"Я свому хорошему
Дарила три горошины:
«Папку с мамкой не забудь
И меня, пригожую!»
А посля хорошего
Замело порошею:
Ему немец подарил
Свинцовую горошину!"
(вдовья частушка)
Мне и не ответить, как все: «А я, что, рыжий что ли?» Я ведь и вправду рыжий, не отвертеться. «Рыжий-пыжий-конопатый, убил дедушку лопатой» - стишок этот преследовал меня всё детство. А после-то и невеста у меня была — тоже немного рыжевата! Невесту мне отец присмотрел. Намекнул - смотри, мол, какая девка работящая! Будет хорошей женой. Ну, я и давай смотреть на неё. Во все глаза. Ну и что, что она на пару лет постарше? Всё при ней.
Когда поженились, оказалось, что и приданое у ней нешуточное: машинка «Зингер»! Остальные подушки да одеяла блёкли рядом со швейной машинкой.
Первая дочка была такой рыжей, что и сомнения быть не могло - моя порода! А вторая дочка была чёрненькой, странно. Но лицом всё равно моя, не спутаешь. Эта дочка вторая, Анютка, так мне приглянулась, что мог часами её на руках держать. И дочка отвечала мне любовью. Особые отношения! Она и не шкодила, как старшая. А на руках у меня в шею утыкалась. И шептала свои детские секреты. Такая умница!
Позже и третья родилась. Везло мне на девок. И четвёртая! Но эта не от жены. Жена знала о полюбовнице, пилила меня за грех тот кобелиный, ревновала. Даже к Анютке ревновала, придиралась к ней слишком за то, что так любит отца. Глупая баба!
А когда на фронт провожали — ревели все дочки, и жена ревела. До фронта, правда, был полигон учебный, в Чебаркуле. Раз даже жена с любимой Анюткой (ей уж почти семь лет было) приезжала на пару дней, а проще сказать - на ночь. И всё, с тех пор я их не видел больше. И не увижу. Так получилось.
Ну, не было ни одного миноискателя у нас, не было! Обещали старый починить, но видно не успели к сроку. И новые прислать обещали. Обещалкины хреновы!
И что делать? Объявлено о наступлении назавтра в обед, наши танковые колонны на подходе, но минные поля сплошняком! Немчура шибко порядок любит, не оставила никакой щели для прохода танков. Ну, и пошли мы всем взводом лес пилить. Стволы нужны были не меньше 0,7 метра диаметром. Сосны вековые имелись верстах в трёх от намеченного прохода танков. Ширина танка — 3 метра ровно. Поэтому проход должен быть не меньше, чем 3,6 метра. На ширину мины с каждой стороны добавка. Вот такие длиной и пилили мы толстенные брёвна. Шестнадцать штук. По два бойца на бревно. Командир взвода сказал, что должно хватить. А тут и из соседнего полка в этот же сосняк пришёл взвод молодняка. Толстых деревьев и им хватило. Но у них намечен проход длиннее нашего, да и везти дальше, им к ночи обещали грузовик. А мы, матерясь, строгали свои брёвна топорами почти до полной цилиндричности, во морока! Зачем, спросите? Как зачем - чтобы по минному полю их за длинные верёвки протянуть, катками прокатить, танкам проход обеспечить, срочно!
Командир наш — голова! Хоть и пацан с виду, но десять классов за плечами. Таких грамотных во взводе не было больше. Высчитал, что вес бревна должен быть триста кило, не меньше. Тогда каждая тарелочка адская сработает. ТМ-35 называется. Так попрятали их фрицы — не отыщешь. И наступишь — не взорвётся. Надо от 120 до 240 кило. Триста — почти гарантия. Почему почти? Ну, не всем же весом бревно давит на взрыватель. Да и поле, хоть и пашня бывшая, но травой заросло, кочки малые появились, из-за них бревно может и не надавить на закопанную мину. Бревно — не танк.
Две лошадки с телегами нам к ночи привели, худющих. И уже не спеша за четыре рейса свозили мы на двух телегах все брёвна на край поля. А с самого рассвета потянули наши лошадки по минному полю первое бревно, командир сам вёл их обеих за уздечки. Одна-то в первый же взрыв обезножила, пришлось прирезать на мясо. Командира тоже осколок царапнул легонько. Он у нас молодцом - сам себя перевязал тут же. Вторая лошадка пожила на полчасика подольше, пока сама на мину не наступила. Тогда и первый боец погиб, который в паре с лошадкой тянул то второе бревно. Оно до мины не докатилось тогда. Оно позднее докатилось до другой мины. Хорошо, что оба парня, волокущие его, живы остались, контузило только их слегка, длинные верёвки спасли их.
Да разве всё расскажешь! Мне-то вообще повезло, я придумал не только мох в уши забить, когда моя очередь подошла, но и бинтом голову обмотал, травы под бинт на уши подложил, чтобы не контузило взрывом. Потом все так стали делать. Тянем мы с Васькой Златоустовским своё бревнище, мокрые от пота. Я в тот миг поскользнулся в который уж раз на росной травке, и тут взрыв! Я ещё удивился, что бревно так далеко вбок улетело, верёвку из рук вырвало у меня. Просто мина оказалась под Васькиной стороной бревна. Осколок ему плечо повредил, унесли Ваську на носилках. А я сам до начала поля дошёл. В голове сильно шумело, но слух сохранился. Немного отошёл, оклемался. И стал другим ребятам помогать. Дел много.
Хорошо, что брёвен хватило нам! И шпигрей хватило, которые мы забивали в центр торцов так, чтобы петля верёвочная хорошо скользила по шпигрю и не слетала с него.
И верёвок нам хватило с лихвой. Метров по пятнадцать мы их резали, привязывали петлями к шпигрям, забитым в брёвна. Очередные два бойца, перекрестясь, брали верёвки и тянули - катили бревно своё, пока мина не разнесёт это бревно в щепки. Хорошо, если сами целы...
Слышу — командир Кусу зовёт. Этот Куса в Чебаркуле ещё заработал кличку себе, всем говорил, что он из Кусы. Кусать он мастак! Пожрать любил до дрожи, за сухарь кукарекать готов. Видно, голодухи хлебнул с лихвой в начале тридцатых.
Оттого и повару нашему Куса был лучший друг и помощник. И когда командир искал Кусу, повар сказал, что попросил его сходить за дровишками. Нашёл время! Но видно не дрова были причиной, просто у Кусы был нюх на опасность. Трус. Бог ему судья. И командир мне махнул. Давай, мол, Рыжий, пусть тебе повезёт ещё раз.
Ну, а что солдатиков нам хватило, это и говорить не надо. Всего пятерых нас и зарыли в тот день в одну ямку. Я пятым был. И одиннадцать раненых да контуженных унесли в санбат, все ли выживут — тут никто сказать не может, ни медсестра, ни главный врач. И я вам не скажу, хоть и с того света, говорили, всё виднее. Наврали! Лежу я с ребятами, тухну потихоньку в глине, и не знаю — как там наши танки: прошли по нашим флажкам по полю, или подорвался кто? И некому сказать нам — зря мы погибли или нет?
Вот только Анютку жалко! Как она там теперь? Кому в шею уткнётся, секретики свои расскажет?
Вместо постскриптума.
Куса дожил до Победы, но совесть замучила его — приехал он ко вдове прощения просить, рассказал ей — как дело было, в ногах валялся. А она всё не могла в толк взять его печали, рукой махнула. Он понял так, что простила его.