Будучи маленькой, да и позже, лет в 15, я очень любила бывать в комнате своей тети — Тамары. Комната её была маленькой, но очень уютной — стояло красивое кресло, зеркальный трельяж и очень красивая японская ширма, с инкрустацией перламутром. Однако на той ширме были не только перламутровые цветы и бабочки, но и образы японских женщин в кимоно, с изящными прическами и тонкими чертами лица. Это был сказочный мир, населенный незнакомыми мне доселе сказочными персонажами: драконы, птицы, цветы и загадочные дома на вершинах как-будто заснеженных гор -— мир волшебства…
Японские женщины, на лаковой поверхности четырехстворчатой ширмы, были одеты в чудесные длинные одежды; позже я узнала, что это кимоно или косодэ — традиционная японо-китайская одежда. В моем детском воображении эти фигурки жили собственной жизнью на фоне необычного пейзажа. Загадочные женщины, перламутровые птицы и бабочки, ветки узловатых деревьев бередили мою детскую фантазию… Как видно, японизм добрался и до России, хотя в Европе уже в конце 19 века все увлекались этим направлением в искусстве. Особенно им увлекались французы, восторгаясь японскими гравюрами с их женскими фигурами, напоминавшими цветы, — для них и сами эти женщины были частью японского пейзажа.…
Вот и меня тогда, в моем советском детстве, покорила та самая японская ширма, стоящая в комнате моей тети..Но тогда я была еще маленькой, не старше лет восьми, а вот если бы на заре своей юности я прочитала романтическую историю японской куртизанки Нидзё, то и она, эта история, подействовала бы на меня ничуть не меньше, чем «Обрыв» Гончарова. Ведь в обоих литературных произведениях -— как в «Непрошеной повести» Нидзё, так и в романе Гончарова «Обрыв» речь идет о любви, любви несчастной — каждая из героинь познала собственный «обрыв» — у одной был «обрыв», с которого она чуть не упала в бездну, а у другой — «обрыв», который её спас, приведя к Храму на горе.
Героиня «Непрошеной повести» была куртизанкой; куртизанками тогда были женщины из хороших семей, — им давалось прекрасное образование: они сочиняли стихи, обладали искусством вести беседу, развлекая гостей, прекрасно танцевали и играли на разных инструментах. Но век их был короток, ведь куртизанку всегда можно было заменить на другую, — более молодую и более привлекательную.. «Непрошеная повесть» была написана в средние века, но эта повесть очень современна. Как и было это положено в те времена -— в 15 лет Нидзё стала придворной дамой и фавориткой «прежнего императора» Го-Фукакусы. Нам кажется, что то время настолько далеко от нас, что не может быть ничего общего между историей японки, жившей в 13 столетии и какой-нибудь современной женщиной. Рассказ убедил меня как раз совсем в обратном — это история любви, которую ищет любая женщина — живет ли она в Японии 13 века или на просторах современного мира.. Сам Государь, в пору детства Нидзё, занимался её образованием сам…Эта повесть, написанная женщиной японского средневековья очень легко читается; кроме того её рассказ очень поэтичен: каждое свое внутреннее переживание она облекает в метафору -— то грустную, то веселую, а то и возвышенную…Её язык передает не только настроение самой героини, то есть её собственное, но и позволяет увидеть пейзажи -— будь то горные вершины, покрытые снегом или Храм, к которому устремлена её душа — все становится осязаемым, — порой можно почувствовать запах цветущего миндаля или вишни…
Что заставило её вступить на Путь, ведущий к Храму? Она жаждет искупления своих грехов; её душа устремлена к покою — покою вечному, где она сможет навсегда слиться с тем, что именуется вселенской гармонией…Но до того, как она вступит на этот Путь искупления, ей предстоит прожить свой век в качестве любимой куртизанки Государя. В рассказа Нидзё все пронизано поэзией — будь то прощание с возлюбленным, происходящее всегда при свете побледневшей луны, будь то раннее пение птиц, возвещающее их близкую разлуку. А роса раннего утра, для Нидзё, не что иное как символ недолговечности самой жизни. И как грустен образ несчастной женщины, отвергнутой Государем; отныне она не перестает «орошать свои рукава потоками слез». Вот эти рукава как ничто другое передают внутренний настрой души героини…В начале своей повести она счастлива; ведь Государь выбрал именно её в свои фаворитки, а в конце той же повести, она уже буддийская монахиня, совсем одинокая, в изношенной черной рясе. Ей всего сорок один год, а она уже отрекается от жизни, ища успокоения души в затворничестве и молитвах..
Жизнь Нидзё складывалась непросто; она не была счастлива, ибо совсем другого ожидала она и от жизни, и от Государя.. Что мог дать своей фаворитке Государь кроме своей недолговечной любви.? На то она и фаворитка, хотя и признанная фаворитка. Мать свою она потеряла, когда ей было не было и четырех лет. Она даже не помнила её образа; именно тогда сам Государь взял её и её отца к себе во дворец. Она была малолетней и Государь ждал, пока она не вырастет, чтобы сделать её своей возлюбленной; жена у него уже была. Однако юная Нидзё была слишком молода и если и была к кому привязана, так это к своему отцу; она любила лишь его и мечтала о том, чтобы как можно дольше оставаться вместе с ним…Отец, зная, какая будет судьба дочери, всегда внушал ей, что женщина должна быть уступчивой, мягкой, послушно повиноваться всему, что бы ей ни приказали!». В свои пятнадцать лет, она ещё не была готова к любви; поэтому при признании ей в любви самого Государя, она не переставала плакать; даже рукава его одежды были пропитаны её слезами. Государь и не настаивал, он понимал, что ей пятнадцать лет и что она пока мала и неопытна; при этом он отправил ей свои стихи как признание в любви…:
Мне, право, ты стала близка.
Пускай в изголовье
Рукава твои не лежали
Не забыть мне их аромата
А потом она была счастлива с ним долгие годы, надеясь на то, что будущий ребенок сможет скрепить их союз.. Однако она потеряла и ребенка: он умер. Государь очень скорбел и убеждал её в том, что их связь никогда не прервется, что сердце его — даже если они и не будут проводить все ночи вместе — будет принадлежать ей одной, безраздельно… Она всегда хотела верить в то, что счастье будет длиться вечно; как оказалось, ничто не вечно; даже она сама ему изменяла, да и у него были другие женщины; такова была жизнь при дворе. И несмотря на то, что после смерти ребенка Государь убеждал её в своей любви, она не поверила ему, а была уверена в том, что он охладел к ней…Думая так, она сама решила покинуть дворец; они не виделись два года, но он вскоре призвал её к себе, вновь заверяя, что любит её. Она же не верила, и вновь и вновь слезы «увлажняли рукава» — ей казалось, что и месяц плакал вместе с ней. Однажды, решив покинуть дворец, она отправилась в долгое странствие, думая, что это поможет ей избавиться от душевных страданий и исцелит её.
Она вспоминала, как сам Государь взял её к себе, и её имя внесли в список придворных женщин; эти воспоминания теребили ей душу; она понимала, что Государь многое сделал для неё, как если бы он сам был её отцом. И вот его особая благосклонность к ней, как ей казалось, исчезла. Отныне она решила встать на путь Будды и искать просветления.... Мир, от которого она бежала, был полон скорби — она тосковала по дворцу, с которым сроднилась да и не могла забыть любви Государя... Отныне она лишь проливала слезы, размышляя о смерти и о бренности человеческой жизни; человек приходит в мир одиноким и уходит из него тоже одиноким — думала она, да и в жизни все циклично — за каждой встречей следует расставание, а за каждым рождением следует смерть.
Шествуя от одного храма к другому в поисках искупления и прощения, она любовалась видами природы; порой эта природа пронзала её леденящим холодом, а порой -— в моменты цветения, эта же природа опьяняла её своим благоуханием…Наблюдая за тем, как быстро опадают яркие осенние листья от первого дуновения ветра, она начинала размышлять о недолговечности и осенней золотой красы…Она вспоминала о Государе и о том, как в последний раз она явилась к нему монахиней, в черной рясе; он узнал её и опять клялся в любви, сказав, что его сердце не забыло её и что так будет до конца его дней…И опять безжалостный рассвет напомнил им обоим о краткости мига счастья. Остался в памяти лишь аромат дорогих курений, которыми была пропитана его одежда…Она унесла этот аромат с собой; и снова, пустившись в Путь, она направилась к тому Храму, надеясь познать благодаря собственным молитвам великую тайну человеческого существования…
Они встретились с Государем незадолго до его кончины; и опять он рассказал ей, как после смерти её матери и отца, он решил, что обязан заботиться о ней; он признавался ей в любви, которая по его словам никогда не покидала его; позже, узнав о его кончине, она отправилась туда, где он должен был быть предан огню. Не успев приблизиться к тому самому месту, она увидела лишь дымок, поднимавшийся на месте погребального костра; для неё все было кончено, она осталась одна на всем белом свете. И чтобы отдать должное тому, кого она любила больше всех в жизни, она пришла на то место, где обратилось в дым тело её отца. Кого же она любила больше всего на свете? Не отца ли, которого она, сама того не понимая, искала в Государе?… И чтобы не канули в Лету её мысли, она и написала «Непрошеную повесть».
Отрывок из опуса «Запоздалые признания в любви»
©Элеонора Анощенко, Брюссель, январь, 2019 год