Я уже рассказывал о нем, что встречаю его в самых неожиданных местах, где ни за что не думал, что встречу. Так и в этот раз столкнулся с ним в тупике, из которого все ж был выход, вроде узкой щели, которую оставили, чтоб можно было пройти вдоль заборов, за которыми, вывернув наизнанку дворы, будто кого интересует, что там, пришибленными, и пришибли их основательно, стояли бедные домики.
Это был Бродский. Мы находились в начале этой щели и разговаривали. После обычного: «Ты как здесь оказался?» - я спросил его, как, мол, дела. Он ушел от ответа, ошарашив меня тем, что умер Павлик.
Я не мог представить Павлика мертвым: высокий, на пол головы выше меня, чуть сутулился, мужчина, он и в детстве был полным, и в возрасте, но теперь, казалось, что так и надо, всегда озабоченный, сколько помню, после института все больше говорил о работе.
Он умер в Новый год, и вроде как перед этим выпил рюмку или две коньяка.
Все, что в последнее время происходит, так глупо и так неправильно. Вот и этот случай, кстати, не первый в ряду нелепых историй.
Потом я встретил его маму, тетю Симу – она все спрашивала, заглядывая мне в лицо, не может ли быть так, что из-за коньяка.
Это было в конце апреля, за день, за два до Пасхи. Как и в этом году, холод держался до начала мая, поэтому на ней была короткая куртка и узкие, кажется, голубые брючки, Она выглядела такой себе аккуратной старушкой с просительным выражением лица.
Но вначале она так, осторожно, спросила:
-Ты знаешь, что Павлик умер?
-Знаю, мне об этом рассказал Бродский, - ответил я.
У меня была обида на тетю Симу, на сестру Павлика за то, что, почему я узнал об этом от Бродского, для него постороннего человека, почему не смог проститься с другом детства. Поэтому посчитал законным спросить:
-Почему же не сказали? Не передали?
-Извини, тогда было не до этого. Да, и похоронами занималась жена.
Я знал ее, его жену: некрасивая и такая, что ни до бога, ни до людей. Ну, а позже, размышляя о том, что случилось, почему наши отношения вдруг прервались, я понял, что причиной была именно она.
-Куда вы собрались?
-Хочу купить цветы на могилу?
Рассудив, что ей за восемьдесят и за цветами ехать на автобусе для нее тяжело, я сказал:
-Попросили бы кого.
-Нет, я сама, - ответила она.
-Где его похоронили? – и выходило так, что далеко за городом. – Почему не на этом кладбище? – я махнул в его сторону: оно было совсем рядом, недалеко от того места, где происходил наш разговор.
-Там мне место.
-Понятно, - сказал я и почувствовал, как что-то тяжелое неприятно зашевелилось во мне.
Сейчас я с ней попрощаюсь, и она пойдет к железнодорожному мосту, где через дорогу остановка; при желании, пока не перешел дорогу, можно увидеть с правой стороны в трехстах метрах ворота и кусок кладбищенской ограды.
Позже она передала через дочку, что просит, чтоб извинил их за то, что не позвали на похороны. И опять же, как все глупо (не потому, что попросила прощения, а вообще), до крайней мерзости, до…, и всякие мысли, гадкие, в голове. Последнее время, когда я встречал Павлика, мне казалось, что он прячется, и, спрятавшись, смотрит на меня из своей норы, с настороженностью. Заговорив к нему, я понимал, что разговор не клеится. Уже тогда у меня возникла мысль о его жене, но я гнал ее, вытеснив другим, что, может, потому что у меня свой бизнес и внешне все выглядит просто шикарно, а у него не все так гладко, как хотелось бы, может быть, поэтому: зависть, или что-то в этом роде. Но это не так! То есть не шикарно. Уже через год, два я понял, что все это предпринимательство – фикция. И теперь, когда при мне начинают говорить о том, что вот, дескать, бизнесмен и прочее, хвастаясь (чем?), я смеюсь им в лицо. И все ж мне кажется, что все из-за того, что я не еврей. Вот тут-то она (его жена) как раз и приложила руку. Нет, это только она могла дойти до такого кретинизма! Что теперь извинения? Они ничего не значат, хотя, конечно, тетя Сима здесь была неподдельно искренней. И на душе скверно: потому что так нехорошо вышло с Павликом, а еще больше - из-за мыслей.