Он удивительный, восхитительный, великолепный, загадочный. Он полон мистики и тайн. Он насмешлив и снисходителен. Он мрачен и беспощаден. Он может вдохновлять и может давить. Восторг и слёзы, радость и тоска, любовь и ненависть. Он просто ошеломляюще многомерный. И это всё про блистательный, невероятный Санкт-Петербург, с которым мне посчастливилось совпасть во времени.
Для меня этот город в первую очередь… Да понятия не имею, ЧТО он для меня в первую очередь. Ну вот хоть ту же мистику взять. Не стану пересказывать легенды и мифы Невского проспекта или бессчётное количество других преданий старины. Я о другом. Не мифическом и легендарном, а неизвестно о каком. Бытовом почти. Стран-ном и необъяснимом.
Шли как-то с приятелем по Литейному в сторону Невского. И вдруг одновременно обратили внимание на двух поспешающих навстречу мужчин, притянувших неизвестно с чего наши взгляды.
Первый словно был несколько не в себе, он озирался по сторонам с таким видом, будто ничего не узнаёт. А второй поддерживал его под локоть и что-то тихо нашёптывал, склонив голову к уху товарища. И ещё они были одного роста, одинаково одеты — бежевые брюки, бутылочного цвета рубашки, туфли-мокасины. Нам в тот момент до перекрёстка с Невским оставалось метров двести. Шли мы тоже быстро. И вот уже стоим перед «зеброй», ожидая зелёного сигнала светофора. И тут приятель толкает меня локтем в бок и указывает глазами на противоположную сторону «зебры». А там торчат, как опята на пеньке, наши «знакомцы». Всё в той же диспозиции. Один таращится, другой шепчет.
Мы переглянулись и сказали хором:
— Не понял!
Примерно на середине «зебры» мы разглядели странную парочку внимательнее, не удостоившись в ответ даже короткого косого взгляда. Один таращится, другой шепчет. У них ещё и причёски одинаковые!
Знаете, вот тут даже как-то не по себе немного стало. Что это было? Идём, при-тихли, в себя погрузились. Пересекли Невский, лавируем во встречном людском потоке по недлинному Владимирскому проспекту. Нам до станции метро «Достоевская» минуты три ходу. А вот и вообще метров пятьдесят до цели. Как раз с этого расстояния мы и увидели, как из вестибюля подземки выходят двое… Один таращится, другой шепчет. Встали мы с приятелем, как вкопанные. Вмёрзли в горячий асфальт июльского нестандартного питерского полдня. И так стояли, пока Бутылочные Рубашки не продефилировали мимо. Мы провожали их взглядом, пока это было возможно. И потом минут десять ждали почти со страхом, когда «Достоевская» изрыгнёт из своих недр очередную парочку. Пожалела нас «Достоевская», не изрыгнула.
Ну и что это было?! Так ведь и умом можно запросто тронуться. Или вот ещё, например…
Мы с Мариной Ч. почти восемь лет сидели в одном кабинете, работая в окружной газете. И со службы последние годы ездили вместе на маршрутном такси. Только я выходил, не доезжая километра полтора до конечной остановки, а моя соседка по кабинету — где-то через полкилометра после меня. Понятно, подробности практически всего маршрута были нам известны, как свои пять пальцев.
Марина однажды рассказала:
— Представляешь, еду как-то домой на нашем «семьдесят шестом». Проезжаем метро «Чёрная речка» и поворачиваем налево к Макдональдсу. Как всегда. И вдруг какой-то дядечка, пожилой такой, одет прилично, заволновался и прямо закричал: «Водитель, вы куда поворачиваете? Нам же направо надо!» Народ ему: «Мужчина, вы что?! Тут никогда не было поворота направо!» А он: «Да что вы мне рассказываете?! Я двадцать лет этим маршрутом на работу езжу. Сразу за мостом — направо!» Слушай, на сумасшедшего не похож. Как раз у Макдональдса вышел и быстро пошёл потом направо. Представляешь?
— И маршрут этот никак не двадцать лет существует, от силы — шесть-семь, — отреагировал я на рассказ.
— Вот именно. И тогда что это было? — задала Марина самый, как я подозреваю, обычный для Северной Пальмиры вопрос.
Да кто его знает? Чудит Питер, двоит. В параллельные реальности затягивает временами. Или в себя их вбирает краешком. С другой стороны, чего другого ожидать от города, появившегося ВДРУГ? Не росшего веками, не развивавшегося постепенно, но восставшего к жизни лишь волей самодержца российского, умевшего, что ни говори, пришпорить пространство-время.
А если начать трезво, с точки зрения самого прожжённого материализма всё рас-сматривать? Ну хорошо, пусть Маринин «дядечка» всё-таки сумасшедший… Нет. Не могу так рассматривать. В крайнем случае, он просто не от мира сего. Нет, не так. Не от МИРА СЕГО. Из другого, значит. Вот теперь всё сходится, правда? Ладно, ладно, не говорите мне про белые нитки и уши, за которые всё притянуто. Просто не фокусируется что-то точка зрения прожжённого материалиста. Не хочет фокусироваться, хоть ты тресни!
А двое в мокасинах, три раза навстречу попавшиеся за какие-то двадцать минут? Они что, специально на такси туда-сюда мотались или на машинах собственных, где-то на проспектах приткнувшихся, чтобы вот именно наше с приятелем воображение поразить?! Притом, что пробки-то дорожные никуда ведь не делись. Или это были шестеро братьев-близнецов, гуляющих одинаково, попарно, в одинаковой одежде и с заданными интервалами?!
Между тем этот город может и отдельных граждан за нос водить. Скажем, ты сотни раз проходил и проезжал мимо какого-нибудь исторического дома. И изучил его, кажется, до последней трещинки на фасаде. И внезапно — разу этак на девятьсот шестьдесят девятом — вдруг обнаруживаешь детали, каких раньше не замечал. Вот эти потрясающие филины в нишах с закруглённым верхом… Они что, всегда тут сидели?! А почему же я их не видел? Мистика!
…Однажды наша маршрутка сломалась. На Каменностровском проспекте. Лил мелкий-мелкий косой дождь. Под таким промокаешь до последней нитки. У нас с Мариной был один зонт на двоих. Хорошо, что у меня, потому что он большой. Но и под него сбоку настойчиво моросило при порывах ветра. А следующий автобус ждать минут пятнадцать-двадцать. В общем, мы решили зайти в магазин. В «Персидские ковры». Он, как мне теперь представляется, совершенно не просто так рядом с местом поломки оказался. Или же эта поломка случилась в предопределённом месте…
В магазине было светло, тихо, тепло, по-восточному ярко. И ни души. Только мы и продавец. Параллельный мир! За окнами безнадёжно серо, промозгло и дождливо, а здесь многоцветно, экзотично и сухо, в конце концов. Ого, а вот и туркменские ковры с «родными» до боли национальными узорами! Привет из азиатской юности. В Ашхабаде рядом с управлением войск округа располагался музей искусств. Там как раз и висели на стенах подобные ковры. И картины местных мастеров. В углах стояли скульптуры. В витринах темнели старым литым серебром традиционные туркменские браслеты с вставками из полудрагоценных камней.
А тут, на Каменноостровском, украшали действительность только ковры. Никакого, казалось бы, разнообразия. И тем не менее…
Было сказочно красиво и слегка нереально. Немногословный продавец, как огромные книги, с усилием листал перед нами ковры, лежащие стопками на поддонах. Отгибал размашистым привычным движением тяжёлый узорчатый угол — читай, если умеешь! Не умеешь — спрашивай. Отвечал он со знанием дела, интересно.
А потом мы с Мариной долго разглядывали огромный круглый ковёр с затейливым, удивительных оттенков рисунком. И трогали высокий, шелковисто-мягкий ворс. И представляли размер холла в доме, где этот ковёр за полтора миллиона рублей смотрелся бы органично. И вздохнули печально, в унисон. Ни такой ковёр, ни такой дом не светили нам ни в каких перспективах.
А у меня в душе всё равно почему-то поселилось умиротворение — щекотное, как в детстве, и светлое. Уходить никуда не хотелось. Принялись потом разглядывать маленькие коврики. Тоже изумительной работы и цены. Мне совершенно некуда было бы пристроить ни один из них. Но — не поверите — мысленно я стал прикидывать, как бы это выкроить из бюджета некоторую сумму, чтобы купить такой коврик на память, в качестве не дежурного сувенира от… живого города.
Мы три раза пропустили свою маршрутку, если судить по времени. А когда вышли на улицу — уже в поторапливающих пасмурный день сумерках — сразу подкатил «семьдесят шестой».
Спасибо тебе сердечное, Питер! За наше «не гулянье» под дождём, за тёплые персидские на севере узоры, за «карету», моментально поданную к крыльцу. Помним, любим. Спасибо, старинушка. Что ещё интересного и чудесного покажешь?
Улыбается: вам за всю жизнь не пересмотреть. Но вы старайтесь!
Прав, конечно. А я теперь, когда проезжаю мимо «персидского» магазина, всякий раз удивительное чувство испытываю. Тайной сопричастности к чему-то немножко волшебному, доброму. Странно, да? Расскажи кому — не поймёт. Вот только Марина свет Викторовна, дорогой мой человек, всё-всё понимает. Но это, впрочем, совсем не удивительно. Питер — наша общая с ней болезнь, хроническая. Излечению не подлежит.
А лично меня этот потрясающий перекрёсток времён и пространств то и дело на стихосложение подбивает. Знаете, как будто подталкивает, хулиганит потихоньку, подгадывая под разные настроения. А я не сопротивляюсь и даже не переживаю, против обыкновения, получились стихи или нет. Не по своей воле написаны! Значит, и спроса никакого нет. Ну что тут скажешь? Такой город-вдохновение.
А некоторые его просто не понимают и не принимают. Упрекать их за это бессмысленно. Каждому своё.
В Питере сыром, гранитнобоком,
Острошпильном, ветрено живом
Я брожу ночами по эпохам…
Я один. А вот бы с ним вдвоём!
Опять он меня подцепил! А я возьму и не поддамся. Может, потом как-нибудь допишу. Или перепишу написанное. Всего-то и надо будет просто посмотреть в окно. Да, дворцов не увижу. Но зато в моём спальном районе, как и над всем огромным городом, часто идут особенные питерские дожди. Они ритмично барабанят по подокон-нику, диктуют мне, а я печатаю. Только и всего…
ххх
Взбудораженные горожане на Троицкий мост плотно, по троллейбусному варианту набились. Вдоль набережных — и того хлеще. На пляже Петропавловской крепости яблоку негде упасть. Чуть ли не у каждого из нетерпеливых зрителей фотоаппарат. А что, кстати, все зрить-то собираются, чего ждут? Так не секрет: крейсер революции ждут — «Аврору». Её, откровенно говоря, в городе с революцией ныне мало кто увязывает. Просто крейсер. Просто гордый боевой корабль великого города. Просто один из символов его. Из брендов, как ныне принято говорить. Электромагнит для туристов.
«Аврору» поведут в док. На капитальный ремонт. И неравнодушные хотят это видеть. Да уже одно то, что невские мосты будут разведены днём, — тоже не самое рядовое событие.
…Я далеко не так лёгок на подъём, как во времена лейтенантской юности, но… Не смог пропустить столь колоритное действо, даже пребывая в пенсионной зрелости. Приехал к Троицкому мосту пораньше, чтобы занять хорошую позицию. Фотоаппарат у меня с пятидесятикратным оптическим зумом. Всё должно получиться. Два часа томительного ожидания, и я вижу, как заволновался народ на мосту и набережных, как величаво пошёл вверх чёрным прямоугольником пролёт Троицкого. Вон уже и мачты корабля видны. А вот и САМ.
Грозен, несмотря на более чем почтенный столетний возраст. Идёт на буксире, сопровождаемый десятками катеров, яхт, прогулочных теплоходов, катеров речной полиции, моторными лодками. Взмахивает медленно и степенно Благовещенский мост пролётами-крыльями, и они застывают в высшей точке взмаха. Какое феерическое зрелище!
Люд городской, во множестве великом пребывающий, приветствует корабль. Кто «ура!» кричит, кто флажками-триколорами машет, кто — красными питерскими, с перекрещенными якорями. Питер — град морской. Здесь любят флот вообще и любят «Аврору» в частности. Вот какая-то экзальтированная дама со слезами на глазах и в голосе, взывает, как к живому существу:
— Возвращайся, «Аврора»!
Кто-то от переизбытка чувств тянет дурным голосом: «А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!!» Даже не скажешь, что на одной ноте. Что-то явно вне нотного стана человек исполняет.
Я быстро фотографирую всё подряд. Людей, мосты, Неву, живописно усеянную белыми скорлупками всевозможных плавсредств, уважительно провожающих крейсер к месту ремонта. И впрямь скорлупки на фоне высоких серых бортов легендарного крейсера. Дожидаюсь, когда трубы боевого корабля окажутся точно в створе разведённых пролётов Благовещенского моста и делаю несколько снимков подряд.
Должны, по моему разумению, неплохо получиться. Во всяком случае, композиционно. А то ведь, как ни крути, почти против солнышка приходится фотографировать.
Эмоциональный подъём запредельный. И местное телевидение тут же работает, вздыбившись стрелами специальных кранов с замершими на решётчатых площадочках операторами. Вот уж у кого идеальный круговой обзор. Другое дело, что зябко там, на верхотуре.
Я приехал домой и тут же начал через компьютер просматривать, что у меня получилось. А ведь неплохо, ей-богу! Там, где в мостовом створе, вообще шикарно вышло. Как раз по телевизору идёт репортаж про «Аврору». Уже не прямой, естественно. Потому что приехал я вечером, догуляв вместе с городом стихийный праздник.
И тут, слышу, диктор говорит:
— …этих молодых людей уже задерживали раньше, когда те поднимались на крышу и шпиль Кунсткамеры. А теперь они забрались в переднюю трубу крейсера. Причём один из возмутителей спокойствия был одет в белый заячий костюм…
Я стал просматривать снимки в режиме увеличения. И точно! Вот они, уши, из трубы торчат. Вернее, две головы. Одна чёрная, а другая белая, с длинными заячьими ушами. Если знать, то рассмотришь. А если не знать? Но кто-то ведь рассмотрел, да ещё и вживую!
Признаться, не помню, наказали авантюристов или нет. Но помню, что сразу стал им завидовать из всех сил. Что бы там с ними ни сделали (не расстреляли же!), а они видели Питер из трубы движущегося великого крейсера. Они видели всё так, как НИ-КТО в мире никогда не видел и не увидит, пожалуй. Они, если хотите, прокатились на всемирно известном бренде. И вот этого у них уже не отнять. То есть, получается, как бы одобряю, что ли? Да бог его знает, если честно. Но… Какое, чёрт побери, нетривиальное, какое великолепное приключение!
Ну почему, почему не мои уши торчали из «Авроровой» трубы?!
А вернули «Аврору» на место через два года. Без меня! Был в отъезде… В отпуске! Время которого вольные пенсионеры определяют себе сами. Не угадал. Со временем-то. Какая досада!
С другой стороны, когда приехал домой и посетовал, что не застал это грандиозное событие, сын успокоил, рассказав подробности. Крейсер революции провели к месту стоянки глубокой ночью, без помпы. И поснимать, видимо, не слишком бы получилось. Белые ночи были уже не совсем белыми. А слепящий свет многочисленных прожекторов и вовсе заставил бы и не мечтать о фотографировании, если ты не профессиональный фотограф с профессиональной аппаратурой и огромным практическим опытом.
А знаете что? Всё равно: какая досада!