Виталий Богомолов
Гангрена
Памяти Юрия Тёплых,
одноклассника
Утром Валера очнулся в лёгком и светлом настроении. За окном, играючи, светило весёлое апрельское солнышко… Он, как ребёнок, порадовался солнышку. Ему сказали, что сегодня Пасха. А в Пасху, говорят, солнышко всегда играет, радуется Празднику… Хорошо было.
И необъяснимо, почему короткой вспышкой вспомнилось Валерию, что он шестиклассник или семиклассник. Утро, до звонка перед первым уроком ещё несколько минут, ребята сгрудились вокруг него, и он взахлёб, с подростковым светлым азартом, торопится пересказать им содержание очередной прочитанной, проглоченной книги, хотя бы эпизоды, особенно его поразившие. И неважно, какая книга, он любил приключения и фантастику. Это могли быть и «Три мушкетёра», и «Земля Санникова», и «Человек невидимка» и любая другая.
Ребята слушали, развесив уши, потому что всегда оказывалось так, что Валера первым в классе прочитывал ту или иную книгу. И ответный азарт одноклассников, интерес, с которым они слушали, подогревал Валеру и вдохновлял. Потом кто-нибудь вслед за Валерой брал эту книгу в библиотеке и прочитывал её. Вот таким был он тогда популяризатором. Вспомнив это, Валера улыбнулся. Сейчас, в свои пятьдесят лет, он бы даже не припомнил ни за что, когда последний раз держал книгу в руках…
Хорошо было сегодня. Пасха. В детстве они с сестрёнкой ждали с нетерпением крашения яиц к Пасхе… Без них какой праздник. Где они эти благословенные дни детства? Где? Тогда он ещё был Валерка, а не Валека, как сейчас. Валекой его в шутку прозвали, когда старшая дочка подрастала и на вопрос взрослых ради их забавы, как зовут её отца, отвечала – Валека, что означало Валерка. И это скоро прилипло к нему – Валека, Валека.
* * *
В тот день Валека и его сосед Гена плотничали в хозяйстве Валеки: надо было заменить в бане нижний, напрочь сгнивший венец, через который в одной стене уже улица светилась, бревно совсем рассыпалось. Потому свою баню не топили с осени, как начались холода; мылись у соседей. Дружно с ними жили.
Дело было к вечеру, работу на этот день уже заканчивали. Как повелось, в течение дня не раз хлебнули спирта «рояль». Валера обтёсывал новое бревно, расставив ноги по сторонам его, оставалось сантиметров двадцать. Бревно было сухим, лежало в ограде года два. Попался крепкий сучок, при сильном ударе в кремнистый сучок топор сыграл, отскочил и вонзился лезвием в правую ногу Валерия, прорубил резиновый сапог, брючину и до кости рассадил ногу, на четверть выше лодыжки.
Он вскрикнул: боль была мгновенная и пронзительная! Корчась, допрыгал тяжело и неуклюже на одной ноге до крылечка, плюхнулся на ступеньку, панически зажимая ладонью место проруба, через который выступила кровь, и крикнул жену.
Вышла неряшливая и тоже постоянно поддатая Любка, грязная, в бог ведает когда стираной юбке, в сорочке с засаленными бретелями. Без лифчика. Всегда безразличный к её внешнему виду, сейчас Валера с неожиданной неприязнью подумал: «Чума болотная!
– Ногу топором посе;к! – воскликнул он истерично, отведя взгляд от Любки и скривив лицо от боли. – Давай какой-нибудь шнурок перетянуть, чтобы кровь не шла!
Она смотрела, как сочится сквозь пальцы Валерия кровь, стараясь понять, что произошло и что требуется от неё.
– Чё уставилась-то!? Давай скорей! Чума болотная! – зло закричал на неё раздражённый Валера. – Сапог сними сперва! – потребовал он.
Это Любка поняла сразу. Сдёрнула сапог. Валера приподнял прорубленную штанину, обнажив рану на давно немытой грязной ноге с длинными чёрными ногтями.
– О-ой! – воскликнула жена, увидев, как обильно течёт кровь из раны, которая была вдоль по ноге на ширину трёх или даже четырёх пальцев.
– Давай скорей шнурок какой-нибудь! – не выдержал Валера.
– Не ори! Широкоротый! – огрызнулась она привычно на мужа и неторопливо исчезла в тёмном проёме сенечных дверей.
Подошёл Гена. Посмотрел как-то безучастно.
– Надо спиртом-то обмыть, – предложил он вяло.
– Спирт по назначению, – простонал Валера. – Плесни там для наркоза, если осталось.
– Есть маленько, – подтвердил Гена.
Он нацедил ещё почти полстакана, Валера, продолжая зажимать правой рукой рану, взял стакан в левую и махом вылил его в рот… Рот у него, на круглом скуластом лице, действительно был широким. И жена, когда сердилась, частенько его дразнила этим. Вот и сейчас поддела… Широкоротый.
Наконец, Любка появилась. Равнодушно протянула Валерию обрывок бельевого шнура и полоску ткани сантиметров десять шириной, от старой застиранной до желтизны простыни, давно пущенной на тряпки…
Он туго перетянул шнуром ногу выше раны и принялся заматывать рану полоской простыни.
– Может, в медпункт надо? – предложил неуверенно Гена. – Скобки поставить…
– Обойдёмся, – отмахнулся Валера. – На мне, как на собаке…
Окончив перевязку, он с трудом поднялся, но приступить на ногу не смог – не давала резкая боль.
– Придётся отлежаться маленько, однако, – заключил покорно Валера.
Гена, закинув правую руку друга себе на плечи, помог ему ускакать на одной ноге в избу. Там раненый свалился на свою безобразную лежанку и заговорщицки попросил Генку сходить до лесника и выпросить в долг бутылку спирта. Лесник в Арсёновке приторговывал по доступной всем цене техническим спиртишкой на разлив, который привозил из города в тридцатидевятилитровой молочной фляге, закупая у кавказцев. К тому же малость подразводил его. И хотя поля в окру;ге давно заросли непроходимым бурьяном, к стоявшему на отшибе дому лесника – «народная тропа» не зарастала… Считалось, что торгует он тайно, однако в деревне об этом знали все.
* * *
На третий день Валера послал жену к медсестре, чтобы она пришла и осмотрела рану.
Фельдшера в их в деревне уже несколько лет не было, сократили ставку – оптимизация называется, оставалась только медсестра, Света, тоненькая, усохшая до щепки. Высосали двое детишек да муж недобытчик… Про себя она иногда называла его с горечью – «недобитчик».
– Валерка ногу посек топором, – сообщила ей Любка и спросила: – Посмотришь, может?
– Что, сильно? – насторожилась Света.
– Есть маленько, – поморщилась Любка.
– Что, кровотечение есть? Обильно? – допытывалась медсестра.
– Позавчера-то была кровь, а теперь не идёт, присохло всё, – пояснила Любка.
– Позавчера?! – изумилась Света. Выслушав приуменьшенное Любой описание раны, задумалась и сказала: – Позавчера. Ну, если маленько, так само пройдёт…
– Болит шибко у него, жалуется, – объяснила Люба. – До кости, видно, просек.
Маленькая, слабосильная, Света уныло представила, какой путь надо ей проделать два раза – туда-обратно – через всю деревню по весенней грязюке в резиновых сапожищах.
– На, вот дай тогда ему таблетки, – предложила она, – по одной утром и вечером пусть попринимает эти дни. Если кость задел, конечно, поболит пока. Мне вот укол надо идти ставить Алексею Михайловичу, совсем в другой конец шлёпать, он ждёт, Маруся прибегала, – пожаловалась медсестра. – Давление у него высоченное.
Алексей Михайлович был последним в их деревне ветераном Отечественной войны.
Поначалу Валера рассердился на Свету, когда Любка сказала, что та не придёт. Таблетки передала только. Потом попросил жену сходить до лесника. На это она с радостью согласилась и, прихватив пластиковую пустую полулитровую бутылку, ушла. Но вернулась скоро и ни с чем: не наливает больше лесник спирту под запись, уплаты требует, долгу много накопилось, говорит.
Валера сник и задумался… Где сейчас возьмёт он денег, если работы нет в их деревне? Колхоз загнулся. Техники никакой. Сена на корову заготовить и то стало невозможно, а руками попробуй покосить… Пришлось корову продать… Теперь вся еда у них картошка, да иногда куры яичко снесут. Девок-школьниц вон одеть совсем не во что… В семье росли три девчонки-погодки, которые все тряпки носили с чужого плеча… Старшей было двенадцать лет. И она уже начинала что-то понимать, глядя на более состоятельных и опрятных подружек…
И у пенсионеров ничего пока не подзаработаешь с больной ногой. В горьких размышлениях Валера от безысходности проглотил принесённую женой таблетку и скоро заснул. А когда проснулся, испытывая возобновившуюся ломотную боль и сильный озноб, ему пришла в голову одна неожиданная мысль, от которой даже сердце учащённо заколотилось…
Можно потерпеть какое-то время, выждать, чтоб началось заражение крови, решил он, тогда ногу отнимут, дадут инвалидность, группу, будет пенсия, будут деньги, доход какой-то в семье появится… На тракторе теперь ему всё равно уже не работать. Где они, эти трактора?.. Зачем ему нога?.. Принялся даже фантазировать, сколько могут отрезать. Решил, что согласен будет, пожалуй, до колена. Выше – нет! Он терзался: сказать не сказать об этом Любке. Как она воспримет его идею? Наконец решил поделиться. Люба выслушала, и по тому, как беспечно посветлело её лицо, он догадался, что замысел его пришёлся ей по душе…
* * *
С этого дня Валера терпел нарастающие мучительные боли, сильно поднялась температура, ломило всё тело, началась даже испарина. Он догадывался, что процесс идёт как надо, теперь требуется угадать только момент, когда можно будет заявить, что у него не совсем в порядке с ногой и тогда уж лечь в больницу. Любка следила за распухшей, нагноившейся и посиневшей до колена ногой и уговаривала его потерпеть ещё немного, чтоб понадёжней было, а то вдруг ногу вылечат. Тогда и мучение будет напрасное, и всё дело насмарку пойдёт… Муж соглашался, терпел муку дальше. Только просил спиртику принести. Она раздобыла…
Когда Валера начал неожиданно бредить и терять сознание, Любка перепугалась и побежала к Свете.
– Так ты же недавно мне говорила, что у него уже всё зажило почти? – удивилась медсестра.
– Ну, заживало, – смутилась Любка, – а теперь вот снова разболелось. Не рассчитали, может… – Она осеклась от испуга, что проговорилась.
Но Света не обратила даже внимания на её последнюю фразу.
Придя к больному, Света была изумлена неряшливостью хозяйки в доме. Осмотрев Валеру, медсестра пришла в ужас:
– Ой, мамонька ро;дная, у него же сепсис, Люба! – воскликнула она. И тут же пояснила: – Заражение крови! Поди, гангрена?.. Ой, чё мне теперь будет!.. О-ой!
Люба тоже перепугалась, сейчас ей невольно подумалось, что её могут посадить…
Светлана, не чуя ног, тут же побежала к Алексею Михайловичу, на единственный в Арсёновке телефон, вызывать «скорую». Но машину прислали только на следующее утро. На шестьдесят километров пути в два конца бензина не было, не смогли сразу найти, кризис: на дворе беспредельничал предпоследний год уходящего века. 10 апреля Валерку в бессознательном состоянии переправили из райбольницы сразу в областную. Заражение нарастало. Провели экстренную операцию, ногу ампутировали выше колена, почти до бедра…
* * *
Утром Валера пришёл в сознание, очнулся в необъяснимо лёгком и светлом настроении. Как ребёнок, порадовался солнышку. Ему сказали, что сегодня Пасха. А в Пасху, говорят, солнышко всегда играет, радуется Празднику…
Он узнал, что ногу ему отрезали, как задумывал, пусть и немного выше, чем хотелось… Но не было больше мучительной боли, как будто нога была на своём месте и здорова.
Невдомёк было Валере, что его начинили обезболивающими лекарствами, а гангрена продолжалась. Интоксикация усиливалась, кровоснабжение органов было нарушено уже до критического состояния. Сознание его было лишь короткой вспышкой. Ближе к полуночи он умер от септического шока.