телеграфному столбу не надо, а вот камню можно, - поправляя шарф мужу, сказала Наталья.
- Это почему же?
- Так было принято издревле… чтобы переводить опасность. Его клали перед домом.
- Зачем?
- Затем, чтобы злой взгляд входящего «ударялся» об него, чтобы на нём оставались болезни и не входили в дом, вот зачем.
Егор с нескрываемым любопытством посмотрел на жену… затем - на свои ручные часы…
- Почему ты всё смотришь на часы, а не на меня?
- Потому что я не могу одновременно восторгаться твоей красотой и твоими знаниями в области астрологии. К тому же, - заметил он, - раньше что-то я не замечал этого.
- Да об этом написано в каждой книжке…
- Не сомневаюсь. Может, и я почитаю…
- Почитай, почитай. Особенно про то, сколько должен отдыхать человек, чтобы утром встать здоровым, а не с больной головой.
Нельзя сказать, что все эти советы Натальи были для Егора каким-то раздражителем, - наоборот он с вниманием выслушал их, хотя и спешил, но её слова были нужны ему, поскольку они были сердечны по своей чистоте и необходимы по внутренней значимости. Он даже ей улыбнулся, причём в этой улыбке было нечто доброе и понимающее. Тем более что почувствовал он себя действительно хорошо, да и сон почти забыл. Правда, небольшие эпизоды, связанные с некой трагичностью и неизвестностью, он всё же помнил, во всяком случае, они были в его сознании. Вот они-то и не давали ему покоя, демонстрируя, если можно так сказать, все физические компоненты страха. Так, в недосказанности, они расстались до вечера.
В четвёртый вагон электрички Егор успел заскочить уже в последнюю минуту. Сев на свободное место, к окну, почти в центре вагона, он долго не мог
собраться с мыслями, поскольку всякие опоздания для него были исключены. Но думал он не только об этом, но и о том сне, что приснился ему ночью, - ночной сон его никак не отпускал. «Самый лучший вариант избавиться от сна, - подумал он со знанием дела, - это вспомнить его, разложить, что называется, по полочкам. Чтобы не было в нём единства, то есть той “картинки”, которая бы могла работать,
создавая иллюзию представления. А без целостного восприятия, - подумал он, - не может быть и его исполнения». Но он решил не только вспомнить сон и проанализировать его, но и сделать для себя некоторые выводы, исходя из сути, поскольку опыт, как он подумал в этом случае, ему не помешает. Но, как бы он ни напрягался, сон не шёл. Что-то мешало ему его вспомнить, а что - он понять не мог. Да и Натальины советы «стояли» в голове, словно прикованные. «При всём уважении к жене, - подумал он, - надо полагаться всё же на свой ум, а не на ум
жены. Свой ум - царь в голове. А все эти советы - так, баловство», - заключил он.
Сидя в электричке у окна, Егор временами прислушивался не только к своему собственному состоянию, но и к перестуку колёс, принимая их за некий с ним «разговор», в котором ему хотелось услышать для себя что-то очень важное, существенное, что могло бы составлять не только их тайну, но и ответы на многие общие вопросы. Ведь, как он думал, все они могли быть свидетелями многих событий. И не только тех, что можно понять вблизи, но и тех, что понятны могут быть издали.
Возможно, из-за этого в те минуты он старался не замечать никого, даже знакомых ему людей. Настолько он был сосредоточенным, настолько сильным было его желание предаться тому, чего требовал душевный настрой.
В какой-то момент, прислонившись головой к окну, он попытался даже немного забыться лёгким сном, пытаясь приблизиться через сон к тому «заветному» сну, что его беспокоил (как это бывало с ним часто), но сделать так на этот раз ему не удавалось - мешал необычный и характерный для электрички запах: смесь креозота с жжёной резины. Несмотря на отвратительный запах, пересиливая себя, он всё же закрыл глаза и окунулся в то состояние, в тот процесс, когда в голове слагается нечто такое, что не выдумать наяву… ни один писатель не додумается до такого.
Проваливаясь в область бессознательного состояния, способного осуществить передачу духовного опыта и памяти о нём пробуждённому физическому сознанию, он не только вспоминал отдельные отрывки сна, но и сопоставлял сюжет сновидения с реальными событиями, которые могли бы иметь место в его жизни или по крайней мере намечались. От этой страшнейшей эмоции человеческого рода его охватил даже озноб. Конечно, не такой, чтобы его затрясло мышечной дрожью, как это бывает, например, при переохлаждении тела или при инфекциях, - нет, а так, немного, в виде незначительной защитной реакции, вызванной, видимо, не только страхом, но и внутренним эмоциональным переживанием. Не открывая глаз, он всё больше и больше
погружался в бессознательное состояние, утрачивая чувственное восприятие. В этот самый момент ему виделась полная картина того сна, который он так долго пытался вспомнить, причём со всеми тонкостями и художественными подробностями.
А приснился ему во сне необычный парк развлечений, где он со своей семьёй никогда не был раньше. Необычность этого парка заключалась не в том, что там было весело и шумно, а в том, что там было очень много аттракционов, причём таких, о которых они даже и не слышали, не говоря уже о том, чтобы видеть их. Ну откуда было им знать, что существуют такие аттракционы, как: «Школа магии и волшебства», «Выручай-комната», «Состязание с драконом», «Джунгли», «Полёт на Луну», «Остров
приключений», «Морской мир» (с его глубинными погружениями). Достаточно сказать: чтобы «выжить» в этих аттракционах, преодолеть, так сказать, крутые повороты, обрывы и скольжения, грозящие порой разными непредвиденными обстоятельствами, нужен не только настрой, но и большая смелость. Можно с уверенностью сказать, что не каждый человек может решиться на такое испытание. Правда, был в парке и знакомый им аттракцион «Колесо обозрения», только это колесо было значительно больше обычного. С земли оно казалось гигантским; при взгляде на него даже кружилась голова, настолько оно было большим.
Между аттракционами, цепляя взгляд посетителей парка, всюду светилась разнообразная реклама, заставляя смотреть на себя. Это была реклама различной гастрономической продукции, причём только той, которую можно увидеть за границей:
жевательных резинок, сникерсов, кока-колы, фанты, пепси-колы и прочих заморских напитков, и лакомств. Кроме того, реклама приглашала посетителей парка перекусить в баре «Кабанья голова» - попробовать сливочное пиво и полакомиться клубничным пирогом. А вот привычного сливочного мороженого, газированной воды и натуральных соков в рекламе они почему-то не видели, и не только в рекламе - этой продукции не было в парке вообще. На это «отсутствие» обратила внимание даже Лиза, спросив:
- Папа, а почему нет нигде сливочного мороженного и лимонада?
Егору ничего не оставалось делать, кроме как сказать:
- Доча, всю эту продукцию, видимо, ещё не подвезли, а может, что-то и другое.
- А что может быть «другое?» - не унималась Лиза.
- Ну не знаю. Причин может быть множество. Представь себе, что такого мороженого и лимонада может больше не быть вообще.
- Папа, не пугай меня… - и тут же добавила: - Ты у меня самый лучший фантазёр.
Глядя на Лизу, Егор улыбнулся.Больше вопросов на эту тему не было.И тем не менее, глядя на лица людей, можно было подумать, что наступило благоденствие: люди были
не просто довольны, а были по-настоящему счастливы, глаза их горели радостью и восторгом от всего того, что было вокруг, а проще говоря - от изобилия!
Но, как показалось Егору, во всём этом скрывалась какая-то интрига. А вот какая? Это было непонятно. Он даже хотел разобраться в этом вопросе, но безуспешно: никаких мыслей на этот счёт у него не было. Разгадка то и дело ускользала из его
головы: одним словом, он к ней - на шаг, а она от него - сразу на десять. И с этим он ничего не мог поделать.
Глядя на все эти чудеса, Сомовы ничему не удивлялись. Нечто подобное они уже видели и даже пробовали кататься, а значит, тоже радовались этому празднику жизни, не отрываясь, что называется, от людей.
Но это было ещё не всё, что видел Егор во сне. С трудом, но он продолжал вспоминать: кругом были известные артисты и даже телевидение. Но почему-то (несмотря на то, что вокруг было множество аттракционов) они дружно зазывали народ на колесо обозрения, с высоты которого, как они обещали, все увидят своё будущее, причём приглашали очень вежливо и культурно.
Многие люди останавливались и с удовольствием принимали предложение артистов, хотя чувствовалось, что им было очень страшно. Чтобы завлечь публику, смельчакам давали бесплатно жевательные резинки «Love is», «Turbo» и «Boomer», и люди были
рады этому подарку, словно их одаривали каким-то богатством.
Кстати сказать, Егору уже давно нравилась резинка «Turbo», с её прекрасным фруктовым вкусом и вкладышем (ещё со времен, когда они жили в Припяти), на котором были изображены автомобили и мотоциклы, а вот Наталье и Лизе нравилась
«Love is» - возможно, потому, что она была любимой жевательной резинкой всех девочек, по вкладышам которой они постигали все премудрости любви. И вообще, надо сказать, женщины были не против этой резинки, поскольку часто цитировали
некоторые вкладыши с лаконичными и точечными историями проявления любви.Мужчинам, конечно, всего этого не понять, но это было ещё полдела: какие бы названия ни носили жевательные резинки, у всех было одинаковое свойство: их можно было надувать, причём до невероятных размеров. И этому радовались все - дети, взрослые и даже пожилые люди, поскольку, каждый мог проявить свои способности… «Надувательство», если можно так выразиться, становилось не только «спортивной
дисциплиной», но и неким образом жизни. Одним словом, у людей не было отбоя от жевательных резинок, все хотели их приобрести, чтобы жевать, словно они находили в них неизведанный науке соблазн.
В какой-то момент, поддавшись этому соблазну, Егор тоже захотел прокатиться на колесе обозрения, он даже обратился с такой мыслью к Наталье и Лизе, но Наталья категорически отказалась, а вот Лиза была очень рада такому предложению. Она даже захлопала в ладоши, выкрикивая:- Ура! Ура! Колесо обозрения…
Купив два билета и получив заветные две резинки (Егору досталась «Turbo», а Лизе – «Love is»), они смело сели в кабинку и начали медленно подниматься всё выше и выше, разглядывая не только вкладыши, но и обозревая всё вокруг, наслаждаясь
видами и красотами летнего дня. А виды, надо сказать, действительно были один лучше другого. Егор даже представил себя птицей, этаким орлом, парящим высоко в небе. Думая о том, что не зря же этот образ величественной птицы украшал гербы и знамёна самых прославленных в истории правителей, олицетворяя не только силу и благородство, но прозорливость, власть над любыми обстоятельствами, вот и ему захотелось того же. Хотя бы на минуту, на секунду, но почувствовать эту свободу…
Правда, Егор вспомнил, что представлять себя орлом, этим величественным хищником, не всегда хорошо, так как, помимо позитивных перемен, он может предупреждать и о глобальных, негативных переменах. Но все эти мистические последствия его мало интересовали. Ему по-настоящему было хорошо, да и Лизе тоже. Они радовались и улыбались, тем более что этот аттракцион им всегда нравился: на колесе обозрения они часто катались в Киеве и в Припяти.
Всё шло прекрасно, но в какой-то момент Егору показалось, что колесо стало наращивать темп, а проще говоря, вращаться всё быстрее и быстрее. Сначала он думал, что ему это мерещится, но это заметила даже Лиза, сказав, что у неё кружится голова. Люди, сидящие в открытых кабинках, тоже стали паниковать и даже кричать, но их почему-то никто не слышал, словно вокруг никого не было. Егор
даже попытался посмотреть вниз, но всё мелькало в глазах, да так, что голова кружилась, ничего нельзя было разобрать - где земля, а где небо, - кругом возникало какое-то тёмное хаотичное пространство.
Более того, он ощутил страшную вибрацию, ускорение и перегрузку. От механического и физического воздействия он начал осознавать тот факт, что они вот-вот могут разбиться, но противостоять всему этому он не мог. А колесо всё раскручивалось
и раскручивалось… и, хотя они были пристёгнуты ремнями, Егор чувствовал, как тело его становилось невесомым, а проще говоря, теряло вес. Побеждая в себе естество человеческое, призывая изо всех сил инстинкт самосохранения, он удерживал Лизу всеми силами, но их становилось всё меньше и меньше. Он уже слышал, как кто-то с криком вылетел из кабины… затем другой… третий… он понял, что катастрофы не миновать… и в этот самый момент он вдруг почувствовал удар головой о что-то твёрдое, затем почувствовал, как весь вагон лихорадочно затрясся, словно он оказался на какой-то стиральной доске, затем услышал визг тормозов, скрежет
металла и чьи-то крики… много криков.Открыв испуганно глаза, Егор ничего не мог понять: помимо невообразимой суеты и паники, в вагоне слышалась повсюду грубая мужская речь (по неписаным правилам, женщины ездили на этой электричке только в первом вагоне). В какой-то момент, не устояв на ногах, находящийся рядом мужчина навалился на него всем своим весом. Егору пришлось изрядно потрудиться, чтобы удержать его, получив взамен благодарность и извинения (как выразился мужчина) за неудобства, что он причинил. Этот оттенок высшего юмора Егору понравился: видимо, от этого «умственного всплеска» у него сразу появилась мысль, что четвёртый вагон, в котором он только что ехал, стоит, и не просто стоит, а накренился, причём так, что в любую минуту может опрокинуться.
- Граждане, - услышал он голос мужчины в военной форме, - сохраняйте спокойствие. Всем оставаться на своих местах.
- На каких, к чёрту, местах? - услышал он чей-то мужской раздражённый голос, - если мы все… в такой заднице.
В это время Егор старался понять, что же произошло на самом деле, что же случилось.
- Мужчина! - услышал он чей-то незнакомый голос.
Егор продолжал стоять, держась за сиденье и не обращая внимания ни на кого, думая: мало ли к кому могут обращаться в вагоне.
- Мужчина, я к вам обращаюсь, - повторил человек, но уже более настойчивым голосом.
Подняв глаза, Егор понял, что обращаются к нему.
- Это вы мне? - с удивлением спросил он, глядя на мужчину значительно старше себя.
- Да, вам: у вас, кажется, кровь на волосах…
От этих слов у Егора даже дрогнули веки, да и лицо сделалось испуганным.
- Кровь… кажется… да, да… спасибо, -сказал он, прощупывая пальцами голову, - кажется, действительно.
Убедившись в том, что поранена голова, он достал из кармана куртки платочек и тут же приложил к волосам, не совсем понимая степень ранения.
- А что случилось, а? - глядя на мужчину и теряясь в догадках, взволнованно спросил Егор.
- Да кто его знает. Вроде как состав сошёл с рельсов.
- Состав? Вот-те раз! - в недоумении произнёс он. - Это что-то новенькое.
- Да нет, бывало уже… и не раз, - махнув рукой, проговорил мужчина. При этом его лицо из грозного и угрюмого стало делаться довольным и даже весёлым. Егор, правда, не понял такого добродушного восторга, ибо радоваться было нечему.
В это время дверь четвёртого вагона открылась, причём с каким-то странным свистом и скрипом, и в него заглянул другой мужчина. Оглядев всех, он громко сказал:
- Товарищи! Сохраняйте спокойствие. Два вагона сошли с рельс. Всем пострадавшим, если таковые есть, сейчас будет оказана помощь.
- А как нам выйти из вагона? - раздался чей-то голос.
- Придётся подождать пару минут…
И действительно, не прошло и минуты, как все начали выходить. На выходе к Егору подошла женщина в белом халате и, осмотрев рану, предложила отойти в сторонку. В нескольких метрах от вагона стояло уже человек восемь или девять - таких же,
как он, пострадавших; рядом с ними сидел на корточках грузный мужчина и нервно курил, периодически говоря что-то невнятное.Минут через двадцать подошёл автобус. Женщина в белом халате усадила в него всех пострадавших ( к этому времени их стало больше, и автобус был уже полный). Постояв ещё пару минут, автобус развернулся, пересёк железнодорожные пути и скрылся за поворотом. Егор узнал, что их везут в медсанчасть ГХК. По предварительной версии, причиной аварии стала заклинившая колёсная пара одного из вагонов.
В поликлинике, после небольшого обследования, врачи сказали Егору, что ничего серьёзного нет - простой ушиб. Перевязав небольшую ранку на голове, врач тем не менее предложил ему освобождение, но Егор отказался, заверив, что чувствует себя
нормально и что в освобождении не нуждается, тем более, что через несколько дней он уезжает в отпуск. Это обстоятельство полностью удовлетворило доктора. На этом и расстались. Через некоторое время, с перевязанной головой, Егор был уже на рабочем месте в реакторном цехе.
Уже к обеду весть о случившемся облетела весь город. Правда, к реальным событиям люди не забыли «подлить масла», чтобы из «одних» уст было и тепло, и холодно. Одним словом, народным фантазиям не было предела.
Коллеги по работе сочувствовали Егору как пострадавшему, интересуясь между делом тем, что же произошло на самом деле. Даже шутили, говоря: «Ничего, Егор, колоченная посуда два века живёт». А он, отбиваясь от многочисленных вопросов и разного рода шуток, всё время вспоминал сон и думал: вот ведь как бывает, а зря не послушал жену. Ну, чего мне стоило сказать, как там это… дай бог памяти: куда ночь, туда и сон. Хотя что теперь об этом говорить, - с неким сожалением подумал он. - Кнут - хоть и мука, да вперёд наука. Главное, что жив».
В какой-то момент он даже подумал о том, что причина всех наших несчастий - не в ударе судьбы, а в том, что мы игнорируем многие вещи, касающиеся не только простых ежедневных правил, но и таинственные явления окружающего нас мира,
идущие из глубины веков. Отсюда и скептицизм, а с другой стороны, может, это и к лучшему, что «сон в руку»: значит, он исполнился, и других «последствий» (в этом смысле) быть уже не должно. И эта мысль вдруг успокоила его, словно от сердца отлегла какая-то тяжесть. Да и на душе стало светлее, правда, не в той мере, в какой бы хотелось.
Дело в том, что, оформляя отпуск, Егор узнал не совсем приятные новости, касающиеся будущего ГХК. Суть этих новостей сводилась к одному: к остановке и консервации всех трёх реакторов. Всё это делалось в рамках межправительственного советско-американского соглашения по выводу из эксплуатации реакторов, способных вырабатывать оружейный плутоний. Вместо одного из реакторов, который отапливает город, американцы должны построить новую ТЭЦ, вернее, выделить большую часть денег на её строительство. Вот такое было соглашение…
Кроме того, повсюду шли разговоры о том, что для решения этого вопроса на ГХК приезжала даже делегация министерства энергетики США с очень влиятельными американскими бизнесменами. Вместо реакторов хотят сделать отстойники для ядерных отходов, привезённых из той же Америки и других стран мира, где работают АЭС. Местные экологи, конечно, завозмущались, что не была представлена экологическая экспертиза проекта, но их партийные функционеры не услышали. Проведя собственное расследование, экологи пришли к выводу, что экологической экспертизы просто нет и
никогда не было. Как не было, к примеру, экспертизы о строительстве в Тюменской области пяти нефтегазохимических комплексов, поскольку все правительственные постановления были приняты тайно от народа. Хотя они и были чрезвычайно разорительны для страны, губительны для природы, но, вероятно, выгодны для иностранных фирм.
Таким образом, несмотря на протест экологов, проект запустили в работу. Для этого даже начали строить новое «метро», скромно именуемое «площадка № 27», причём не только на земле, вблизи населённых пунктов, но и под Енисеем, чтобы закачивать в него на хранение ядерные отходы. За соседство с могильником району даже дали компенсацию в три миллиона рублей, обещали и дальше помогать, но деньги, почему-то забрала краевая администрация. Жители, конечно, потребовали объяснение, но чиновники, стиснув зубы, нашли оправдание своим действиям, заявив, что на эти
деньги они проведут экологическую экспертизу, которую требуют экологи. Круг замкнулся. Чтобы снять все подозрения в «распиле» денег, краевой комитет партии отправил на «площадку» солидную комиссию из геологов, специалистов гражданской
обороны и краевой санэпидемстанции. Комиссия работала несколько дней. Затем был составлен Акт. По этому Акту выходило, что опасности для окружающей местности захоронение представлять не будет, поскольку все радиоактивные отходы после
переработки будут закачиваться в стальные трубы, расположенные в тоннеле (под Енисеем). На вопрос экологов, почему тоннель с ядерными отхода ми должен проходить под Енисеем, обрекая великую реку на роль заложника, чиновники ответить, не смогли.
В общем, в этом вопросе всё складывалось не в лучшую сторону. «Приятное семейство» чиновников, наделённое невероятными способностями и талантами разрушать всё, что можно только разрушить, словно сговорилось, и это наводило на разные мысли, в том числе и на ту, что не далёк тот день, когда ворота предприятий ГХК будут закрыты для многих тысяч горожан, и это вопрос времени. В нынешнее время можно ждать всего. На этот счёт он помнил даже изречение какого-то философа: самый несчастный из людей - тот, для кого в мире не оказалось работы. Но он был убеждён, что эта проблема его никогда не коснётся, ведь он не просто инженер, а специалист высокого уровня, каких днём с огнём не найдёшь. А вот что станет с городом и его мощным научным потенциалом - никому не известно. Да и нужен ли он, этот «потенциал», перестроечной стране, если всё поставлено с ног на голову. Короче, то, что строила вся страна, с треском ломалось и рушилось в одночасье, превращая гордость страны в отстойник для ядерных отходов. И эта новость огорчала Егора. Но Наталье про это он решил пока не говорить - новостей ей и так хватало.
Была и хорошая новость: заявление на отпуск было подписано, и эта радость успокаивала Егора, придавая ему не только силы, но и некую уверенность на ближайший месяц.
Чтобы залечить полученную травму, а также отметить рабочий день, насыщенный, кстати, многими событиями и новостями, Егор зашёл после работы боты в гастроном «Прибалтийский», где купил торт и бутылку белого вина рислинг. Не задерживаясь
нигде, он вскоре был уже дома.
Открывая дверь мужу, Наталья взволнованно спросила:
- Господи, что это с тобой? Что случилось? Почему голова перебинтована?
Отдав покупки, Егор не спешил отвечать на поставленные вопросы. Он не то что не знал, что сказать, - нет, просто он думал, как всё это объяснить проще.
- Егор, я же тебя спрашиваю.
- Ничего страшного: обычная «бандитская пуля».
- А если без шуток?
- А если без шуток, то, как говорится, не думал, не гадал, как в беду попал. А где Лиза? - глядя на жену, испуганно спросил Егор.
- Только что вышла погулять с подружкой.
- С ней всё нормально?
- А что с ней должно быть?
- Да это я так, к слову…
- Господи! Да скажи, наконец, что случилось.
- Ты не поверишь... - размышляя, он всё ещё не мог подобрать нужных слов.
- Интересно, чему я не должна верить?
- Понимаешь, какая штука: электричка сошла с рельс, вернее, два вагона…
; Какая электричка? Какие ещё вагоны? - удивлённо глядя на мужа большими открытыми глазами, спросила Наталья.
- Какая, какая - обычная, та, что ходит на ГХК.
- Ты что, шутишь?
- Ну какие могут быть тут шутки, - вполне серьёзно ответил он. - Ты что, не знаешь, как сходят вагоны с рельс? Хорошо, что скорость была небольшая, а то бы неизвестно чем закончилась эта авария.
- Час от часу нелегче… - не то от волнения, не то от страха проговорила Наталья. - Вот уж правду говорят, что беда в одиночку не ходит.
- Беда не беда, а перемены коснулись и нас…
- Что значит «коснулись и нас?»
- Да ты не волнуйся… это я так, для примера.
- Хорошо сказать: «не волнуйся».
Егор молча подошёл к жене и, нежно обняв, поцеловал.
- Пугаешь меня всякими страшилками, - высвобождаясь из объятий мужа, сказала она.
- Ну перестань, пожалуйста, никто тебя не пугает: вагоны всего лишь накренились, они даже не перевернулись. Так на боку и лежат… правда, двести метров пути как не бывало. Все шпалы повыворачивало, как после бомбёжки.
Услышав эти слова, Наталья заплакала.
- Ну, ну, перестань, ничего страшного не произошло. Вагоны явно уже подняли, наверное.
- Что подняли?
- Вагоны, естественно… не шпалы же… хотя, может, и их уже убрали.
- Егор, ты изверг, - сказав эти слова, она прижалась к нему всей грудью.
- Здрасьте… электричка сошла с рельс, а я, выходит, изверг, - в недоумении ответил Егор, разводя руками.
- Надо немножко думать о нас с дочерью, понимаешь? Думать и беречь себя, других слов у меня нет.
- Да не нужно ничего говорить, я живой и здоровый.
- Это мы ещё посмотрим, какой ты живой и какой ты здоровый, - иронично заметила Наталья, глядя ему в глаза.
После недолгого молчания, глядя на забинтованный лоб мужа, она неожиданно спросила:
- Сильно поранился?
- Пустяки. Обычная царапина. Нас, пострадавших, даже в медсанчасть возили.
- А что так?
– Сказали, что всё нормально. Жить будем.
На эти слова Наталья косо посмотрела на мужа и проговорила:
-Что ещё скажешь?
- Что я ещё могу сказать: заявление на отпуск подписали…
- Заявление?
- Да!
- Жду не дождусь, - радостно проговорила она, - того дня, чтобы скорей вырваться на свет из этой скорлупы; хочется вздохнуть свежим воздухом свободы… волшебства!
После этих слов Егор посмотрел на жену, улыбнулся, но ничего не сказал.
- Да, да, не смотри на меня так.
- А как я должен смотреть?
- Не знаю. Но только не так.
- Хорошо, я буду смотреть на тебя с закрытыми глазами.
- Перестань паясничать. Скажи лучше: с какого числа?
- С двадцать девятого мая, - спокойно, без всякой радости, но с огоньком в глазах, проговорил Егор. - Как раз и Лиза закончит учебный год… к тому же есть время на то, чтобы взять билеты…
- Это какой день будет?
- Понедельник.
- Ну хоть с этим всё хорошо… завтра позвоню родителям, узнаю, как и что там у них.
В это время несколько раз позвонили в дверь.
- Лиза пришла, - коротко сказала Наталья, глядя на Егора, - пойду открою.
Войдя в квартиру, Лиза тут же спросила:
- Папа приехал?
- Приехал, приехал твой папа, - иронично проговорила Наталья, - только не пугайся.
- А чему я должна пугаться?
- Папиному ранению…
- Ранению! Какому такому ранению?
- Увидишь сама.
Не успела Лиза осмыслить слова матери, как в коридор вышел Егор.
- Привет, солнышко!
- Папа, а что это у тебя на голове? - сказав эти слова, Лиза показала рукой на забинтованную голову.
- Царапина, доча. Пришлось забинтовать, чтобы…
- Что - чтобы?
- Чтобы быстрей зажила.
- А-а! А где ты так поцарапался?
- На работе.
- А мама говорит, что у тебя «ранение».
- Твоя мама пошутила.
- А-а…
- У тебя всё нормально?
- Да, всё нормально. Сегодня получила две пятёрки.
- По каким же предметам?
- По русскому и по рисованию.
- Так, быстро мыть руки - и за стол, - донёсся из кухни голос Натальи.
Поужинав, Наталья и Егор ещё долго говорили, смеялись и даже о чём- то спорили, обсуждая вопросы по предстоящему отпуску. А вопросов, как оказалось, было много, и все они требовали решения.Именно поэтому вся последующие дни у Сомовых прошли в суете и сборах, в которых решались задачи, получившие абсолютный приоритет. Даже
открывшийся в Москве Первый Съезд народных депутатов СССР мало привлекал внимание Егора. Хотя, надо сказать, было что послушать и посмотреть.Новые веяния, охватившие всю страну, меняли уже с первых минут открытия съезда не только
сценарий, но и весь ход политического времени, переводя его в новое измерение, чтобы государственный корабль под названием СССР, долгие годы пришвартованный к одному и тому же причалу, наконец-то отошёл от берега и тронулся в неизведанное плавание с «командой», никогда не ходившей в моря и океаны, не знавшей элементарных законов навигации. Все хотели куда-то «плыть», но никто не знал, куда и как. От споров, обличительных речей и разоблачений в спешно набранной команде у простых советских людей, привыкших за десятилетия к официальному единомыслию, голова шла кругом. Не обращая особого внимания на это театральное действо, семья Сомовых спокойно готовилась к отъезду в долгожданный отпуск. Нужно было сделать всё так, чтобы в их отсутствие, как сказал Егор Наталье, небо не рухнуло на землю.
Глава III
(Продолжение следует.)