Жила-была в Московской стороне одна молодая барынька. Поместье её размеру было малого, но леса к нему прилегали густые, богатые. Родители нашей барыньки преставились, когда с плачем хоронила Москва царицу-матерь Анастасию Романовну. В погожий летний день строили они у себя на дворе какую-то ланжерею с мусковитовыми оконцами, где чаяла старшая барыня зимой всякую зелень садить, под крышею, да в тепле. И вот, вышло дело, что полезли мужики-то, что крышу ладили, на самую верхотуру, а она возьми и хрястнись оземь, аккурат в то место, где барин со своей супругою стояли, головы задрамши.
Прибежала Елена, дочерь их малолетняя, на грохот, мужики уж доски малость разгребли. Бросилась она к отцу-матери, да только и успела барыня обласкать дочерь глазом, да молвить:
- Дом и чайную береги. С богом, - и отправилась, сердешная, в мир иной.
С тех пор - а тому уж десять лет минуло - могла двадцатилетняя барынька сама дела править, да так, что любо-дорого. С самого малолетства дядька её Прохор при ней состоял. Другой родни у тех барей не было, царь Иван в скорби о своей царице духом пал и всякое разное творил, так и жила себе барынька Елена своим да Прохоровым умом. И ещё грамоты, грамоты умом!
Барин-то с барыней только перед самым дочкиным рождением в поместье утихомирились. А так много всего в свете повидали, всякие диковины любили, хоть вот ланжерею, их со света сжившую. С тех же пор, как дитя малое, да единственное народилось, только и осталось им, что письма слать, да получать, по разным своим знакомцам со всех концов света. Так и Елена была обучена. Отвозил Прохор малый короб к речным купцам, с наказом, кому на той стороне отдать, да какой подарок прикладывал. Нет-нет, а доходили письма, тем же манером, туда и обратно. Вот и выросла барынька сметливой, да умом светлой.
А про чайную, что матерь её в наказе прощальном оставила, дело такое. Привезла как-то барыня, незнамо откуда, чашу малую, да подставку к ней. А из чего оно было сделано - неведомо. Никому не давала барыня ту чашу трогать. А только лишь, когда надо было ей о чем важном подумать, просила барыня ей воды согреть, да в залу с книгами принесть. А уж там сыпала сушёную траву какую-то в чашу эту, да кипятком заливала. Пила она этот взвар, чашу рассматривала. Может и ещё чего делала, а только опосля эдакого пития любое дело у ней будто само ладилось.
Взвар этот барыня чаем кликала. Видать, потому, что любые чаяния от него сбывались. И лишь только подросла чуток Елена, стала матерь её с собой брать, взвар пить, да чашу разглядывать. Челядь же барей любила, ко всяким диковинам была привычна, и никакого злословия не чинила.
И вот как-то раз случилось такое дело, что отправилась барынька Елена вместе с верным Прохором в Москву, по каким-своим делам, а уж домой они не вернулись боле. Что с поместьем сталось? То неведомо. А вот про Елену расскажу кое-что, что птичка на самых кончиках крыльев принесла.
- О, донна!
Сначала Елена почувствовала, как что-то мокрое и теплое смешно щекочет её по носу. Она тихо хихикнула, а открыв глаза, тут же ахнула: перед глазами маячил свиной пятачок, в земле перепачканый. Елена рывком села и только тогда заметила квохчущую вокруг неё опрятную матрону и господина ей под стать.
- Добрый день, донна, сер...где я? - слова на неродном языке почему-то легко дались Елене. Родители обучали её фрязинскому наречию, но говорить на нём деве не доводилось, только писать.
- В Альбе, донна, - пара ловко подняла Елену под руки и, не переставая квохтать, отвела в небольшую, но ладную усадебку.
- И вот, уж вторую весну у нас такое горе, - донна Бьянка утерла слезы и продолжила, - не знаем, как лечить нашу доченьку от хвори! Одна она у нас осталась, самая младшенькая! Прочих забрал Господь!
Они потчевали Елену свежим хлебом с вкуснющим маслом, которое делалось из каких-то местных диковинных грибов, а собирать их помогали свиньи! Оказалось, что эти самые грибы очень ценились при дворе местного герцога, поэтому почти круглый год муж с женой добывали их в только одним им ведомых лесных местах. Вот в одном из таких мест и оказалась Елена.
Добросердечным мужу с женой она, ясное дело, сказала, что не помнит, кто она и откуда. Но в голове-то чётко стояло ужасное видение, как на обратном из Москвы пути набросились на них с Прохором в Малой Роще разбойники, как успел Прохор крикнуть "беги, барынька", прежде чем опустился на его седую голову тяжелый топор. Помнила Елена и как бежала через рощу, не чая избавления, да как ныркнула в какой-то узкий лаз, то ли нору звериную, то ли обвал земляной. А ещё помнила, как летела долго-долго куда-то вниз через землю. А дальше всё. Свиной пятачок во Фрязии. Точнее, подумала Елена, сами-то они свою землю совсем по-другому кличут. Красивым словом Italia. Это ещё Данте Алигьери писал.
- А что же такое за болезнь у вашей дочери? - вежливо спросила дева.
- Да вот как весна, начинают глаза и нос течь, дышать трудно, будто простуда! Мы уж и окна все в доме наглухо запечатываем, чтобы ниоткуда не дуло, и травами пахучими всю спаленку увешиваем... - наперебой рассказывали несчастные родители, - а она чахнет с каждым днём.
- Дозвольте мне одним глазком взглянуть на вашу дочку. Кажется, я где-то видела такую больную и знаю как её лечить, - вдруг сказала Елена, удивляясь, откуда может она так славно понимать и говорить на италийском.
Когда открылась дверь маленькой спаленки, и увидела Елена девочку лет четырнадцати, шмыгающую и чихающую без остановки, подтвердились её мысли:
- allergia - по-гречески пробормотала Елена и решительно вывела родителей вон из душной комнатки, - сколько уже длиться эта болезнь?
- Да, поди, седьмицы три.
- Только по весне бывает?
- Да, - кивали супруги и с надеждой смотрели на Елену.
- Нужно немедля открыть все окна, вынести вон все травы, два раза в день мыть в спаленке, да и во всем доме полы. А весной, как только начнёт она шмыгать носом, умываться почаще чистой водой, особенно промывать нос и горло полоскать. А чтоб кожа лица не сохла, после каждого умывания втирать капельку масла оливы. Есть у вас?
Так и осталась жить Елена в Италии. После того, как почти что выздоровела дочка двух добрых италийцев, да ещё и подсказала семейству необычная гостья как лучше им своим товаром торговать, пользуясь их с Прохором знанием, не могли донна и сер нарадоваться и здоровью своей доченьки, и в несколько раз возросшим прибылям. Не прошло и двух лет, как знала донну Элену вся округа, а там и жених посватался добрый, да работящий, что служил распорядителем закупок всякой снеди на герцогский двор.
В замужестве, да после рождения дочери, Элена уж только мужу советами помогала. Да ещё, знаете ли, рисовала потихоньку колоду малых карт, похожих на те, которыми в tarocchini играли. А когда дорисовала, оказалось, что умеет Элена с этими картами разговаривать. Точнее они с ней.
Случайно это узналось. Сидела как-то наша донна за чаем - по материному завету чашу ту с подставкой дева берегла, оттого были они при ней, когда беда в Малой Роще приключилась. Так вот, обдумывала бывшая барынька, а нынешняя донна купить ли им с мужем ещё одно грибное хозяйство, кусок, стало быть, леса, про который владельцы говорили, будто урожай грибной там дюже богатый. Обдумывала, чай пила, да карты перебирала. И вдруг ррраз - выпали некоторые из рук, рисунком вверх. Наклонилась Элена их подобрать, да так и застыла. Хотите верьте, хотите нет, а только показали ей тарочини, что никак нельзя Элене с мужем эту землю брать.
Муж Элену послушал, отказались они от покупки. А потом известно стало, что пустой там лес, врал всё владелец. Нужно ему было долг великий отдавать, вот и хотел землю тощую подороже продать. Разболтала об этом случае по городу молодая, да глупая горничная, третьего дня в дом Элены и мужа её на пробу в услужение взятая. И хоть после такого отправили её хозяева восвояси, да только потянулись к нашей донне то из того дома, то из этого приглашения, да просьбы принять у себя. И хоть прямо про то не говорилось, но всяк норовил совет по важному, да и не очень делу получить и обязательно просил при этом тарочини показать. Мол любопытно взглянуть какая донна искусная мастерица. Вздыхала Элена, но советовала. Приговаривала конечно, что не стоит за истину принимать, а более за забаву, только людям рты не заткн;шь.
Так дошла молва до герцогского двора. Тут уж и новый поворот судьбы подступил. Явился от герцога посланец, да молвил, что даёт господин за говорящую колоду тарочини надел земли плодородной, да кусок леса грибного, да ещё приличный ларь с лирами. Пыталась втолковать Элена посланцу, что тарочини у неё самые обыкновенные, никакие не говорящие. Даже показала их посланцу. Только отдавать не хотела. Всё ж таки почти год без малого она их рисовала, жалко.
Ушел посланец, поджав губы, а тарочини из рук Элены сызнова будто сами собой выпали. Глянула на них бывшая барынька, за голову схватилась, призвала тут же дочерь свою десятилетнюю. Пошепталась с ней, обняла крепко, передала ларь, в котором лежала малая чаша с подставкой, да колода карт. Вызвала слуг, кивнула дочери у ворот в последний раз, да услала её в дальний край, к мужниной тётке. Хотела к супругу в герцогский замок, где тот службу нёс, потихоньку пробраться, чтобы сберечь его и себя от неминучей беды, да не успела. Оборвалась их с мужем одна на двоих жизнь тем же часом.
- Ну что? - серь;зного вида темноволосая госпожа, в платье, какие носили лет пятьсот назад зажиточные итальянские горожанки, ловко сидела верхом на толстом суку старого, под стать платью, дерева. Рядом, явно любуясь ей, расположился степенного вида господин, в парадном одеянии, кое полагалось при дворе неких итальянских герцогов, давно смытых Летой. Госпожа рассматривала в старинную подзорную трубу интеллигентного вида женщину, которая пила свой утренний кофе на веранде опрятного дачного дома, задумчиво вглядываясь в кельтский крест - старинный расклад таро. Её губы двигались. "Вот в чём дело, а вот к нему ключик. Вот что на сердце, а вот что под сердцем", - приглядевшись, разобрала госпожа и кивнула.
- Почему ты не хочешь отдавать ей колоду, - с любопытством спросил нарядный господин.
Дама прищурилась, опустила трубу и посмотрела на мужа долгим взглядом.
- Я вдруг подумала, - медленно проговорила она, - что этой колоде не место в её руках.
- А чаша? - покачал он головой, - про чашу ты не сомневалась! Какая была чудесная комбинация с Парижем и Америкой!
Госпожа снова вздохнула.
- Чаша - это совсем другое, - она улыбнулась, а муж залюбовался её улыбкой, - ведь это даже не та самая чаша! Тоже очень сильная, но свежая. Без тяжести пережитого.
Она встрепенулась, схватила мужа обеими руками за голову и прошептала ему в самое ухо:
- А тарочини те самые. Настоящие. Мы много повидали. Разве нам не пора на покой? Посмотри. Чашу мы ей обеспечили. Таро и так нашли ещё её прапрабабушку. У неё самой много колод. А будет ещё больше. Пусть они приходят к ней своим пут;м. Пусть живут новую жизнь.
Её муж, не задумываясь, кивнул. Он всегда соглашался с ней. Как когда-то давно соглашался во всём со своей разумной юной женой главный распорядитель закупок герцогского двора.
В этот момент ярко вспыхнуло солнце. А когда его лучи немного рассеялись, то можно было увидеть, что у старого дерева, на самом краю узкой ямы - то ли норы какого-то зверя, то ли земляного обвала - задержались на миг две карты. Темноволосая Жрица и нарядный Иерофант. Давным-давно нарисованные одной московской барынькой - или итальянской донной? - сейчас они будто бы смотрели друг на друга, а будто и в одну сторону. Карты ещё раз блеснули яркими красками на солнце и тут же сверзлись куда-то вниз. А интеллигентного вида дама подняла глаза от кельтского креста, долго смотрела вдаль, словно могла видеть, что делается в лесу по соседству, и вдруг задорно улыбнулась.