Нация Книга вторая Часть первая Глава IХ, Х

               
                Глава IХ


После открытия и обращения к участникам конференции первого секретаря крайкома КПСС Олега Шенина слово было предоставлено лектору из Москвы, заместителю главного редактора журнала «Коммунист» Егору Гайдару.

К трибуне вышел молодой мужчина небольшого роста, с бегающими глазками на пухленьком лице, похожем на сократовское, с печатью глубокомыслия на лбу, проще говоря - душечка. Часто улыбаясь и как бы сюсюкая, уже с первых секунд он начал рассказывать, что такое перестройка и какова в ней роль передового отряда партии. Часто заглядывая в свои записи, он говорил о необходимости перестройки,
гласности в нашем обществе, говорил о том, как мы все пришли к пониманию особой ценности демократии. Говорил о рыночной экономике и всём, что связано с ней. «Скажу вам прямо, - эмоционально говорил он, - может быть, это было самое главное
открытие перестройки. И поразительно то, что это открытие делают коммунисты. К сожалению, не всё получается так, как надо, - сказал он, заострив на этом внимание. - Многие вопросы вызывают тревогу. К примеру, не всё у нас хорошо с экономикой, с финансовой ситуацией; я уже не говорю о ситуации на потребительском рынке, где дефицит товаров увеличивается с каждым днём. Всё это говорит о том, что производство стагнирует, как признак тяжёлой болезни экономики. В такой ситуации, - продолжал он, - положение любой группы, доходы которой отстают, ухудшается не только относительно, но и абсолютно. Вызывает большую озабоченность и продолжающийся рост внешнего долга. Упустив шанс воспользоваться благоприятной конъюнктурой на рынке нефти в начале года, теперь наряду с трудностями добычи мы вновь сталкиваемся с последствиями падения цен на наш основной экспортный товар».

На этих словах он прервался, взял стоящий рядом стакан воды, выпил несколько глотков и, поставив его на прежнее место, продолжил:
«Особая сложность у нас с финансами, - сказав эти слова, он как-то виновато посмотрел в зал и улыбнулся при этом, но это была не улыбка в прямом смысле, а некая пародия на неё, в которой было больше иронии, чем смеха. - Вовсю, можно сказать, забили тревогу наши зарубежные поставщики, требуя вернуть им деньги. Причём этих просьб настолько много, что можно подумать, что речь идёт о поставке каких-то пустых вагонов». На эти слова Гайдара в зале все оживились, и это оживление на какой-то момент приковало слушателей к его выступлению. Гайдару это явно понравилось. Он воодушевлённо продолжал: «Но, несмотря на деструктивные процессы, происходящие в стране, кхе, кхе, и высокую инфляцию, которая вне зависимости от воли правительства переходит в открытую форму... Трудовые коллективы, передовой отряд коммунистов, кхе, кхе, должны сделать всё от них
возможное, - он вновь выпил воды, - чтобы стабилизировать негативные процессы, помня, что народ - за перестройку».

Гайдар говорил всё решительней и решительней, будто набирал очки, что бы победить в какой-то не понятной никому игре, призывая интеллектуальный отряд красноярского края, коим являются все присутствующие коммунисты, спешить занять свои места в поезде перестройки, чтобы двигаться вперёд к намеченной цели.

Впервые видя и слушая Егора Гайдара, Сомов, конечно, знал, хотя и скупо, что перед ним выступает человек из номенклатурной семьи высокого ранга - внук Аркадия Гайдара и Павла Бажова, являющихся, как известно, гордостью советской литературы, видными революционерами (тот и другой в Гражданскую войну с оружием в руках боролись за коммунистические идеалы), но он не знал, что этот человек окончил школу с золотой медалью, а МГУ - с красным дипломом, и что в двадцать четыре года он был уже членом КПСС, а в 1984 году Гайдар был уже привлечён к подготовке документов для комиссии Политбюро ЦК КПСС по совершенствованию управления экономикой страны! И это ещё не весь перечень его успехов. Несмотря на молодость, он был, если можно так сказать, везде.

Глядя на Гайдара, Сомов следил внимательно за каждым его словом и движением. При этом он не пытался его судить и критиковать, поскольку совершенно не знал его репутацию. Просто он делал это для того, чтобы найти в нём человеческие достоинства, поскольку понимал, что в руках этого человека может оказаться завтра судьба страны. Тем более, ему не хотелось соглашаться с некоторыми мыслями этого человека. Иногда складывалось такое впечатление, что этот человек больше похож не на положительного героя, каким он себя позиционирует, а на Мальчиша-Плохиша, того самого героя, которого создал его дед в художественном произведении «Сказка о Военной тайне, о Мальчише-Кибальчише и его твёрдом слове», в лице которого было представлено средоточие отрицательных качеств. Он лицемер, вредитель и гнусный предатель, променявший «великую тайну» на «буржуинское печенье и варенье».

Конечно, Сомов мог ошибаться в своей кажущейся видимости, поскольку духа отрицания, духа сомнения в том, что он говорит, не было, но ощущение чего-то скрытного, недоступного никому он чувствовал в этом человеке, и с этим трудно было поспорить. Во всяком случае, для себя лично он мог констатировать, что не понимает, в какую сторону развит этот человек.

Кроме призывов и общих слов, какой-то внятной информации о том, что происходит на самом деле в стране, внутри партии, Гайдар не сказал. Этот факт не то что огорчал всех присутствующих, но несколько разочаровывал, поскольку все понимали, что если партия распадается, значит, внутри происходит что-то страшное,опасное и скрытное, несогласованное между собой, а проще говоря - реакция. И вот об этой «реакции» им почему-то не говорят.

Одним словом, дефицит информации порождал массу всяческих слухов, сомнений и кривотолков. Сидящий рядом с Егором мужчина средних лет тихо сказал: «От всех этих разговоров визгу много, а шерсти нет. Во всё, что он тут говорит, не хочется
верить, даже в то, что дважды два - четыре».

Затем выступили руководители отделов крайкома партии, секретари партийных организаций городов и районов края. Все они говорили о том, что все коммунисты должны активно и эффективно действовать на всех введённых им участках. Что,
несмотря на все сложности, необходимо консолидировать силы, перегруппировать их и решительно двинуть вперед перестройку в практические дела.

Секретарь по идеологии краевого комитета партии, подводя итоги конференции, в своём заключительном слове сказал: «Дискуссия состоялась. Решение принято, Программа утверждена. Ориентиры есть. Надо работать, а не подсчитывать, кто какую
фразу сказал и кого это касается. Всем надо быть вместе, чувствовать, так сказать, плечо друг друга и действовать во имя перестройки».

Несмотря на все «острые углы», участие в работе конференции Сомову очень понравилось. В первую очередь - тем, что в дискуссиях было высказано немало позитивных и критических суждений, конструктивных предложений, а также проведён
глубокий анализ общего положения дел в краевой партийной организации. Всё это давало огромный прилив сил для дальнейшей работы с людьми в коллективе.

В заключительной части конференции, как и обещали организаторы, объявили о встрече с Виктором Петровичем Астафьевым.

Егор не только слышал про этого известного сибирского писателя, но и читал многие его повести и рассказы: «Кража», «Где-то гремит война», «Последний поклон», «Царь-рыба», и конечно же совсем ещё новое произведение «Печальный детектив», в
котором автор не только изображает реальный мир, такой, к которому мы привыкли, но и ставит сложнейшие вопросы, выходящие за рамки обыденного существования.
Волнуясь, Егор с нетерпением ждал появления Астафьева в зале, впрочем, как и многие другие. Из разговоров сидящих рядом людей было понятно, что кто-то уже его видел и даже общался с ним на предыдущих встречах. Кто-то говорил, что Астафьев приезжал к нему в район, кто-то - что был у писателя дома в гостях в Академгородке. «Вот ведь как бывает в жизни, - думал Сомов, слушая неожиданные откровения своих коллег. - Можно сказать, повезло!» - делал для себя он вывод.

По каким-то причинам Астафьев задерживался. Чтобы немного уменьшить волнение, Егор попытался занять себя, вспоминая его произведения - те, что когда-то читал… Перелистывая в памяти их названия, он вдруг подумал: «Надо же, я никогда
не задумывался над тем, что мне придётся когда-то увидеть этого человека. Вот уж, как говорится, куда ни поехал, а мимо не проехал. Что это - судьба? Или что-то другое? Ведь читать его произведения - это одно, - продолжал он рассуждать, - а видеть и слушать - другое. Хотя, судя по тому, как он пишет, слушать Астафьева нужно тоже умеючи: без тонкости восприятия и силы воображения, как мне кажется,
не обойтись».

И вот уже через несколько минут, приподняв голову, Сомов увидел в зале очень открытого, улыбающегося, наполненного каким-то ярким светом человека. И не просто человека, а большого русского писателя, мыслителя, который совсем не был похож
на израненного и контуженого солдата-фронтовика, прошедшего всю войну. Таким мощным явлением он показался Егору. Спокойно, без всякой суеты он прошёл к небольшому креслу, что стояло в центре небольшой импровизированной сцены, и сел.
Окинув зал взглядом, он тут же начал говорить, но речь была тихая и временами не совсем понятная. Складывалось такое ощущение, что он говорит сам с собой.

Егор всматривался в образ Астафьева, и в его голове неожиданно промелькнули какие-то отрывистые моменты из биографии писателя. Он вспомнил, что этим «светом» тот обязан воспитателю детского дома Василию Ивановичу Соколову (где рос и воспитывался Астафьев), подлинная простота и непоказная интеллигентность которого заставили будущего писателя сначала зауважать этого человека, а потом и полюбить его скрытой, застенчивой любовью, хотя, естественно, он никогда и никому не
высказывал этих чувств, даже самому себе. Он даже помнил слова Астафьева на этот счёт: «Как-то совестно ему было это делать». Так вот, этот невзрачный человек нашёл в нём, по выражению Виктора Петровича, «на вытоптанной “детской полянке”
несколько ещё живых, не ощетиненных былинок, и ухватился за одну из них, прививая любовь не только к честолюбию (Астафьев гордился тем, что три года сидел в пятом классе), но и к литературе». «Книги читать, Витя,  часто говорил ему Василий Иванович, - зла не плутать». И действительно, после общения с Соколовым Астафьев перешёл в шестой класс, где обнаружилось, что он вполне справляется с программой по русскому языку, литературе и и истории. А вот с математикой, химией и физикой он так и не нашёл «общего разговора». Видно, и здесь нужен был человек-благодетель, который бы выявил способности мальчишки, заставив употребить усилия, проявить упрямство.

Егор помнил, что Астафьев родился в селе Овсянка Красноярского края. В возрасте семи лет он остался сиротой: отец был обвинён во «вредительстве» и арестован, а через несколько лет мать утонула в Енисее. После смерти матери жил у бабушки.
С отцом, освободившимся из заключения, и мачехой Астафьев переехал в Игарку, но отношения с ними не сложились. Так вот и оказался в детском доме.«Самостоятельную жизнь я начал сразу, безо всякой подготовки», - любил говорить Астафьев.На протяжении последних лет, что прожил Астафьев в детдоме, он часто слышал от своего учителя много хороших слов, в том числе и о «несомненной литературной одарённости». От этих слов он всегда впадал в смущение, а то и в дурашливую весёлость, поскольку, как подросток, не был ещё готов принять их. Значительно позже он поймёт, насколько прозорлив был этот мудрый человек, напирая на
мальчишку в «лобовую», чтобы вытравить из него чувство самоуничтожения, сорности своей, которые внушали ему отец и мачеха, некоторые учителя в школе и разного рода благодетели, кормившие юнца корённым хлебом. «А ведь так в жизни и бывает, - подумал Егор. - Затравить ребёнка, сломать его душу - простое дело. Ещё проще - упрятать в исправительно-трудовую колонию, мол, того заслуживает этот балбес, больше с него взять нечего. И всё: нет человека! А ведь доброе слово окрыляет,
доброе слово всегда даст ростки новой жизни. Ведь как говорится: “Не велико дело - велико слово”. А его порой взрослым и не хватает - вот ведь как получается. Спасибо времени и счастливому случаю, что всё расставляют по своим местам».

Прошло несколько минут, прежде чем Астафьеву принесли микрофон, и это решило небольшое недоразумение. Рассказывая о себе, он говорил не спеша, словно смакуя каждое слово, отдаваясь на откуп живому течению жизни, переполненному страстями
и крутыми изломами судьбы. Уж кого-кого, а его-то жизнь потрепала за «шиворот» как надо… Коренастый, небольшого роста, с взлохмаченными волосами и прищуренным правым глазом, он говорил объективно и беспристрастно, не навязывая своей правды. Правда, порой она была довольно жёсткой, даже очень жестокой, но такой разговор
всегда свойственен большим писателям, которым не только бояться нечего, но и некого.Говорил он о природе, о Красноярской тайге и её уничтожении человеком, о Красноярской ГЭС и о тех последствиях для природы и людей, которые она вызвала. Слушая его, Егор начинал понимать, что так может говорить только тот, кто не только чувствует, но и видит, слышит природу, каждую её веточку, каждую былинку, росинку, передавая не только переливы красок, её красоту и настроение,
но и трагичность. «Если для многих писателей и поэтов природа является некой эстетикой, - размышлял Сомов, слушая Астафьева, - вдохновителем творчества, то для него природа - это нечто большее, это что-то сибирское, исконно русское,
органически связанное с ним. Это что-то сродни воздуху, чистому воздуху, в котором заложена вся его сущность: искренность, честность, правдивость,
любовь к Родине».

Несколько слов Астафьев сказал о своей повести «Печальный детектив». Егор читал это произведение уже давно, но сейчас ему было важно вспомнить основное и сопоставить свою точку зрения с автором.

«В этом произведении, - вспоминая, рассуждал Егор, - автор раскрывает глубочайшую нравственную деградацию советских людей, которые вызывают удивление и неприязнь. Да, они многое пережили за предыдущие годы: репрессии, Великая Отечественная война, - и всё это, конечно, можно привести как оправдание за их проступки, но понять их всё же сложно, а порой и невозможно. В такой атмосфере приходилось жить всем, но ведь не все стали подонками, не все ожесточились. Кто-то ведь сохранил общечеловеческие ценности - благородство души, внимание к ближнему, добро, любовь».

«В повести “Печальный детектив”, - вспоминая, говорил Астафьев, - я ничего не преувеличивал, писал так, как было и есть. Это просто констатация факта, если хотите».

Слушая Астафьева, Егор то и дело погружался в свои мысли, словно хотел разобраться с собой, вспоминая жизнь маленького провинциального городка, которых в Советском Союзе было более чем достаточно. Страна мало-помалу устранила последствия войны, материальное благополучие уже в 60-70-х годах стало восприниматься как норма, а не как патология. Наступление 80-х ознаменовало начало новой эпохи, когда советские люди уже практически не помнили страшные годы войны, голода, разрухи. Подросло новое поколение, детство и юность которого прошло в условиях спокойной, мирной жизни. Казалось бы, живи да радуйся, но
не тут-то было. Всё реальнее стала теряться связь между городом и деревней. Деревенские жители в скором порядке стали покидать родные места, перебираться в города, поскольку, как они считали, жизнь в городе казалась им удобной во всех смыслах. Появилось стремление к различным вещам, в том числе и к импортной одежде. Казалось бы, что тут плохого. Однако в повести Астафьева желание
сделать жизнь более комфортной идёт в ущерб духовному развитию.

«Обрастая вещизмом, люди становятся почему-то эгоистичнее и равнодушнее, - услышал он слова Астафьева, - теряются нравственные ориентиры, им всё труднее разобраться в том, что такое хорошо и что такое плохо. Такие вот нынче времена», - закончил свою мысль писатель.Но уже через минуту он начал говорить о своей
последней книге «Зрячий посох», в которую вошли и короткие рассказы «Затеси», воспоминания, лирико-философские раздумья о жизни, природе
и любви.

«В повести “Зрячий посох”, - говорил Астафьев, - я делюсь своими воспоминаниями о друге - литературном критике Александре Николаевиче Макарове. О том, как познакомился с ним, и о том, как прожили мы в дружбе многие годы. Судьба подарила мне счастье, - не скрывая эмоций, радостно говорил Виктор Петрович, - быть знакомым и дружбою связанным с Александром Николаевичем Макаровым. Он был старше меня во всех отношениях, но он был мудр, деликатен, чист мыслями, и я никогда
не чувствовал разницы в возрасте и подавляющего его превосходства в интеллектуальном развитии…» Рассказал он и о сложностях написания этой книги.
О том, что никак не мог подступиться к материалу, «организовать» его в себе. В чём была причина - он так и не смог в себе разобраться. И всё же повесть
была закончена - правда, по истечении долгих лет с момента написания первых страниц.

Затем были вопросы, на которые Астафьев отвечал охотно. Они касались как творчества, так и общества. Егору понравился ответ на вопрос, имеющий отношение к обществу. «Наша с вами беда, - задумчиво сказал Астафьев, - не приходит извне:
она в нас, в самой нашей утробе, - без всякого оптимизма заключил он. И тут же добавил: - Кто желает приобрести книгу “Зрячий посох”, милости прошу».

В такую удачу Сомов не мог даже поверить. И действительно, в конце встречи Сомову удалось не только купить книгу, но и получить автограф у Астафьева, причём с дарственной надписью.

После конференции, ближе к вечеру, будучи под впечатлением от увиденного и услышанного, Егор прошёлся немного по залитому светом городу, по заснеженным улочкам старого Красноярска, что всегда манили его своей деревянной архитектурой,
сохранившейся ещё в отдельных местах с прошлого века. К тому же ему страсть как захотелось побыть одному (в уединении он был более счастлив), собраться, что называется, с мыслями, поскольку в них было и хорошее, и плохое. Хорошее было в
том, что он впервые пообщался с коллегами на таком уровне, воочию увидел Астафьева - живого классика современной советской литературы. Даже приобрёл его книгу, причём с автографом! А вот к «плохому» он не знал, как отнестись, как подобраться, поскольку не знал всему этому причины, и это обстоятельство мучило его.

От Дома политпросвещения он пошёл в сторону магазина «Детский мир», что рядом с ГУМом. В «Детском мире» он купил Лизе небольшую куклу. Не забыл и про Наташу, купив ей духи «Тет-а-тет». Егору нравился этот парфюм, поскольку, как ему
казалось, он не только хранил некое потаённое знание, но и очаровывал своими нотками мандарина, иланг-иланга, жасмина, розы, ветивера и ванили. А самое главное, чем привлекали Егора эти духи, так это тем, что они стали результатом совместной работы советских и французских парфюмеров - «Союзпарфюмерпрома» и «Marbel». Это было большим событием для тех, кто тяготел к французским духам.
Выйдя на улицу Мира, он перешёл на улицу Ленина и направился обратно, в сторону Дома политпросвещения, решив посмотреть по пути на Музей-усадьбу Василия Сурикова. Глядя на невзрачные витрины магазинов, Егор с интересом рассматривал всё то, что было в них выставлено: многочисленные банки с «берёзовым соком», разной величины пирамиды из консервных банок, предметы домашнего обихода, бутылки дешёвого отечественного вина, незамысловатые конфигурации из пачек папирос, табака, махорки и прочей продукции. Покосившиеся окна старых, полуразрушенных домов навевали грусть и тоску, видеть в них какую-то достопримечательность ему уже не хотелось, он просто шёл и размышлял. Мысли были разные, но все они сводились к одному: «А может ли быть такое, - с интересом подумал он, - что чиновники говорят одно, а делают другое, ну, там, не знаю, например, затеяли какую-нибудь авантюру? Ведь только истинно порядочным людям, у которых есть какие-то правила, заповеди Господни, можно верить, сказав: “Делай, что хочешь”,
- но не нынешним правителям; что-то же в этой перестройке не так, если всё хромает и пробуксовывает, а проще говоря, не работает. Получается, что все начинания по улучшению улучшают лишь сами начинания - не более. Всякая попытка сделать что-то хорошее каждый раз оборачивается неудачей. Но почему? Неужели в этом лежит какой-то закон Вселенной, ограничивающий нас от земных благ, от радости? Может ли так быть, что между перестройкой и обычным воздушным шариком есть прямая связь? Ведь когда мы его надуваем, наши старания всегда искренни, а результат, как мы знаем, всегда один - шарик лопается! Вот и думай: чья
тут вина? Хотя какие могут быть здесь домыслы и сопоставления? - задал он сам себе вопрос. - Да нет, нет, тут я явно перебарщиваю. Подозрительность, разного рода ассоциации - это ведь тоже не всегда есть хорошо, поскольку они отражают только тёмную сторону того или иного дела. Вокруг столько контролирующих, надзорных органов: Генеральная прокуратура, КГБ, Конституционный суд, Профсоюзы - да мало ли этих организаций в стране, пруд пруди! Разве они дадут совершить
подобную авантюру против народа (а авантюра - это преступление)? Конечно же, нет- все эти организации стоят на страже закона, и не важно, президент это или кто другой, они не позволят, я уверен, не дадут совершить преступление против
народа и государства. Вот уж правду говорят: «Не потеряно то, о потере чего не знаешь».

В размышлениях, Егор и не заметил, как дошёл до Музея-усадьбы Сурикова. Несмотря на почерневшие от времени немногочисленные строения - двухэтажное здание с крыльцом, баню (по-чёрному), завозню, флигель, - все они показались ему
некой квинтэссенцией силы и нравственного величия. «Да и как иначе, - глядя на занесённую снегом усадьбу, подумал он в этот момент, - Суриков - это не просто художник - величина! Воплотивший в картинах не кого-нибудь, а великий русский народ, идущий из глубины веков! Причём он изобразил его таким, каким он является на самом деле: нищим, порабощённым и угнетённым, но не сломленным - ни властями, ни врагами (что, по сути, одно и то же)».

Он стоял и чувствовал, как билось его сердце, наполнялась душа теми общечеловеческими ценностями, той правдой, что свойственна была этому великому художнику и Человеку.

Постояв ещё немного в раздумьях и размышлениях возле Музея-усадьбы, Егор развернулся и пошёл в сторону улицы Мира - к Свято-Покровскому кафедральному собору, который находился недалеко, между двух улиц - Мира и Ленина.

Надо сказать, что в первое посещение Красноярска (а это было несколько лет назад) они посетили собор всей семьёй. Наталья отнеслась к этому равнодушно, а вот Лизе понравилось. Она даже попросила купить ей иконку с ангелом. Егор был этой просьбе крайне удивлён, но просьбу дочери выполнил.

В этот раз он хотел пройти мимо кафедрального собора, чтобы поторопиться к служебному микроавтобусу, стоящему недалеко от Дома просвещения в ожидании всех членов делегации из Краснояярска-26  для отъезда домой, но что-то остановило его,
что-то защемило в груди, да так, что захотелось ему зайти в храм без всяких на то сомнений. Конечно, он прекрасно понимал, что его воспитывали без веры и что он как коммунист не должен этого делать, но это его не остановило. Тем более что в Киеве они часто посещали храмы и церкви, понимая, что одно другому не вредит. К тому же в эту самую минуту он вспомнил слова Коноваленко, его коллеги по работе,
который посоветовал ему купить иконку архангела Михаила, чтобы избавиться от всяких навязчивых предрассудков. Посмотрев по сторонам, он подошёл к главному входу храма, и сразу почувствовал, как какая-то невидимая сила помогает ему открыть тяжёлые двери- открыв их, он тут же скрылся внутри.


                Глава Х


В Красноярск-26 микроавтобус отправился с задержкой, так как пришлось ждать коллегу Егора, уехавшего на другой конец города по своим делам и приехавшего с опозданием из-за транспортных проблем, вызванных, как он пояснил, морозом.
Хотя, как показалось Егору, особого мороза не было, правда, был очень сильный пронизывающий ветер, а он порой очень даже может повлиять на «отлаженную» транспортную систему города. «Кто её знает, что там и как, - подумал Сомов в какой-то момент, когда суть задержки стала ему предельно ясна. - Говорить об этой ситуации сложно, учитывая нынешнее положение как в стране, так и в крае,
когда холодно, голодно и казна пуста».

Уже с первых мгновений, когда Егор сидел в тёплом микроавтобусе, всё располагало к тому, чтобы закрыть глаза и забыться, так как в нём было не только тепло, но и уютно. Но в этот самый момент он вспомнил почему-то про кафедральный собор, в
котором побывал несколько минут назад, покупая иконку Михаила Архангела. «Все мои ассоциации, - подумал он мысленно про себя, - возможно, оттого, что в храме я тоже ощутил что-то подобное, а может, даже и нечто большее, то, что согревает
не только тело, но и душу». В этот самый момент он невольно приложил руку к сердцу, где под одеждой, во внутреннем кармане пиджака, таилась небольшого размера иконка… «А ведь может быть и такое, - рассудительно подумал он, - что это тепло исходит и от неё, ведь не зря же люди говорят о её силе».

Наполненный разными мыслями и большой жизнеутверждающей силой, что побеждает привычную суету мира, он рассуждал бы и дальше на эту тему, которая была ему очень понятна и приятна. Но от этого занятия его заставил отвлечься необычный
вид на Енисей, что хорошо просматривался с городского коммунального моста, по которому они проезжали. Суровые пепельно-широкие воды этой могучей реки и стелющийся по всей глади вод туман заставил его буквально встрепенуться, чтобы осознать факт того, что он видит одну из самых длинных и полноводных рек мира, которая несёт свои воды через всю страну с юга на север - в Карское море
Северного Ледовитого океана.

Вглядываясь в даль полноводной реки (после возведения Красноярской ГЭС Енисей в этой части акватории не замерзал), в сторону нефтебазы, где стояли на рейде баржи и танкеры с нефтепродуктами ми, он вдруг вспомнил, отрывисто, песню, а проще
говоря, драматическую историю, случившуюся с помощником капитана одного корабля. Он спешил к себе на свадьбу, но по какой-то роковой случайности корабль остановился, не дойдя до причала… Слова этой драматической песни он полностью
не знал, как, впрочем, и того, кто её написал, но он хорошо помнил последний куплет:

                Стоит туман над Енисеем,
                Пути-дороги не даёт.
                О женихе своём пропавшем
                Невеста горько слёзы льёт.
                Ты знай, волжанка, знай, невеста, -
                Не без тумана жизнь порой.
                Но свято верь ты в сердце друга -
                И друг воротится домой 13.
13 Песня «Стоит туман над Енисеем» написана советским  поэтом-песенником Львом Ошаниным (30.05.1912;30.12.1996)

Миновав мост, микроавтобус тем временем незаметно, по кольцу, миновал Предмостную площадь и на высокой скорости выехал на проспект имени газеты «Красноярский рабочий», словно пытался догнать холодный яростный ветер за то, что тот невзначай коснулся его своим невидимым крылом.Улицы, перекрёстки мелькали один за другим,
оставляя позади не только чудодейственные размышления и чувства Егора Сомова, но и какое-то сожаление от всего того, что он услышал и увидел за прошедший день. В свете тусклых вечерних фонарей он увидел торговый центр «Красноярье»; не прошло
и минуты, как он увидел магазин «Баджей», кинотеатр «Спутник», Дворец культуры имени 1 Мая… С каждым взглядом его волнение усиливалось. С предметов неодушевлённых он переключился на одиноких прохожих, пристально всматриваясь в их
лица, словно кого-то выискивая. В какой-то момент ему показалось, что всё то, что он видит, ему очень близко и знакомо, что здесь он когда-то уже бывал, ходил, думал, размышлял, строил какие-то планы и даже был счастлив - настолько всё казалось ему реалистичным и родным. Но эту мысль он постарался отбросить, ссылаясь на свою усталость и не очень хороший настрой.

«Такое в жизни бывает часто, - размышляя, глядя в окно, подумал он, - когда незнакомые места не только вызывают чувства, но и кажутся, по каким-то непонятным причинам, близкими и родными». Задумавшись, он вспомнил, что подобное
обстоятельство называется дежавю. Причём «здесь я уже был, это я уже видел» может быть настолько сильным, что даже трудно поверить в его нереальность. «Возможно, - логически рассуждал он, - это является свидетельством того, что одни и те же моменты жизни мы проживаем несколько раз, более того, это обстоятельство может доказывать факт того, что существует реинкарнация - идея, что наша душа может проживать множество жизней и, что это не сказка и не вымысел. Хотя страшно подумать, что было бы на Земле, если бы человек действительно получил господство над материей».

Он мог бы и дальше рассуждать на эту тему, поскольку немного в ней разбирался, но предаваться догматическим представлениям древности ему почему-то больше не захотелось.

Он хорошо знал, что материалистическая философия давно уже ответила на все эти вопросы, просветляя целые поколения - чёрным по белому - о том, что жизнь со смертью навсегда прекращается, поскольку сознание есть материальное слагаемое,
порождение материи, всё остальное есть просто суеверие. Закрыв глаза, он не нашёл для себя ничего лучшего, чем отдаться воспоминаниям и анализу тех разговоров, что имели место во время конференции. «Разговоры, конечно, были разные, - вспоминая, думал он, - но хорошего в них, надо сказать, было мало, и этот факт очень сильно огорчает, поскольку все они заставляли присутствующих крепко задуматься не над смыслом жизни, не над тем, что человек может потерять, а над тем, насколько
несчастнее может стать его семья в будущем. И вообще, может ли оно, это будущее, быть при таком отношении власти к народу? Ведь всем хорошо известно, что будущее - в настоящем, как и то, что будущее - и в прошлом. И что именно человек создаёт
его, а не кто-то другой, он ответственен за то, что плохо в обществе».

Конечно, всё, о чём он думал в этот момент, больше походило на его эмоциональный настрой, чем на нечто другое. До каких-то других мыслей и замыслов он не поднимался, понимая, что все они ведут к действиям, с которыми нужно будет не только жить, но и объяснять себе их природу, задумываться над ними, а этого ему не хотелось. Во всяком случае он прекрасно понимал, что к этому он ещё не готов,
а проще говоря - не дорос. «Всё образумится, всё будет хорошо», - привычно, с неким оптимизмом подумал он в этот момент и улыбнулся сам себе. Улыбался он оттого, что сразу вспомнил на слова римского философа Боэция, который довольно
удачно «поставил оптимизм на своё место», сказав: «После “начала” новизны уже не бывает, зато есть и возможна надежда». А надежда, как известно, всегда умирает последней. Хорошо это или плохо - вопрос риторический. «Как бы там ни было, - размышлял он, - всякий дом по большую голову. Я уверен, что Горбачёв никогда не оставит народ в беде, тем более что люди ему доверяют. Хотя, конечно,-
домысливая, подумал он, - в чём-то он основательно запутался и заврался последнее время, а раз солгавший уже не остановится. Здесь так: либо некомпетентность с его стороны, либо какой-то обман, либо что-то другое, а вот что - не пойму. Да и кто нынче может понять это. Кто может разобраться с тем, что происходит в стране? Ведь солнце светит одинаково - как на хороших людей, так и на плохих. А в политике есть и те, и другие. Правда, это та общность людей, где не может идти речи о какой-то высокой нравственности. Да что там высокой… все прекрасно знают, что заслуг перед родом человечества у распутниц и бубличных женщин значительно больше, чем у самого “хорошего” политика, который в ноги кланяется, а за пяты кусает, но это их “специфика”, это их природа. Ничего с этим не поделаешь: коварство их оружие».

Делиться своими мыслями и разговорами по этому поводу Егору ни с кем не хотелось, впрочем, как и его коллегам. В какой-то момент, закрыв глаза, он даже задремал, но тут же пришёл в себя, думая вновь о том, о чём нельзя говорить словами (по
крайней мере в автобусе), отбрасывая одну мысль за другой, боясь «обнажить» некую истину, которая могла бы обличить всех сидящих в салоне в чём-то или заставить применить усилие к чему-то, а этого делать никому не хотелось, поскольку все понимали, что дважды обедню не поют. К тому же ничего нового он бы не сказал, кроме того, что уже сказали другие. Одним словом, молоть воду в ступе ни ему,
ни кому-то другому не хотелось. Каждый был предоставлен сам себе, думая если не о тревоге, то об опасении - за себя, за семью, за близких… Да мало ли за кого они могли опасаться, переживать в такие моменты, если ситуация в стране обостряется и становится всё хуже и хуже, как в той поговорке: «Куда ни кинь - всюду клин». Единственное, что успокаивало и настраивало Егора на «лирический лад», так это встреча с Астафьевым. «В этом мне, несомненно, повезло», - мысленно говорил он себе. Более того, он уже думал о том, что непременно поделится впечатлением от этой встречи с Наташей, расскажет ей о тех эмоциях, что он ощутил при этой встрече. И, конечно же, покажет ей книгу «Зрячий посох» с автографом и дарственной надписью. Видимо, от этого в его душе происходило что-то радостное и
волнительное. Во всяком случае ему хотелось как можно быстрее добраться до дома. И хотя расстояние от Красноярска до Красноярска-26 небольшое, всего пятьдесят километров, он часто поглядывал в окно, вглядываясь в пустоту вечернего мерцания,
чтобы взглядом проводить удаляющиеся населённые пункты, часто мелькавшие по пути.
Проехав город Сосновоборск, посёлок Тартат и миновав КПП, они практически были дома.

Вечерний Красноярск-26 встречал их крепким морозом, настоящей зимней вьюгой и тусклыми вечерними огнями. С морозом было всё понятно, а вот вечерняя вьюга вызывала у Егора всегда восторг. Ему нравилась её зрелищность, в которой она
демонстрировала не только свою силу, но и сказочность, и волшебство, вальсируя в окружении целого мира звуков, заметая все дороги и пути.

Выйдя из микроавтобуса и направившись в сторону дома, Егор сразу вспомнил народную поговорку: «У февраля два друга  метель и вьюга». И действительно, в этих природных звуках Егор слышал и чувствовал не только простое завывание ветра, но и ту природную силу, которую демонстрировала зима, напоминая людям о некой жизненной важности.Вглядываясь вдаль, он с трудом шёл сквозь искрящиеся снежные порывы ветра, то и дело прикрывая лицо руками, видя изредка бледные фигуры людей,
которые быстро исчезали, растворяясь не только в снежных порывах, но и во мгле домов и переулков. Белый хрустящий снег поскрипывал под ногами, но не настолько сильно, чтобы спорить с силой вьюги, заметающей, как хорошей метлой, следы, причём так, как будто их и не было. Оглядываясь назад, на сугробы, он подумал: «Так бывает и в нашей истории, когда “природный слой” заносит не только
человеческие следы, но и память всей нации, удостоверенную многими славнейшими поколениями, и с этим ничего не поделаешь». В этот самый момент он вспомнил почему-то слова одного поэта (имя, к сожалению, не помнил):

                Не ищите после смерти могилу нашу в земле -
                Ищите её в сердцах просвещённых людей.

«Страшно, конечно, об этом думать, - размышлял он, - но в истории всякое бывало и всякое ещё может быть, тут уж как будет», - заключил Егор, продолжая свой путь к дому по улице, занесённой снегом.

Несмотря на такую погоду, душа Егора будто светилась - настолько было легко ему идти. Он будто летел вместе с ветром, которому мог не просто доверять, но и понимать его, причём без всякого разговора. Как ему казалось, этого было достаточно, чтобы не чувствовать не только одиночества, но и некой тяжести. Пройдя быстрым шагом небольшое расстояние, он уже через несколько минут стоял
перед дверью своей квартиры, отряхиваясь от мокрого снега.

Услышав звонок, Наталья открыла дверь.

- Ты что такой мокрый, - глядя на него, тихо сказала она.
- Ты не поверишь: на улице такая метель, просто чудо! - восторженно произнёс Егор.
- Чуть потише: Лиза спит.
- Что-то случилось? - раздеваясь, спросил он, глядя на грустные глаза жены.
- Лиза заболела, - почти шёпотом сказала она.
- А что с ней?
- Пойдём на кухню…

Молча зайдя на кухню, они сели за стол, и Наталья начала разговор.

- Какого-то серьёзного повода для этого не было, - тихо, почти шёпотом проговорила она. - Утром она проснулась вскоре после того, как ты уехал.
Спросила: где папа? Я сказала, что уехал Красноярск, ну и всё;  в общем, ничего такого особенного я не заметила- правда, покушала она плохо - я проводила её в школу - всё было нормально. А ближе к полудню позвонила фельдшер и сообщила, что Лиза чувствует себя плохо... Вдаваться в подробности я не стала - сразу в школу. Ничего путного, конечно, никто сказать не мог. Единственное, что сказала фельдшер, так это то, чтобы я вызвала на дом участкового врача. «Скорую» вызывать не стали. Когда пришли домой, то я сразу измерила температуру… короче, пришлось звонить в детскую поликлинику.
- И что сказал доктор? - тихо спросил Егор, глядя на жену.
- А что она может сказать, - разведя руками, проговорила Наталья, - послушала, измерила ещё раз температуру, давление; в общем, сказала, что ничего страшного нет, возможно, что это ОРЗ. Выписала рецепт. «Если ребёнку будет значительно хуже, - сказала она, - вызывайте “скорую”».
- Температура есть?
- Да.
- Давно спит? - спросил Егор, глядя в сторону комнаты, где спала Лиза.
- Часа как два, всё тебя ждала, но температура высокая - уснула.
- Понятно. Что будем делать?
- А что делать. Завтра схожу куплю лекарства. Там видно будет. Главное, чтобы хуже не было.
- Будем надеяться, что всё будет хорошо, - с надеждой проговорил Егор, глядя в сторону дочери. Плохо только то, что тебе придётся завтра её оставить…
- Это ненадолго: что тут мне - добежать до аптеки, так что справимся, не волнуйся. Девочка уже большая. - И, помолчав, добавила: - Утром проснётся - пообщаетесь.
- Видно будет, вечером постараюсь не задерживаться.

Сделав губки бантиком и мило улыбнувшись, Наталья иронично посмотрела на Егора.
- Скажу, что ты поздно приехал с Красноярска,а утром уехал на работу.
- Ну да. Как уж есть, - согласился Егор со словами жены.
- Голодный? - спросила она после минутного молчания.
- Да, есть немного… да, кстати, одну секунду… - Егор вышел с кухни и уже через минуту протягивал ей небольшую коробочку с духами - теми, что купил в Красноярске.
- А это Лизе…
- Кукла? Какая милая. Лизе понравится, однозначно.
- Особого выбора не было…
- Нет, нет, ты молодец!
- А это что? - глядя на коробочку, спросила с нескрываемым интересом Наташа.
- Духи.

Наталья тут же раскрыла коробочку и открыла флакон.

- Боже, какой запах…
- Мне тоже нравится.
- Спасибо, милый.

После этого, не говоря больше ни слова, она подошла к Егору и, нежно обняв его, поцеловала. Так, прижавшись, друг к другу, они простояли несколько
минут.

                Глава ХI

Продолжение следует.