Перфильев открывает письмо. Бумага пахнет солнцем и морем. «Как этот запах мог сохраниться? В сырых трюмах, холодных вагонах, долгих стоянках на станциях и полустанках?» - думает Перфильев.
- Здравствуйте, Отец! – написано в письме по-английски.
Перфильев на секунду замирает, но чтобы не навредить своему сердцу, пытается успокоиться и читать дальше, убеждая себя в том, что это какая-то ошибка.
- Меня зовут Рикардо Моралес и мне 20 лет. Я работаю на рыболовном судне. Недавно я узнал, что Вы мой настоящий отец. Мама перед смертью мне все рассказала. Оказалось, что там, где Вы живете всегда зима.
- Неправда… - бормочет Перфильев – здесь хорошо… бывает…
- И что Вы сидите в тюрьме.
- Ну да… То есть нет. Уже не сижу. Уже давно не сижу.
- Мне все надоело. Я очень бедный, несмотря на то, что я работаю очень много. Мама рассказывала, что в стране, где Вы сидите, все по другому, и простые рыбаки живут не хуже, чем хозяева кораблей. Все это сделал для людей Ленин. Мама говорит, что за это его распяли как Христа.
- Это верно, сынок, не поспоришь…
- Я хотел бы приехать к Вам. Черт с ней с зимой. Мне даже нравится зима, я однажды ездил в Чикаго. К тому же у меня светлая кожа, и я иногда сильно обгораю на солнце.
- Светлая кожа, подумать только… - бормочет Перфильев и протирает внезапную слезу пальцем.
- Напишите мне, как Вы живете и могу ли я к Вам приехать, когда Вы выйдете из тюрьмы.
- Конечно, можешь, сынок. Вот только волосы мои отрастут… То есть можно уже сейчас. У меня есть дом за городом. Здесь чистый воздух и хорошие люди. И Москва совсем недалеко. Она очень красивая, наша столица. И еще, ты очень напрасно думаешь, что у нас всегда зима. Если бы ты читал русскую литературу, а я уверен, что она очень тебе понравится, ты бы знал – какая чудная у нас природа, и как она прекрасна в разные времена года. Особенно хорошо лето. Июнь, Пушкинские дни… Я каждый год перечитываю «Медного всадника» и «Маленькие трагедии» на день рождения поэта, и каждый год словно заново рождаюсь. А в сентябре, сынок у нас наступает осень и рощи величественно шелестят золотом под невероятно высоким родным небом. В сентябре я перечитываю Толстого, особенно на день его рождения…
Наверху кто-то стучит и топает. Перфильев смотрит на потолок и хмурится:
- Ну вот, опять сбил меня с мысли… Но ведь какова степень неведения Запада? Если Россия, то значит бесконечная зима и все сидят в тюрьме…
Перфильев хмыкает, встает из за стола, беспокойно ходит по комнате, скрипя половицами. Наконец он останавливается около окна и замирает. За окном серый будний день в ожидании дождя, на улице – ни души. Он пытается что-то вспомнить и никак не может. Какие-то отрывки фраз, лица людей выплывают, словно бесполезные обломки после кораблекрушения.
***
Январь. Перфильев просыпается в поту. И не от кошмарных снов, как обычно, а от того, что дома хорошо натоплено. Печник знает свое дело. В нижней части окна, в морозных узорах рождается золотистое утро. День обещает быть чудным и сквозь белые пушистые ветви будут видны голубые небеса. Хорошо гулять по зимнему парку в такой солнечный день, Видеть снегиря, розовощеких детей, сугробы и санки. Перфильев улыбается и минуты две не думает ни о чем. Потом переводит взгляд от окна на тумбочку у изголовья. Он видит суровый стакан воды и таблетки на тумбочке и сразу скисает. Подходит белая медсестра в хрустящем халате.
- Доброе утро, Владимир Ильич, нужно принять таблетки.
Перфильев смотрит на нее с тоской. Она стоит как вкопанная с каменной гримасой на лице. Перфильев берет ее за ноги и откусывает ей голову и плечи. Халат хрустит, крошится на бороду и на постель. Вредно, но чертовски вкусно.
***
Солдаты дерутся и кричат, бродят под окнами как бездомные собаки. Перфильев старается не выходить на улицу, не потому что боится, а потому что не знает куда идти. Он смотрит из окна своей холодной квартиры, чуть приоткрыв штору. «В этом году у меня первый раз в жизни не было елки» - говорит про себя Перфильев, - «но подарок мне все-таки подарили». Иногда он разглядывает свой маузер внимательно, словно живого человека, и не знает, чего от него ожидать.
Февральский ветер шумит в печных трубах по ночам, мешает Перфильеву спать – ему кажется, что лезут воры.
У Перфильева уже неделю нет табака, хлеба и женщины. Женщину в список необходимого он добавил совсем недавно и поэтому не знает толком какая она. Однако же, все теперь серьезно и по-взрослому, и от этого у него захватывает дух. Он не зажигает огня вечером, и в комнате блуждают загадочные тени.
Перфильев забывается коротким сном, спрятав бритую голову в своей серой шинели.
Женщина с волнами рыжих волос подкрадывается к нему и тихо смеется. Голое тело ее слегка светится в темноте. «Как же она не мерзнет?» - думает Перфильев и, она залезает к нему в шинель. От ее бархатистой кожи нежно пахнет веселым и теплым домом. Время возвращается назад.
«Чья-то жена…» - думает Перфильев, прижимая ее к себе почти детскими, но уже грубыми руками.
***
Северное солнышко виду не подает, что скоро весна и свобода. Но Перфильев ждет перемен к лучшему и на работу ходит в приподнятом настроении. Март - это всегда надежда, правда?
Теперь, основательно подорвав здоровье, он сидит в конторе. Память уже не та, в голове остались какие-то отрывки и лучше всего у него получается монотонная механическая работа. Он чертит чертежи и наносит условные знаки - черточки, кружочки, червячки. Еще он любит и умеет считать.
Четыре года до войны, и потом еще семь, он добывал в шахте золото. Здоровья осталось лет на пять, считает Перфильев, хотя питание теперь хорошее, еще плюс два. Может на большой земле еще подлечат отбитое нутро, еще пяток лет сверху накидывай.
«Если не будут больше бить, лет пятнадцать протяну!» - усмехается Перфильев и наносит на чертеж пятнадцать черточек.
Перфильеву нравится считать, и он, подумав, начинает новый расчет:
«Если взять крупно, то за одиннадцать лет полтонны золота точно накопал, кхе-кхе»
Перфильев оглядывается по сторонам – не услышал ли кто-нибудь и продолжает считать украдкой: - «Если брать по доллару за грамм это полмиллиона. Можно купить сто восемьдесят автомашин «Крайслер» представительского класса».
Перфильев медленно и аккуратно наносит на разрез тушью сто восемьдесят совершенно одинаковых червячков.
«Или триста лет отучиться в Корнеллском университете» - Он смотрит в окно на раскинувшееся на много миль вокруг отсутствие всего, затем снова склоняется над чертежом и аккуратно выводит три сотни кружочков.
Эти триста лет американского платного образования так утомляют его, что, когда он заканчивает, у него слегка трясутся руки и голова. Перфильев слышит голос, похожий на свой собственный:
- Родина в руинах, а ты… Тьфу.
Перфильев привык разговаривать с самим собой. Поначалу он спохватывался, когда начинал говорить вслух, но никто из его коллег не обращал на это внимания, и он совершенно успокоился и теперь тихонько бубнил в свое удовольствие. Разговоры становились долгими, и, наконец, удалось безболезненно отделить собеседника от самого себя, справить ему офицерскую шинель, маузер в кобуре и скрипучие сапоги.
- А это ты! Где пропадал, рубил краснопузых? – приветствует его Перфильев.
- Довольно удивительно, как это тебя не расстреляли за твои чертежи – отвечает офицер.
- Что не так?
- Ну посмотри, у тебя линия штриховки завалена.
- Знаешь, ты помахал бы кайлом в шахте с мое…
- А тут смотри, у тебя шрифт поплыл.
- Да, ладно, это мелочи. Я вот сейчас доложу майору что ты тут в офицерском шмотье гуляешь…
- И что будет? Сошлют еще дальше?
- Да просто дадут сапогом по морде, да и все – вдруг громко говорит Перфильев и начинает отвратительно хихикать.
Сосед-чертежник вздрагивает и начинает тихо ругаться.
- Жалко я тебя тогда в феврале не шлепнул, предателя – говорит офицер, - приспособленец, шкура, вот снова в контору влез, сидишь в тепле, сытый.
- Ничего подобного, никакого предательства не было! – говорит Перфильев решительно, - перековка была…
- И в кого же тебя перековали? Кто ты такой теперь? – пренебрежительно бросает офицер.
- Сталин! – торжественно провозглашает Перфильев, немного подумав, и сосед-чертежник вдруг визгливо откликается:
- Заткнись, сука!
Офицер качает головой и исчезает. Вместо него в комнате появляется немолодая уже женщина без юбки и в расстегнутой гимнастерке. Она ловко хватает соседа-чертежника за шиворот и, зажав его голову между жирных ляжек, начинает лупить ремнем по заднице.
Перфильев прижимается к кульману и тихо смеется. За окошком играет северное солнышко, скоро набухнут почки и побегут по тундре весенние ручейки.
***
Серое небо. Придавленный х##м апрель. Очередь у магазина. Люди в темных плащах и пальто, многие в шляпах. Тишина. Из переулка выбегает Перфильев, подскакивает на одной ноге, пытаясь завязать шнурок и не упасть, пристраивается в конец очереди.
Следом за Перфильевым, гулко топая по брусчатке, выбегают три нквдэшника с пистолетами. Хватают Перфильева за руки и заводят их с хрустом за спину.
- Спокойно, товарищи, это пид###с – успокаивает зашевелившуюся было очередь старший нквдэшник.
Очередь облегченно вздыхает и успокаивается. Через тучи проглядывает солнце.
***
Перфильев тяжело болел. За окном играла музыка, сограждане печатали по брусчатке тяжелый шаг, а он лежал в горячке на мокрых простынях и подпевал: «Мы кузнецы…». Ему нужно было сдавать статью в журнал, но он все никак не мог ее закончить, а тут еще эта странная лихорадка. Временами он проваливался в тяжелый сон-наваждение.
В раскаленной кузнице его встретил огромный кузнец в красных галифе.
- Что, товарищ, куете? – обратился к нему Перфильев, глядя как тот заносит свой молот высоко-высоко и с оглушительным грохотом опускает на наковальню.
Кузнец не отвечал. Тогда Перфильев подобрался поближе и сам взглянул на наковальню.
- Господи, там же Мяльцев! – вскричал Перфильев, прижимая руки к груди как старорежимная барышня – за что его так?
Поручик Мяльцев тем временем молодцевато соскочил с наковальни и, потирая бока, улыбнулся Перфильеву:
- Теперь я в порядке! А когда же вы, любезный? – сказал он бодрым голосом, тряся руку Перфильева своей горячей красной клешней, которая росла-росла и скоро Перфильев вошел в нее целиком. Он стал совсем маленьким и Кузнец, ухватив его за воротник, вытащил Перфильева из клешни и положил на наковальню.
- Давно пора на перековку – сурово, но справедливо заметил кузнец.
- Перфильев сжался на наковальне и подумал, что неплохо было бы стать еще меньше и более плоским, чтобы не пострадать от молота.
Кузнец тем временем поднимал свой молот выше и выше.
«Может ведь и не попасть» - обнадежил себя Перфильев и напряжение в членах стало медленно проходить.
«Ну! Так высоко поднял - точно не попадет!» - усмехнулся Перфильев, поглядывая на молот краем глаза и ковыряя ногтем щербинки в металле.
- Сто двадцать, сто сорок… – отсчитывал кузнец.
Молот исчезал наверху в облаках пара.
«Ну вот все и кончилось, он просто улетел…» - подумал Перфильев с облегчением.
- Двести! – вдруг неожиданно громко просвистел кузнец и сверху полетел на Перфильева столб белого испепеляющего света, в миг разломившего ему голову и хрусткие плечи.
- Черт тебя дери… - прошептал он, просыпаясь.
Сунув плоские ступни в холодные петли тапочек, Перфильев медленно прошаркал к открытому окну.
- Весна! – прохрипел Перфильев, глядя на тощие ветлы и сизые тучи, - самое время начать новую жизнь…
Внизу по мостовой, оврагам и канавам текла веселая первомайская толпа.
***
Ледяная глыба наверху выработки зашевелилась и медленно поползла вниз.
-Ты, это, Петрович… - только и успел сказать Перфильев, до того, как она выпала и придавила Петровича.
Петрович лежал в темноте под глыбой. Правой стороны лица у него как будто не было, и из темноты сверкал один только левый глаз.
- Ты тоже, сдохнешь! – прохрипел Петрович.
- Да, брось ты, еще поправишься – ответил Перфильев.
Рядом с Петровичем и глыбой лежал блестящий кусок породы размером с ладонь. Перфильев протер его рукавом и улыбнулся. Это был золотой самородок килограмма на три.
Он положил его в карман и пошел на выход. Белый свет резал глаза. Стоял июнь, белые ночи как в Питере. Перфильев глубоко вздохнул и сразу закашлялся. Незамеченным он прошел к грузовику, сел за баранку и завел двигатель.
Ничего не подозревавший охранник выпустил его за ворота. Однако около Ягодного, он понял, что о его побеге уже известно. На обочине стояла легковая машина, и когда он приблизился к ней на пятьдесят-сорок метров, двое в форме открыли огонь по грузовику. Перфильев пригнулся и поехал прямо на них. От удара машину выбросило в кювет в широкую бульдозерную траншею и нквдшники разлетелись в разные стороны. Перфильев выскочил из кабины. Один полз по дороге и наводил пистолет на Перфильева, второй неподвижно лежал в канаве. Перфильев забрал у раненного пистолет, снял с него фуражку и выстрелил ему в голову.
Перфильев минуту постоял глядя, как рубиновая кровь ползет по дорожной пыли, потом наклонился и достал документы из кармана гимнастерки убитого.
Перфильев, не торопясь переоделся в его форму. Теперь нужно добраться до Магадана, сговориться с кем-нибудь из местных рыбаков и на баркасе уплыть в Америку, она недалеко.
Пыль на дороге улеглась и стали видны бесконечные просторы вокруг. Солнце медленно ползло по горизонту и тусклым рыжим цветом окрашивало холмы и овраги.
Перфильев снова сел за руль, но завести грузовик никак не удавалось.
Поковырявшись пару минут под капотом, он махнул рукой и уселся на подножке.
- Что же я застряну тут, посреди тундры? – спросил он вслух.
Он лениво подумал о том, как его расстреляют. До этого, конечно, будут пытать.
- Э-э-э, паря, чего натворил! – усмехнулся не известно откуда появившийся эвен.
- Это не я, ответил Перфильев. Я майор НКВД Блантер, преследую опасного преступника, а вы кто такой?
- Я, старый Экунмат,
- Хорошо, проходите, товарищ.
- Хочешь все верну назад? – эвен заглянул в глаза Перфильеву.
- Так не бывает, жизнь – не фильма... – усмехнулся Перфильев.
- Это плохой сон, шибко плохой сон.
- Ну, допустим, и что же делать?
- Отдай золото, которое ты забрал у наших предков, и все будет как прежде.
- Перфильев недоверчиво протянул ему самородок.
- Ну вот. А теперь спи – сказал шаман и опустил Перфильеву веки своими грязными пальцами.
***
В кабинете полумрак, светло только над столом с картами, где горит лампа. На часах три часа ночи, и где-то на востоке уже бледнеет горизонт. Коротка июльская ночь. Огонь в трубке у Перфильева погас, но он все еще сосет оставшийся кислый дух табака. Лица, присутствующих бледны, словно сказочный упырь выпил из них всю кровь. Такая вот игра света и тени.
Перфильев задумчив. Он думает, что на всем свете остался только он один, а его генералы и далекий коварный враг – только лишь игра его воображения. Тем не менее никак нельзя расслабиться и дать им окрепнуть.
«Я слишком долго молчу» - думает Перфильев, -«они уже замышляют недоброе…»
Он перестает шагать по комнате и останавливается около стола.
- Значит, вы предлагаете ударить вот здесь? – спрашивает он самого мордатого генерала, с остекленевшими глазами.
Глаза поворачиваются в сторону Перфильева медленно со скрипом.
- Я думаю, что вы ошибаетесь. – говорит Перфильев, хитро прищуриваясь – мы нанесем удар вот здесь и вот здесь.
- Но здесь же непроходимые болота!
- Вот и враг думает так же.
- Да хер ли тут думать, тут и вправду непроходимые болота, товарищ Перфильев!
- Нет таких непроходимых болот, которые бы не могли пройти такие мудаки, как вы! – отрезает Перфильев и добавляет миролюбиво – вы что боитесь ноги промочить?
- Да мне вообще похер, куда пошлете туда и пойду. Вы меня извините, я человек простой, из крестьян.
- Вот-вот, это вы правильно заметили. Мы доверили вам серьезное дело защиты нашей родины, я, думаю, вы не подведете.
- Не подведу. Вы мне дайте только солдат побольше, чтобы копейки не считать…
- Будут. Нам доложили, что бабы уже нарожали.
- Ну тогда повоюем.
- Воюйте. Все свободны, товарищи.
Он поворачивается спиной к собравшимся и вдруг кто-то сильно бьет его сзади по голове, по субъективному мнению Перфильева, чем-то напоминающим табакерку. Перфильев падает, лампа выключается, и толпа безмолвных генералов начинает его топтать…
- Вставай, сука! – орет вдруг ему в кто-то в ухо.
- Я, всего пять минут, Матвей Митрофанович… вскакивает Перфильев на ноги, мгновенно просыпаясь.
В забое темно и зябко. Капает сверху. Бригадир светит на него тусклым фонарем.
- Пока ты тут спишь, падла, наши войска уже овладели столицей Советской Белоруссии городом Минск!
- Ура! – тихо говорит Перфильев и снова покорно берется за кайло.
***
Перфильев хорошо одет и выбрит. Мягкое, гражданское тело упаковано в чистое и отглаженное. Он работает в торгпредстве, улыбается, говорит по-английски и иногда забывает, что он здесь временно, не так как коренные господа-капиталисты. Жаркий август, осенью и не пахнет, но нет-нет и кольнет в сердце тоска по желтеющим березкам.
Перфильев водит огромную, как каравелла, машину с сияющими обводами и спит с женщинами всех доступных на западном побережье цветов кожи. Национальные и социальные предрассудки ему совершенно не свойственны, и он чувствует себя посланником передовой цивилизации. Но он знает, что постоянно светить огнями нового мира не так уж и просто. Кажется, что буржуи, живущие в свое удовольствие, не верят ему.
Солнце лениво уползает в оранжевое море. Колышутся на ветру черные силуэты пальм. После шумного рабочего дня, Перфильев сидит у огромного окна и пьет виски с колой.
- За что мне это? – думает он то ли с радостью, то ли с тоской, и слеза стекает у него по щеке. Вдруг его пронзает ужас от внезапной догадки – снится!
Он старается себя ущипнуть, и в это время звонит телефон. Горничная пуэрториканка, прикорнувшая на атласных простынях, вздрагивает во сне.
- Да-да, Перфильев! – он очень больно щиплет себя за второй подбородок, но в этом уже нет необходимости.
Запах родины из трубки, призрачным туманом медленно ползет по комнате, клубится на полу, поднимается по простыням в постель.
***
- Вы удивительно хорошо пишите, Перфильев! Я просто влюбилась в вас, читая ваши рассказы…
- Хе-хе – Перфильеву приятно слышать и очень неловко улыбаться своим беззубым ртом.
- Ваше знание жизни, ваш опыт уникальны…
«Да какое к черту уникальны, пол страны…» - думает Перфильев, но кивает, соглашаясь.
- Я могу помочь вам рассказать Правду! – говорит Зоя Филипповна решительно, поворачиваясь к Перфильеву, - рассказать во весь голос, так, что услышат даже Там!
Она показывает пальцем куда-то себе за спину. Перфильев плохо ориентируется по сторонам света в такую пасмурную погоду, но снова кивает.
Перфильев понимает, что речь идет о чем-то важном для него лично, о возможности качественно изменить свою жизнь. Но он устал, хотя и стыдится признаться в этом. Он, стесняясь мямлит:
- Да, конечно…
Зоя Филипповна строго смотрит на него. Совершенно ничего женского. Сколько ей лет? Сорок? Пятьдесят?
- Как вы устроились?
- Я? Ничего. В Подмосковье нашел дачу, можно будет даже перезимовать, вот заказал печку-буржуйку.
- Это хорошо… Работаете?
- Я, Зоя Филипповна, надо сказать, сейчас в основном решаю бытовые вопросы.
- Да-да, я понимаю, - перебивает Зоя Филипповна, - но вы должны рассказать.
- Есть много других людей с похожей судьбой.
- Как говорится, много званных, но мало избранных – усмехается Зоя Филипповна и под серым мешковатым платьем движутся невидимые холмики грудей.
- Какая осень! – говорит он вдруг.
- Да… Мрачноватая…
- Посмотрите, как темнеют темные аллеи – Перфильев показывает рукой в сторону черного пятна в туманной дымке – я когда-то гулял здесь с девушкой, шел холодный дождь, в кармане у меня лежал бутерброд с котлетой, а в душе, знаете, было так тепло…
- И где она теперь? Я имею в виду, девушка.
- Сгинула, как вся прошлая жизнь! – Перфильев начинает вглядываться в темное пятно впереди, чувствуя недоброе – это было в сентябре тридцать шестого, когда я вернулся из командировки в Америку.
Зоя Филипповна смотрит на него подозрительно:
- Вы такой искренний человек, Перфильев, живой, ваши лирические отступления сделают вашу суровую прозу еще более убедительной.
- Да? – удивленно спрашивает Перфильев и вдруг начинает смеяться.
Он совсем перестает стесняться своего хриплого беззубого смеха и смеется долго, до слез.
Зоя Филипповна собирается уйти и открывает рот, чтобы попрощаться.
- Пойдемте, Зоя Филипповна, нам туда – решительно говорит он ей.
- Нет Перфильев, давайте другой дорогой.
- Нет уж – он хватает метнувшуюся от него в сторону женщину под локоть, крепко сжимая и тащит ее в сторону аллеи.
- Вы негодяй, Перфильев – говорит Зоя Филипповна сквозь зубы, - я буду кричать.
- Это ничего – усмехается Перфильев – жалко вот, что сегодня котлетой я вас угостить не смогу.
***
- Вот так и надо жить! – думает в восторге Перфильев, оглядывая свои двенадцать квадрат.
Есть дверь, окно, какие-никакие шкаф, кровать, стол и два стула. Печки нет, но Перфильев уже договорился, и ему привезут буржуйку. К зиме будет тепло.
- Связь времен восстановилась – хихикает он и садится у окна, - а из нашего окна площадь Красная видна!
Бабка несет ведра на коромысле, пьяный дед тянет санки с дровами.
- Весной посажу картофель! – сообщает он выглянувшей из угла мыши, - и табак…
Раздается странный шорох на чердаке.
- У меня же еще чердак! – вспоминает восхищенный Перфильев, - там можно будет хранить что-нибудь… Ха-ха! У меня же ничего нет! Но пустой чердак – это тоже здорово!
Он заглядывает в щели в потолке, подходит к люку на чердак. Наверху что-то хрустит и топает.
Перфильев выходит во двор и возвращается с лестницей, забирается по ней до потолка и пытается поднять крышку люка. Скрипят петли, крышку удается совсем чуть-чуть приподнять, как вдруг сверху что-то наваливается на нее и давит вниз.
- Ой – вскрикивает Перфильев, чуть не упав с лестницы.
Он пробует толкнуть крышку еще пару раз, но она уже не поддается.
- Ну ничего! – говорит он, улыбаясь, – поживем и так.
***
У всех красные воздушные шары в руках или гвоздики в петлицах. У Перфильева нет ничего, он недавно приехал с Колымы и не знает, где взять.
- Мальчик дай старому революционеру шарик! – оскаливает он рот с редкими гнилыми зубами.
- Я тебе покажу, сука, шарик – отвечает страшненький мальчик, и на голову Перфильева со свистом парового молота опускается кулак идущего рядом папы.
У Перфильева с хрустом закрывается рот, и он замирает в полуприседе, расставив в стороны руки.
- Правильно, Машенька! – хвалит папа своего страшненького мальчика и громко хохочет.
У Перфильева кровь течет изо рта на фуфайку, люди проходят мимо и машут флагами и шарами. На душе у Перфильева становится празднично.
***
Мороз бодрит. Перфильеву очень хорошо. Он чувствует, как жизнь наполнилась чем-то осязаемым, настоящим и разнообразным, словно ливерная колбаса. Он идет по Красной площади, смотрит на сказочный кремль, черные ели и снежинки в свете фонарей. В полдвенадцатого часы начинают играть Интернационал. Перфильев прислушивается, но никак не может узнать привычную мелодию. Он недоуменно смотрит по сторонам.
- Товарищ! – окликает он прохожего и показывает на часы рукой.
- Это? – спрашивает пожилой усатый мужчина и продолжает с акцентом, - Это гимн Североамериканских соединенных штатов.
- Как же это, товарищ, почему?
- Потому что Соединенные штаты заказывают музыку, товарищ. Мы играем.
- Это же враги! – восклицает Перфильев – мировая капиталистическая гидра!
- Так надо – тихо говорит товарищ, хватая его за отворот пальто – вы раньше времени выводов не делайте. Нужно сначала увидеть все своими глазами. Направляю вас товарищ Перфильев в наше торговое представительство в город Лос-Анджелес.
- Ну, спасибо, конечно – теряется Перфильев, не зная радоваться ли ему… Ну, конечно, радоваться – спасибо большое, товарищ С…
- Тише, тише, не надо шума – хмурится товарищ и грозит пальцем.
Но уже поздно – со всех сторон подходят к Перфильеву знакомые и незнакомые люди, поздравляют его и угощают шампанским.
- С Новым годом, товарищ Перфильев! – звучит со всех сторон.
Усатый товарищ с досадой поднимает и опускает руку и хромает куда-то по хрустящему снегу.
- С каким таким "новым годом", товарищи, ведь товарищ С… Ушел?
- Да и пес с ним… Скатертью дорога! – раздаются пьяные голоса, и темнокожая красавица целует Перфильева в бледные щеки и тонкие бескровные губы.