Я - инкогнито. Книга 2. Последний Храм

Все персонажи и события в этой книге являются плодом воображения и фантазии автора и не имеют отношения к действительности.

























«Блажен читающий и слушающие слова пророчества сего и соблюдающие написанное в нем; ибо время близко».

«Се, грядет с облаками, и узрит Его всякое око и те, которые пронзили Его; и возрыдают пред Ним все племена земные. Ей, аминь».

                Откровение Иоанна Богослова




Вместо пролога.

Солнце зайдёт ещё не скоро, но уже стемнело. Ветер норовит сорвать навес над летней площадкой у дома и переворачивает пластиковые стулья. Серую вату облаков сменила туча. Молния режет её пополам. Где-то далеко громыхнуло. Небо затягивается тёмным покрывалом. Пусть бы уже хлынул дождь. Жена хлопочет на кухне. Дочка – совсем ещё малютка – хнычет в своей кроватке: хочет спать, но не засыпает. Я суечусь у камина, пытаясь добыть тепло.

Пользы от каминов в нашей жаркой стране не более чем пару месяцев в году. Человека, который пожелал бы потратить на это кучу денег, встретишь не часто. Но нам с Оксаной нравились тепло и уют, что веяли от дров в топке и розоватой клинкерной плитки портала. Я разжигаю камин впервые в этом сезоне и вожусь уже минут двадцать: дрова никак не хотят заниматься огнём, как ни стараюсь. Но, в конце концов, мне всё же удаётся. Сухой хворост вместе с мятой газетой делают своё дело и охваченные пламенем поленья издают то самое потрескивание, что так умиляет слух и дарит умиротворение. Стою, наблюдаю за ровно поднимающимся дымом, выравниваю тягу шибером и, убедившись, что камин работает исправно, подхожу к малышке. Она капризничает, тянется ручонками и недовольно морщится.

– Ну что, милая? Не спится тебе?

Увидев меня, склонившегося над её кроваткой, она немного успокаивается и выжидающе смотрит. «Ну что же ты медлишь? Возьми меня уже», – говорят её глаза.

– Ладно, уговорила.

Устроившись в кресле-качалке перед камином, укладываю дитя на грудь. Покачиваясь и поглаживая её по головке, убаюкиваю.
 
– Спи, доченька. И пусть тебе приснятся сны о светлом и счастливом мире. А когда ты подрастёшь, я подарю тебе весь этот мир. И все его цветы, и радуги, и звёзды станут твоими.

Скоро, в этой колыбели – одной на двоих – нас настигает сон. «Я искренне верю, – думаю, засыпая, – что этот мир способен подарить счастье всем в нём живущим». Но мысли о его будущем каким-то парадоксальным образом упрямо сопротивляются моей вере.




***

Прошедшие годы привнесли гораздо больше изменений в нашу жизнь, чем можно было предположить. Хорошо это или плохо – не берусь судить. Как по мне, так 50 на 50. Улицы городов стали тише и свежее. Транспортные средства пока ещё не летают, но большинство из них уже снабжены водородными двигателями. И это, несомненно, плюс.

Но вот общение между людьми сократилось до минимума. Всему виной современные технологии, совершившие за последние годы немыслимый скачок.

Новейшие средства связи и гаджеты внедрились в наши умы и телесные оболочки так, что только лишь от страха лишиться их человек мог бы испытать апокалиптический шок. Мы стали больше походить на андроидов, нежели на человеческую расу. Линзы в глазах теперь проецируют любое угодное вам изображение, не запрещённое «Кодексом Виртуального Мира». Микроскопические наушники за мочками ваших ушей транслируют желаемую информацию – вам лишь стоит пошевелить пальцами, эластичное покрытие которых снабжено датчиками, напрочь вытеснившими антикварный джойстик. Если вам кто-нибудь приглянулся, вы тут же можете послать запрос объекту вашего интереса. Но лишь получив согласие, сможете перейти к следующему шагу – физическому контакту.

Но и это лишь после того, как процессоры ваших идентификационных карт произведут обмен информацией и определят вашу совместимость. Романтичные ухаживания куда-то подевались, проверка ваших чувств доверена компьютерной программе.

Но не всё так безнадёжно утрачено. В клубах и дискотеках, светских и культовых учреждениях вы всё ещё можете насладиться живой музыкой, пообщаться и потанцевать как в старые добрые времена.
 
Я употребил слова: «антикварный» и «старые времена» не просто так. Дело в том, что время сжалось, если, конечно, так можно сказать в отношении времени. Но представьте себе очередь, в которой вы должны были провести некоторую часть суток или ожидание письма; представьте, как вы кипятите воду в чайнике, готовите пищу или, к примеру, мечетесь по магазинам в поисках нужной вам детали, которую сегодня можно изготовить даже на простеньком 3-D принтере. Да мало ли ещё что. Теперь все ваши пожелания могут исполниться почти моментально.
 
Моя пятнадцатилетняя дочь Моника видит во мне динозавра лишь потому, что мне не хочется доверять свою жизнь каким-то технологиям, постоянно сканирующим мой мозг и моё самочувствие. По её мнению, это нормально и шарахаться от всякого рода новшеств не стоит. Она встряхивает головой и её волосы – такие же густые и пышные, как у матери, распадаются по плечам чёрными шелковистыми прядями, и удивительные тёмные глаза смотрят на меня, скорее с сожалением, нежели с раздражением. И в те минуты, когда она кладёт свою голову на мою грудь, я замираю и вспоминаю кресло-качалку и её, совсем ещё кроху, засыпающую на этой самой груди.
 
А ещё, мне припомнились поездки в Лос-Анджелес, где студия "Universe" четырнадцать лет назад представила фильм, который в последствии был отмечен премией «Сатурн» в номинации «Best Action/Adventure/Thriller Film». Я с гордостью наблюдал за ползущими титрами, сообщающими о том, что картина снята по одноимённому произведению Арсения Барского – «Джины». Пресса, конечно же, отметила не только фильм, но копнула и под автора книги. Супружеская чета Барских засветилась на страницах газет и журналов. Стоило лишь узнать, что Оксана Барская – известная в Европе и Израиле талантливая художница, как к её картинам потянулись заокеанские руки. Всё остальное было уже делом маркетинга. Это ли не успех?
 
Мы тогда приобрели скромную виллу на окраине Тель-Авива, но самым большим достижением была устроенная в доме большая светлая художественная мастерская. В то время я тоже задавался вопросом: хорошо это или плохо? Иногда мне становилось одиноко в этом доме. Оксана подолгу работала, частенько засыпая на диване в своей мастерской. Ситуацию спасали маленькая Ника и моя работа над очередной книгой.

Книги, правда, стали издаваться и распространяться только в электронном виде, но это даже к лучшему. Да и особого значения это не имело, ведь эта работа являлась для меня некой отдушиной, прогулкой в другой мир – загадочный, полный противоречий, кишащий незаурядными деяниями и подвигами моих героев, – который я предлагал посетить моим читателям вместе со мной.

Но вернёмся же в мир настоящий, отличающийся от книжного реалиями событий с зачастую не всегда со счастливым концом. Несколько лет назад от разрыва аорты скоропостижно скончался Серхио. Наша группа лишилась наставника, защитника наших интересов и главного связующего звена с премьер-министром. Новый, избранный народом, премьер, проведя совещание с начальниками спецслужб, с удивлением обнаружил существование группы «Z». Мы достались ему в наследство вместе с государством и его тайнами. «Да они многим кровь попортили! Сколько же стоят их головы?» – спросил он, конкретно никому не обращаясь, но осёкся под пристальным взглядом начальника Моссада. А что до охотников за головами, так было бы предложение и соответствующий гонорар. Мы знали, что в мире существует немало подобных групп, и что все они защищены грифом «Совершенно секретно». Не представлялось возможным даже пообщаться с коллегами или, к примеру, обменяться опытом. Каждый жил под своей собственной легендой, подчинённой особым обстоятельствам, обусловленной политикой и собственными талантами.
Филиппу было поручено занять место Серхио и тем самым заполнить образовавшуюся брешь. Радко оставил группу и занялся преподавательской деятельностью. Сильное сотрясение мозга в ходе последней операции нанесло непоправимый ущерб его экстраординарным способностям. Но, несмотря на поредевшие ряды, группа не лишилась дееспособности и вышла на следующий уровень, подстраиваясь на ходу под техногенные факторы развития окружающей жизни.

А ещё особой удачей прошедших лет я считал своё участие в знакомстве и сближении двух дорогих мне людей – моего друга Павла и Лидии. Их разница в возрасте – Лидия была старше Павла на четыре года – никак не повлияла на вспыхнувшие между ними чувства. Тогда, наблюдая за Лидией, я не без удовольствия замечал некую метаморфозу, происходившую с этой необыкновенной женщиной. Она распускалась на глазах, подобно цветку, уже было увядшему, но необъяснимым образом оживлённому неким нектаром жизни. Хотя, впрочем, почему не объяснимому? В ней проснулась дремавшая до сих пор страсть, а вместе с ней и любовь, которую она с необыкновенной нежностью подарила моему другу. Она смахивала на милого котёнка, трущегося своей мордочкой о плечо хозяина, но мне ли было не знать, какая пантера живёт внутри неё. До того скрытная, не впускающая никого в свою душу, в те дни она излучала столько тепла, о количестве которого я и не подозревал. Удивительное это чувство – Любовь! Мы с Оксаной с большим удовольствием наблюдали за развитием их отношений. А с рождением сына – светловолосого, похожего на Павла и упрямого, как его мать ребёнка, шкала их счастья взметнулась на запредельную высоту.

И снова, глубоко засевшей занозой, засаднил вопрос: хорошо это или плохо? Имели ли мы право на счастье? Могли ли мы всецело предаться нашим чувствам, не пугаясь шороха за окном? Нет. Пока ещё не могли. Мы ещё жили двойной жизнью и контролировали каждый шаг, любое перемещение или, вдруг, участившийся пульс наших близких. Благо, технологии теперь это позволяли. Мы жили на разрыв, и нам с Лидией было знакомо чувство страха, нависающего над нами зловонным грифом. Отсечённая голова чудовища, некогда провозгласившего себя «Рукой Ислама», уже давно превратилась в уродливый череп, но разросшееся до невероятного размера туловище ещё извивалось в агонии. Пройдут ещё годы, прежде чем это омерзительное тело, наполненное злобой, ненавистью и отвращением ко всему человечеству и самой жизни, содрогнётся в последний раз и окоченеет. Но речь, на сей раз, не об этом.

***
В Иерусалим, к храму Гроба Господня, я прибыл немного раньше назначенного времени. Пытаясь затеряться среди множества туристов и паломников, я слонялся, поджидая Якова и Давида, которые должны были появиться с минуты на минуту.

Восходящий к небу золочёный крест на куполе храма переливался в солнечных лучах. Одна из величайших христианских святынь, помнящая мать императора Константина Великого, пережившая многих завоевателей, разрушения, перестройки и пожары, до сих пор раздираемая разными конфессиями, всё же устояла на Голгофе, как символ вечности и непреодолимой тяги к жизни. Сегодня эта святыня была осквернена.
Там, у подножия горы, куда ведёт многоступенчатая лестница, этим утром был обнаружен труп мужчины. Кроме того, что спецназ полиции заблокировал спуск по лестнице, мне больше ничего не было известно, и надеялся на то, что Давид, обладающий способностью воссоздавать произошедшее на месте событий, прояснит ситуацию. Я «видел», он и Яков уже торопливо передвигались по узким улочкам старого города, лавируя между толпами праздно шатающихся туристов. Миновав Шхемские  ворота, они шли по улице Бейт-Хабад и скоро должны были появиться на площади. Я двинулся им навстречу. И спустя некоторое время, мы столкнулись у входа на храмовую площадь.

– Ну что тут у нас? – спросил Яков, пропустив момент приветствий.

– Я бы тоже хотел это знать. Но люди, по-моему, ничего не подозревают, хоть и лестница вниз перекрыта полицией. Запрет на вход объясняют какими-то техническими проблемами, неисправным освещением и прочей ерундой. И скорее всего, чтобы не допустить пересудов, спецназ выглядит, как обычная полиция. Никаких «маски-шоу». Некоторые из них даже в гражданской одежде.

– Ладно. Пойдём и мы поглядим, что там происходит.

Войдя в храм, мы пересекли неф, и подошли к ступеням. Офицер, преградивший нам путь, подозрительно посмотрел в предъявленные удостоверения «ООСО» и по его глазам стало понятно, что эта аббревиатура ему ни о чём не говорила. Предложив нам подождать, он отошёл вглубь пролёта и еле слышно стал с кем-то переговариваться, поглядывая в нашу сторону. Через несколько секунд мы заметили человека в штатском, быстро поднимающегося по ступеням. Это был не кто иной, как Ицхак Мааян, встреча с которым состоялась лишь однажды в кабинете Серхио, но чью крепкую руку мы ощущали постоянно на протяжении последних лет. Когда-то он руководил управлением по борьбе с арабским терроризмом. Но сейчас этот шестидесятилетний человек имел отношение к иной организации – Управлению по борьбе и предотвращению чрезвычайных ситуаций. Он был его начальником и единственным, кроме Филиппа, связующим звеном между нашей группой и премьером. Именно он, после перевода группы «Z» из-под эгиды Министерства иностранных дел в УБПЧС, настоял о дальнейшем сокрытии деятельности Особого Отдела Секретных Операций.

Увидав, как Мааян здоровается с нами за руку, офицер молча попятился, освобождая нам дорогу. Мы стали спускаться по длинной лестнице. Мааян молчал. Давид, на мой взгляд, напоминал взведённую пружину. С ним уже начало происходить то, что было понятно лишь ему самому.

От места происшествия тянуло холодом. По спине побежали тысячи омерзительных мурашек. Мужчина в монашеской одежде, с виду лет сорока пяти, был похож на сошедшего с иконы Иисуса Христа. Он лежал на каменном полу с расставленными в стороны руками. Его кожа покрыта каплями запёкшейся крови. Холодные остекленевшие глаза устремлены к вершине горы. Кровавые потёки из глаз, ушей и ноздрей поражали своим обилием. На груди лежало устаревшее цифровое табло, на котором синим цветом мерцал длинный ряд чисел, лишний раз подчёркивая загадочность этого подземелья – места обретения Креста Господня.

22000000000203004280000

– Что это всё означает? – полушёпотом спросил Яков, будто бы опасаясь нарушить царившее безмолвие.

Мааян повернулся на этот шёпот и развёл руки в стороны.

– Если бы мы знали, то в вас бы не было нужды, – так же тихо ответил он.

– Такое впечатление, что кто-то начитался старых книг Дэна Брауна, – вырвалось у меня.

– И не говори. Может, пригласим сюда Роберта Ленгдона, – пошутил Давид, выудив из памяти имя главного героя триллеров, которыми так прославился американский писатель.

– Погоди с Ленгдоном, – отрезал Мааян. – Сначала сам поработай… В утешение замечу: взрывчатых веществ не обнаружено. Так что, во всяком случае, в ближайшее время тут ничего не взорвётся.

– А кто остановил часы? – решил я осведомиться.

– Никто. Они уже стояли, – ответил Мааян. – Да и с чего ты взял, что это часы?

– Не знаю. Так… в голову взбрело.

– Взбрело, говоришь? Ну, бредом ситуацию не прояснишь. Так ведь, Барский? (Надо же! Он вспомнил мою фамилию. А может и не забывал никогда?). – Это ещё не все странности. Подойдите, – короткий жест начальника указал на тело. – Хочу обратить ваше внимание на две вещи. Первое – криминалист утверждает, что все кровеносные сосуды трупа разорваны. А второе – эта надпись.

Теперь, когда мы подошли вплотную, смогли заметить оставленное кем-то послание у ног покойника.

– Что это за язык? – спросил Яков.

– Греческий… прописной.

– Очень уж смахивает на иврит… если наоборот.

– Ну, это не удивительно. Ведь они оба имеют финикийский прообраз.

– Ну и кому под силу это прочесть?

– Вы что, парни, забыли в какие времена живёте? – грустно усмехнулся Мааян. – Мы эту надпись уже прочли с помощью виртограммы .
 
Тут я вспомнил о наноперчатке . Она была изготовлена из модифицированного коллагена, который был изобретён, поначалу, для нужд реконструктивной хирургии, но впоследствии был получен биокомпозитный материал, нашедший своё применение в супернавороченных гаджетах.
   
Он использовал сетевую виртограмму, которая раньше называлась on-line словарём.

– И что же там написано?

– Да вот, полюбуйтесь.

Мааян протянул листок с переведённым на иврит текстом. Этот текст я тут же перевёл на русский… только через этот язык я доходил до самой сути.

ЭТО ВАМ НЕ ПОМОЖЕТ. ЛИШЬ С ВАШЕЙ СМЕРТЬЮ Я ОБРЕТУ ПОКОЙ.

Тут меня прошиб пот. Я прекрасно помнил эти слова, произносимые каждым членом бывшей радикальной группировки «Рука Ислама». Вот ведь когда аукнулось! Создалось такое впечатление, будто текст был адресован ко всем нам и каждому в отдельности.

Мы – трое переглянулись, догадавшись о подтексте, скрывавшегося в первой половине этой фразы.

– А что с цифрами?

– А вот это переводу не подлежит, – хмуро ответил глава ведомственного управления.

О цифрах я решил подумать позже, потому что в моей голове вдруг сошлись заключение экспертов и слова надписи. С тех пор, как я научился себя контролировать, люди под моим воздействием больше замертво не падали. Но глядя на распростёртое тело, мне вспомнились события, о которых я бы предпочёл забыть навсегда. Тогда я в один день сгубил пять человек – поделом, впрочем, – и сам чуть было не помер от истощения сил. А те слова – это вам не поможет – ещё долгое время приходили ко мне навязчивыми мыслями. Прошлое не хотело отпускать и сейчас вот вернулось бумерангом и догнало нас.

Меня в этот миг пронзило жгучее чувство – будто только я один повинен в происходящем.
– Видеозаписи имеются? – спросил Яков, вглядываясь в стены и потолки в поисках миниатюрных глазков.

– Запись не велась. Эти камеры предназначены для слежения только в рабочие часы, – отмахнулся Мааян.

В это самое время Давид уже принялся за работу. Он медленно по акульи кружил вокруг тела, с каждым кругом сокращая дистанцию.

Всякий раз с любопытством и удовольствием мы наблюдали за его работой. В его подсознании тайное всегда становилось явным. Это было потрясающее действо. Он медленно приближался к телу, а его тень, причудливо меняя формы, двигалась вслед за ним.

«Мы – тени, следующие за вами по пятам…» – вспомнилась мне фраза из собственной книги, написанной лет шестнадцать назад.
 
Тихий писк в наушниках отвлёк меня от наблюдения за работой Давида. Прикоснувшись к одному из них, я подключился.

– Что происходит? Что вы делаете в Иерусалиме? – послышался взволнованный голос Лидии. – И где Филипп? Почему я его не «вижу»?

– На какой из вопросов ты хочешь получить ответ? – как мог спокойней спросил я.

– На все.

– Послушай, Лидия… ты обо всём узнаешь, как только мы вернёмся.

– Ну хоть что-то, ты можешь сказать?

– Да мы тут пока сами ничего не понимаем, но Давид работает. Возможно, скоро всё прояснится. Могу сказать только одно – у нас тут труп!

В наушниках образовалась небольшая пауза, но вскоре они вновь огласились.

– Сеня, подключи меня к своей линзе. Я тоже хочу взглянуть.

– Успокойся. Я же сказал: не сейчас. …Всё, я отключаюсь. Дождись нас.

Я прервал разговор как раз вовремя. Давид, совершив последний круг, уже направился в нашу сторону.

– Ну что, дружище? – Мааян пошёл ему навстречу с нескрываемым нетерпением.

– Что скажешь?
– Я скажу, – начал Давид, утирая выступившие капельки пота рукавом сорочки, – что ваша версия по поводу того, что тело сюда доставили – ошибочна. Тот факт, что на полу отсутствуют следы крови, ничего не означает. Этот монах умер прямо здесь. Причём, другой человек к жертве не прикасался… поначалу. Только потом, когда дело было завершено, тело уложили в эту позу, каким вы его и обнаружили. Затем была сделана эта надпись, и человек ушёл… так же, как и пришёл – по этой лестнице.

– А лицо… лицо человека, ты «видел»?

Давид отрицательно покачал головой.

– Нет. На нём был капюшон, а лицо было укутано шарфом… или платком, точнее сказать не могу.

– И как же его убили?

– Я же не сказал: убили. Хотя, об этом, возможно, Арсений расскажет вам лучше меня. Он же у нас эксперт по разрывам внутренностей. Мне показалось, что внутри него всё… ну, как бы это сказать, – взорвалось, что ли. Но об этом, полагаю, криминалисты уже сообщили. Не так ли?
 
Мааян резко обернулся, воздел брови, и, казалось, попытался что-то сказать… но слова так и не вышли из его рта. Видимо, он вспомнил события пятнадцатилетней давности и осёкся. Дело принимало тот самый оборот, о котором ему меньше всего хотелось думать.

– Невероятно, – это единственное, что он смог из себя выдавить.

– Да. И вот ещё что, – снова заговорил Давид. – Вы, насколько понимаю, тело ещё не переворачивали?

– Нет. А в чём дело?

– Под ним есть что-то вроде записки… или подсказки… Но я и так могу сказать, что там написано, – он сделал паузу и озвучил своё видение:

ПЛОДЫ СОЗРЕЮТ ТОЧНО В ЧАС

***
   Круглый стол был сделан по заказу Филиппа: по его мнению, подобная форма уравнивала всех сидящих. И я иногда представлял нас рыцарями, только без мечей. По столешнице были разбросаны фотографии с места происшествия: снимки с посланием – «ЭТО ВАМ НЕ ПОМОЖЕТ. ЛИШЬ С ВАШЕЙ СМЕРТЬЮ Я ОБРЕТУ ПОКОЙ» и застывшими на табло числами. Каждый из нас предлагал свою версию, но они были слабы и не выдерживали никакой критики. Молчал только Шай, рассматривая ряд непонятных чисел и всё время переворачивая листок вверх тормашками.
Через некоторое время его голос прорезался сквозь всеобщий гомон.

– Я понял! – воскликнул он. – Я понял!

Все разом притихли и упёрлись в него глазами.

– Смотрите, – понизив голос, произнёс он и стал записывать числа.

2030–04–28–00–00–00

– Пояснишь? – Филипп задержал взгляд на цифрах и поднял очки на лоб.

– Всё просто: 2030 год… месяц апрель… 28 день… ноль часов… ноль минут… ноль секунд.

– Ну допустим. За версию сойдёт. Но ведь это только половина загадки.

– Но хоть что-то.

Меня в этот момент осенила догадка по поводу второго ряда чисел. Я натянул нано–перчатку и стал перебирать пальцами в поисках нужного соприкосновения. Где мой старый добрый ноутбук? Нашёл… и послал голосовой запрос: «Население Планеты».

Перед глазами всплыло изображение графика, демонстрирующего постоянный прирост населения Земли, а за ним выстроился визуальный ряд, подчинённый моему настроению и в соответствии с состоянием моего здоровья. Всё это считывалось с вживлённого под кожей чипа, моментально сверялось с моим выбором и выводилось на глазную линзу. G-сеть  следила за тем, чтобы человек не испытывал чрезмерного волнения. В противном случае визуальный ряд ограничивался лишь очаровательными снимками природы – если же, конечно, вы сами не предпочли снять ограничения.

– Судя по графику, через четыре дня – 28 апреля, население Планеты предположительно достигнет 22–х миллиардов.

После произнесённых мною слов в комнате повисла глубокая тишина.

– Вот и срослось, – медленно проговорил Шай.

– Вот как? – Филипп обвёл свою команду покрасневшими глазами. – И что нам это даёт?.. О гиперболическом законе сегодня знают даже дети. Ещё в середине прошлого века Идлис и Шкловский доказали, что прирост населения подчиняется именно этому закону.

– Верно. Доказали. И все об этом знают… но кто может в точности спрогнозировать эту дату? Вот ты, Филипп, с твоими феноменальными телепатическими способностями, смог бы?

Упёршись локтями в стол и запустив руки в свои седины, Филипп умолк.

– Предположим, – поглядывая на шефа, сказала Лидия, – что с цифрами мы разобрались. И даже знаем, что означает первая фраза – в прошлом мы её не раз слышали. Но о каких плодах говорится во второй? Что это за плоды такие? И где они зреют?

Ответа на этот вопрос не знал никто. Это ещё предстояло осмыслить. И если первая часть фразы – это не более, чем угроза, то под следующей скрывалось что-то зловещее.

Под ложечкой засосало – мои страхи снова принялись подтачивать меня изнутри. Припомнился недавний разговор с Оксаной: она укоряла меня в безрассудности и безответственности.

– Хватит спасать мир! – говорила она. – Наша дочь нуждается в твоём участии. А ты пропадаешь сутками. Да и мне тоже не помешало бы с тобой пообщаться.

– Я знаю, дорогая. Но ведь в последнее время я не так часто покидаю вас. Есть видеосвязь. И вы всегда можете со мной связаться.
 
– Да, как же! Сегодня, к примеру, я пыталась, но к тебе же не пробьёшься!

– А ты код набирала?

Широко раскрыв свои удивительные карие с нежным янтарным оттенком и до сих пор не потерявшие блеска глаза, Оксана обмякла и уж совсем по-детски сказала: – Господи! Сенечка, я забыла это сделать.

Скоро напряжение спало. Мы ужинали, запивая еду превосходным белым вином, а затем Оксана потащила меня, чуть хмельного, в свою мастерскую. Там, стоя перед её новой картиной, я долго не мог вникнуть в её смысл. Отклонив предложение жены помочь мне в этом разобраться, я делал попытку за попыткой постичь то потаённое, что было заложено в буйстве красок вперемешку с человеческими черепами, внутри которых лишённые извилин мозги больше напоминали яйца куропатки. И постепенно до меня дошло… и поразило – то был ХАОС! Её видение меня ошеломило. Оно было новаторским и безупречно точным.
 
– Смело! Очень смело! – наконец, проговорил я. – А знаешь, твоя картина лишь подтверждает мои собственные суждения. Все эти новшества в нашей жизни нас до добра не доведут. Сегодня все сведения мы добываем из сети. Нам даже не приходится задумываться. Наш мозг, в конце концов, иссохнет. Способность к анализу станет ничтожной. Отключившись хотя бы на миг от глобальной всеведущей сети, мы просто сойдём с ума. И тогда настанет хаос… в точности, как на твоём холсте.

– Арсений! Эй! – прозвучавший голос выдернул меня из воспоминаний. – Что ты об этом думаешь?

– О чём?

– Да ты вовсе не с нами, – криво усмехнулся Филипп. – Ты где пропадал? В виртуальном мире?

– Простите, задумался.

– Поделишься?

– Вот о чём подумалось, – реабилитируясь перед своими товарищами, произнёс я. – Когда-то вышла книга… Дэна Брауна. Она называлась «Инферно»… по ней даже фильм сняли…

– С Томом Хенксом в главной роли, – вспомнила Лидия.

– Точно. Помните, о чём там говорилось?

– Да, – подтвердила Лидия. – О перенаселении Земли. Ты что ж думаешь, у нас появился некий имитатор?

– Ох уж эти фантасты и писатели детективов! Им, видимо, невдомёк, что продают за нипочём свои идеи и в прямом смысле пишут руководства для преступников, – возмущённо изрёк Франко.

– Ну, не знаю. Во всяком случае, человечество с проблемой, как нам известно, пока справляется, хоть и была ограничена рождаемость… генетически. Заселили пустыни, восточную Сибирь, Австралию, плоскогорья… правда, значительно потеснив представителей фауны. Но, возможно, существует некто, кто с этим подходом в корне не согласен. И этот "некто" решил обрушить на человечество тот самый дантовский ад, который в таких ярких красках описал Браун, используя картину Боттичелли. Тогда… вопрос о плодах становится яснее. Недаром от этой фразы так и несёт смертью.

– Может ты и прав, Арсений – подключился к разговору Давид. – Вопрос только в том: что это за плоды и где их искать? И если я правильно толкую твои слова, то ты намекаешь на биологическую угрозу колоссальных размеров.

Я кивнул, подтверждая правильное направление его мыслей, и в который уже раз подивился его проницательности.

– В своё время войны и пандемии использовались как оружие против перенаселения, – продолжал Давид. – И на этом фоне многие обогащались, а промышленность и фармацевтика скакала вперёд гигантскими шагами. Но впоследствии эти методы были запрещены международной конвенцией. И что же теперь? Нам снова кто-то выбрасывает чёрный флаг?

– А может быть – зелёный… и не флаг, а руку, – предположил я.

– На «Руку Ислама» намекаешь? – скептически произнёс Франко. – Нет. Не думаю. С этим давно покончено, хоть и последствия ещё не устранены. А потом… взгляните на его облачение, – он зацепил пальцами один из снимков и бросил его поверх остальных. – Покойник одет в ризу. Да и письмо – на греческом.

– Хорошо, – согласился я. – С этой версией можно повременить. Может, полная экспертиза нам что-нибудь прояснит.

– Может быть. – Филипп отложил в сторону снимки, задержавшись лишь на одном из них. – А пока будем опираться на имеющиеся факты. Человека, кстати, ещё не идентифицировали. Подкожный чип у него отсутствовал.

– Но он же грек… монах, – раздумчиво произнёс Франко.

– Ну и что? – бросил Филипп, прерывая его размышления. – Он всё равно должен быть чипирован. И наверняка, он не служитель храма. Его там никто не знает, а его риза, возможно, не более чем маскарад.

Должен признаться, что избыток мыслей, в связи с не менее насыщенным событиями днём, меня немного утомили. Выскользнув из кабинета, я направился в небольшой кафетерий, расположенный в укромном уголке операторского зала. Стоя у кофейного столика, я перебирал в мыслях недавно прочитанные статьи о прошлом двадцатом веке. Эти статьи пестрили заголовками, до сих пор находившими смысл и в теперешней жизни: «…вооружённые конфликты», «…этническая ненависть», «…геноцид» – все эти определения были ничем иным, как поводом для массового истребления людей.
 
– О чём задумался, Арсений? – Лидия только что присоединилась к моему столику. – Я уже с минуту наблюдаю за бессмысленным вращением твоей ложки.

– А, Лидия. Присаживайся. Кофе хочешь?

– С удовольствием. …Так о чём же?

– О прошлом веке. Размышляю о количестве утраченных жизней.

– Могу немного просветить, – принимая от меня чашку с эспрессо, бросила Лидия.  – От голода умерли около 70 миллионов, от оспы – от 300 до 500, по разным оценкам более 100 миллионов погибло в войнах… Продолжать?

– Нет, не стоит. Этого ещё недостаточно, чтобы сократить население Земли настолько, чтобы всем хватило еды, и чтобы человечество справилось с утилизацией своих отходов.
 
– Но есть ещё и ВИЧ, и эбола, и атипичная пневмония…

– Да ладно тебе! Чтобы кардинально всё исправить, потребуется нечто более глобальное.

– Ну если тебе этого мало, давай добавим к этому винегрету землетрясения, цунами, ядерный взрыв невиданной мощности, какую-нибудь техногенную катастрофу… И вообще, о чём мы говорим?

– Я, Лидия, – о том человеке, который распластался у подножия Голгофы. Что руководило им? Что спровоцировало на этот шаг: страх, отчаяние, безнадёжность, раскаяние может быть? Кем он был? Чем занимался? В чём состоял его замысел? И кем был тот – другой, который провожал его в последний путь?

– Ну, Арсений… Ты же знаешь, мы работаем по заранее определённым целям. Нам предоставляют объект, а мы по нему работаем. Рассуждать, анализировать – не в нашей компетенции.

– Знаю. Просто случай незаурядный.

– А знаешь, о чём я сейчас подумала?

Моим ответом было выжидательное молчание.

– Я подумала о том: почему многие, кто решился на подобное, обязательно оставляют какой-нибудь след, намёк или загадку? Почему, если кто-то, кто уже утвердился в своём намерении уйти из жизни, оставляет свидетеля… хотя бы единственного? Это что: желание славы, пусть даже негативной, страх покинуть мир в одиночестве, разыграть театральную сцену, даже перед единственным зрителем или всё же неуверенность в том, что в последний момент у него хватит решимости завершить начатое? А может, он оставляет какое-нибудь послание, объясняющее его поступок, испугавшись, в последний момент, посрамления и тёмного пятна бесславия? В любом случае, этим человеком руководит честолюбие.

Лидия умолкла, но я подхватил её речь и продолжил:

– Или всё-таки – это заявление: «Смотрите! Это совершил я! Я – тот, кого вы будете винить во всех грехах! Но, может быть, я тот, кто вобрал все ваши грехи в свою душу, и я тот единственный, кому придётся ответить перед Богом за всё вами совершённое!»

Взгляд Лидии переменился. Потухший, было, взор снова вспыхнул.

– Почему ты так на меня смотришь? – спросил я её.

– Арсений! Ты хоть понял сейчас, что сказал?

Я терялся в догадках, но следующие её слова возбудили новые идеи.

– 28 апреля – начинается празднование Пасхи. За день до этого Великая суббота. В этот день весь христианский мир замирает в ожидании снисхождения Благодатного огня. Это величайшее событие для христиан. Оно являет собой знамение победы Спасителя над грехом, искуплённого смертью Господа Иисуса Христа.

– Что ты хочешь этим сказать?

– То же самое, Сеня, что ты сказал минуту назад.
 
В её словах была доля истины. Смерть того человека походила, вернее была неким зеркальным отображением распятого Христа… и эта кровь…

– Наверное, я бы с тобой бы согласился, если бы не эти надписи. Они никак не вяжутся с нашими домыслами.

– Согласна. Но это мы ещё обсудим.

– Но ты же сказала, что это не наше дело, – усмехнулся я.

– Сказала. Но разве ты не заинтригован? Небось, в твоей голове уже сюжет новой книги зреет?

– Не до сюжетов сейчас. Реалий под завязку. И знаешь, нам нужно вернуться в храм.

– Зачем?

– Не могу отделаться от чувства, что мы что-то упустили.

Атмосфера офиса была полна идей. Гипотезы рождались одна за другой. Оставшись стоять в дверях, я привлёк внимание Филиппа.

– Нужно ехать в Иерусалим, – заявил я, когда галдёж немного утих.

Не думаю, что причины и выводы убедили босса, но он согласился.
 
– А поезжай. Оперативных сведений пока всё равно ещё нет.

– Я тоже с ним поеду, – вызвалась Лидия. – Хочу собственными глазами всё увидеть, пока доступ к подземелью ещё закрыт. Потом будет гораздо труднее что-то обнаружить.
– Ладно. Катитесь уже. Было бы ради чего возвращаться.

***
Был прекрасный апрельский день. Солнце ещё не успело разгореться в полную мощь и иссушить своим жаром полевую растительность. Но пройдёт ещё месяц, и жар прокатится по стране огненным катком. А пройдёт ли этот месяц? По мере приближения к столице, надежда на это потихоньку угасала. Какое-то странное предчувствие грызло меня изнутри. Я вырулил на скоростную трассу N106, проложенную от Тель-Авива на Иерусалим и погнал машину на предельной скорости. Двигатель недовольно урчал, выбрасывая в выхлопную трубу струю водяного пара, а навигационная система сообщала, что я превысил скорость на 40 километров. К чёрту! Пусть даже права отберут, но добраться до храма нужно в кратчайшее время. Лидия, опустив козырёк бейсболки до самой переносицы, казалось, дремала. Но всё это время она сосредоточенно думала, складывая детали головоломки, что не давали покоя всей нашей группе в течение всего этого дня. Часы на дисплее показывали 17:30, а Храмовые ворота запирались в 20:00. Пусть не на долго, но мы туда попадём.
 
– Лидия.

– Говори. Я слушаю.

– Что нам известно о праздновании христианской Пасхи? – мне захотелось отвлечь её, а заодно и себя.

– Я как раз это проверяла, – она приподняла козырёк, и её взгляд упал на бортовую панель. – Ого! Ты чего так гонишь? Нас сейчас остановят, и вся твоя спешка пойдёт насмарку.

– Логично.
 
Сбросив скорость до разрешённой, я снова обратился к Лидии:

– Так что ты выяснила?

– Ну слушай. Я тебе расскажу, что об этом пишут. Началу празднования Пасхи предшествует Великая суббота, как я уже и говорила. В этот день в храме собирается огромное количество народа и представители всех конфессий для получения и распространения по всему христианскому миру Благодатного огня. Они верят, что Благодатный огонь появляется сверхъестественным способом. Символически сама служба изображает Страсти Христовы, а огонь символизирует Истинный Свет. Церемония начинается в 8:15 утра и заканчивается 14:30. Всё время, до получения Благодатного огня, люди проводят в молитвах и взывают о помиловании. Главные фигуранты этого события – греческий патриарх и армянский архимандрит. После свершения крестного хода греческий патриарх первым входит в Кувуклию , причём в одном подризнике, чтобы его не уличили в проносе чего-то, с помощью чего можно было бы зажечь огонь естественным способом. Когда же огонь получен, он выходит наружу и раздаёт огонь всему народу… Вот так это и происходит… вкратце.

– Церемония конечно же охраняется?

– Нашей полицией, разумеется.
– Понятно. И не мешало бы знать, кто закрывает храм – на тот случай, если мы, по какой-то причине, всё же не поспеем.

– Да, об этом информация тоже имеется. Ключи от храма хранятся в арабско-мусульманской семье Юдэх, а право пользоваться этими ключами принадлежит другой мусульманкой семье – Нусейбэ.

– Вот как? Очень надеюсь, что нам не придётся к ним обращаться.

От Шхемских ворот, или иначе – Дамасских, одних из восьми ворот, через которые можно было попасть в старый город, мы продвигались молча, следуя друг за другом по узкой запруженной народом улочке. На площади перед храмом людей было не меньше: отовсюду на разных языках слышались выкрики и призывы экскурсоводов: «Не растягиваться», «Идите на флажок», «Эй! Куда это вы…», «Через 15 минут всех отпущу», «Магазины никуда не денутся». Пройдя главный вход, мы ненадолго задержались у Камня Миропомазания, где, по преданию, лежало укутанное в плащаницу тело Иисуса после снятия его с распятия. Мрамор, прикрывавший ложе, источал благовонное миро. Многие, становясь на колени, дотрагивались до камня, освещённого восемью лампадами, и осеняли себя крестным знамением в надежде на исцеление. Справа от камня находился вход на Голгофу. Но нас интересовал другой вход, ведущий в подземелье, где мать Константина Великого  – царица Елена обнаружила крест распятия. Здесь, в начале четвёртого века, она заложила церковь Вознесения Христова. Проходя мимо Кувуклии под куполом собора, из которого бьёт сноп солнечного света, невозможно было отделаться от ощущения чего-то мистического.

Оказавшись перед ступенями, мы встретились лицом к лицу с полицейским, который уверенно преградил нам путь.
 
– Господин офицер, – проговорила Лидия умоляющим тоном, – мы с братом приехали из Метулы. В Иерусалиме проездом – на один день. Вы бы не могли нам позволить спуститься ненадолго?

– К сожалению, нет… ремонтные работы, – сообщил полицейский.

– Ну пожалуйста! Хоть одним глазком взглянуть, – стала упрашивать Лидия.

Но офицер был непреклонен, объявив, что вход категорически запрещён. Время убывало. Уговоры и милое лицо, что так артистично изображала Лидия, вряд ли, на мой взгляд, возымели бы действие на решительно настроенного стража порядка. Надвинувшись на полисмена и прикрывая его своим телом от глаз публики, я решил его усыпить на некоторое время, воспользовавшись только лишь мне одному известным способом, но Лидия, заметив мои телодвижения, вскинула руку.

– Погоди. Я сама.

Приблизившись вплотную к полицейскому, она остановила взгляд на его глазах и монотонно произнесла:

– Слушайте меня, офицер... слушайте. Сейчас вы нас пропустите, но только нас. Больше ни один человек в течение часа не переступит эту черту, – её рука прорезала горизонтальную линию в воздухе. – Один час, офицер… один час.

Лицо стража стало отрешённым; он смотрел на женщину невидящим взором – как будто сквозь неё. Через секунду он посторонился: путь был открыт.

Сойдя вниз, мы ступили на пол, от которого так и веяло вечностью. У меня возникло ощущение, будто бы попал я сюда впервые. Звук наших шагов гулко разносился по приделу Обретения Креста, отражаясь от каменных стен и свода: кода-то здесь была каменоломня. Под потолком находилось окно, из которого царица Елена некогда наблюдала за ходом раскопок: то ли какое-то наитие, то ли видение толкнуло её на поиски сокрытых артефактов. Но сейчас она, увековеченная в камне, поглядывала со своего постамента на мраморную плиту красного цвета, украшенную крестом и горящими лампадами, взглядом, полным скорби и неугасимой веры. Помимо креста, на котором был распят Иисус, здесь были найдены и гвозди, и деревянная табличка с надписью INRI – Иисус Назарянин Царь Иудейский, и ещё два креста, которые служили распятием для двух разбойников. Никто не знал, какой из крестов истинно принадлежит Иисусу. Но, судя по легенде, он обнаружился, как только мимо него пронесли тело усопшей женщины. И случилось чудо – она воскресла. С тех пор крест называют животворящим, а Елену – святой.
 
Вот уже минут двадцать мы с Лидией ходили кругами и всматривались в каждый доступный взору уголок. Не зная в точности что искать, доверились своим чувствам: не зря же мы вернулись сюда. Подойдя к тому месту, где ещё сегодняшним утром лежал труп человека, я остановился у металлической решётки, ограждавшей красную мраморную плиту. Подножие горы справа было отделено толстым стеклом: всегда найдётся кто-нибудь, который не устоит перед соблазном унести с собой хоть частичку со священного места. А учитывая количество желающих, это могло бы фатально сказаться на самой горе, даже если она Голгофа.

Я уже собирался отойти от решётки и перебраться в другое место для продолжения поисков, как вдруг… взгляд зацепился. Что-то блеснуло на стекле, и я поначалу отнёс это к некоему дефекту, но внимательней присмотревшись, обнаружил какую-то нацарапанную надпись. Что это, кто-то осмелился осквернить это место чем-то, вроде – «Я здесь был?»

– Лидия! – окликнул я свою напарницу. – Иди-ка сюда, взгляни. Тут что-то есть.

Приблизившись, она проследила за моим указательным пальцем.

– Снова греческий, – пробормотала она.
 
Активировав свою линзу в правом глазу, Лидия сделала снимок надписи, отправила запрос в сеть и незамедлительно получила перевод:
ВСЁ ЗАКОНЧИТСЯ ТАМ, ГДЕ И НАЧАЛОСЬ

– Превосходно! Ещё одна загадка.

– Ты оказался прав, Сеня. Ещё одна подсказка существует, но я ума не приложу, что нам со всем этим делать?

Мы, каждый по-своему, обдумывали смысл находки. Сверху, катящимся по ступеням эхом, доносился гул толпы. Я поднял глаза к каменному своду и вгляделся в полумрак. Мысли хоть и путались в моей голове, но мне на секунду показалось, что в голове мелькнул хвостик догадки.

– Лидия, какие ключевые слова ты бы отметила в своём рассказе о церемонии получения Благодатного огня?

Задумавшись лишь на несколько мгновений, Лидия сказала:

– Срасти Христовы, огромная толпа людей и море огня.

Я смотрел на неё выжидающе – хотел, чтобы она сама пришла к напрашивающемуся выводу.

– Неужели, это то, о чём я подумала?

– Скорее всего. … Представь себе на секунду, что кому-нибудь вздумалось распылить в воздухе некую аэрозоль, оставив пока в стороне её происхождение. Можешь себе представить, как тут всё полыхнёт? Чем, по-твоему, может всё обернуться, как не концом?..

– Концом чего? К чему ты клонишь?

– Нет. Не концом для человечества, конечно. Я имею в виду – конец христианской веры. Снисхождение Благодатного огня может обернуться трагедией, ужасом, посеять сомнения и страх. Это может обернуться началом конца для самой многочисленной паствы! Вспомни выражение из Апокалипсиса: «Я есмь Альфа и Омега, начало и конец».

– Господи! – воскликнула Лидия. – Что же это за дьявольщина?!

Услыхав эту фразу, я усмехнулся.

– Чему ты ухмыляешься? – поморщившись, спросила Лидия.

– Твоим словам. Почему-то, всякий раз, когда упоминаешь Бога, вспоминаешь и сатану. Или – наоборот.

– Ничего не поделаешь – единство противоположностей, – Лидия покачала головой и тоже усмехнулась. – Ну, что делать будем?

– Не знаю. Но здесь нам точно – делать уже нечего.

Мы поднялись по лестнице, обошли стража порядка и стали протискиваться сквозь толпу.

– Ты ничего не забыла? – спросил я Лидию, кивая на полицейского.

– Нет. Всё нормально. Я его на час запрограммировала. – Она взглянула на свои наручные часы. – Истекут пять минут – спадут с него мои чары, – кокетливо произнесла она, окинув постового ироничным взглядом.

***
Солнце усаживалось на горизонт, разрезая всклоченные облака косыми лучами. День заканчивался, оставив усталость и моральное истощение, которое обычно приходит после бесплодной умственной работы.
 
Спустя какое-то время я вырулил на западное шоссе в сторону Тель-Авива.  Тогда я даже представить себе не мог, как скоро окажусь здесь вновь.

– Знаешь, – обратился я к Лидии, когда, миновав присущие этому времени суток пробки, выехал на скоростную трассу, – всё это время, что мы были в храме, меня не покидало чувство, что за нами кто-то наблюдает.

Лидия устало повела глазами, посмотрела на меня, нахмурив брови, и проронила:

– Меня тоже. Только сказать не решалась. А то подумал бы, что у меня какая-то паранойя.

– Странно, да?

– Да уж. Слишком много странностей для одного дня.

По дороге Лидия связалась с Филиппом. Поведав ему о результатах нашей поездки, выслушала не очень оптимистический доклад: предварительная экспертиза по поводу усопшего грека установила, что смерть наступила вследствие гипероксии. В связи с этим в лабиринте следствия снова замаячил тупик. Ицхак Мааян был крайне недоволен ходом расследования и требовал результатов. Филипп не оправдывался, но посетовал на недостаточность фактов, видеоматериала, показаний свидетелей – хоть что-нибудь, за что можно было бы уцепиться и хоть как-то соединить в цепочку массу разрозненных деталей.

 Выслушав пересказ этого разговора, у меня возник лишь один вопрос: зачем понадобилось этому монаху травиться кислородом?

***
– Ну наконец-то, – укоризненно произнесла Оксана, когда поздним вечером я переступил порог нашего дома. – Ты совсем забросил свою дочь.

– Она – не игрушка, дорогая. И я никогда не забываю о своих любимых девочках.

Не просто выглядеть бодрым, когда твои ноги подкашиваются от усталости. Но упрёк был справедливым. Но надо отметить, что в моих словах не было ни капли лжи. Окси и моя дочь – самые дорогие люди на всей земле. Конечно же было ясно, что все подростки её возраста только делают вид, что не нуждаются в родительской помощи. Но стоит лишить их внимания, и претензии тут же посыплются на вашу голову. А недовольные нотки, сквозящие в голосе моей супруги, говорили мне о том, что не только наша дочь, но и она сама требует моего участия. Но что я мог поделать, когда часть моей жизни была связана с самой отвратительной изнанкой нашего общества, повергающей людей в страх и ужас, калечащей человеческие судьбы и нередко несущей смерть. Какой бы прогрессивной ни была наша жизнь, но те негативные явления, с которыми я пообещал бороться всеми доступными мне методами, ещё имели место для существования и конец нашей борьбы был не близок.

– А чем же у нас так вкусно пахнет? – Я подошёл к Оксане сзади, обнял и прикоснулся губами к гладкой коже лебединой шеи, пытаясь немного сгладить раздражение на мой счёт.

Оксана вздрогнула и её тело покрылось мелкой гусиной кожей. Я знал, что это значит, но она чуть отстранилась, высвобождаясь из моих объятий, и крикнула в сторону ведущей на второй этаж лестницы:

– Ника! Твой отец вернулся!

Через несколько секунд послышался топот босых ног.

– Папуля! – воскликнула Моника и бросилась в мои раскрытые объятия.

Я пальцами расчёсывал её пышные, отросшие до плеч волосы, заглядывал в её медовые глаза, слушал её нежный, но уже начинающий обретать глубину голос. И во мне утверждалась уверенность, что вся моя борьба со злом – ради неё и ради таких, как она. Это – битва ради того будущего, о котором писал и пишу в своих книгах, даже если для кого-то они кажутся не более, чем фантастикой.

С терпением выслушав все жалобы и притязания своей дочери, я пообещал уделять ей больше времени, тая в глубине души надежду, что так и будет.
 
– Дочь, а как обстоят твои дела на личном фронте? – спросил я её. – Мальчики, небось, за тобой увиваются?

Она взглянула на меня исподлобья, немного зарделась и, утвердительно кивнув, сказала, что конечно же увиваются, но она пока ещё не решилась выделить хоть кого-нибудь из того табуна резвых скакунов, что носится за ней по всей школе, добиваясь её расположения. Да уж, достоинства, как и красоты, ей не занимать. Да и талантом её бог не обидел. Всё своё свободное время посвящает биологии. Наверное, дали о себе знать гены её деда.

Наконец, вдоволь наговорившись, Моника, убежала в свою комнату, оставив меня с Оксаной наедине.
 
– Что ж, муж, теперь моя очередь.

– Я весь твой, – сказал я, подыгрывая её тону.

– Тогда кайся. Рассказывай, где пропадал и чем занимался?

Уже давно между нами не было никаких тайн. Она знала почти всё о моей вне-писательской деятельности, да я и не скрывал ничего… ну, или почти ничего, смягчая в своих рассказах самые мрачные, на мой взгляд, моменты. Вот и сейчас я поведал ей о недавних событиях, которые выдернули меня на некоторое время из лона семейного очага.

Она слушала с большим интересом, уточняя для себя некоторые детали – особенно те, которые касались церемонии схождения Благодатного огня , обнаруженного царицей Еленой распятия и порождённой, впоследствии, легенды о Животворящем Кресте .

Выслушав мой рассказ, она ненадолго умолкла. Ей, видимо, понабилось какое-то время, чтобы переварить и осознать всю информацию.

– А что ж они, не могли покойника к кресту приложить? Может быть, и вправду бы ожил?

Это ироничное высказывание натолкнуло меня на следующую мысль:

Вероятно, монах оборвал свою жизнь как раз из-за того, что разуверился, потерял смысл жизни, раскрыл чью-то ложь и через свою смерть решил доказать лживость этого мира. Но что такого он узнал? Что заставило его покинуть мир в грехе, совершив неугодное богу деяние?   
   
 Сомкнуть век сегодня мне не удастся. Мысли путаются змеиным клубком, не давая ни секунды покоя. Я пытаюсь сосредоточиться хоть на одной из них, но они расползаются, а затем снова смешиваются в хаотичном порядке, превращаясь в некую бессмыслицу. Попытки связать факты и новую информацию, почерпнутые из последней поездки, разваливаются. За годы работы я так и не научился совладать с гнётом безысходности или незавершённости пути к поставленной цели. В сейфах и архивах пылится немало нераскрытых дел. Наверное, и наши босы могли поступить также, но вряд ли это наш путь. Сотни веских причин, перемена обстоятельств, смена главных целей могли изменить приоритеты и вынудить отложить дело в сторону – это было что-то вроде заморозки больного человеческого организма в надежде, что в скором будущем появится необходимое для его излечения лекарство. Но дела никогда не закрывались, потому как не имели срока давности.

Но что может сделать человек, обладающий определённым набором качеств и возможностей? Лишь заставить себя не отчаиваться и не оставлять поисков. Может быть, ошибаться, но искать и, в конце концов, всё же находить. Спрашивать совета и надеяться, что вам его дадут. Стучать в двери с надеждой, что вам откроют. А достучавшись до истины, не устрашиться её сути. Ведь вы же этого и добивались.

Сейчас, лёжа в постели и прислушиваясь к тихому дыханию своей супруги, я отбросил все клубившиеся в моей голове мысли, не намеревавшиеся выстроиться хотя бы в подобие определённой версии, и припомнил любопытный случай.
 
Однажды одна из голливудских киностудий задумала снять фильм о Моисее, выведшем израильский народ из египетского рабства. Одна из главных ролей принадлежала молодому актёру итальянского происхождения Джузеппе Марьоли, игравшему роль Иисуса Навина , посланного Моисеем для разведки и завоевания для израильтян дарованных богом земель. Один из эпизодов снимался вблизи Иерихона – первого города, около трёх с половиной тысяч лет назад, завоёванного войском израильтян. В один из дней на съёмочной площадке разгорелся нешуточный спор между режиссёром фильма и приглашённым консультантом – теологически просвещённым израильским историком. Режиссёр намеревался выставить Иисуса Навина варваром, сжигающим всё на своём пути, не жалея ни женщин, ни стариков, ни детей, ни даже скот. Консультант же, наоборот – убеждал показать его нравственным и богобоязненным. И спор наверняка закончился бы компромиссом, если бы на следующее утро историка не нашли мёртвым.  Ход следствия по этому делу мог бы породить сюжет для другого фильма, никак не связанного с древней историей иудеев.

Вначале была выдвинута версия об убийстве. Мотивом, с одной стороны, могла послужить непримиримость взглядов. С другой – антагонизм нравоучений и мировоззрений. Но в гипотезах не было определённой логики: не до такой степени противоречий дошёл тот спор, что мог довести до подобной крайности. Оставалось предположить, что консультант умер естественным образом. Врач службы скорой помощи констатировал смерть в результате удушья и тело было передано судмедэкспертам для дальнейшего исследования. Члены съёмочной группы, дотошно опрошенные следователем, оказались вне подозрения: у всех имелось подтверждённое алиби.

Весть об этом неординарном случае быстро докатилась до самых верхов, да и скрыть от общественности эпизод на съёмках не удалось. Волнения в глобальной сети росли по нарастающей. Журналисты требовали заявлений, но происшествие никто не комментировал. Спустя сутки на место происшествия отправились три эксперта: Франко, Давид, ну и я в придачу.

Экономя средства на съёмки кинофильма, киностудия разбила небольшой лагерь – тут же, в пустынной местности, у предместий Иерихона. Палатка, в которой было обнаружено тело научного консультанта, была обустроена аскетично просто: песочный пол, несколько раскладушек с толстыми матрацами, чайно-кофейный столик, отделённый пластиковой занавеской уголок для душа и умывальника, снабжённые привозной водой из бочки, установленной на козлах двухметровой высоты.

Тело к тому времени уже увезли, и нам ничего не оставалось, как довольствоваться лишь лицезрением места происшествия и оставшихся личных вещей покойного. Давид, по обыкновению, сделал несколько кругов, прежде чем приблизился к месту обнаружения покойного. Он останавливался у постели, щупал её, осматривал предметы обихода, коих касались руки историка, считывая информацию со всего, что окружало и имело хоть малейшую причастность к пострадавшей личности. Усвоенные практические уроки подсказывали, на что обращать внимание. Зачастую находились бритвенные станки и зубные щётки, смазанные ядом; отравленная зубная паста; аэрозоли с подменным наполнителем... – каких только изощрённых методов убийств и каких только улик не находили. Но в тот раз всё было по-другому. Доказательства о стороннем вмешательстве отсутствовали вообще. Давиду в этот раз ничего не открылось, и он заключил, что человек умер своей смертью и в своей постели. Рядом с ним в минуту его смерти никто не находился и, во всяком случае, за два часа до этого в контакт он ни с кем не вступал.
 
Франко, опираясь на свои ощущения и ясновидящий дар, оставалось лишь подтвердить сказанное Давидом. Правда, не без ссылки на некое сомнение: человек, ведущий здоровый образ жизни и, по сведениям очевидцев, находившийся в полной гармонии с самим собой, не мог просто так взять и умереть, ни с того ни с сего. От меня, в этот раз, толку вообще не было.

Покидали мы съёмочную площадку с чувствами смущения и сожаления. Глядя в полные скорби глаза Джона Люка – главного режиссёра картины, Франко пообещал разобраться в истинных причинах смерти Илана Ашмана и заверил его, что это для нашей группы станет делом чести.

– Спасибо! Огромное спасибо! – восклицал мистер Люк, обеими руками сотрясая ладонь Франко. – Очень на это надеюсь.

– Что бы он сказал, – переходя с английского на иврит, прошептал Франко, – если бы знал, что у нас нет ни единой зацепки?

На следующий день, по неофициальному запросу, нам позволили посетить дом Ашмана в Беэр Шеве , где уже до нас побывала полиция. Выругав изрядно наследившую следственную группу, Давид принялся за дело. Франко, стоя посреди гостиной и скрестив на груди руки, пропускал через себя информационное пространство дома. Двухэтажный особняк из пяти комнат был обставлен без всяких излишеств, но комфортно. Кабинет историка, был сплошь и рядом завален книгами. Свободные от стеллажей стены, украшали фотографии, запечатлевшие историю учёного, прожившего непростую жизнь и достигшего неоспоримого авторитета в высших кругах общества. Особый интерес представлял коллаж из множества снимков, по которому можно было проследить восхождение человека – от юного студента к вершине карьеры. На последних из них профессор Ашман был изображён в обществе президента, премьер-министра, маститых учёных и других известных личностей. Несколько снимков успели пожелтеть от времени и один из них привлёк внимание – будущий учёный, а тогда ещё совсем молодой человек, в обществе военных. Пробежавшись по нему глазами, я остановился на одном субъекте, выделявшемся среди прочих своим ростом и худобой.
 
Спустя какое-то время, озираясь по сторонам, в кабинет заглянул Давид.

– Ты как нельзя кстати. Вот, погляди. – Я указал на заинтересовавший меня снимок.

– А профессор-то наш ничего себе – красавец! Смотри-ка, при костюме и галстуке, шевелюра чёрная… Сколько же лет этому фото?

– Лет сорок, думаю. …Ты тут никого не узнаёшь?..

Давид снова заскользил по фотографии, и через пару секунд его глаза округлились.

– Да это же наш Мааян! Ицхак Маяян!

– Точно. Вот бы с кем потолковать.
 
– Ага! Ладно, Филиппа озадачим. Пусть устроит нам встречу в верхах, так сказать. Ну а кроме этого?..

– Ничего такого. Правда я в его аптечке порылся: на вид обычный набор лекарств. Никакими хроническими болезнями хозяин дома не страдал, если конечно…

– Что – если?

– Если до нашего визита аптечку не подчистили. Но что занятно: в ванной комнате – одна зубная щётка, один бритвенный станок, тюбик крема для рук, мужской одеколон… ну и всё такое. Что, скажи мне, одинокий человек делал в таком большом доме? Ни женских, ни детских фотографий, как ты заметил, тут тоже нет. Ни малейшего намёка на семью, даже в его прошлом.

– Тут ты прав, Арсений. У меня тоже сложилось ощущение полной пустоты этого дома – не ментальной, а физической. Мне даже кажется, что он здесь и не жил вовсе. Будто всё это – бутафория. – Давид нервно передёрнул плечами. – Он время от времени появлялся тут, что-то делал, с кем-то встречался, работал в этом кабинете… Его следы повсюду. Но жить, вести хозяйство…  – не думаю. Даже холодильник пуст. Спиртные напитки почти не тронуты. Вполне возможно, что он обитал в другом месте.

– Что же это – подстава?

– Может и так. Во всяком случае, исключать этого нельзя.
 
– Ладно. Тогда пойдём послушаем Франко и валим отсюда.

Мы вернулись в салон и застали Франко, сидящим на кожаном диване с лицом, выражавшим некоторую растерянность. Завидев нас, он сказал лишь одно: – Спектакль, мужики!  Мы многозначительно переглянулись.

– Недурно! – проговорил Давид.

Не прошло и нескольких секунд, как мой лоб вспыхнул. Прямо по центру – меж лобными долями жжение превратилось в острую боль. Минуло немало лет с тех пор, как я именно так испытывал чувство опасности.

– Сматываемся! – воскликнул я. – Прямо сейчас!

Дважды повторять не пришлось. Все рванули к дверям… и в этот миг услышали звук тормозов. Выглянув в смотровое окно на входной двери, мы заметили два внедорожника с затемнёнными стёклами, затормозивших у самых ворот. Моментально открылись все дверцы, и люди в штатском стали выпрыгивать один за другим на тротуар. Их движения были чёткими и натренированными. Один из них знаками стал указывать другим порядок действий. Неужели по нашу душу? Подход к нашей машине был временно отрезан.

Шестеро рассыпались по сторонам, устремившись к заднему двору, двое направлялись ко входу. Давид с Франко чисто интуитивно бросились назад, но я их остановил.

– Стойте! Тут только двое. Здесь мы их и встретим.

– Ты с ума сошёл?! – возмутился Франко.

– Вовсе нет. Пойдём по пути наименьшего сопротивления.

Я попятился, увлекая своих товарищей за собой, и остановился в двух метрах от дверей. Дальше всё происходило очень быстро: распахнутые створки, вскинутые руки, два пистолета, моё – «УМРИТЕ», два падающих тела… и вот уже улица. Мы бросились к машине и через несколько секунд я уже выжимал педаль газа до самого пола. Остальным не понабилось много времени для того, чтобы зайти с заднего хода, преодолеть пространство первого этажа и снова оказаться у ворот. По нам открыли огонь из шести стволов, но пули лишь оцарапали бронированное стекло – стреляли прицельно. Гоня машину по объездной трассе, я надеялся, что за нами не пустятся в погоню. Но я ошибался. Через некоторое время два внедорожника замаячили у нас на хвосте и быстро нагоняли, несмотря на трёхсотсильный движок под капотом нашей машины.

Франко уже связался с Филиппом и докладывал чёткими фразами:

«На хвосте две машины…» «…настроены решительно…» «…нужно зачистить дом профессора…» «Да, мы наследили…» «…два тела…» «…Арсений» «Попробуем сбросить…»

Трасса в это время суток была почти пуста, за исключением нескольких грузовиков, плетущихся по правой стороне дороги. Через минуту мы проскочили пост дорожной полиции, и я мельком заметил вытянувшееся в удивлении лицо офицера с радаром в руках. Сейчас он увидит ещё две несущиеся машины. То-то он удивится! Нам это было на руку. Если он передаст по всем постам код «перехват», то нашим друзьям придётся оглядываться и вряд ли они захотят связываться с дорожной полицией, которая в последнее время стала сурова как никогда.

Объездная трасса закончилась, и машина выехала на скоростную дорогу, еле вписавшись в крутой кольцевой поворот. Здесь транспорта прибавилось, и скорость пришлось сбросить. Преследователи держались на небольшом расстоянии. В зеркале заднего вида показался полицейский патруль с проблесковыми огнями и воющей сиреной. Они быстро нагнали второй внедорожник и пытались прижать его к обочине. Но через секунду короткая автоматная очередь опрокинула патрульную машину в кювет. Совершив несколько кувырков в воздухе, она опустилась на крышу и по инерции проехала ещё около десяти метров.

– Сволочи! – вскрикнул я. – Давид, пересядь за руль.

– С ума сошёл!

– Ты мне сегодня это уже говорил. Дай мне с ними разобраться.

– И не подумаю. Их шестеро. Забыл, чем в прошлый раз всё закончилось?

– Не забыл. Да и нужен-то всего водитель.

– Отставить! – отрезал Давид. – Гони!

Мы буквально пролетали мимо машин, следующих в том же направлении. Увидев открытое пространство впереди, я снова до отказа нажал на акселератор. Двигатель взвыл, быстро набирая обороты, и машина понеслась на предельной скорости. Время как будто сжалось в несколько мгновений. Никто не мог отдать себе отчёт, сколько точно продолжалась эта гонка, как вдруг, впереди мы увидали полицейский заслон и раскатанную поперёк дороги ленту «скорпион». Они намеривались остановить наш сумасшедший кортеж любой ценой. Я резко ударил по тормозам. Нас какое-то время ещё несло юзом, и машина чуть не напоролась на ежи, остановившись в сантиметрах пятнадцати от ленты. Мигом покинув машину, Давид с Франко кинулись в сторону заслона. Один из полицейских сделал предупредительный выстрел в воздух, приказывая всем оставаться на месте. Ослушавшись приказа, мои спутники перескочили ленту и, размахивая руками, стали указывать на стремительно приближающиеся автомобили. Они уже преодолели около десяти метров, отделявших ленту от полицейских машин, когда я повернулся лицом к преследователям. 400… 300… 200 метров… и я, наконец, увидел их лица. Затем… оба водителя отключились и машины, потеряв управление, стали вилять по дороге до тех пор, пока не столкнулись и одна из них, завалившись набок, заскрежетала по асфальту, выбрасывая из-под кузова снопы искр. Чудом оставшийся на дороге внедорожник, миновал меня в полуметре и, напоровшись на «ежи», полетел прямо на полицейский заслон. Там, врезавшись в одну из патрульных машин, джип остановился. Всё стихло. Только щебет птиц и стрёкот кузнечиков в придорожной траве нарушали вдруг возникшую тишину.

Две пары сильных рук оттащили меня в сторону.

– Всё, Сеня, всё. Всё кончилось. Успокойся.

Чего они меня успокаивают? Я спокоен, абсолютно спокоен.

Спустя несколько мгновений полицейские опомнились и, разделившись на две группы, окружили обе машины с оружием в руках. Послышались предупредительные выкрики: «Не шевелиться!» «Оставаться на месте!» «Не двигаться!» Из перевёрнутой машины выволокли одного раненого. Двое других, по однозначным жестам патрульного, были мертвы. Во второй машине оказался погибшим только водитель. За кордоном стала образовываться пробка из подъезжающих машин. Быстро образовалась толпа любопытных.

– Ты в порядке? – спросил Франко. Его смуглое морщинистое лицо сейчас посерело, а руки немного подрагивали.

– В полном… Надо бы на их документы взглянуть.

– Обязательно взглянем. Видишь? Давид уже общается с офицером.

Пока Давид содействовал полиции, пытаясь идентифицировать личности, мы с Франко осмотрели тех, которых уже успели оттащить к обочине. Мне хватило лишь одного взгляда на их тела, чтобы понять, что умерли они не по моей воле.

Спустя какое-то время, когда суматоха немного улеглась, офицер попросил предъявить наши документы. Франко схватил его под руку и увёл в сторону. Склонясь к его уху, что-то шептал, пока тот не потерял интерес своему вопросу.
 
Прошло около часа прежде, чем мы покинули место аварии и взяли курс на Тель-Авив.


Воздух штаб-квартиры, несмотря на кажущееся спокойствие, был наэлектризован. Лидия стояла в привычной позе перед монитором во всю стену. Бессменная бейсболка на голове чудным образом удерживала под собой пышную копну её волос. Не в пример, казалось, безмятежной Лидии, за полуоткрытыми жалюзи стеклянной панели кабинета маячила тень Филиппа. Разговаривая с кем-то по телефону, он метался от стены к стене, подобно льву в клетке.
 
– А вот и наши герои! – воскликнула Лидия, не без доли сарказма. – Я уж думала, вам крышка. Но, к счастью, вы оказались резвее.

– Значит, наблюдала за нами, – прервал её Давид. – Но ты зря смеёшься. Ребятки были оснащены не хуже наших спецов. А вот кто они такие – осталось загадкой. Ни одного документа при них не обнаружили.

– А я и не смеюсь, – понизив голос, отозвалась Лидия. – Это у меня нервное. На самом деле, я страшно беспокоилась.

– Ах ты, девочка моя. Переживала… – Франко по-отечески приобнял её, как бы успокаивая.
 
Но Лидия быстро высвободилась из объятий старого сотрудника, и поправив сбившуюся набекрень кепку, окинула его нарочито строгим взглядом.
 
– А что с Филиппом? – поинтересовался я.

– Понятия не имею. Минут десять так мечется. Я хотела войти, но он меня выставил. Подождём, пока сам позовёт.

Я уже было хотел предложить своим напарникам чего-нибудь выпить – снять стресс, так сказать, но тут мы услышали шелест поднимающихся жалюзи, а затем последовал приглашающий жест шефа. Мы нехотя проследовали в офис.

– Как такое могло произойти?! – Филипп продолжал мерить кабинет шагами, не прекращая кричать в трубку. – Это просто неприемлемо! Куда вы смотрели?!

Выслушав, вероятно, ответы на свои вопросы, он зло бросил телефон на столешницу, покрытую ворохом свежераспечатанных листов и тяжело опустившись в кресло, поднял на нас гневно сверкающие глаза.

– Что произошло? – спросила Лидия.

– Труп исчез! – рявкнул Филипп.

– Труп? Какой труп?

– Тело Иллана Ашмана исчезло из морга!

– Что?! Как?! – вырвалось у всех сразу.

Филипп развёл руками.

– Никто не знает. Был… и нет его.

Это дело принимало крутой поворот. В нём и так было много загадок, так ещё и это известие порождало дополнительные проблемы. На оплошность охраны специализированного морга с тремя степенями защиты не походило. Тот, кому это понадобилось не желал, вероятно, допустить вскрытия. Ведь патологоанатомы заставляют говорить трупы.

– Кто-то очень хочет вывести нас из игры любыми средствами. Кому-то не желательно установить истинную причину смерти Ашмана.

– А знаешь, Филипп? Я не уверен, что Ашман мёртв.

– Что ты несёшь, Арсений?

– Чёрт его знает. Он был мёртв… но сейчас… чувствую, жив. Ещё там, в его доме, мне померещился его живой образ. Я подумал, что ошибаюсь на этот счёт. Но теперь…
 
– А ты, Франко, что скажешь?

– Боюсь, что у меня схожее ощущение. Но это всё же ощущение. Чувства против факта – не лучший аргумент.

Такой поворот событий никто из нас в расчёт не брал, и это могло повести расследование в совершенно другую сторону.

 Тут я выудил из своего кармана старую фотографию и положил её на стол перед Филиппом.

– Взгляни.
 
– Ты что, стащил снимок из коллажа? – ухмыльнувшись, спросил Франко.

– Позаимствовал, – уточнил я.

Босс, рассматривая фото, всё выше задирая вверх свои косматые брови.

– Ого! Да тут у нас целый набор личностей.

– Ты узнаёшь кого-то ещё, кроме Мааяна?

– Конечно, узнаю. Старенькое дельце. – Филипп бросил взгляд на Франко. – Но ты-то, старый пёс, неужто не припоминаешь?

Снимок перекочевал в руки Франко, и тот принялся внимательно изучать его. Там, в доме профессора, у него для этого времени не было, и он узнал только того, на кого мы с Давидом ему мельком указали. Но видимо сейчас воспоминания хлынули на него потоком. По мере изучения снимка он всё более оседал в своём кресле, погружаясь в самого себя.

– Эй! – окликнул Филипп старого друга. – Ты нас не покидай. Поведай нашим друзьям о своей молодости.

И Франко поведал. Поведал о тех страницах своей биографии, о которых мы до сих пор не знали – о начале своей карьеры, когда он, будучи молодым стражем правопорядка, вместе с Филиппом работал над одним запутанным делом.

 Тот случай был неординарным во всех отношениях. Ход следствия, в конце концов, вывел их на двоих свидетелей. Долгое время они искали встречи с ними. И когда это случилось, то выяснилось, что эти двое являются членами масонской ложи. Вернее, были ими – до раскола.

– Ну, собственно… расколоть ложу нельзя, – говорил Франко, – а вот отколоться от неё… По полученным сведениям, речь шла о нарушении ландмарки. Это, если кто-то не в курсе, определённые принципы масонской ложи, которые являются нерушимыми и неизменными. Философски масонство опирается на монотеизме – единобожии. В общем… не буду читать вам лекцию… но замечу: масоны всегда обладали таким могуществом, что имели возможность влиять на степень развития государств и ход истории, если хотите. Так вот, – Франко указал на двух людей рядом с Ашманом. – Эти двое проходили свидетелями по тому делу. И если предположить, что Ашман примкнул в то время к их ложе, то становится ясным, как он исчез из морга. А мёртвым он мог только показаться, приняв какое-нибудь снадобье. Вероятно, ему просто нужно было исчезнуть.

– Но с какой целью? И что за срочность? – выпалила Лидия.

– Не знаю. Но посмотрим, что скажет Мааян по этому поводу. – Франко взглянул на Филиппа, намекая на то, что аудиенция с патроном не будет лишней.

– Я этим займусь, – бросил тот.

Всё это мне припомнилось в эту бессонную ночь. Я также хорошо помнил, как Мааян направил нас по нужному адресу, и как мы нашли историка – очень даже живого, застав его за проповедованием «Апокалипсиса» или откровения, если в переводе с греческого… в общем – конца света. Но почитаемый историк толковал всё по-своему, и решил умереть, для того чтобы воскреснуть, а представ перед своими собратьями в новом свете, повести их на битву с грехом и вероотступниками. По обнаруженным уликам, рукописям и листовкам ясно определилась цель Ашмана – расправа над членами тогдашнего правительства. По его мнению, они не оправдали надежд и чаяний собственного народа. Другими словами, на их душах лежал непростительный грех и все они заслуживали кары. И тогда также часы отсчитывали убывающее время, подстёгивая нас на решительные действия. В последствии Ашмана осудили на длительный срок. Но поди знай, каких последователей он оставил после себя и насколько теперь изменились их приоритеты. На миг мне показалось, что между теми событиями и смертью греческого монаха существует некая косвенная, возможно, гипотетическая связь.
 
Было три часа ночи, когда я вытащил себя из кровати и покинул спальню. Я стоял у окна и тупо вглядывался в ночь. Я должен разобраться в этом. Нужно выстроить цепочку событий и завершить её логичным концом. К чёрту сомнения! Я должен… мы все должны… мы не в праве опускать руки.

***

Милая, прости. Мне необходимо уехать.
 Ты знаешь, как со мной связаться. Люблю тебя и Монику.

Эту записку я примагнитил к холодильнику и поехал в контору, не понимая, чего мне сейчас больше не хватало – уединения или живого общения. Во любом случае там думалось лучше.
Я медленно катил по живому никогда не засыпающему городу и уже не в первый раз ловил себя на мысли, что завидую всем этим людям, их тихим радостям и обычным хлопотам. Я чувствовал себя оголённым нервом среди этой, казалось, беспечности. Но моя причастность к обратной стороне этой жизни была выше житейской суеты. Трепет овладевал мной, душа сотрясалась от понимания трагичности этого мира. Бессилие что-либо изменить не давало покоя.
Когда-то, за беседой, Франко спросил меня: «Ну сколько ты так протянешь? Пять, десять лет? Когда твои силы иссякнут? Когда наступит пустота, как расплата за твои труды и твой дар?» Но глядя на него теперь, я видел, что он всё ещё не выпал из седла и вполне дееспособный, хоть с годами и сдал, конечно. Во мне ещё оставалось достаточно сил, а в сердце теплилась надежда на то, что я смогу, пусть незначительно, но сделать этот мир немного светлее. И в этом свете утопить тёмную силу собственных фобий.

Охранник на входе окинул меня недоумевающим взглядом, но пропустил без лишних слов. Дойдя до конца коридора, приложил руку к замку с биометрической идентификацией, и тут же услышал знакомый сигнал. Толкнув тяжёлую дверь, я снова очутился в операторском зале. Один из программистов выпучил удивлённые глаза.

– Тебя что, Барский, из дома выгнали?

– Ага, – в тон ему пробасил другой, – за прогулы, – и выдал смешок.

– Хватит скалиться, молодёжь, – парировал я насмешливым тоном. – Работайте, не отвлекайтесь, – и, заметив свет в кабинете Филиппа, спросил: – А что шеф? У себя?

– Ну да. Ещё не уходил, – протянул первый, позёвывая.

Распластавшись в кресле и закинув ноги на стол, Филипп спал. Очки, застрявшие на кончике его носа, уставились в скрещённые на животе руки. Он шумно сопел, подёргивая бровями, над которыми десятки морщин прорезали его высокий лоб. Ему скоро 70. Стал немного тучен, но ещё держится. Тяжкое же бремя выпало на его плечи. И ведь несёт его… уж много лет несёт…
 
– Какого чёрта, Арсений, у тебя такие мысли в голове кишат? Шеф открыл глаза и уколол взглядом.

– Господи, Филипп! Испугал меня.

– А ты о начальстве плохо не думай, – пробурчал он.

– Когда же ты успел в моей голове порыться?

– Да как только ты вошёл. Должен же я знать, что подчинённые обо мне думают.

– Ну прости. Я ж не со зла.

– Да знаю я. – Филипп махнул, указывая на стул. – Чего припёрся? Тяжела жизнь миллионера?

– Могу с тобой поделиться, если хочешь? А заодно и своими тревогами.

– Да на кой чёрт мне твои «бабки», тем более честно заработанные. Как, кстати, супруга поживает, дай бог ей здоровья. Давненько не виделись. А по душам поговорить, как сам понимаешь, совсем времени нет.

– Она в порядке.

– Малюет ещё?

– А то. Я даже стал находить смысл в её картинах.

– О! Да ты продвинулся… А Моника?..

– С ней тоже всё хорошо.

– Ну и ладно. Так чего тебе не спится, герой?

Я поделился с Филиппом всем тем, что всплыло в моей памяти. Выслушав меня, он отрицательно завертел головой.

– Нет, Арсений. Ну при чём здесь масоны? Эдак, мы знаешь, куда зайдём?

– Не о масонах речь, Филипп. Суть – в смерти и воскрешении. А ещё – об избранных целях. Понимаешь?

Глаза шефа застыли в одной точке. В его голове не меньший разброд, чем в моей, – догадался я. – Моё появление дало некий толчок и сейчас он пытается связать мысли воедино. Прошло несколько минут. Беспокоить его я не решался и сидел молча, машинально складывая разбросанные фотографии в аккуратную стопку. На глаза снова попадались снимки покойного монаха в разных ракурсах, лежащего в виде распятья. Мертвее мёртвого. Какое уж тут воскрешение?

– Знаешь, что я думаю, друг мой, – наконец заговорил Филипп, растягивая слова. – Твои предположения небеспочвенны. В случае с историком имели место смерть и псевдо-воскрешение – с одной стороны. С другой – возмездие за грехопадение. В случае же с монахом – смерть, но возможное воскрешение через плоды его труда. Помнишь – «Плоды созреют точно в час». И возмездие – «Всё закончится там, где началось». Это единственная связь, которую я нахожу, – заключил Филипп. – Дело, как говориться, за малым – понять, что грек действительно это и имеет в виду. Жаль, что теперь его не спросишь. И свидетель тот, как в воду канул.
– Правильно мыслишь, начальник, – не без иронии заметил я. И всё это похоже на строчки из Библии: «Да воздастся каждому по делам его». А касательно воскрешения Христа… я, конечно, в это не верю, но вот семя, посеянное им и, как результат, взошедшие плоды, погубили сотни тысяч жизней.

– Ты о Крестовых походах?

– О них… но не только. Присовокупи сюда инквизицию, охоту на ведьм… Только это – уже миллионы смертей. Религию породил страх и фанатизм. Так что в этом смысле христианство ничем не отличается от ислама. За лживыми словами о кротости, благости и любви звериного оскала не скроешь... Помнишь, Филипп, как говорил Жан Мелье : «Человечество будет счастливо только тогда, когда последний поп будет повешен на кишках последнего монарха».

– Помню, помню – слова католика, ставшего атеистом. Да… кстати! Пришла частичная экспертизу по монаху.

– Частичная?!

– Да. И сейчас поймёшь, почему. Предварительная экспертиза была ошибочной. Само предположение о том, что его накачали сжатым кислородом, было ошибкой. Большое парицательное давление в сосудах вызывает кровотечения, отёк лёгких, патологию, наконец… но не смерть. Теперь они утверждают, что сосуды покойного разложились, растворились, что ли. Эксперты объясняют это явление действием вируса, штамм которого не определяется. В базах данных подобный тип не обнаружен.
– Ну вот тебе и плоды, Филипп!

– Да уж! Чем глубже в лес, тем страшнее.

– Ну и где теперь прикажешь ответы искать? Иди хоть к самому Иисусу Христу спрашивай: за что и на кого божий раб взъелся?

– А знаешь? Это я тебе могу устроить.

– Что устроить?

– Ну как что? Встречу… с Иисусом.

– Ты, Филипп, решил потешиться над моим воображением? Скажи, что это ты не серьёзно.

– Почему? Очень даже серьёзно. Ни о каком спиритизме речь, конечно же, не идёт. Я просто погружу тебя в гипнотическое состояние и дам конкретную установку. И иди себе, спрашивай.

– Ты что ж, это и раньше практиковал?

– Конечно. На свидание с богом, правда, я никого ещё не отправлял… да и не смог бы. Но Иисус-то наш – человек. Были, помню, желающие повидаться со своими умершими родителями, к примеру; с Наполеоном – это я одному историку устроил; со Сталиным – один господин пожелал высказать вождю в лицо всё, что он о нём думает… ну и ещё пара случаев.

– Но ты же не медиум!

Филипп огладил свою бороду: его глаза озорно блеснули, а взгляд стал вызывающим. 
– Да ты, мой мальчик, плохо меня знаешь.


***

     Предложение Филиппа меня, признаться, смутило. Даже, если это произойдёт, что мне сказать Ему? Я даже не сразу решился встать со стула. Но шеф, глянув на часы и объявив, что в нашем распоряжении ещё целых два часа до тех пор, пока в контору нагрянет народ, указал мне на дверь. Он мог быть очень убедительным.
– Пойдём, мой мальчик. Зал релаксаций ожидает нас, – сказал он торжественным тоном. – Там нас никто не потревожит.

Я неохотно подчинился. Бред какой-то. Мне бы лучше с Леонардо-да-Винчи встретиться, к примеру. Но тут вроде, как сам напросился.

В релаксационной звучала спокойно-мелодичная сонная музыка. Этот мини-зал оборудовали года четыре назад вместо упразднённого бумажного архива. Вся история теперь хранилась на жёстких дисках защищённых серверов, размещение которых было строго засекречено. Звуконепроницаемые стены отделяли этот уголок от внешнего мира так, что, если бы не тихая музыка, можно было бы ощутить себя абсолютно глухим. Прибавьте к этому нежно-салатовый цвет стен и сбалансированный обволакивающий свет, и наслаждение от полного умиротворения вам обеспечено.
Я прилёг на кушетку, которая тут же подстроилась под формы моего тела и взглянул на шефа. Сейчас он скажет: «Да ладно, я же пошутил… а ты повёлся, как мальчишка» – и посмеётся… Но Филипп был серьёзен. Заперев дверь, он подошёл к кушетке и посмотрел мне в глаза. Этот взгляд пронял меня до кишок. Сейчас я понял, что меня впервые в жизни погрузят в гипноз. Я знал, что Лидия обладала психологическим и сомнабулистическим видами гипноза, а этот, подумалось мне, что хочет применить ко мне Филипп, наверное – из ряда мыслеобразной психотехники.

– Постарайся ни о чём не думать, Арсений! – медленно, но твёрдо произнёс Филипп.

– Слушай меня. Только меня. Слушай мой голос. Ты скоро уснёшь. Ты встретишься с тем, с кем пожелал. Проснувшись, ты будешь помнить свой сон. Засыпай! Медленно. За-сы-п…

Ноги ступают по иллюзорной поверхности, не чувствуя почвы. Чистое белое сияние и свет, которого прежде никогда не видел. Не о таком ли свете говорят люди, пережившие клиническую смерть? Иду, не ведая ни направления, ни времени. Возможно, здесь его вообще не существует. Просто иду вперёд. Ни один звук не доносится до слуха, и на смену обострённым чувствам постепенно приходит покой. Пространство белого коридора, а может и не коридора вовсе, становится более прозрачным. И вот ступни касаются земной тверди. Над головой купол синего неба, а вокруг гористый ландшафт. Делаю ещё несколько шагов, останавливаюсь и ловлю себя на мысли, что движения мои легки – почти невесомы. Так, наверное, передвигаются призраки. На мне шерстяная рубаха, покрывающая тело от шеи до пят – симла, ноги в сандалиях на деревянной подошве – весь мой скудный гардероб.

Осматриваюсь: вокруг раскинулись зелёные холмы, а та величественная гора, ещё не ставшая святыней для всего христианского мира, очевидно – Фавор. Здесь, в этих местах, творил свои чудеса Иисус во времена своей земной жизни. Неужели воистину, передо мной древняя Галилея?! Реально ли это? Но тёплый ветерок ласкает мою кожу и это солнце над головой, и земля, которой касаются мои ноги – всё ощутимо и материально. Шуршат мелкие камешки, какие-то птицы встречают рассвет разноголосым пением и с каждым следующим шагом моё тело обретает вес.

 Вдруг чуть впереди, где одиноко растёт оливковое дерево, возник силуэт. Спустя несколько мгновений из него соткался лик, едва ли схожий с иконным образом. Но я узнал Его. Это был Иисус – человек, ставший причиной возникновения новой религии в начале новых веков. Я почувствовал зябь во всём своём теле и, растерявшись, замер. Он сидел, облокотившись на ствол дерева и подогнув под себя правую ногу. Его голову покрывал талит, а полные задумчивости глаза смотрели невидящим взором. Очевидно, он был глубоко погружён в свои мысли. Безусловно, тебе есть о чём задуматься.

– Путник! – внезапно услышал я.
 
Первое, что меня поразило – это то, что я понял его, не зная ни одного из почти забытых языков: ни древнееврейского, ни арамейского, ни древнегреческого.
– Путник, – послышалось снова, – подойди.

Я приблизился, не имея ни малейшего понятия, что сказать и как к нему обратиться. Да и поймёт ли он меня, как я его? Сказал первое, что пришло на ум:

– Здравствуй, Сын Божий.

– Я не сын ему, – был ответ, – я лишь перст его, указывающий путь истинный.
А ведь он понял меня.

– Я вижу, сомнения терзают твою душу. Но ты присядь. – Он указал на плоский камень напротив него. – Доверься мне. Может быть, я смогу тебе чем-то помочь. Может смогу развеять твои страхи.

Сомнения – не исключено. Но откуда ему знать, о моих страхах?

Присев на предложенное место, я смотрел в его одухотворённое лицо с нескрываемым удивлением и никак не мог побороть свою немость. Большие чёрные глаза, ниспадающие пряди чёрных волнистых волос, не очень густые усы и борода – всё было похоже на Иисуса с образов и картин именитых художников и иконописцев, но… чем-то неуловимым, какой-то смесью горечи и безмерного счастья лучилось его лицо. Что-то такое было в его облике, что могли знать лишь зревшие его – живого.
 
– Я вижу, ты проделал большой путь. И я не спрашиваю тебя: откуда ты? Но я спрашиваю тебя: зачем ты здесь?

– Ещё один человек умер, – хрипло проговорил я.

– Ещё один?

– Да. Он умер за веру… Веру в тебя, Иисус.
 
Чёрные брови сошлись на переносице. Глаза, до того исполненные добрым светом, гневно блеснули.

– Мне следует доверять, верить мне, но верить в меня… О чём ты говоришь, человек?

– Я расскажу тебе, хоть ты и сам всё знаешь. Но есть нечто, чего ты не предусмотрел. А может и знал, но понадеялся на власть Всевышнего, потому что веришь в него всем своим сердцем.
 
Морщина спряталась меж его надбровными дугами, гневные огни погасли в его глазах, а взгляд стал заинтересованным и внимательным. Да, в этом я был мастер – привлечь внимание одной-двумя фразами. Теперь нужно было выдержать паузу в несколько секунд, чтобы полностью завладеть собеседником.
 
– Ведь ты сейчас направляешься в Иерусалим, не правда ли? – По его лицу теперь скользнула тень удивления. – Но знаешь ли ты, что тебя ждёт там? Знаешь ли ты, какую жертву принесёшь во имя спасения всего человечества?
 
Он выжидающе молчал. Молчал и я, не ведая, могу ли я, имею ли право говорить о его будущем.

– Нет. Это мне пока не открылось, – наконец проговорил он, медленно растягивая слова. – Но Господь за руку ведёт меня, а я поведу всех остальных тем путём, каким Он направит меня. Но скажи: что мне не ведомо? Чего я не предусмотрел?
И снова сомнения. Сказать ему, на что обречён он сам и на что обречёт треть человечества, похоже, было не в моих силах. Да и кто я такой, чтобы упреждать то, что произойдёт помимо моей воли? С кем, по его мнению, он сейчас ведёт диалог? Может быть, он представляет меня ангелом, ниспосланным ему для откровений? Но ведь никакие откровения теперь уже не смогут изменить ход истории. Всё, что должно произойти, уже произошло в моём мире. И я подумал, что сейчас ему следует набраться мужества, чтобы услышать мои слова.

– Пройдёт некоторое время, – начал я, – и тебе, и ученикам твоим воздвигнут храмы. Лучшие зодчие будут строить их из камня и мрамора. Лучшие живописцы украсят их своими картинами и фресками. Внутренности уберут серебром и золотом. Лики твоих учеников – их назовут апостолами, твоей матери и твой собственный облачат в драгоценные ризы. И в богатые наряды облачатся проповедующие тебя. А люди… миллионы людей будут преклоняться и падать ниц перед твоими образами. И трудно себе представить, сколько людей погибнут с именем твоим на устах – их будет сотни тысяч.

– Правду ли ты говоришь, человек? Не желчь ли течёт из уст своих? И неужели всё так скверно, как ты говоришь? – спросил Иисус, и холодок печали коснулся его лица.

– Так будет, – ответил я, и мне показалось, что ощущаю всю бурю эмоций, вскипевшую в его груди. – Ты направляешься в Иерусалим, тем самым обрекая себя на страдания, мучения и смерть. Твоя смерть прославит тебя на века, но… боюсь, искупительная жертва твоя будет напрасной.

– Искупительная?!

– Именно так. Ты пришёл в этот мир для искупления греха и спасения рода человеческого. И, наверное, ты спас их... но и обрёк – на вечную борьбу со злом. Мир, за который ты пострадаешь, полон ненависти, алчности, скверны и скорби. Он тонет во лжи и вере в лжепророков. Кровь невинных, проливаясь на землю, проникает в её недра, а дьявол, упиваясь ею, становится всё могущественнее из века в век. Но скажи мне: если Бог позволил первородным впасть в грех, почему не оборвал их жизнь в тот же миг? А если он всё предвидел, почему не предотвратил явление дьявола?

– Твои слова полны горечи, а в твоей душе мало веры, человек. Пути Господни неисповедимы, как и судьбы Его. И вот, что скажу тебе: тело смертно, но не дух. И многие пробудятся. И кто был праведным, обретёт жизнь вечную и Царство Небесное, а другие будут судимы Господом нашим за прегрешения свои.

– Но как побороть зло, что свирепствует на земле?

– Что есть зло? Это ли – не отсутствие добра? Как и холод – не отсутствие ли тепла? Нет нужды бороться со злом. Ибо, лишь преумножая добродетели, уменьшишь его.
 
Мой собеседник притих, но я не нарушал тишины – знал, что ему есть ещё, что сказать. И он сказал:

– Истинно говорю тебе: дьявол не победит. Доколе хоть один праведник остаётся на земле, тьма не одолеет.

– Тут ты прав. Такие ещё остались, в чьих устах имя Твоё и имя Бога не пустой звук и их сердца исполнены добродетели.

– Я знаю это, ибо твёрд в вере своей!.. Вот… взгляни на тот росток, что пробивается из расщелины камня, на котором ты сидишь.
 
Опустив глаза, я посмотрел на то место, куда указывала его рука: нежная молодая поросль проросла в щели, вытягиваясь на встречу солнечным лучам.

– Видишь, – продолжил он. – Так этот мир, однажды превратившись в бездушный камень, прорастёт новыми всходами – чистыми от скверны, для вечной жизни до скончания света.

После этих слов он поднялся.

– Мне пора в путь. Но я так и не услышал: зачем ты пришёл?

– Человек умер, – снова сказал я. – Он оставил послание. И мне не понятен его смысл.

– Так поделись со мной.

– Хорошо. Вот три фразы, оставленные им: первая – «Это вам не поможет. Я обрету покой с вашей смертью». Вторая – «Плоды созреют точно в час». И третья – «Всё закончится там, где началось». …И во ещё что: он умер в том же месте, где ты встретишь свою смерть.

Даже сейчас Он спокоен!

– Слушай, что говорю тебе, – почти без задержки произнёс Иисус. – Первые слова – они о тщетных молитвах и грешниках. А дальше, сказано о злодеяниях, что переполняют чашу терпения Господа нашего: перельётся чаша и час придёт. Ну а что до места свершения кары Его, так ты и сам об этом ведаешь. – Он сделал несколько шагов и обернулся. – Но истинно говорю тебе: никто не сможет пить из той чаши, что я пью. И никто не сможет креститься крещением, которым я крещусь… Прощай. И да укрепится вера твоя.

Ни тени печали, ни сомнения не было на его лице. А ведь он шёл навстречу своей гибели. Закатное солнце висело так низко, что казалось ореолом над его головой. Двенадцать его учеников присоединились к нему, а за ними последовали люди, много людей.
 
Я смотрел им вслед столь долго, сколько могли видеть и различать силуэты мои глаза. А затем… Затем меня окутал туман – белый, плотный, постепенно превратившийся в матовый белый свет.


***

– Арсений! Проснись! Возвращайся! Сейчас! – глухие слова, будто просачивались сквозь густо сотканное полотно.
   
– Ну вот и ты. Привет, – голос сошёл на баритон. – Как прогулялся?
Сознание медленно возвращалось из сумеречного пространства, но седую бороду, тёмные глаза и чёрные пышные брови я узнал сразу.
 
– Нормально, – ответил я. – Только устал.

– Ничего. Это скоро пройдёт. Просто ты был слишком далеко. Вот и утомился. Лежи спокойно, – медленно проговорил Филипп. – Я помогу тебе справиться с этим.

Спустя полчаса мы сидели в кабинете и потягивали крепко заваренный кофе.

– Сколько же я был в отключке?

– Минут двадцать. – Филипп пожал плечами. – Примерно.

– Двадцать? А показалось, целый день прошёл.

Филипп поглядывал в мою сторону, и с ответами не торопил.

– Коньячку бы навернуть, – мечтательно произнёс я, тем самым подтверждая, что пришёл в себя.

– Не рано ли для спиртного, Сеня?

– В самый раз.

Выдвинув нижний ящик стола, Филипп вынул бутылку «Courvoisier»  и две рюмки.
– Выкладывай уже. Не тяни.

Мой рассказ был коротким и, как оказалось, подтвердил сравнительный анализ самого Филиппа.
 
Выслушав, он вскинул руки.

– Может это конец света?!

– Позволь мне тебе напомнить, что ни одно из предсказаний пока не нашло подтверждение в жизни. Для Земли конец света настанет тогда, когда померкнет Солнце, когда исчезнет свет. А для землян намного раньше. И это будет не конец света, наоборот – его обилие. Это примитивная астрофизика.

– Согласен. Но ты сам сказал – "пока". Кажется, Кейси  предсказывал 2030 год.

– Эдгар Кейси Парацельс? Да ладно тебе, Филипп! Кто только не предсказывал конец света: Нострадамус, Ванга, календарь Майя завершился в 2012 году. И что?..
 
– О конце света рассуждаете? – Яков был мокрым, словно овощ в собственном соку. – Так ответ на улице. Там такой хамсин… – не договорив он плюхнулся в кресло.

– Здоровье уже не то, солдат? – Филипп одарил его ироничным взглядом.

– Я в норме. Просто спешил.

– В чём же причина спешки, позволь поинтересоваться?

– Да вот, послушайте, что полиция накопала: грек-то наш – совсем не прост. Оказывается, он совсем ещё недавно был биологом. Гением в своей области! Вернее, в трёх областях.

– Вот оно как?!

– Он специализировался в морфологии, микробиологии и гибридизации. А зовут его – Николаос Катракис. Правда, неизвестно, чем он занимался и где находился последние пять лет. Но в своё время окончил университет Бар-Илан, сотрудничал с Хайфским Технионом , имел лабораторию в Иерусалиме… К сожалению, никого из его тогдашних сотрудников так и не удалось установить. Они определённо были, но сведения о них лимитированы и обрываются в том же 2025 году.
 
Филипп вскочил с места и нервно зашагал по кабинету. Ограниченная площадь, казалось, была ему мала. Не дойдя до угла, он остановился и пристально взглянул Якову в лицо.

– Это то, о чём я думаю?

Яков пожал плечами – телепатом он не был, и о чём подумал Филипп мог только догадываться.

– Я имею в виду результат его работы – плоды, мать их!

– Может и плоды… Мне почём знать? – Яков сделал небольшую паузу и продолжил: – Единственное, что я знаю наверняка, это то, что нужно разыскать всех, кто был причастен к его работе… всех, кто с ним сотрудничал. Найдём ниточку, потянем и, возможно, распутаем весь клубок. И времени у нас в обрез.

– Сдаётся мне, что нужно снова в храм возвращаться, – я озвучил первое, что пришло мне в голову.
 
– И начать с греческого Придела, – подытожил Яков.

– Тогда, поспешите. – Филипп схватил старую гарнитуру: линзы в глазах он не любил. – И захватите Давида по дороге. А я займусь поисками лабораторий. Где-то же он должен был наследить.


***

Не так просто отыскать человека даже в нашем высокотехнологичном мире. Особенно, если тот этого не хочет. Он может сменить фамилию, прописку, зашифровать электронные адреса, изменить информацию в личном биометрическом чипе… Вы можете задействовать самых лучших сыщиков в этой области, и всё равно убить кучу времени. А если у вас этого времени нет? Если оно сжимает вас тисками так, что вы не можете дышать? Если вас затягивает в омут и лишь миг, словно единственный и он же последний глоток воздуха, отделяет вас от неминуемой гибели – что тогда? Тогда остаются только два варианта: покорно пойти ко дну или найти путь к спасению. И если вы спасётесь, то, может быть, кто-нибудь ещё выживет вместе с вами.
Сейчас, когда мои руки были свободны от вождения автомобиля, я, облачившись в гаджеты, тщательно просеивал информацию в сети. Страницы мелькали в моих линзах, предлагая наряду с рекламами ознакомиться с последними новинками и достижениями биоинженерии. Но все поиски не приносили должного результата – как будто кто-то ластиком прошёлся по всему интернету, уничтожив все сведения о Николаосе Катракисе. Зная, на что способна эта наука, тщетность попыток с каждой минутой всё больше вселяла в меня тревогу. Но надежда – это последнее, что можно потерять. Затем откроется пропасть, в которую никому не посоветуешь заглядывать. Вот, на одной из страниц, промелькнула новейшая разработка учёных – зерновая культура, сама заботящаяся о сорняках, произрастающих вблизи её корней. Дальше – генетически изменённые растения, очищающие воду и воздух. Другие – вырабатывают токсин, отпугивающий насекомых-вредителей. Следующая страница рассказывала, как просто сегодня вырастить любой человеческий орган из стволовых клеток и создать кожу из нанотрубок . Несомненно, всё это было познавательно, но целью моих поисков были не исследования, направленные на улучшение здоровья и увеличение продолжительности жизни людей, а как раз наоборот. Я попробовал изменить задачу в поисковой строке – «Военная биология». Теперь страницы запестрели агрессивно-пугающе: «Мы обречены!», «Спасите планету!», «Вирусы принимают новую смертоносную форму!», «Предел мечтаний военных…» – заголовки кричали, протестовали, предупреждали о том, что если люди не одумаются, то конец света наступит раньше всех мыслимых и немыслимых предположений. Я представил эту тихую войну – без единого выстрела, взрыва, бронетехники; представил замертво падающих людей прямо на улицах или на рабочих местах; матерей, качающих своих малых детей, – и тысячи холодных мурашек поползли по моей коже. Куда катится этот мир? Какую бездну он себе уготовил? Моё презрение к безмозглым политикам, кровожадным военным и фанатам всех мастей достигло, казалось, своего апогея. Отключившись от сети, я закрыл глаза и попытался успокоиться. Сейчас нужно было сосредоточиться. На нас лежала ответственность, если не за весь мир, то, во всяком случае, за его малую часть и его самое ближайшее будущее. В том, что «плоды трудов» представляли угрозу, я уже не сомневался. Меня лишь занимал один вопрос: когда настанет день X? Неужели это произойдёт в день христианской Пасхи при колоссальном стечении народа? Неужели им предстоит стать, в лучшем случае, свидетелями или, в худшем – жертвами? Но тогда – это уже послезавтра. Успеем ли мы добраться до цели заранее и предотвратить катастрофу? Полупрозрачный намёк на час созревания плодов доверия почему-то не внушал.

Вдалеке показалась Масличная гора и священное кладбище на её склоне, и вдруг подумалось, что сейчас, с пересечением городской черты, начнётся обратный отсчёт времени.

В третий раз за последние двое суток я переступаю порог храма Гроба Господня. На фоне песнопений под куполом разносится тихая органная музыка. Люди, пришедшие сюда в этот ранний час, не подозревают о надвигающейся катастрофе. Лестница, уходящая к подножию Голгофы, пуста. Мы с Давидом остановились у ступеней между Приделом разделения риз и Приделом поругания и тернового венца.

– Ну, чего встали? – Яков явно чувствовал себя не в своей тарелке.

Оказавшись внизу, мы разошлись в разные стороны, но уже через минуту я почувствовал на себе чей-то взгляд. Снова это ощущение.

– Слушайте, мужики: мне это кажется или за нами наблюдают?

– Да, чёрт возьми… я это почувствовал, как только мы сюда пришли. Не конкретно в подземелье, а когда прошли ворота.

– Знаешь, Давид, как бы я хотел сейчас ошибиться? И прошу тебя: не чертыхайся в храме.

– Ладно, святоша. Как скажешь.

– А тебе вот слабо восстановить цепочку событий двухтысячелетней давности?

– Я бы восстановил, если бы мог телепортироваться.

– А ты Филиппа попроси. Он это тебе организует.


– Ты это о чём?

– Да так, ни о чём. Пошли дальше.

Мы развернулись к выходу, и тут нам в глаза бросилась чья-то тень, быстро скользящая вверх по лестнице. Моментально среагировав, Яков бросился вдогонку. Мы последовали за ним. Но когда мы с ним поравнялись, он уже стоял, растерянно озираясь по сторонам. Людей в храме значительно прибавилось.

Я схватил Давида за руку.

– Ты чего? – удивился он, отстраняясь.

– Тихо, Давид. Ты же не думаешь, что я к тебе пристаю? Мы просто с Лидией всегда так делаем, когда хотим объединить наши силы. Ты сейчас соберись и думай о наблюдателе. Ты же чувствуешь его взгляд. Правда?

– Ладно. Чёрт с тобой…

– Давид! Ты снова упоминаешь чёрта в святом месте.

– Ну хорошо, хорошо. И не надо на меня так смотреть, а то, чего доброго, окочурюсь тут.

Я не понимал принципа действия этого феномена, но то, что это срабатывало, испытывал не раз на собственном опыте. Давид обладал мощной энергетикой, и я ощущал это в своей ладони: некий поток переливался между нашими телами, как в сообщающихся сосудах. Сжав сильнее руку своего напарника, я прикрыл глаза: ощущение чужого взгляда усилилось. И если раньше я чувствовал его на затылке, то теперь мне обжигало левую сторону. Я резко повернулся, и мой взгляд уткнулся в некую неподвижную фигуру. У лестницы, ведущей вверх – на Голгофу, стоял священник. На секунду наши глаза встретились. Затем он развернулся и медленно зашагал вверх, как бы приглашая нас последовать за ним. Глянув на Давида, я понял, что его взгляд направлен в ту же сторону.

– Что с вами такое? – с ухмылкой спросил Яков. – Вы чего друг в друга вцепились?

– Так надо, – буркнул Давид. – Нам туда, наверх.

***

Мы двинулись вперёд: быстро пересекли галерею и, пройдя через низкий арочный проход, попали на узкую лестницу.

– Куда ведут эти ступени? – тихо спросил Яков и потянулся рукой к кобуре под мышкой. – До вчерашнего дня, я был здесь лишь однажды, да и то по делу.
– Я тут тоже плохо ориентируюсь, но эти ступени, кажется, ведут на Голгофу.
– Нам решили экскурсию устроить?

– Не знаю, что он там решил, но пошевеливайся, – подстегнул его Давид.
Мы поднимались гуськом, один за другим, почти притираясь к стенам. Яков шёл впереди, поглядывая наверх и не снимая руки с рукоятки пистолета. Подъём был крут, а широкая спина Якова закрывала обзор. Преодолев, наконец, два пролёта по восемнадцать ступеней, мы оказались в капелле, разделённой столбами на два придела: православный и католический. Припомнилось, что придел Пригвождения к кресту относится к латинянам, а Придел распятия – к грекам. Но где же монах? Куда он исчез? Над алтарём возвышалось распятие, обрамлённое вызолоченным балдахином: глаза Иисуса на скорбно поникшей голове были закрыты. Но Иоанн Богослов и Богоматерь, изображения которых находились по обеим сторонам от креста, смотрели печально.
 
– Куда он, чёрт возьми, подевался? – воскликнул Давид и тут же осёкся, виновато покосившись в мою сторону.

Ладно. Я видел твоё лицо. Я тебя найду. Мне лишь стоило перестать суетиться и немного сконцентрироваться, как я «увидел» его. Обернувшись, я направил свой взгляд на одну из ниш. Монах стоял внутри, ссутулившись, крайне напуганный и многократно освящал себя крестным знамением.

– Вы чего так испугались, отец? Мы ничего плохого вам не сделаем, – быстро проговорил я, пытаясь успокоить его.

Священник в чёрном одеянии и чёрной скуфье продолжал стоять в полутьме, а вечно горевшие лампады отсвечивались красными огоньками в его глазах. Сейчас он был похож на загнанного в угол зверя.

– Что вас так напугало? – повторил я свой вопрос. – Вам не стоит нас бояться, поверьте. Мы лишь ищем ответы.
 
Я говорил на иврите, и мне подумалось, что возможно он меня не понимает.
– Вы понимаете меня?
 
Ответом был слабый кивок, и затем его чёрная с проседью борода зашевелилась.
– Я понимаю тебя, сын мой.

– Вот и хорошо, – сказал я с облегчением. – Тогда, может быть, вы позволите задать вам несколько вопросов? Ведь вы же не просто так следили за нами? Наверняка желаете поделиться с нами какой-то информацией?

– Да, – ответил он. – Но это вам уже не поможет.

Господи! Снова те же слова. Да что с ними со всеми такое?!

– Что? Что нам не поможет?..

– Всё уже сделано, – угрюмо проговорил священник. – Этого не остановить.

– Вы можете говорить толком, – вскипел Яков. – Нам сейчас не до ребусов. Быть может, это вопрос жизни и смерти. Если осталась хоть мизерная возможность предотвратить угрозу, так давайте сделаем это вместе.
 
Яков надвинулся на монаха, но я остановил его.

– Он и так до смерти напуган. Не пугай его ещё больше.

– Говорите, отец. Нам необходимо знать, что тут произошло, и как мы можем исправить ситуацию.

– Я вас видел вчера вечером. Только с вами тогда была женщина, – нетвёрдым голосом пробормотал монах.

– Так и есть, отец. Это была наша сотрудница. И мы не из следственных органов, если именно это вас напрягает. Мы из особого отдела по чрезвычайным ситуациям. И если вы хотите сохранить своё имя в тайне, мы препятствовать не будем… Хотите взглянуть на наши документы?

– Нет, – монах отрицательно затряс головой. – Это уже всё равно случилось.

– Да нет же! Вы ошибаетесь. Там, в приделе обретения креста, около тела было ясно написано: «Это закончится там, где началось». Но если ещё не закончилось, то наверняка есть какое-то время.

– Ты прав, сын мой, не закончилось... но уже началось и вам этого не остановить. Никому не остановить.

– Но будьте же благоразумны, отец. Расскажите нам. Расскажите в любом случае.
Священник, наконец, выступил из ниши, и его глаза приняли натуральный оттенок – не такой зловещий.

– Вряд ли я смогу вам помочь в ваших поисках, – удручённо начал он. – Я только засвидетельствовал смерть брата моего во Христе. И это было ужасно: кровь фонтаном брызгала из его глазниц, тело содрогалось, и по нему разливались кровавые пятна. И мне не ведомо о причине смерти. Он лишь сказал, что такая участь постигнет всех согрешивших, и что смерть придёт с севера. Несмотря на то, что кровь Господа нашего омыла череп Адама, похороненного под Голгофой, и искупила людской грех, люди продолжают искушать дьявола, и он придёт карать и пожинать свои плоды. Мы осквернили всё, созданное Творцом. Наши грехи тяжки. Все заповеди нарушены. Мы покусились на дело рук Господа, тем самым ослабив волю Его. И нет больше того единственного, кто пострадает за грехи и беззакония наши. Нет того единственного, кто своими ранами и кровью искупит вину нашу. Теперь мы все в ответе. Бог принял смерть Сына своего единородного, что возлюбил мир, дабы всякий верующий не погиб, но имел жизнь вечную. – Священник немного отдышался и продолжил: – Брат мой сказал, что жертва была напрасной. Сказал: «Я, через смерть свою, доведу дело до конца, дабы возродилось человечество и воссияло во славу Господу нашему. (Тут я вспомнил своё видение и то, как Иисус говорил о ростке, проросшем в трещине камня.) Сказал же Сын Божий: «Я есмь первый и последний и живый; и был мёртв, и се, жив во веки веков, аминь; и имею ключи ада и смерти». А ещё говорится в Библии: «Да не убоится смерти человек не согрешивший. Ибо сказано: прах к праху; а дух возвратится к Богу, даровавшему его. Но согрешивший, да умрёт и его помыслы вместе с ним».

– Ладно, отец. Мы услышали твою проповедь, и поняли тебя, – сказал Яков без малейшего намёка на сарказм. – Но что ты говорил о севере?

– Армагеддон, – проговорил монах. – Больше я ничего не знаю.

– Долина Армагеддон, – высказал предположение Давид. – Это недалеко от Афулы.

– Место первой битвы добра со злом, – догадался я.

– И последняя, по приданию, состоится там же, – подхватил Давид.


***

Место, помнящее фараонов, ханаанских царей, филистимлян, османов, монголо-татар, англичан… кого только не помнит эта долина, и скольких кровопролитных сражений не была свидетелем. Место, куда съезжаются тысячи туристов и паломников, привлекаемых сюда одной лишь мыслью – о конце света. Название этому месту – Армагеддон. Над долиной возвышается холм из множества культурных слоёв, а на нём развалины старейшего из городов – Мегиддо. Здесь, по верованию христиан, падёт Тьма в последней битве со Светом. И эта битва будет самой страшной из всех, когда-либо происходивших на земле.
 
Мы стояли на площади перед храмом в полной растерянности. Никогда прежде мы не были столь беспомощны. Не было мочи сдвинуться с места – некий ступор овладел нами. Что делать? Куда бежать? И эти слова священника: «Это уже началось и этого не остановить»

– Не знаю, что и сказать. – Мои слова выдавливались, как через сито. – Мы с Лидией предположили, что если завтра, в день снисхождения Благодатного огня в храме, что-то пойдёт не так… К примеру, легко воспламеняющийся реактив. А тут тысячи людей в окружении множества горящих свечей! Я не понимаю пока, как связать долину Армагеддон с храмом, но если «плоды» созреют, или уже созрели там, а попадут сюда, то апокалипсис, в известном нам понятии, произойдёт именно в здесь.

– Да, чёрт тебя возьми. Это близко к истине, – сказал Давид, разводя руки в стороны, и обратился к Якову: – Давай-ка, дружище, труби тревогу. Пусть Филипп свяжется с Мааяном. Пусть пошлют туда особый спецназ, пусть прощупают там всё…

– Прощупать, говоришь, – перебил его Яков. – Только в Мегиддо такое нагромождение камней, разломов, старых акведуков, пещер… Там ядерную бомбу можно спрятать – не найдёшь.

– Пусть применят спецсредства… ну, я не знаю… не нам их учить. Звони!

День лишь только начал клониться к закату и, глядя в синее прозрачное с розовой поволокой на горизонте небо, трудно было себе представить, что где-то дьявол уже набрал силу и, потирая шершавые руки, извлекает искры, которые скоро превратиться в зловещее пламя.

Мимо спокойно прогуливались горожане, отовсюду доносился многоязычный говор, две арабские девушки в длинных абая и белых платках, посмеиваясь, с нескрываемым любопытством изучали иностранных туристов. Ну не может же это всё кончиться – просто так, не в силу природных явлений, но по велению какого-то сумасшедшего, хоть и гения. Этому не дано случиться. Не сейчас! Не через сто и тысячу лет! Несмотря на все безумства этого мира, человечество не заслужило гибели. А это место поистине святое, раз под его крышей нашли примирение такое количество христиан.

Спустя некоторое время Яков уехал: не мог оставаться безучастным, когда где-то вот-вот случится катастрофа, может и не планетарного масштаба, но угрожающая его народу, который он поклялся защищать всеми средствами и до своего последнего вздоха. Перед отъездом он сообщил, что группа быстрого реагирования уже в пути и скоро по всей долине будут развёрнуты спецвойска биологической защиты. Нам лишь оставалось уповать на лучший исход, но предчувствия не сулили ничего хорошего. Давид переговорил с Франко и, поделившись с ним последними фактами, обратился к его ясновидению. Франко, по словам Давида, долго молчал, но затем неоднозначно сказал: «Позаботьтесь о своих семьях!» и отключился.

Пока Давид беседовал с Франко, я, заняв место в маленьком арабском кафе, прихлёбывал крепчайший кофе из небольшого стеклянного стаканчика. Может быть, в последний раз.

«Ты не можешь спасти весь мир» – слова Оксаны снова набатом звучали в моих ушах. Да что там мир, я и своих близких не могу уберечь. И никто не в силах. Эти мысли калёным железом выжигали мозг. Это был уже даже не страх, а дикое чувство обречённости, после которого оставалась только пустота и тёмная бездна разочарования.
 
Писк в наушниках выдернул меня из пелены моих мрачных дум.

– Привет, папуля. – От звука голоса дочери на мои глаза сами собой навернулись слёзы. Подавив в себе этот неожиданный, но вполне предсказуемый всплеск эмоций, я ответил:

– Привет, малышка. Ты как? С тобой всё в порядке?


– Всё хорошо. Я звоню на тот случай, если тебе вдруг вздумается заехать за мной в школу после занятий.

– Что-то случилось?

– Да ничего не случилось. Я же сказала: всё хорошо. Просто у нас внеклассные занятия по биологии. Мы с преподавателем едим в Иерусалим осматривать генетически изменённые формы растений.

– Куда вы едите?! – Я вскочил, как ошпаренный и почувствовал, что кровь отхлынула от моего лица.

– Пап, да что с тобой? Я же сказала: в Иерусалим.

– Куда в Иерусалим?

– Ах, ты об этом?.. На биофермы «New Life».

– Нет! – закричал я. – Не смей! Не смей никуда ехать! Возвращайся домой.
– Папа, я уже в автобусе. И почему не сметь? Что случилось? Это же обычная экскурсия, одна из регулярных.

Заметив, что мой крик привлёк внимание прохожих, я развернулся и вошёл в помещение кафе. Давид провёл меня, изумлённым взглядом.
 
– Ладно, – сказал я настолько спокойно, насколько мог. – Я тебя встречу.

– Ну хорошо, – согласилась Моника. – Я с тобой свяжусь, когда приедем.

– Нет надобности. Теперь я сам буду «вести» тебя.
 
– Что ты будешь делать??

Оставив этот вопрос без ответа, я спросил:

– А где мама?

– Ой! Прости, совсем забыла тебе сказать. Мама захотела ехать со мной. Ну ты же знаешь, кто-то из родителей нас всегда сопровождает.

– Подключи её, – попросил я.

«Мама, проснись, – послышалось в наушниках. – Папа хочет с тобой поговорить. И он почему-то сердится».
 
– Ты как, Сенечка? – прозвучал сонный голос. – Мы вот, пока ты в отъезде, решили попутешествовать.

– Оксаночка, дорогая, сейчас не лучшее время для путешествий и не самый удачный маршрут. Я бы предпочёл, чтобы вы оставались дома и в защищённой комнате.

– Что с твоим голосом? Ты охрип? Простудился? И что происходит?
 
– Я не могу тебе сказать, что происходит, а может, уже произошло… не знаю. Но… раз вы уже по пути сюда, то мы проведём это время вместе. Даже если это будет последний день нашей жизни.

– Ты меня пугаешь, Сеня.

– Я знаю. Но ты не подавай вида – береги Монику. Я вас встречу. Я буду там.
Оксана имела сильный волевой характер, и я знал, что она всё сделает правильно. Мне подумалось, что её тонкое женское чутьё уже давно уловило грядущее. Недаром, её последние полотна отличались от предыдущих – вдохновенно-красочных и полных жизни – такой безысходностью.
 
Поймав на себе сочувственный взгляд Давида, я высказал только что пришедшее в голову предположение:

– Ну что ж, друг, пожалуй, нам осталось ещё одно дело. Что-то подсказывает мне, что мы найдём ключ к тайне монаха. Возможно, сама судьба указывает нам путь. Мы едем на биофермы под названием «Новая жизнь», как бы кощунственно это сейчас не звучало.


***

Маленькая парковка около ворот фермы была снабжена яркой вывеской, на которой на трёх языках: английском, иврите и арабском было написано название. Под ним находился список научных учреждений, обозначавший принадлежность каждой из ферм. Бетонный забор, закольцованный колючей проволокой и камерами внешнего наблюдения, протянулся на пятьсот метров с севера на юг. На входе военизированная охрана.
Автомобиль приближался так быстро, что автоматчик ощетинился, направив ствол в сторону нарушителя.
 
– Нам бы Лидия сейчас не помешала, – прошептал Давид. – даже с нашими документами, без ордера – мы здесь никто.
 
– Но ничего не поделаешь, придётся справляться своими силами. Ты только подстрахуй. Они же наши и ни в чём не провинились… Правильно Франко сказал: «На всю оставшуюся жизнь мы останемся инкогнито».

Охранник не успел произнести и слова: обмяк под моим взглядом и рухнул в вовремя подставленные Давидом руки. Втащив его в открытую створку ворот, мы уложили его на скамейку у охранной будки.

– Эй! Кто-нибудь! – закричал Давид. – Тут вашему товарищу плохо.
Второй охранник выскочил из дверей, ошалело уставился на незнакомцев и своего бесчувственного напарника и потянулся за оружием.

– Ну что ты стоишь? – рявкнул Давид. – Не видишь, что ему нехорошо?

Страж ворот всё ещё стоял в нерешительности.

– Эй! Ты не балуй, а лучше воды принеси.

Я последовал за ним, но вышел уже один. Но отойдя на некоторое расстояние и укрывшись за живой изгородью кустарника, на секунду остановился лишь только для того, чтобы вернуть охранников к их прямым обязанностям. Как минимум часа на полтора они о нас забудут. Жаль, но другого выхода не было, как, впрочем, и времени.

Мы шли по дорожке из кирпичей, подогнанных ёлочкой друг к другу, и старались не попадаться под глазки камер. Благо, повсюду разрослись эвкалипты, эритрины и глицении, по крайней мере, частично скрывающие наше незаконное вторжение.

– Я был здесь лет двенадцать назад. Тут было, может быть, с десяток теплиц.

– Двенадцать лет – это страшно много по нынешним временам, – протянул Давид и задал резонный вопрос, пожалуй: – Что мы всё-таки ищем?

– Да я сам пока не знаю. Но, думаю, что-то связанное с работой нашего усопшего учёного.

– Но как, чёрт возьми?! Хотя… постой. – Рука Давида взвилась вверх и указала вправо от того места, где мы находились. – Смотри, там установлен макет плана территории. Пойдём, взглянем.

Мы подошли поближе и спрятались в тени развесистой кроны дерева. План представлял собой трёхмерное изображение построек, пронумерованных и подписанных на тех же трёх языках, что и название всей застройки. С виду все фермы были одинаковой формы, исключая наружный периметр и высоту. Прямоугольники выстроились концентрическими окружностями, а проходы между ними напоминали некий замысловатый лабиринт.

– Чёрт бы их побрал! – выругался Давид. – Кто ж так строит?! – затем, присмотревшись, произнёс: – Каждой ферме, очевидно, присвоен свой специфический знак и номер.
 
– Наверняка. Но давай обратим внимание на внешние кольца – те, которые достраивали в последние годы. Наш гений выпал из виду лет пять назад, так?

– Всё правильно. Но это в том случае, если он не использовал какую-нибудь старую заброшенную ферму.

– Надеюсь, что ты не прав, иначе мы тут до старости блуждать будем.

– А наступит ли эта старость, Арсений? – задумчиво проговорил Давид, и от этих слов на душе стало ещё муторней, чем прежде.

– Слушай, Давид. А сколько тут вообще кругов?

– Штук 30, наверное. Подожди-ка… Нет. Их – 32.

Чисто интуитивно взяв пятый круг от внешнего края, я стал изучать все надписи и цифры, присвоенные фермам. Их было много. Очень много, даже в одном круге.
 Тянувшиеся минуты казались нескончаемыми. Двумя истуканами мы стояли перед планом, медленно передвигаясь глазами каждый в свою сторону.

Покончив с пятым кругом, я принялся за четвёртый. Только не отчаиваться, – твердил я самому себе. – Да откроется постучавшему. Я двигался от знака к знаку, пытаясь обнаружить какую-нибудь зацепку, но не замечал даже намёка на подсказку. Зависимость от времени меня удручала. Но я полагал, что человек, оставивший надписи и числа перед своей смертью, сделал это с определённой целью. Возможно, в глубине своей души он надеялся, что кто-либо остановит созданное им – по его замыслу, неизбежное, неотвратимое. И вдруг при воспоминании о числах, что-то ёкнуло в моей груди. Я остановил свой взгляд, а затем вернулся назад и заново стал прощупывать символы. Вот оно! Вот же! Эти числа: 04-28!
 
– Смотри, Давид! Видишь, – 04-28. Ты помнишь эти цифры?

– Точно. Это же из второго ряда чисел, что оставил монах в своём завещании.

– Думается мне, друг мой, что это только указание на завещание… Итак, четвёртая ферма в двадцать восьмом ряду. Не так уж всё и беспорядочно, как показалось на первый взгляд.

Мы двинулись в обозначенном направлении. Но, не успели пройти и нескольких шагов, как внутри меня что-то кликнуло и заставило остановиться.

– Ты чего? – встревожился Давид.

– Школьный автобус подъехал, – проговорил я.

– Вот как? Что думаешь делать?

– Ничего. Пусть идут на свою экскурсию. Не думаю, что их интересует именно эта ферма.

Скоро мы оказались перед дверьми с пометкой «04-28». Под номером ещё одна табличка с изображением открытой ладони предупреждала: «Стоп! Посторонним вход строго воспрещён!» и дальше следовал знак «Биологическая опасность» – круг с тремя, похожими на дьявольские рога, дугами.

– Ну вот и приехали! – посетовал Давид, указывая на кодовый дверной замок.
Стены фермы, как и у всех остальных, были вылиты из прочного железобетона, из которого обычно строят бомбоубежища. Стальные двери вряд ли можно было взломать без применения специального инвентаря.

– Ну и что теперь? – В голосе Давида послышались панические нотки. – У нас с собой даже простого дешифратора нет.

– Думать, Давид... думать. – Скорее машинально, чем осознанно, я стал натягивать наноперчатку.

– Это тебе не поможет, – промычал Давид, заметив мои телодвижения.

– Давид! Ради бога, не говори этих слов! Я их слышать уже не могу.

– Ладно. Прости. Просто вырвалось.

Через некоторое время поисков в сети мне показалось, что я нащупал нечто подтверждающее связь этой фермы с монахом.

– Он учился в университете «Бар-Илан», правильно?

– Да, насколько я помню, – убеждённо закивал головой Давид.

– Этот университет был четвёртым по счёту, созданным в Израиле.

– Ну и что?

– Погоди, друг, и приготовься удивиться… Ты знаешь, сколько студентов закончили университет до 2025 года? – я взглянул на Давида и увидел, как стало вытягиваться его лицо.

– Нет. Не может быть!.. Неужели 28000!.. Но тогда у нас лишний ноль получается.

– Да бог с ним, с нулём. Послушай следующее: в том году было 2030 выпускников!
Так, во всяком случае, гласит отчёт «Бар-Илана» за 2025 год.

Я поднёс руку к пульту замка и набрал комбинацию – 04280002025… но ничего не произошло. Выждав некоторое время, я снова набрал те же цифры, но иначе – 20252800004… и снова с тем же результатом.

– Ты поаккуратней, – предупредительно поднял руку Давид. – Кто знает, сколько раз можно ошибиться. И потом, почему бы тебе не набрать 2030, как у грека?

– Возможно, ты прав, – согласился я, – чего-то я зациклился на пятилетней давности, – и снова поднёс руку к замку.

– Стой! – воскликну Давид. – Стой! Если третий раз ошибёшься…

Я одёрнул руку и замер в нерешительности.

– А заешь, что? Не мудрствуя лукаво, набери-ка ты весь ряд чисел в точности как у нашего гения. Вернее, даже оба ряда.

Я снова потянулся к пульту и набрал 22000000000203004280000… и тут, замок щёлкнул, а цвет лампочки переменился с красного на – зелёный.

– Вот так монах! – вырвалось у меня. – Оказывается, он нам код оставил!

***

  Проникнув вовнутрь, мы очутились в небольшом служебном помещении, отделённом от остального дверью: к счастью, без замка. В застеклённом шкафу находились четыре комплекта биозащиты тёмно-зелёного цвета. Пыль ещё не успела осесть на полках, заставленных какими-то склянками, приборами и приспособлениями, о назначении которых можно было только догадываться. Всё было идеально упорядочено и отмаркеровано. Владелец, очевидно, был аккуратен до педантичности.

Не сговариваясь, мы облачились в костюмы. Внутренний климат-контроль подогнал температуру до комфортной, и комбинезон чуть надулся под принудительной вентиляцией. Датчики и индикаторы на забрале шлема анализировали и высвечивали данные состояния воздуха – как внешнего, так и внутреннего. Затаив дыхание, мы проделали несколько шагов в темноте, прежде чем зажглись лампы автоматического освещения. Теперь можно было обозреть обстановку. Нам не раз приходилось бывать в разных лабораториях и первое, что представилось нашему взору, не удивило: приборы для анализа, химические реакторы, центрифуги, инкубаторы – всё, более ни менее, нам было знакомо. И всё же, возможно под воздействием тревожного ощущения, стало жутковато. Прислушавшись к своему внутреннему состоянию, я понял причину того холодка, что пробежался по моей спине. И несмотря на благоприятные условия внутри костюма, меня окатило потом. Вдобавок к этому, точка на моём лбу дала о себе знать – жжение усиливалось с каждым следующим шагом. (Столько лет прошло, а я до сих пор не мог найти объяснение, как джину из видения удалось оставить печать на моём теле. Не верь в чудеса после этого)

Медленно продвигаясь вдоль длинного стола, мы внимательно осматривали объекты, попадавшиеся в поле зрения. Впечатление от того, что лабораторию оставили совсем недавно, не покидало. И всё говорило о том, что некий процесс был завершён и эксперимент наверняка увенчался успехом.

Мы прошли всю лабораторию до конца и остановились перед ещё одними стеклянными дверьми. Точка в моём лбу вспыхнула с новой силой.

– Стой! Здесь что-то не так.

– Да брось ты. Хуже смерти ничего не произойдёт. – Давид отмахнулся, и решительно нажал на зелёную кнопку.

Двери с шипением разошлись в стороны, по потолку разлился свет и тут же послышались какие-то звуки – не то шуршание, не то стрекотание. Мы осмотрелись, но источника шума не обнаружили. Через секунду на внутреннем мониторе шлема забегали какие-то цифры, и цвет таблички состояния внешних газов заморгал красным. Я понятия не имел, что они означают эти цифры, но Давид высказал своё предположение:

– Это миазмы – свидетельство гниения и разложения. Подобный анализ я в морге видел.

– Да это и есть – морг, – проговорил я с чувством тошнотворного ужаса и указал на ячейку из прозрачного пластика, в которой насыпью валялись дохлые мелкие грызуны.
Они были лишены шерсти, их кожица была покрыта тёмно-бурыми пятнами, а в мизерных глазках – давно свернувшаяся кровь. В следующих ячейках-камерах находились животные покрупнее: хомяки, морские свинки и, наконец, свиная туша, на полуразложившемся брюхе которой сидело крупное насекомое, поглощавшее гнилую плоть. Эта особь, походившая на кузнечика огромных размеров, с треском рвала кожу животного и выгрызала внутренности. Наше появление не осталось незамеченным: насекомое взмыло в воздух и, остервенело шурша крыльями, бросилось на перегородку, ударившись об неё с такой силой, что на пластике образовалась трещина. Мы инстинктивно отпрянули от камеры и замерли.
 
– Что это за тварь такая?! – воскликнул я с омерзением.

– Похожа на саранчу, – прошептал Давид. – Только невиданных размеров. – Он осторожно поднёс руку к перегородке. – Ни хрена себе! Она больше моей ладони в два раза.

Насекомое продолжало налетать на перегородку, оставляя на ней всё новые и новые следы. Казалось, что толстый пластик вот-вот треснет под этим натиском, и чудовище вырвется наружу. Привлечённые шорохом крыльев, от звука которых засосало под ложечкой, в камере появились сородичи – такие же огромные и неистовые. Они проникали в камеру из лунки на задней стенке, сантиметров в десять диаметром и, уподобляясь своему собрату, стали атаковать ячейку, покрывая её трещинами и жёлто-зелёной слизью. Теперь мы с опаской попятились и скрылись в дальнем углу. Стрекотание не прекращалось. Из-за укрытия можно было понаблюдать за происходящим: насекомые перестали биться о корпус камеры и, переключившись на свою окоченевшую жертву: рвали её на куски с особым рвением. Они летали вокруг туши и пикировали на гниющую плоть, вгрызаясь в неё всё глубже. Отхватив очередной кусок своими мощными челюстями, они снова взлетали и испражнялись на лету. Поедали и испражнялись – снова и снова. Это было каким-то кошмаром из фильмов ужасов, которыми стращают несовершеннолетних подростков. Но сейчас это происходило наяву и шокировало даже нас – взрослых с устойчивой, казалось бы, психикой людей, повидавших немало жути за свою жизнь.

«Умрите! Все умрите!» – мысленно произнёс я. Но вот ведь – это на них никак не отразилось. «Чтоб вас всех!» Жуткие твари!

Давид сделал ещё один шаг назад и чуть не упал, зацепившись о какой-то выступ в полу. Проклиная всё это место и себя за свою неуклюжесть, он взглянул на возникшее препятствие.

– Что это ещё такое? – зло прошипел он. – Люк, что ли?

Его рука медленно потянулась к кольцу, являвшееся очевидно ручкой крышки, закрывавшей некое подпольное помещение.

– Погоди, Давид. Будь осторожен! А вдруг, там куча этих тварей.

Давид одёрнул руку и скривился только от одной мысли об этом. Но в следующую секунду снова потянулся к люку.

– Мы же пришли сюда за ответами, Сеня. Так что…

Недоговорив, он резко потянул кольцо вверх и отбросил крышку. Я приготовился к самому худшему, но… ничего не стряслось. Под нами виднелись сходни, уходящие в зияющую пустоту.

Выждав с минуту, мы стали спускаться. Судя по стенам, этот бункер вырыли недавно и наспех: корявую каменистую почву по обеим сторонам лестницы не успели обработать, а, может быть, посчитали, что в этом нет надобности. Четырнадцать ступеней вниз мы преодолели без происшествий и очутились в квадратной подземной камере, примерно четыре на четыре метра. Потолок был низким, так что мне пришлось немного нагнуть голову, чтобы не цепляться о свод. Свет сюда почти не проникал, но справа от себя я всё же заметил выключатель, к которому вела внешняя проводка. Первое, на что мы обратили внимание, когда зажглась одинокая лампочка – это четыре ящика, по виду напоминавшие саркофаги вытянутой прямоугольной формы. Каждый из них располагался под своим куполом. Приблизившись к одному из них, мы заглянули внутрь и оторопели. Там, под прозрачной крышкой, находился труп. И этот труп в точности напоминал тело усопшего монаха, обнаруженного на месте приобретения Креста: кровавые потёки из глаз, кожа, изуродованная бурыми излияниями, засохшие капли крови на ногтях. Вот они – пропавшие сотрудники биолога! Именно здесь они обрели покой.

– Я даже не хочу смотреть в остальные, – скривившись, проговорил Давид. – Думаю, там то же самое.

Соглашаясь с ним и преодолевая брезгливость, я всё же заглянул в другие камеры. Датчики, вмонтированные в подкупольное пространство, показывали минусовую температуру и отрицательное давление. Тот факт, что трупы были заражены, не оставлял никаких сомнений. Только вот четвёртая камера была пуста.
– Посмотри, – сказал я, подзывая своего напарника.

Давид продвинулся вперёд, осторожно озираясь и стараясь ничего не касаться.

– Неужели он оставил её для себя?

– Наверное. Только почему-то передумал в последний момент.

– Ага, – согласился Давид. – И устроил нам всем показательное выступление… посмертный жест, так сказать.

– Он не был священником, – подумал я вслух. – Он был ангелом смерти, посланным самим Сатаной.

Что-то пискнуло в этот момент, и некое свечение сбоку привлекло наше внимание. От неожиданности мы шарахнулись в противоположную сторону, но наткнулись на одну из барокамер. В странном, на первый взгляд, сиянии постепенно проявилось лицо Николаоса Катракиса.

– Приветствую вас, – заговорила голограмма по-английски. – Раз уж вы добрались до этого места, значит, меня нет в живых. Всё свершилось, как я и планировал. И поскольку вы ещё живы, то станете свидетелями кульминации. Час её близок. И вам этого не остановить. Никому не остановить. Страшная смерть покарает согрешивших. Во мне больше не осталось веры в существование праведников. Нет нужды проклинать меня. Я всего лишь подготовил землю к пришествию Спасителя. Всё будет в его власти: и кара, и милость. Да окропится кровью святая земля. Пусть дьявол упьётся ею и восстанет из недр, чтобы погибнуть в последней битве со Светом. И тогда сойдут на землю апостолы Божьи, и осветят твердь и воды, и возродится род человеческий – чистый от скверны в помыслах и деяниях своих. И воздадут славу должную Спасителю нашему – сыну Божьему Иисусу Христу.

Ещё некоторое время мы наблюдали за голограммой, пока та не померкла, расплываясь и превращая лицо священника в уродливую насмешливую маску.

Я подошёл к тому месту, откуда только что исходило свечение, и заметил небольшой портативный компьютер на приставном столике. Наугад нажатая клавиша заставила экран вспыхнуть. Доступ к файлам был открыт. На рабочем столе ноутбука была лишь одна папка. «Аполлион» – так она называлась.

– Чтоб меня! – тихо пробормотал Давид.

Мне даже не понадобилось спрашивать: о чём это он? Я и сам знал, что означает это слово. Это был греческий аналог слова Абаддон или Аваддон. В ивритском звучании – демон истребления и смерти.

Следующим кликом я открыл папку: множество файлов выстроились в нескончаемый ряд.
 
– Ну вот, Арсений. Здесь мы, несомненно, найдём все ответы.

– Скорее всего. А ведь он даже не пытался скрыть свои исследования.

– А зачем? Он знал, что любой, кто откроет это, унесёт все эти знания в могилу.

Но так устроен человек – даже зная наверняка, что это будет последним знанием в его жизни, любопытство всё равно берёт верх.

Пролистывая файлы, один за другим, мы всё больше понимали чудовищный замысел Катракиса. Плесень – самый древний и самый вездесущий живой организм на планете. Самую малость изменив генокод, можно заставить её мутировать и превратить в самое грозное оружие. Отметив приманками нужные места, можно направить её куда угодно и быть абсолютно уверенным, что плесень туда доберётся. Но гениальность биолога заключалась в том, что он решил форсировать её распространение. Он не только генетически изменил её структуру, предоставив плесени возможность убивать живое в считанные секунды, пожирая кровеносные сосуды, но и взрастил саранчу огромных размеров. Он со своими помощниками разбросали смертоносные споры по всему миру и вскормили падалью полчища насекомых в горных расщелинах, пещерах и заброшенных городах. И когда час будет пробит, взметнутся они в воздух и на своих мощных крыльях разнесут по земле смерть.

– Ему удалось сымитировать Откровения Иоанна Богослова, – сказал Давид, задыхаясь от гнева.

– Точно. Апокалипсис!

Я ввёл это слово в строку поиска и через несколько секунд уже нашёл нужную главу.

«Пятый Ангел вострубил, и я увидел звезду, падшую с неба на землю, и дан был ей ключ от кладязя бездны. Она отворила кладязь бездны, и вышел дым из кладязя, как дым из большой печи; и помрачилось солнце и воздух от дыма из кладязя. И из дыма вышла саранча на землю, и дана была ей власть, какую имеют земные скорпионы. И сказано было ей, чтобы не делала вреда траве земной, и никакой зелени, и никакому дереву, а только одним людям, которые не имеют печати Божией на челах своих. И дано ей не убивать их, а только мучить пять месяцев; и мучение от нее подобно мучению от скорпиона, когда ужалит человека. В те дни люди будут искать смерти, но не найдут ее; пожелают умереть, но смерть убежит от них. По виду своему саранча была подобна коням, приготовленным на войну; и на головах у ней как бы венцы, похожие на золотые, лица же ее – как лица человеческие; и волосы у ней – как волосы у женщин, а зубы у ней были, как у львов. На ней были брони, как бы брони железные, а шум от крыльев ее – как стук от колесниц, когда множество коней бежит на войну; у ней были хвосты, как у скорпионов, и в хвостах ее были жала; власть же ее была – вредить людям пять месяцев. Царем над собою она имела ангела бездны; имя ему по-еврейски Аваддон, а по-гречески Аполлион».

Прочтя эти строки, я посмотрел в полные безнадёжности глаза Давида.

– Говоришь, имитация? Нет. Наш гений пошёл дальше. Даже пророчества об этом молчат.

– Давай, Арсений, будем сматываться отсюда. Я тут просто задыхаюсь. И Филиппу надо бы сообщить о нашей находке.

– Хорошо. А я с Яковом поговорю. Сдаётся мне, что он сейчас в самом центре событий.

***

 Защитные костюмы были сброшены, кожа, наконец, возрадовалась свежему вечернему ветерку. Склонившееся к горизонту солнце, раскрасило небо в розово-жёлтые цвета. Тихий шелест листвы и мелодичное пение птиц создавали близкую к идиллии атмосферу. Но что станет с этим миром, когда наступит неотвратимое, когда наступит час?

Почувствовав открытое пространство, G-сеть выдала информацию о пропущенных звонках. Их было семь – от Оксаны и Якова. Не успел я произвести набор, как Оксана снова позвонила.

– Ты же обещал нас встретить, – поговорила она обидным тоном. – И вот мы уже уезжаем, а тебя всё нет.

– Я здесь, дорогая. Я на ферме. Только был занят. Но теперь я уже иду к вам.

– Мы около автобуса… Это, случайно, не твой «броневик» тут припаркован?

– Мой, Оксаночка. Ждите меня там.

Оставив Давида дожидаться спецподразделение, я бросился к выходу, по дороге пытаясь связаться с Яковом. Поспев к воротам как раз в то время, когда часть учеников проходила контрольный пункт, я вместе с ними выскочил наружу под сопровождение озадаченного взгляда охранника. Дальше – уже бегом к парковке.
 
Жена с дочерью стояли отдельно от остальных, прислонившись к вороному крылу джипа и о чём-то беседовали. До них оставались не более двадцати метров, когда в наушниках прозвучал сигнал вызова.

– Яков! Ну наконец-то! Что у тебя происходит?

– Ты сам, где пропадаешь? – прокричал Яков, пересиливая гул какой-то техники. – Я тебе раз сто звонил!

– Не сто, а три раза, – парировал я. – Мы с Давидом были под землёй – в бункере.
 И мы нашли все ответы… А ты, что-нибудь обнаружил?

– Какие ответы вы нашли? Какие?..

– Да такие, Яков, что тебе бы лучше убраться оттуда поскорее… всем вам.

Яков умолк на некоторое время. Из наушников доносился лишь рёв машин.

– Я даже не хочу знать, что вы там нашли, Сеня. Но что нам делать?

– Залить всё бетоном, Яков... каждую яму, каждую трещину, каждую щель. Хотя… это не поможет. Господи! Я сейчас сам это произнёс!

Я успел отключиться как раз вовремя: моя дочь бросилась мне на шею.

– Папочка, папочка, ты снова пропустил всё самое интересное! – затараторила она совсем по-детски. – Ты даже себе не представляешь, какие цветы мы видели! У них каждый лепесток другого цвета. А запах! Он такой обалденный. Маленькая капелька нектара – и можно благоухать целую неделю.

– Я рад, что тебе понравилось, милая. А теперь, пойди и скажи своему преподавателю, что назад ты поедешь со своим отцом.

– Ну пап! – запротестовала Моника. – Я хочу ехать со всеми ребятами.

– Не спорь, – оборвал я её, придавая своему лицу строгий вид. – Делай, что говорю. Прошу тебя! – добавил я смягчившимся тоном.

Недовольно фыркнув, Ника направилась к своей группе. Я подошёл к Оксане с плохо скрытым разочарованием на своём лице.

– Что происходит, Сенечка?

– Скорее уже произошло, дорогая. (мне не стоило утаивать случившееся, только не от неё) Нам немного осталось. Не хотелось бы тебя пугать, но… ты должна быть готова.

– Готова к чему?

Я заглянул в её удивительные тёмные с медовым оттенком глаза и сделал всеобъемлющий жест.

– Всему этому скоро придёт конец, – с горечью сказал я. – Если бы ты видела то, что видел я несколько минут назад, ты бы поняла, – обняв жену, я зашептал ей на ухо: – Я обещал вам с Моникой показать весь мир… но, это произойдёт, наверное, в другой жизни. А сейчас я могу пообещать только одно: я уберегу вас от самого страшного.

Вдруг вдалеке, где половина солнечного диска ещё не успела спрятаться за горизонтом, я заметил тёмное облако. В это время года это было явлением необычным. Облако быстро приближалось и росло в размерах, превращаясь в огромную тучу. До того ленивый ветерок сменился порывистым ветром. Тонкий конус, вращаясь и набирая обороты, опустился на землю. Странно было наблюдать смерч в этом регионе. Тихая тёплая погода не предвещала ничего плохого.
 
– В машину! Мигом! – скомандовал я. – Моника! Быстро сюда!

Моника уже бежала к машине, и я понял, что учитель тоже заметил приближающийся, набирающий силу торнадо, и быстро усаживал детей в автобус.

– Пристегнитесь! – крикнул я, хоть этого уже и не требовалось, и дёрнул машину с места на полных оборотах.

В зеркале заднего вида отражался узкий конус, медленно превращающийся во вращающуюся бочку. Торнадо приближался с немыслимой скоростью.
Машина неслась вперёд и, казалось, обгоняла ветер. Но вдруг впереди показалось что-то ещё более странное: ещё один торнадо – прямо по курсу. Я вывернул влево, пересекая встречную полосу, преодолел кювет и понёсся по полю, уходя от двух воронок, нёсшихся друг другу навстречу. Оксана включила бортовой компьютер и вызвала карту погоды. Красными пульсирующими точками была охвачена вся страна – торнадо были повсюду. Уменьшив масштаб изображения до карты мира, Оксана охнула.

– Боже мой! Это везде!.. Это то, о чём ты говорил?

– Мне страшно! – Моника съёжилась на заднем сидении, и её глаза выказывали ледяной ужас. – О чём, мама? О чём говорил папа?

Оксана отстегнула ремень безопасности и, перебравшись на заднее сидение к дочери, прижала её к себе.

– Успокойся, родная. Мы выберемся. Обязательно выберемся.
 
Этого не должно было случиться. Что вызвало все эти смерчи? Почему синоптики молчат? Это же не логично, чёрт возьми! Может быть это просто галлюцинация? Может это всё не происходит на самом деле?

Я чувствовал, как кольцо сжимается вокруг нас. Чувствовал это физически и искал хоть какое-нибудь укрытие, ну хоть что-то, где можно было бы спрятаться и переждать ураган, надвигающийся на нас со всех сторон. Ещё немного, и мы попадём в воронку… а там, неминуемая смерть. Машина мчалась вперёд, поднимая завесу пыли позади колёс и натужно взвывая мотором в триста лошадиных сил. Её бросало из стороны в сторону сильнейшими порывами ветра, но она, казалось, намертво сцепилась с бездорожьем и уходила от края воронок на спасительной скорости. Нет. Это ещё не сама смерть. Это только её прелюдия! Я лавировал, уходя от препятствий, и краем глаза видел, как по обеим сторонам взмывали вверх камни, куски деревьев, части разрушенных построек и втягивались в смертоносное жерло. Я всё ещё искал выход. Где-то впереди замаячило что-то – с трудом заметное в сером тумане из пыли и песка. Выровняв машину и вдавив педаль газа, я понёсся в этом направлении. Не то карьер, не то траншея показалась впереди. Окружавший её забор колошматило вихрем, но он ещё держался. Джип протаранил его на полном ходу и, преодолев около пятидесяти метров, нырнул в широкий ров. И вот оно – спасение! Железобетонная труба почти двухметрового диаметра лежала перед нами, как бы приглашая в нутро своим открытым зевом. Спустя несколько секунд машина въехала в отверстие, и я резко нажал на тормоз. Машина ещё метров пять скользила по инерции внутри спасительной утробы и, наконец, остановилась.
 
Мои руки ещё крепко сжимали руль, а до слуха доносился гул, издаваемый в трубе жутким сквозняком. Этот гул, как звук труб семи Ангелов  был столь силён, что каждую клетку тела охватывал панический страх. Я обернулся: полные ужаса глаза Оксаны смотрели в одну точку – она была в ступоре. Обеими руками она обхватывала Монику, прижав её лицо к своей груди.

– Оксана! – прокричал я. – Очнись, дорогая… да очнись же ты!..

Она повела глазами в мою сторону, но я понимал, что её взор затуманен – она слышит, но не видит меня. Протянув руку, я легонько шлёпнул её по щеке.

– Милая, посмотри на меня.   

Оксана понемногу приходила в себя, её взгляд становился более осмысленным, но вместе с тем из глаз брызнули слёзы.

– Что происходит, Сеня? Что всё это значит?.. – Её голос захлебнулся.

– У меня нет ответов, – проговорил я. – И отпусти Нику, пока ты её не задушила.

***

  Истекли почти два часа с тех пор, как мы укрылись в трубе. Сидели молча – перекричать тот трубный гул, что не прекращался ни на одну минуту, было невозможно. Моника уже несколько раз просилась в туалет, но я не позволял ей покинуть салон – снаружи было ещё опасно. С тех пор, как машина остановилась, мы продвинулись вперёд ещё на метр под напором сквозного ветра. Время близилось к полночи, когда гул стал стихать. И через некоторое время всё прекратилось. Два вздоха облегчения раздались с заднего сидения. Я открыл дверь – тишина. Никогда прежде мне так не нравилась тишина, как в эту минуту. Какое же это наслаждение – ничего не слышать.

– Ты можешь выйти, Ника.

G-сеть была глуха, как и всё вокруг. Оставив своих женщин около машины, я побрёл к началу приютившей нас трубы. Кадры из фантастических фильмов об апокалипсисе и Армагеддоне, что так любят снимать голливудские режиссёры на забаву взрослым и детям, всплыли перед моими глазами. Но открывшийся вид был ужасней самых смелых фантазий. Вокруг зияли, похожие на глубокие колодцы, ямы, высверленные гигантскими свёрлами торнадо. Повсюду валялись мёртвые птицы, занесённые неизвестно откуда животные и человеческие искалеченные тела.

Я сканировал сеть раз за разом, и понимал всю бесполезность моих попыток. Видимо смерч уничтожил ретрансляционные вышки. Нужно было выбираться отсюда. Ехать, пока не восстановится связь. Хоть что-то должно же было уцелеть.
 
– Мы уезжаем, – объявил я, вернувшись к машине. – Здесь нет сигнала. Мы даже не можем узнать, что с нашими родителями.

Я кривил душой, тая в себе мизерную надежду, что этим всё и закончится, зная наверняка, что это не так. Выкатив машину задним ходом, я повернулся к своим женщинам.

– Вам лучше закрыть глаза и не видеть, что там снаружи. Я скажу, когда будет можно.

Оксана снова обхватила Монику и натянула капюшон на её лицо.

– Тебе тоже не стоит… закрой глаза, Оксаночка. Прошу тебя.

С трудом отыскав проезд в лабиринте глубоких ям, мне удалось выехать на покрытый множеством трещин асфальт. По обочинам и на самой дороге лежали искорёженные перевёрнутые машины вперемешку с частями людских тел и истерзанными тушами животных.

Только лишь спустя полчаса, пробираясь через неимоверные заторы, мы достигли городской черты. Разрушенные здания, поваленные деревья, множество воронок – маленьких и больших, где-то вдали догорал, рухнувший с неба вертолёт… Иерусалим напоминал картину постапокалиптического мира.

Кое-как отыскивая дорогу, по какому-то наитию я пробирался к храму Гроба Господня. И это вместо того, чтобы бежать из города… бежать без оглядки. Но куда? Повсюду царила разруха. Гнев ангелов пал на род человеческий.

Чудом уцелевшие люди, больше походившие на зомби, бродили по разгромленным улицам с отрешённым видом. Стеная и крича, они искали своих близких. Люди в форме с эмблемами УБПЧС вместе с представителями Красного Креста раскапывали завалы и помогали раненым.

Мы медленно пробирались по каменным джунглям старого города, встречая по пути обезумевших от страха людей. Но то, что я увидел в следующую минуту, меня поразило. Огромный купол с золочёным сияющим в свете пожаров крестом, возвышался над городом – целый и невредимый. Это было настолько невероятно, что поневоле утрачивалось доверие к собственным глазам. Как такое могло случиться? Как он пережил стихию? Храм снова устоял, несмотря ни на что.

Тихий сигнал послышался в моих наушниках, прежде чем мы ступили на храмовую площадь. Мы переглянулись: радостные огоньки блеснули в глазах Оксаны и Моники. Но это продолжалось лишь несколько мгновений: связи с родителями не было. Мы уже подходили к воротам храма, когда я услышал сигнал вызова. Это был Яков.

– Арсений, ты ещё жив?! – воскликнул он. – Слава богу!

Сделав знак Оксане, я отошёл в сторону.

– Это ненадолго, Яков, – тихо проговорил я.

– Да, брат, знаю. Я позвонил только для того, чтобы попрощаться. Я хотел сказать тебе, что все эти годы… всё, что мы пережили… в общем... я рад, что мы были напарниками… я счастлив, что был знаком с тобой.

– Я тоже, Яков. И я безмерно благодарен тебе за всё, что ты сделал для меня и для моей семьи. …Но что там у тебя происходит? Что там за шум?

– Да тут, брат, кажется, демоны выбираются наружу: змеи выползают из всех щелей… они бегут, Арсений! Они бегут и их тут чёртова куча! А шум, что ты слышишь – он из-под земли. И я не знаю, что это.

– Я знаю, Яков. Это саранча, выведенная нашим гением – очень большие и прожорливые твари. Он их сотворил для двух целей: они разнесут заразу по всему миру, а затем утолят голод прогнившей плотью. Спасайся, если можешь.

– Ну... это навряд ли. Да что там… сам смотри. Я подключу тебя к своей линзе.
Свет чудом уцелевших прожекторов заливал поверхность горы и развалины древнего города Мегиддо. Змеи кишащей мерзкой слизью выползали из всех пещер и расщелин, а вслед за ними вздымался рой чудовищ, как будто сам Сатана отрывал свою голову от земли. Они рвались наружу, собираясь в огромный чёрный рой и затмевая собой звёздное небо. Над горой разносился невыносимый для слуха гул из стрёкота и жужжания крыльев. Воздух сверкал под этим облаком – это споры плесени, осевшие на крыльях саранчи, осыпались и рассеивались над долиной Армагеддон. Бурлящей лавой они устремились на юг.

Картинка вдруг завертелась. Казалось, небо обрушилась на землю, звёзды смешались с камнями под громогласный клич вырвавшихся наружу ангелов смерти. Но внезапно круговерть остановилась. Изображение потускло. Яков погиб. Моё сознание сопротивлялось этому факту, но я понимал, что это хлынувшая кровь выдавила линзу из глаза моего друга. Всё было кончено.
Я вскинул голову и посмотрел на север – оттуда придёт неминуемая смерть, и я уже чувствовал её ледяное дыхание. Мой лоб пылал невыносимым жаром, как никогда прежде.

Обернувшись, я увидел Оксану, сжимающую в объятьях нашу дочь. Она стояла, прислонившись к рассечённой колонне – той самой, у которой некогда стоял в ожидании снисхождения Благодатного огня выдворенный из храма греческий патриарх. Она всё поняла – мой вид не предвещал ничего хорошего, и я это знал. Умалительный взгляд Моники вопрошал и ждал чуда. Чуда, которого я – её отец не мог сотворить.
 Подхватив обеих под руки, я повлёк их за собой в храм, а затем в подземелье в попытке хоть ненадолго отсрочить неминуемое. Ведь всё должно закончиться там, где началось – у алтаря Адама. Там, где искупительная кровь Иисуса омыла череп первородного.

Умостившись под алтарём, я притянул к себе своих любимых и шепнул Оксане:        – Прощай, дорогая! И не позволив ей сказать и слова в ответ, произнёс: – Усните!
Голова Оксаны упала на моё плечо, а голова Моники – на мою грудь. А затем послышался беснующийся рокот. Они здесь! Под сводом храма. Они повсюду. Последнее, что я увидел – это время: часы показывали 00:00. Точно в час! И тут, воздух будто бы взорвался. Тысячи игл пронзили моё тело, а потом…

***

Широко распахнутые глаза – чудные с медовым оттенком глядят на меня удивлённо и немного испуганно. Маленькие ручонки моей годовалой дочери теребят рубашку на моей груди. В камине потрескивают поленья, и дымоход шумит от чрезмерной тяги. Мелодичный голос напевает какую-то старую песенку – это Оксана вторит за мелодией в её наушниках.

Боже мой! Ведь это был сон! Чудовищный, но, к счастью, только лишь сон – моё воображение непроизвольно создало немыслимый, нереальный сюжет.   

Это ли не рай?! Воистину, не познавши ада, райского наслаждения не поймёшь!


 
            
А. Мартов. январь 2016 г.