Никудоты

"Не мне принадлежат мной прожитые годы,
А те, что впереди, - есть собственность природы.
Что ж мне принадлежит? Мгновение одно,
В котором годы, век - всё, всё заключено!
( Андреас Грифиус)

 

Я не закончил фразу. Затаил дыхание, чтобы слышать, как она дышит. Она смотрит на меня вопросительно, строго, лукаво и насмешливо одновременно. Ямочки на её щеках стали теперь чуть глубже, а потому видны совершенно отчётливо. Всё изменяется с калейдоскопической быстротой. Мне всё нравится в ней: манера говорить, одеваться, молчать, двигаться. Понимаю, что мне никогда не успеть за беззвучными движениями её души и слышу лишь шорох платья. Проживи я ещё тысячу лет, мне и тогда не забыть ни её слёз, ни её улыбки. Я до боли сжимаю её руку (Господи, какая это рука, такую можно видеть только на старых иконах, у Девы) и ничего больше не вижу вокруг. Цветочница выросла прямо из преисподней. Она покупает тюльпаны - три алых бутона на длинных изумрудных ножках - "Для себя". Проклинаю себя за то, что не догадался сделать именно это одной миллисекундой раньше, я не успеваю за ней… "Это Шекспир", - с трудом, выдавливаю, не очень - то остроумную реплику и снова проклинаю себя, теперь уже за глупость. (В эту минуту мне так хочется казаться лучше, чем я есть…). "Нет, возражает она, - "Я", и почему - то опускает взор, рассеяно рассматривая туфли. Её длинные ресницы дрожат, едва заметно, в такт монотонной мелодии, которую неустанно отстукивает дождь по крышам, по асфальту, по черной коже зонта и по моему сердцу тоже. А оно бьётся с перебоями, как только что пойманная птица о металлические прутья клетки. Между тем, изменённое сознание плавно покидает тело, и я напрочь забываю заповедь: "Не сотвори ...". В густом полумраке подъезда, едва касаюсь воспалёнными губами её лба, слегка прикрытого озорной чёлкой, шепчу в ухо какие - то глупости, веду себя как мальчишка…Стыдно!

Я хорошо знаю эти округлые, похожие на прописные буквы еврейской азбуки, линии её молодого, сильного тела, запах волос, трепет кожи. Волны райского тепла, исходящие то ли от дьявола, то ли от Бога, одна за другой, подкатывают к моему горлу. Даже ненавистный, резкий запах жареного лука, принимаю как благодать, когда она, что - то делает на кухне. Нам не нужны слова. Ей ничего не надо говорить, потому, что я научился угадывать её желания, а она, и так, всегда угадывала мои. Только лёгкая, колющая боль, где - то глубоко, глубоко - в сердце, напоминает мне о том, что я ещё тут, ещё жив. Утром - она сказала: "Я боюсь боли, если бы враги пытали меня, я бы, наверное, была предательницей. Как думаешь?" "Нет - ответил я - не была бы, ты не знаешь военную тайну, а значит, никого не можешь предать, кроме меня, конечно…". "Пошутил" называется. Не знаю, как такое могло сорваться с моего языка. Озноб. А если…, наверное, мне не достанет мужества "сохранить лицо", не смогу простить ей, если она меня оставит. Время остановилось - оно застыло в её широко открытых глазах, должно быть, как прозрачное синее небо я ясный день над землёй обетованной. Ничего не страшно и страшно за всё. Сегодня заходила её подруга, она часто заходит к нам, жаловаться на мужа: "Он должен то-то и то-то", должно быть ожидала сочувствия, теребила платок, нервно курила. В такие дела нельзя вмешиваться мужчинам. А она, ей можно,- "Я долго тебя слушала, но так и не поняла, а что ты - то должна?". Подруга ушла, странно, она не обиделась. Когда она засыпает, я просто смотрю не неё. Я, безбожник, прошу у Творца, ниспослать ей лучший из снов. Наверное, это и есть молитва? Нам не нужны слова, потому что, обязательно будет завтра, и я вновь и вновь буду с упоением слушать чудную мелодию её голоса, дивную гармонию её речи, её заразительный смех, который навсегда поселился в моей утомлённой душе, как шум далёкого моря в раковине. Я украл это у судьбы. Она стала частью меня, а я стал её частью. Мне не удаётся победить мои собственнические инстинкты - я ревную её, ревную к мужчинам, к женщинам, и к неодушевлённым предметам тоже. Я был бы, счастлив, делить с ней болезни, потери, смерть. Но знаю, что этого мало…

Я благодарен ей, точнее я неблагодарное существо. Она живёт со мной в шалаше, не в прямом смысле, конечно. Но уж очень походит на него наше жилище. Оно такое потому, что она уважает мой выбор. Сегодня она сказала, что - "Желает видеть это изнутри…у неё выходной, и потом, она, видите - ли, окончила курсы домашней медицинской сестры". Это и вправду слишком…моя низкооплачиваемая работа не сахар. Я не знаю, что ответить: аварии, ранения, наркоманы. Мне кажется, что ей не следует видеть кровь, слушать "ненормативную лексику" и потом моё начальство не одобрит такую инициативу. Пытаюсь возражать, хотя в глубине души лестно. Она хочет знать, чем я живу, когда мы не вместе. И ещё знаю, что никакая грязь к ней не пристанет. А, потому, наверное, сдаюсь, достаточно быстро. Сдаюсь, ещё и потому, что верю в то, что синхронное созерцание реального человеческого горя отодвинет наши микроскопические размолвки на второй план. - Вчера наш малыш потерял зуб, упал с качелей. Я решил, что в этом её вина, повысил голос. Сынишка перестал плакать и принялся уверять нас, что зуб "можно приклеить". Понимаю, что следует извиниться, и не делаю этого. Делаю новые ошибки. Пронзительный вой сирены, визг тормозов, травмы, носилки с окровавленными человеческими телами. Это так не вяжется с её хрупким обликом. Однако, она поразительно быстро освоилась в нашей машине. Она не просто смотрит, она помогает нам и почти не отстаёт от тех, кто занимался этим годы. Я вижу, что она едва стоит на ногах, пытаюсь отправить в комнату отдыха. Тщетно, дежурит с нами до утра. А утром меня ждёт маленький и необыкновенно приятный сюрприз. Господи, всегда что - то новое, когда она успела? Это её стиль, похожий на "маленькие комбинации" Капабланки. Домой возвращаемся в эйфории - от лишения сна, от удачи, оттого, что слышим друг - друга. Вечером собирались на вечеринку, не получилось, позвонил главный врач, сказал, что: "Не может приказать, это просьба…". Конечно, я раздосадован, мы только что помирились, и Новый год тоже встречал на работе, а как начнёшь год, так и закончишь. Он не может приказать, а я не могу отказаться, у меня такая работа. Там много раненых. Она кричит на меня, говорит,- "Что это опасно, что в понедельник учёный совет, что я робот, что главный врач не смеет и, наконец, - "Я или он!"". Я не отвечаю, делаю вид, что собираюсь, потому что не знаю, где и что лежит. Она помогает. Она знает, что иначе я не смогу смотреть ей в глаза. Наверное, мне следует рассказать ей о том, что чтобы я не делал, посвящается ей, показать, наконец, мои плохие стихи, но я не могу перейти черты. Мне кажется, что когда её нет рядом, я люблю её ещё больше - по крайней мере, нежнее. Когда у неё что - то болит, мне тоже больно… и ещё я могу чем - то помочь. (Ведь, могу я не много….). Делаю ошибку за ошибкой, открываю в себе новые, в основном патологические грани. (Как будто, если бы не сделал ни одной, что-нибудь изменилось!). Наверное, она меня тоже любит. Безропотно выполняет все мои прихоти (Интересно, надолго ли её хватит?). Всегда на моей стороне, и когда я не прав тоже (Чем ещё можно объяснить эту вопиющую необъективность?). Я благодарен ей, когда я "падаю" - она никогда не говорит,- "Помнишь, а я тебе говорила…". Она сидит со мной рядом и терпеливо ждёт, чем закончится моя очередная, не слишком продуманная затея. Пытается "расстёгивать пуговицы моей плотно зашторенной души", в которую, если она всё-таки есть, мне самому заглянуть страшно. В студенческие годы, я тайно провёл друзей в психиатрическую клинику, на вернисаж. Стены отделения аффективной патологии украшали картины больного художника. Никто из нас никогда не видел такой Луны - она была лиловой, на всех полотнах. Это была его собственная Луна, она разительно отличалась от другой - "среднестатистической". И я до сих пор не знаю, какая реальнее. Когда мы не вместе, я то и дело узнаю её в толпе, вижу её глаза, слышу голос…. Ошибаюсь - тысячу раз на дню.

Понятия не имею, сколько у нас денег. Но догадываюсь, что не много. Иначе, этот подарок (длинный грубошерстный зелёный свитер) я получил бы в январе, а не в мае. Я люблю исподволь наблюдать, как легко её ловкие пальцы управляются с двумя тонкими блестящими спицами, петля за петлёй. Но эти толстые зелёные нитки я ещё не видел. Нет, видел, у неё есть точно такой же костюм. "Теперь будем как брат и сестра". "Нет", угадывает она мои мысли - "Не будем, костюм я распустила". "У тебя не было других ниток, догадываюсь я". "Нет", смеётся она, - "У меня нет мужа с другими глазами". Так, я узнал, что глаза у меня зелёные. Как - то не думал об этом - никогда. С тех пор многое изменилось, но я не спешу расставаться с моим зелёным свитером, он сохраняет тепло её рук в своих поредевших петлях.
Я без ума от своего кота. У него множество больших и маленьких достоинств. Он ревностно охраняет свою территорию. Стоит моему брату поставить в прихожей свой походный, пропахший костром и лесом рюкзак, кот тут как тут. У меня с ним любовь разделённая, у неё "не…". Я его просто люблю, она же его кормит, убирает и ухаживает за ним, водит (точнее носит, в большой коричневой сумке) к ветеринарному врачу, когда наших знаний не хватает, а иногда читает ему лекции о хороших манерах, по-русски. Вы не поверите, но кот, время от времени что-то ей отвечает, по-своему конечно. Я с ним не разговариваю, поэтому, наверное, со мной он ведёт себя несколько иначе - у людей это называется наглостью и высокомерием. Сегодня, я заметил у нас ещё одного "домочадца" - Это гигантский серо-зелёный кактус. Его острые когти впились в мою ладонь так, что моему четвероногому любимцу и не снилось. "Что ж" подумал я - "даже розы имеют шипы". А вечером, твёрдо решил сказать ёй что - ни будь приятное. "Молодец, что ты, наконец, купила это милое экзотическое растение". Лучше бы я промолчал…. Или похвалил ужин. "Да, - ответила она, правда, оно у нас уже восьмой год…". А всё же печаль, эта маленькая грозовая тучка над сердцем, бесследно рассеялась, как дымка, и я за тридцать минут закончил статью, которую не мог дописать несколько последних месяцев.
Утром, она требует, чтобы я клятвенно пообещал ей: "Никогда больше не лезть в политику ". (Она принципиально против стачечного движения врачей в любых формах). Я киваю, как "китайский болванчик" или отмалчиваюсь. А что мне остаётся? Тем не менее, она считает меня "Бессовестным лжецом", хотя я и не сказал ни слова. Я знаю, она права. Она, слишком, хорошо меня знает. На прощание говорит, что: "Не будет носить мне передачи!". Маленькая лгунья, я то знаю, что будет. ( Не приведи, Господи!).
По крайней мере, она приводит в порядок мою первичную документацию, в которой "чёрт ногу сломит", и как знать, может всё еще любит, не смотря ни на что?

Меня что - то "дёрнуло" во сне, и я открыл глаза. Она стояла у раскрытого настежь окна и смотрела в даль, в сторону залива. Ей, залитое лунным светом лицо, казалось ещё бледнее, чем обычно. Оно было отрешённым и задумчивым, но взгляд не был погружён в себя. Её глаза, излучали какой - то совершенно незнакомый мне ранее свет, должно быть, сродни тому, который, мимоходом, роняют на нас падающие звёзды. Губы слегка дрожали. Может быть, они повторяли: "Шма Исраэль"? Ведь, она верит в "хорошее" и, наверное, в Бога тоже. Не знаю, я не решился чем - то выдать своё присутствие. Расскажет сама, если, конечно, захочет. А, может и не расскажет никогда. Я совсем не знаю её…. Между тем, аура морского прибоя, уже ворвалась в наше временное пристанище, (Как будто бывают другие!), и принесла с собой неповторимый запах моря, смешанный с густым ароматом апельсиновой рощи. С тех пор я высоко ценю эти первые десять минут после пробуждения: не открываю глаза сразу, сознание медленно погружается в мир звуков, запахов, образов, движений, как будто постепенно входит в леденящую воду реальности шаг за шагом. Я научился слышать размеренный бег минутной стрелки настенных часов, различать тысячи оттенков в вещах, словах и поступках. Я понимаю теперь, что смотреть и видеть не одно и тоже. Я иначе смотрю на прошлое, в котором ничего не могу, да и не хотел бы менять. Наверное, я повзрослел, наконец. Осознание того, что мы не вечны, что каждая прожитая мной минута и есть величайший из даров, пришло не сразу. Но, я прожил хорошую жизнь, а потому и брожу по её руинам, словно боюсь расстаться с лучшим из увиденных мною снов. Я сожалею о некоторых словах, делах, поступках, но ничего не стал бы менять, даже если бы мог, ведь я был счастлив. Прежде я частенько пытался начинать "новую жизнь". Теперь, я научился рождаться заново - каждое утро. Она умеет находить простые, западающие в душу слова, тихие и красивые, как багряные листья клёна в октябре на нашей неисторической родине, а если их не хватает придумывать новые, даже на тех языках, которые не знает. И тогда самые сложные , запутанные житейские проблемы решаются сами собой. Ей бы книги писать, а не со мной возиться…Я не умею. Как говорит одна моя "Знакомка": "Но и но…". За моими витиеватыми фразами прячется неверие (или сомнения и противоречия), даже тогда, когда большое красное яблоко вдруг оказалось с червоточиной. Наверное, есть более преданные женщины, более чуткие и любящие, наверное, есть, но мне не нужны другие. Я не пытаюсь понять, почему она выбрала меня, но я не верю в то, что это жребий, скорее промысел Божий, в чью суть никому не дано проникнуть при жизни, даже если их много. Мне не нужны слова, пока она рядом. Я "расставляю вокруг себя никудоты", наверное, потому, что панически боюсь неизбежных перемен и неотвратимых поражений, из которых может быть и состоит наша жизнь.
Никудоты, буквально - "точки". Так называются "огласовки" - гласные звуки в языке Иврит, которые обозначают под согласными, только когда учатся писать, да ещё в исключительных случаях. Поскольку выясняется, что без них можно обойтись, их пропускают "в обыденной жизни". "Имеющий уши, да услышит". (А может быть и простит, если сможет). А посему совершенно не важно так, или не совсем так, или совершено иначе было "на самом деле".


Мне снился сон, реальнее, чем быль
Был, сей фантом, навеянный Морфеем
И я вдохнул, как Лазарь и ожил,
Как за четыре жизни не успею…

А тот, который, в самом деле, выл,
Как Вечный Жид, карабкался по склону,
И тщетно припадал к земному лону,
И поднимался, выбившись из сил.

Но, если я действительно там был,
То пробужденье будет, как похмелье:
Оставят все, кто дорог мне и мил,
И длинный путь останется …без цели