- Ты, отец, дров то, занес бы побольше к вечеру. Ой, чует моё сердце, буран к ночи разыграется не на шутку. Поясницу ломит, спасу нет. Ты уж дровишек то, беремя три, занеси, не поленись. Чем черт не шутит.
- Ну, каждый, божий день тебе, мать, что-нибудь, да померещится. Какой еще буран? Поземка только на дворе.
- Ох, не к добру все мои косточки ноют. Делай, что говорю, не перечь.
- Ладно. Ты, Зинаида, пошарь вокруг себя на печке то, поищи мои пимы, схожу за дровами. Я их сушить давеча поставил. У трубы посмотри.
Сидя на голбчике, дед Максим погладил, примостившегося рядом кота, старого, полуслепого, как и сами хозяева. Сколько лет ему, даже старики не припомнят теперь. Сброшенные с печки валенки, в аккурат, угодили деду Максиму по загорбку, коту по голове. Испуганно мяукнув, кот моментально исчез в дыре, что напрямки в подпол, его кошачью епархию, где он ведет многолетнюю войну с хомяками и прочей нечистью.
А чтобы доказать, что не зря он свой хлеб ест, и старые кости на печи греет рядом с бабкой, он, пойманных хомяков, обязательно выкладывал на видное место. Знай, мол, наших, работаем! Искренне недоумевал, почему хозяева проявляют неудовольствие, ругая его за это, выбрасывая этих тварей на улицу.
Накинув на себя лопатину, и натянув на голову, видавшую виды, шапчонку, дед Максим поплелся за дровами. Изрядно продрог, пока из поленницы беремя дров набрал. С грохотом вывалил их под шесток.
- Да, мать! Не врут твои больные косточки. Что-то страшное намечается, ветрище то, какой подул. Прям хиус! Пожалуй, еще разок схожу.
Зимой быстро темнеет, а с бураном еще быстрей. Завьюжило так, что света белого, враз, видно не стало. Покосившийся домишко стариков скрипел и стонал, изо всех сил сопротивляясь неистовому ветру. Наверху, на крыше, громко и противно хлопал полуоторванный лист жести.
Дед Максим, только-только, успел печь растопить, как вдруг свет электрический погас. Немудрено, провода натянуты кое-как, значит, опять где-то оборвались эти “сопли” никудышные. Чертыхнувшись, старик полез под лавку, где всегда стояла керосиновая лампа. Нашарив, поставил на стол. Зажег. Сквозь закопченное стекло, проступили очертания стен избы. Запахло горевшей соляркой. Давно не продавался в деревне керосин, вот и приспособились жители деревни лампы, соляркой от тракторов, заправлять.
- Да погаси ты ее, отец. Вонь, то какая пошла, дышать нечем. Вон от печки и то больше света.
И действительно, разгоревшиеся дрова в печке, весело трещали. Иногда, из печи вылетал горящий уголек, и, описав небольшую дугу, падал на пол. На стенах бедненького жилища блики плясали всевозможные, нарисованные светом от печи.
Стало теплее. А за стенами старого дома творилось что-то страшное. Ветер свистел и завывал на все голоса, дом и тот, кажется, стонал, всеми силенками своими, пытался выстоять против разбушевавшейся стихии. Старел и он, вместе с хозяевами. С каждым годом и ему всё труднее становилось жить. Вот и сейчас, кажись, уже пару досок недосчитался с крыши своей, сорвала и унесла прочь эта снежная круговерть.
К утру буран стал стихать. В старом доме было чуть теплее, чем на улице, всё тепло выдуло из него за ночь, вроде и не топили печь двойной порцией дров накануне. Дед Максим, уже без напоминаний супруги, кряхтя, стал натягивать на себя вчерашнюю одежонку. Плачь, не плачь, за дровами идти надобно. Тепло, по новой, в дом загонять.
В сенках, куда вышел старик, что-то загремело, упало. Потом послышались глухие удары во входную дверь. Раз, другой, третий… Наконец, в комнату ввалился запыхавшийся дед, устало шмякнулся на лавку.
- Всё, мать! Кирдык нам пришел, на этот раз окончательный. Законопатил и запломбировал нас проклятущий буран намертво. Сволочь, так видать снега навалил, что ни на сантиметр дверь не поддалась, всё плечо отбил себе только. Придется нам, старая, здесь свои смертушки и принять. Окочуримся с тобой в холоде и голоде. Пока кто-нибудь не хватится в деревне, почему дым из трубы нашей, уже который день не идет. Да и кто, поди, сильно то и приглядывается в нашу сторону теперича. Кому мы с тобой, пеньки старые, нужны в сей момент.
Пока старик причитал, глядя в заметенное снегом окно, будто силился увидеть там, спешащих к ним на вызволение из снежного плена, мужиков и баб с лопатами, старушка потихоньку слезла с печки. Накинув на плечи фуфайку, вышла в сени.
- Старый, а, старый! Выдь-ка сюда на минутку, хватит там причитать, никто не слушает тебя, кроме кота. Ты мне покажи, как ты дверь то открывал.
- Как, как? Вот так! – для пущей убедительности дед еще раз двинул неподдающуюся дверь больным плечом.
- Дурень, ты, дурень, дед! Совсем ополоумел, и память отшибло напрочь под старость лет. Ты же сам после того случая, когда нас снегом завалило, косяки переставлял. И дверь, уже года три, у нас, как вовнутрь стала открываться.
Плюнула в сердцах, оставив в сенках супруга с открытым ртом и полным недоумением в голове, как же это он мог запамятовать, в какую сторону дверь открывается. Списал, после долгих умозаключений, старик, на ситуацию, схожую с той, когда он, года три назад, плечом, с разбега, сантиметр за сантиметром, расширял спасительную щель, чтобы выбраться наружу.
Уже потом, когда прочистил от снега дорожку к дровам, растопил печку, когда похлебал супчика незатейливого, и лёжа на своей кровати, дед Максим предался воспоминаниям. Разморило. Заулыбался даже. Оказывается, был у него в жизни еще похожий провал в памяти, давненько, правда, это было, лет этак сорок назад.
Никому не рассказывал про тот случай. Может, стеснялся, а может, побаивался, что шею намылят мужики, что были с ним тогда на той рыбалке. Сейчас можно и рассказать, упокоились его товарищи, уже давно, на местном кладбище.
А дело было так. Приходят, тогда еще просто к Максу, два другана, предлагают съездить на рыбалку. С неводом побродить в низовьях речки местной. У них невод, у Макса мотоцикл с коляской. Ну почему бы и не съездить. Денек отличный, солнечный. Выходной, вдобавок.
Проехали с ветерком, километров, этак, восемь, по хорошей дороге. Свернув, загнали мотоцикл в кусты. Пока друзья распутывали снасти, Максим, снял аккумулятор с мотоцикла, закопал его в траву недалече, цепью и амбарным замком соединил колесо с рамой. То есть, все противоугонные мероприятия произвел, что практиковались в то далекое, советское время.
Рыбалка получилась так себе, хотя набродились по речке вдоволь. Коряги, по берегам и в речке, кусты, деревья. Духота и полчища комаров с паутами, вдобавок. Всё это способствовало быстрому завершению рыболовли. Да и от мотоцикла отошли уже прилично, тоже не на один километр.
Когда вышли к мотоциклу, кажется, сил у рыбаков оставалось лишь упасть на него и поскорей домой, где будет и уха из пескарей и стопочка-другая водочки к ней. Пока друзья выкурили по сигарете, Максим успел поставить на место аккумулятор, снял противоугонную цепь с замком.
- Ну что, готовы? Тогда рвем когти до деревни родненькой!
А друзья без напоминаний, один в коляске, второй сзади, уже давно заняли свои места. Максимка привычным, можно сказать, театральным жестом, вдарил ногой по мотоциклетной заводилке. Но, всегда отвечающий на этот жест, мотоцикл, на этот раз не разразился веселым тарахтением, а скромно промолчал.
Не завелся трехколесный Максимкин друг, и не с пятого, и даже, с десятого раза. Враз, вспотевший Максимка, проверил всё, что можно, получается, всё было в порядке. Были, и топливо, и искра, и всё остальное. Но “дрексель” молчал! Молчал, “как рыба об лёд”.
- Хватит мучать его. Давайте с толкача попробуем завести.
Как на грех, место, где стоял мотоцикл, было совсем неудачное для заводки его с толкача. Низина, яма одним словом, с двух сторон довольно внушительные пригорки. Но делать нечего, втроем заталкивают в горку, затем Максимка за руль, друзья сзади, толкачами.
Раз скатили – голяк! Второй раз – тишина! Третий раз – мотоцикл молчит, зато маты друзей-толкателей слышны за километр.
И тут, в очередной раз, когда силы друзей издохли, и они уже намеревались идти до деревни пёхом, Максима вдруг торкнуло. Он вспомнил, что он сделал еще в довесок к тем противоугонным действиям в самый последний момент.
Кто его надоумил, от кого он слышал про это, уже и не вспомнить, но Максимка, сдернув наконечники проводов со свечей, просто поменял их местами. Правый наконечник воткнул на свечку левого цилиндра, а левый в правый.
Воткнул. Успокоился. И забыл об этом, напрочь. Максим с опаской посмотрел на друзей, не прочитали ли они, что в это время творилось в его черепушке. Но тем было не до этого. Лежа на спине, они жадно вдыхали воздух после очередной попытки завестись.
Ну, и как им сейчас сказать, извините, мол, братцы, неувязочка у меня с памятью случилась. Сейчас поедем. Да убьют, на хрен, и глазом не моргнут. Скажут, специально решил так поизгиляться над ними.
Сделал умнее. Вывернул свечи, вроде как, вместо забрызганных, вкрутил запасные, а сам провода на место переставил незаметно.
- Ну, мужики, последняя попытка! Если сейчас не заведется, я бросаю его и иду вместе с вами.
Удар ногой по заводилке и мотоцикл, вроде как, с ехидцей, затрещал. Весело и задорно. Долго потом допытывались друзья, что же было такое с мотоциклом, то ни в какую завестись не хотел, а потом, как говорится, с полтыка.
Не верили друзья в дурацкие объяснения Максима, но и он не сдавался. Так и ушли они друг за другом на тот свет, истинной правды не узнав.
Вот и сегодняшний казус с дверью этой. Ну, надо же, так перед старушкой своей, обмишуриться. А говорят – и на старуху бывает проруха. А пока она, чертовка, только к старику, проруха эта, наведывается. Ну и ладно. Что тут поделаешь.