Первые числа августа 1812 года в Смоленском уезде выдались жаркими во всех смыслах. Солнце высоко стояло в чистом безоблачном небе, над вызревшими полями стояло дрожащее марево. На восход к губернскому городу уже как два дня гремела канонада. А через Уфинью по Краснинскому большаку, поднимая клубы пыли, шли и шли батальоны. Чужие батальоны. Разноцветье чужих мундиров, синих, белых, алых или травянисто-зелёных било в глаза крестьян. Над колоннами звенели команды на непонятных языках. Блестели на солнце ярко начищенные кирасы и каски, золотое и серебряное шитьё офицерских мундиров. Грохотали по большаку колеса пушек, стучали подковы кавалерийских лошадей.
Ещё третьёво дня, когда через деревню проходили уставшие запыленные русские полки, нужно было уходить. Но староста сказал, что от его Превосходительства отставного бригадира и кавалера Ивана Самойловича Рачинского не было никаких указаний. А посему сидите по домам. Однако ж не все послушались. Говорят, что к Прокофьевым в избу брат их меньшой явился, Яков. Пять лет назад отдан был он в земское войско, да после его роспуска так на военной службе и остался. А тут вдруг объявился. Проговорили братовья всю ночь, да на рассвете, заткнув топоры за пояс, ушли в лес. С ними и Максим Терентьев увязался, племянник бабы Елены, что из Вербилова переведён был в позапрошлом годе. В избе со старой бабкой Еленой Гавриловной только внуки и остались. Ильюха да Иван.
Ванька малолетний ещё, всего шесть лет, а Илье-то уж шестнадцатый год, да плохой из него лесовик. В тот год как Якова Прокофьева отдали в ополчение, на Утином болоте старая елка на Илью упала. Ногу-то и сломала. Мальчишки, что вместе с ним чернику собирали, выбраться помогли. Срослась кость неправильно, он таперича и прихрамывает. Зато лучше всех в деревне плавает. На речке-то Уфинье аж две запруды. Одна у самой деревни, а другая, большая, по ту сторону Краснинского большака. Там сейчас находники коней поют. В воде Илюха про свою калеченую ногу как забывает. За водяное уменье своё и прозвание получил среди деревенских – Куйка. Птица енто такая, нырок, гагара. В воде быстро плавает да ныряет, а как на берег выберется, так ходит неуклюже, смешно так переваливаясь из стороны в сторону.
Обо всём этом одиннадцатилетний Васятка думал, бредя по берёзовой роще, что раскинулась за речкой Серебрянкой, или как её в имении Рачинских называют Хохловкой. Там за рощей, на высоком берегу Рачьего ручья было у паренька своё заветное грибное место. На небольшой полянке высился старый в два обхвата дуб, окружённый маленькими молодыми дубками. И если в большой берёзовой роще можно было подберёзовиков набрать да лисичек, то там под дубками два года назад Васятка нашёл целоё семейство красноголовых подосиновиков. И на следующий год ему в том месте повезло. Странно, конечно, под дубками и красноголовики. Ещё страннее, что ребята ни из Чаусов, ни из Цурковки об том месте не проведали. Дубки ровнёхонько на полпути от деревни к деревне. А вот и она, заветная полянка. Ещё в берёзовой роще Васятка набрал с полкорзины крепких молодых подберёзовиков. А вот и первый подосиновик. Странно всё-таки. В этот странный и страшный год всё не так. Даже подосиновик. Шляпка была вовсе не ярко-оранжевая, а какая-то светлая, желтовато-песчаная. Всё как всегда, и ножка на срезе синеет, а, поди ж ты, подосиновик с жёлтой шляпкой. Подивился мальчонка, да взялся выискивать и резать крепкие грибочки в траве вокруг дубков. Вот и полна корзинка, даже с горкой.
Проходя обратно через рощу, Васятка мысленно облизывался. Сейчас вернётся он домой, маманька с сёстрами перемоют да переберут его добычу. Затопят в летней кухне маленькую печурку. И пойдёт по деревне вкусный грибной дух. Жарёнка грибная, да с лучком. Ух-ты! Вкуснее, конечно, залить чуть обжаренные грибы сметаной, да в русскую печку, томиться на всю ночь. Но топить по нынешней жаркой ночи никто не будет, хлеба выпечено с запасом. Да и где та сметана-то? Чёртовы вражины свели со двора и корову и овец. Да и кур переловилиУспенский пост начался опять же. Да ладно, и просто жареные грибы скуснаааа. Тем временем мальчишка вышел на небольшую полянку. С неё уходили в разные стороны хорошо натоптанные тропки. Налево пойдёшь - в Чаусы придёшь, направо, вдоль, по берегу Рачьего ручья – в Цурковку. А ему, Васятке, напрямки к речке Уфинье. Перебежит неширокую речку по деревянному мостику и дома. Занятый своими вкусными мыслями, мальчик не заметил стоявшего на опушке всадника.
Короткая, темно-синего сукна куртка, с алым воротником и густыми белыми эполетами, серые панталоны с лампасами, затянутая в чёрный клеёнчатый чехол четырёхугольная высокая шапка. Выбеленные широкие ремни перевязи и пояса. Длинная пика с трёхцветным флюгером закреплена петлёй на правом плече. Стальные ножны сабли на левом бедре. Всё это Васятка увидел, когда обернулся в сторону всхрапнувшего коня. Узкие бледные губы всадника под щегольски закрученными чёрными усами растянулись в довольной ухмылке. Вражина, находник, пришлый… Мальчишка бросился через поляну к берёзам. Всадник слегка тронул шпорами коня, и тот в два прыжка догнал бегущего. Стальной хватки пятерня сомкнулась на вороте домотканой льняной рубахи. Корзина с грибами полетела в сторону. Улан поднял мальчишку как маленького кутёнка, сила в руке была немереной. Топорща усы в ухмылке, всадник рассматривал свою добычу, поворачивая из стороны в сторону. Васятка с ужасом заметил, что поймавший его плотоядно облизнулся. Пустые оловянные глаза мужчины, казалось, загипнотизировали мальчонку, совсем лишив его воли сопротивляться. Мальчик перестал дёргаться в стальной хватке и обвис мокрой тряпкой.
Тут усатый отвёл держащую мальчику руку в сторону, и устремил взгляд куда-то в сторону леса. Васятка поднял голову и увидел на опушке рощи двух человек. Они неспешно шли по той тропке, что вела в Чаусы. Оба саженного роста, дед Василий Осипов да его младший и единственный сын Фёдор. Мальчишка их каждое воскресенье видел в хохловской церкви Святой Троицы. Стриженные в скобку, оба – двое остановились на окраине полянки, разглядывая всадника и его добычу. Длинные рубахи и порты серой домотканины, на ногах кожаные чуни, ремни от которых обвивают ноги до колена. На младшем безрукавка песочного цвета, меховая в такую-то жару. Рубаха у старшего перепоясана синим плетёным шнурком с кистями, а вот у Федьки на пузе играет разноцветными искорками в солнечном свете хитрой формы бляха.
- Чауссссс, - в шипящем голосе всадника была угроза и злость. Васятка скосил глаза в его сторону, и забился в ужасе всем телом, стараясь вырваться. Вместо усатого человеческого лица под уланской шапкой ему увиделась вытянутая вперед безносая змеиная морда в зеленоватой чешуе с большими жёлтыми глазами с узким вертикальным зрачком. Шипящая пасть усеяна мелкими треугольными зубами, длинный раздвоенный на конце чёрный язык то облизывает мокрые узкие губы, то пропадает. Правду старики говорили, нечисть можно увидеть, скосив глаза. Чудище оскалилось, глядя на беспомощно бьющегося мальца.
-Разглядёл, псссёнышшшш? – и снова усатая физиономия в обрамлении медной чешуи подбородочного ремня, - я тебя чуть позже сожру.
Сильная рука отбросила мальчишку в сторону. Он перекувырнулся через голову и замер в высокой траве, глядя как всадник, скинув с плеча пику, дав шпоры коню, поскакал навстречу спокойно идущему по поляне Фёдору. Тот шёл, как-то странно поводя плечами, на чуть согнутых ногах, словно приплясывая. Старик стоял на опушке, поглаживая окладистую седую бороду. Поляна-то всего-ничего, саженей пятнадцать. Разогнавшийся конь донёс всадника до Федьки в два удара сердца. Вот сейчас кованое остриё пики пронзит широкую грудь безоружного парня. Вот сейчас… Васятка хотел зажмурится, но не смог. Налетающий улан ткнул пикой, и в тот же миг Фёдор мягко ушёл в сторону, словно перетёк ртутной каплей, уводя руками древко с красно-бело-малиновым прапором вниз к земле. В идеале всадник, держащий пику, должен был вылететь из седла, но этот обладал нечеловеческой силой. Он удержался на коне, но не выдержало древко, с громким хрустом переломившееся пополам. Дёрнув повод, разворачивая коня к противнику, улан потянул из ножен саблю. И тут парень заревел.
Громкий жуткий рык ударил Васятку по ушам, заставив зажать их руками. Но глаз он так и не смог оторвать от разыгравшейся перед ним картины. Испуганный конь встал на дыбы, пытаясь освободиться от лишней ноши, своего всадника, и убежать подальше от страшного человека, ревущего наподобие древнего пещерного льва. Всадник всем телом прижался к шее коня, сдавил ногами его бока. Пытаясь удержаться, мёртвой хваткой вцепился в поводья и гриву. Фёдька правой рукой схватился за пояс и вот уже в его руке голубой сталью сверкает неширокий кривой клинок. Он прыгнул вперёд, прямо на своего соперника. Люди так не могут. С места, оттолкнувшись обеими ногами взлететь вперёд-вверх, и пролететь почти две сажени. Да ещё и быстрым движением срубить голову врагу. Фонтан бурой крови ударил из перерубленной шеи высоко вверх, тело рухнуло на траву. Освободившийся от груза конь, галопом ускакал в лес. А Фёдор спокойно, вразвалочку подходил к отцу, оттирая кровь с клинка пучком сорванной травы.
- Как оно, батюшка, Василий Осипович?
-Добре. Однако ж, скачет вроде кто-то, - старик мотнул головой в сторону поляны. Из лесу выезжали трое. Те же синие мундиры, четырёхугольные шапки, длинные пики с флюгером.
-Ай, потеха, - весело засмеялся Федька. За что и получил крепкий подзатыльник от отца.
- Не балУй!
Новоприбывшие только оглядывали поляну, когда Фёдор воткнув клинок в землю, отступил на шаг и прыгнул. Пролетая над рукоятью, усыпанной яркими небольшими самоцветами, парень перекувыкнулся через голову и… Из высокой пожухлой травы встал лютый зверь. Попытавшийся подняться с земли Васятка, как подкошенный рухнул в траву. Страшно… Хлеща себя по бокам длинным хвостом, огромный кот, в холке аж за два аршина высотой, подобрал под себя широкие мощные лапы, готовясь к прыжку. С оскаленных вершковых клыков капала густая слюна, в глотке клокотало злобное рычание. Песочного цвета густая шерсть на загривке встала дыбом. Один из всадников, выхватив из седельной кобуры кремнёвый пистолет, одним движением взвёл тугой замок и выстрелил навскидку. Облачко сорванной шерсти взвилось над левым плечом зверя. Сердито нахмурился старый Василий, зажав бороду в кулак. И снова жуткий рёв прокатился по поляне. Васятка сжался в траве в комок, что тот маленький зайчонок в травяном гнезде. Жуткий звук, волной прокатившись над травой, пробудил в конях находников память крови. Потомки диких степных лошадей Евразии на уровне инстинктов знали, что когда хозяин земель, лютый зверь, оповещает всю округу о том, что вышел на охоту, спасение одно – бежать. Бежать со всех ног, сбросив с себя лишний груз. Что кони и сделали, резко повставав на дыбы, и скрывшись в лесной чаще. А зверь уже летел над травой, пластаясь в высоких, длинных, в пару саженей, прыжках.
Нет, они не побежали в ужасе, спасаясь. Вскочив с земли, сбились плечо к плечу, выставив вперёд острия длинных пик. Маски сброшены, под лакированными козырьками уланских шапок вместо усатых физиономий вытянутые чешуйчатые безносые морды, скалятся острые мелкие зубы, ярость горит в жёлтых с узкими зрачками глазах. Давай, зверюга, налетай! Вот, вот, сейчас.
Лев у самых копейных наверший, оттолкнулся от земли широкими лапами, и не взлетел вверх в высоком прыжке. Он прыгнул вправо, распластавшись над самой травой, перевернулся через плечо, успев рвануть огромными когтями крайнего змеелюда под коленом. Тот с жалобным криком рухнул в траву. Строй разом распался. Стоявший посередине нелюдь, отбросив пику, рванул клинок из ножен, разворачиваясь к оказавшемуся в тылу зверю. Третий попытался повернуться с пикой в руках, но не успел. Лев снова прыгнул, всей массой обрушившись ему на грудь. Не остановил прыжка даже удар саблей в плечо. Звук от удара был как по дереву. С жутким хлюпающим хрустом огромные клыки сомкнулись на голове врага. Зверь поднял окровавленную морду и удовлетворённо рыкнул, разглядывая рубанувшего его противника. Тот стоял на нешироко расставленных прямых ногах, вытянув вперёд руку с саблей, закрывая собой отползавшего в сторону раненого. Зверь шагнул вперёд, пластая перед собой клинком воздух, змеелюд двинулся навстречу. Оскалившись, лев неуловимо быстрым движением оказался рядом и ударил противника в грудь могучим плечом. От удара тот отлетел в сторону. Одним ударом широкой лапы зверь размозжил голову раненому.
И снова зверь и нелюдь стоят друг напротив друга. Подрагивает кончик выставленного вперёд клинка, левая рука заложена за спину. Лев, широко расставив передние лапы, наклонив голову к правому плечу, утробно порыкивая, рассматривает противника. Нет, не от страха трясётся клинок, от напряжённого ожидания схватки и лютой, древней, на поколения растянувшейся ненависти. В узких вертикальных зрачках змея горит яростное пламя. Зверь по большому кругу обошёл змеелюда. Клинок всё это время был направлен в его сторону. Прыжок… И вот огромный кот несётся к опушке, туда где в землю воткнут клинок с украшенной самоцветами рукоятью. Еще один высокий прыжок над саблей, и из травы встаём человек в разорванной на плече меховой безрукавке.
- Федька, не балУй! – в голосе старика звенит сталь. Парень лишь улыбается отцу, и идет к застывшему в фехтовальной стойке змеелюду. Саблю держит чуть на отлёте, и солнечные зайчики играют на крупноколенчатом булатном рисунке клинка. Остановился от противника в паре шагов, склонил голову к правому плечу и некоторое время, молча, рассматривал соперника.
-Поговорим, мразь болотная? Прежде чем я тебя убью, - в горле у парня ещё клокотало звериное рычание.
-Молодой кот, сссамоуверенный, глупый кот, - прошипел в ответ нелюдь. Оскорбление парень, похоже, пропустил мимо ушей.
- Напрасно, значицца, прадед мой Максим Фомич на покой ушёл. Не все ваши поганые гнёзда в Пуще тогда выжгли.
-Максим твой сбежал, потому что испугался. Но проклятье Наи и здесь вас достало. Ты же ведь единственный сын в семье? Все твои братья умерли, не так ли? Ещё три-четыре поколения, и в вашей семье вообще мужчины перестанут рождаться. Я вижу в твоей крови яд, яд Наи.
-Сейчас ты, паскуда, и вовсе видеть перестанешь. Можешь гордиться, голову тебе снесёт клинок, что в кобринском костёле напился крови змеиной королевы и пятнадцати её дочерей.
- Молодой кот, наглый и глупый. Я один из лучших фехтовальщиков герцогства Варшавского, - острые мелкие зубы нелюдя блеснули в ухмылке.
-А кто тебе сказал, что я с тобой фех…, - укол противника был быстр и коварен, как атака королевской кобры. Змеелюд вытянулся вперёд в длинном выпаде, острие его сабли рванулось к груди Фёдора. Но реакция у оборотня была вовсе нечеловеческой. Уйдя в сторону с линии атаки, он одним быстрым движением перерубил своей саблей оружие противника. Раздался глухой звон, и в руках у нелюдя осталась всего лишь треть от клинка. На обратном движении, Федька развернул саблю и лёгким быстрым махом снизу вверх в сторону вспорол противнику живот. С жалобным шипением змеелюд рухнул в лужу собственной крови и выпавших внутренностей.
- Добей!!!!
- Ага, щаз… Так подохнешь. А нет, так и вовсе живым сожгу, - вытерев клинок, Фёдор опоясался сталью, и, улыбаясь, пошагал к сидящему в полной прострации на траве Васятке. По поляне вышагивал молодой русоволосый голубоглазый парень, с небольшой, мягкой ещё тёмно-русой бородкой, а мальчишке казалось, что в его сторону крадётся, оскалив вымазанную кровью морду лютый зверь. Васятка вскрикнул и потерял сознание. Не видел он как старик Василий, приложив руки ковшиком ко рту, тихо призывно заржал. Как через несколько минут на это призывное ржание на поляну вернулись убежавшие кони. Как Фёдор собирал всё оружие на поляне, обрубал наконечники уланских пик, железо в крестьянском хозяйстве всегда пригодится. Как над трупами запылал жаркий костёр.
Очнулся Васятка от того, что ему на лицо лилась прохладная вода. Проморгавшись он увидел склонившегося над ним Василия Осиповича. Тот перестал лить воду из большой металлической манерки и улыбаясь произнёс:
- Э, друг ситный, на солнышке почивать не след. Голову напечёт. Вставай давай, да дуй домой.
Мальчик огляделся. На поляне догорал большой костёр. В ноздри был запах плёной кожи и мяса. Рядом с Васяткой стояла его корзина, полная грибов. По тропинке в сторону Чаусов Фёдор уводил четвёрку коней. Дед Василий отхлебнул воды из манерки, прополоскал рот и громко сплюнул на траву.
-Не стоит на солнце лежать, - повторил старик, - не слишком пользительно.
-Так я это, спужалси сильно, - Васятка поднялся на ноги и поглядел на костёр, - когда меня схватил, этот чешуйчатый.
- Конечно спужалси, - подтвердил дед Василий, - когда пшек тебя за ворот-то споймал. Да так, что, видать, совсем из тебя дух вон. А на солнце вон всякое и привиделось. Какой такой чешуйчатый? Ты чего, малец? Солдаты это, обычные люди, только что из другой страны, находники.
-Дак ведь Федька-то ваш того…обернулся, и их всех порвал…
-Ну да, Федька у меня силён. Он энтих всадников оглоблей и побил. Знает он у меня ратную науку, «сече» его я сам учил, как меня мой дед Максим да батя Осип с дядькой Сафоном. Драться в нашем роду любют и умеют. Вот сынок мой тебя и спас. А тебе с больной головы всяко привиделось. Беги домой. На т ко вот тебе, подарочек от находников.
В ладонь мальчонке легла большая тяжёлая серебряная монета. А старик быстрым шагом отправился догонять сына. Васятка оглядел поляну, подхватил тяжёлую корзину, да и со всех ног помчался в сторону Уфиньи, подальше от страшного места.
-Дед Кондрат, а кто они – Чаусы, - вечером за столом в своей избе, спросил Васятка, прихлёбывая из глиняной кружки взвар на зверобое и чабреце. Горячий, ароматный, проваренный со смородиновым и малиновым листом. На столе стояла небольшая плошка с жидким янтарным мёдом, куда мальчик наперемнку с дедом макал большую горбушку кислого крестьянского хлеба. Старик удивился вопросу внука, аж кружку в сторону отставил.
- Что значит кто? Чаусы деревня на Рачьем ручье, в вотчине нашего барина Ивана Самойловича Рачинского. Раньше-то Круглово называлась, да давно уж это было. При амператоре Петре Великом перемёрли в ей все от лихоманки. Вот тогдашний барин и поселил в деревне той пришлых. Так с тех пор оне там своей семьёй только и живут. Маленькая деревуха, два двора всего. Так и у старого Максима Фомина и было всего двое сыновей. У Максима того прозвище-фамилия было, как раз Чаус. Вот по нему и стали ту деревню в церковных книгах да ревизиях писать Чаусы, так и прижилось название. Не простой, видать, человек был тот Максим, раз фамилию уже тогда имел. Да кто промысел Божий поймёт, как он в крепостных-то очутился.
-Да нет, деда, я не про то. Что это самое прозвание Чаус значит?
-А, вот ты об чём, - дед отхлебнул взвару и улыбнулся, почёсывая пегую от седины окладистую бороду, - так в Белой Руси да Литве болотную рысь называют. Чаус – камышовый кот.
Дед прихлёбывая пил горячий взвар, а Васятка, отставив в сторону кружку, задумчиво смотрел в окно. Там за туго натянутым бычьим пузырём по уезду шествовала тёмная безлунная августовская ночь. И в этой ночи хозяином был страх. Липкий, всепроникающий страх, сжимающий душу ледяной пятернёй. И не понимал мальчишка, чего страшится больше, большой войны принесённой из дальних стран на русскую землю, острых зубов шипящих змееглавцев, или того, что всего в паре вёрст от его дома живёт человек, носящий на плечах песочного цвета шкуру. Лютый зверь.
Лютый страх гнал пономаря Хохловской Троицкой церкви в ночь. Филипп Никитич, задыхаясь, бежал по просёлку, а перед глазами стояли страшные картины. Деревянные стены храма, охваченные пламенем, отец Алексей с разорванным горлом на крыльце дома причта, и жуткая перемазанная кровью оскаленная морда, склонившегося над ним нелюдя. В ушах всё ещё звучал жуткий булькающий хрип умирающего священника, и громкое довольное шипение его убийцы. А затем все звуки перекрыли громкие крики ужаса попадьи и её дочек. Ночной ужас добрался и до них. Уже давно осталось за спиной пономаря Хохлово, английский парк с барским домом, небольшие крестьянские избы, спрятавшиеся в густых яблоневых садах, а он всё никак не мог заставить себя остановиться.
Однако ж пришлось. Со всего маху Филипп Комаровский врезался в грудь идущего по дороге человека. Мощную широкую грудь саженного росту мужика. Пономаря отбросило в дорожную пыль. Подняв глаза, Филипп Никитич разглядел в ночной темноте две мужских силуэта.
-Ты куда несёсси, а Филипп Никитич, посреди ночи-то? – весёлый молодой голос был знаком пономарю. Точно, Федька Васильев, с Чаусов, - чуть дух из меня не выбил.
- Вставай, неча на земле рассиживаться. Да говри, что стряслось? – да это ж отец Федькин, Василий Осипович. Старик помог церковному служителю встать с земли, но ноги его держали плохо. Качаясь, заикаясь и тараторя, пономарь попытался объяснить, что его погнало в ночь:
- Исчадие адово в церкви нашей. Свят, свят… Огонь пылает, отец Алексей хрипит на крыльце, матушка кричит жутким криком… и оно скалиться, исчадие… морда жуткая, зубья острые..и глаза, жёлтые, страшные…
И пономарь разрыдался на груди в старика.
-Верно ты всё учуял сынок. Жаль не поспели. Беги, Федя, беги, - молодой растворился в ночной темноте. Приобняв Комаровского, Василий Осипович повернул по дороге назад, в сторону ближайшей деревни, Киселей. А за ними и Чаусы недалече.
- Пойдём, Филипп Никитич, пойдём со мной. У нас в избе переночуешь. Утро вечера мудренее. Там уж покумекаем, чего делать.
Трясущийся в истерике пономарь покорно плёлся, поддерживаемый за плечи могучим не по возрасту мужиком. А по пыльному просёлку мягко стучали широкие мощные лапы. Жуткое ночное пиршество змеелюдов прервал громкий рёв лютого зверя. В отблесках разгоравшегося пожара, огромный зверь рвал на части шипящих убийц. Ни сталь клинков, ни свинец, ни острые зубы врага не могли ему навредить. Победный рёв, заглушая шипение противника, рвался в высокое иссиня-чёрное небо, усыпанное серебряными гвоздиками далёких звёзд.
-Что это, Василий Осипович, - в ночной тиши звуки разносятся далеко, и на просёлке изумлённо оглянулся назад пономарь, - кто ревёт-то?
-Да послышалось тебе, Филипп. Огонь ревёт, видать. Сам же говоришь, находники церкву подожгли, - успокаивающе похлопал пономаря по плечу старик Василий, показав в улыбке крепкие белоснежные, совсем не старческие зубы.