Темноты почти нет в приближении к летнему солнцестоянию; густая, сочная зелень налилась упругостью новой жизни, шумит на ветру. Сотни бликов танцуют, прикасаясь к тебе в это семнадцатое утро шестого месяца двадцать первого года третьего тысячелетия.
Ты подносишь ладони к тому гранату, что отливает металлическим блеском, и он принимает тепло твоих пальцев, которые отыскивают новые границы, простираясь в пространстве, сшивают невидимой нитью многие важные лоскуты времён тысячелетних в единое панно.
Твои губы пронизывает дрожь, пульсируя лабиринтом слов, ведущим к эпицентру кроветворенья в стихах.
Раскрывается кокон того, чьи раны покрываются нежностью в мерцании амальгамы нежно-прохладной.
Слушатель снова находит свой ключ, выныривает из ила, из мусора слов сторонних, а мысли твои рождают шёпот вселенского дыхания. И шелест этот касается тонкой брони перепонной, и жест твой рассеивает млечный бисер.
Кто-то может вспыхнуть тайным желанием: умыкнуть тебя в тишину под белой луной, где стрелки папоротника замерли в ожидании своего часа, когда на них забликуют отсветы костра. Твою щиколотку обовьёт венок. Он, как тонкий змей, продолжит своё извивистое движение выше, приникнет поцелуем к колену, как на балу Воланда, к твоему бедру, выше, исследуя изливы выпуклостей, холмики, достигая самых сокровенных изюминок.
Воздух, как чёрное парное молоко, облизывает твою кожу, вынуждая закрыть веки и повернуть зрачки внутрь мягких, как кошачья лапа, с коготками, ощущений. Крест запрета остался за Кругом свободы...