Про жизнь можно рассуждать и думать по-разному. Спорить тоже можно, спорить, даже предпочтительнее. Сегодня все спорят про жизнь, про настоящее, а особенно про прошлое.
Но для меня, потомственного горожанина, почти всю жизнь прожившего в деревне, в этих спорах нет ничего, кроме суеты. И вот ведь пропасть, понимаешь, что все это суета, а отрешиться от нее не можешь. Отовсюду наваливается этот «белый шум». Иной раз не совладаешь с собой, решишь в него вслушаться и ничего ведь хорошего не выходит. Весь день потом голова забита пустотой. Вот ведь какой оксюморон выходит. «Голова, заполненная пустотой».
Может быть, я неправильно живу? И на самом деле надо с головой окунаться в это море слов, понятий и новых смыслов. Но вот что-то не хочется. Заполняющая голову пустота мешает собираться со своими собственными мыслями, пусть они даже и касаются наболевших в чужих головах тем.
Только выстроишь связную цепочку мыслей… Так на тебе. Кто-то убедительно ляпнет какой-нибудь аргументированный вздор. И все, опять путаница.
Как с устройством вселенной. Одни говорят, что между галактиками пусто другие утверждают, что там темная материя. Ни те, ни другие точно ничего не знают, а шуму от них, как от экологов. У этих, вообще, то новый ледниковый период, то глобальное потепление. Кстати, они не разу еще не угадали. В небесной канцелярии над ними, наверное, смеются до коликов.
А в этом месте, куда меня привела судьба, этого шума не было. Ни политики, ни экономики, ни исторической правды…
Хотя нет, исторической правды здесь было в избытке. Расстилалась она здесь передо мной, как схема разделки туши на стене в мясном отделе. Сравнение так себе, но уж как есть. Ничего иного в голову не приходит. А вот мыслей рождается много и ведь как они тут в тишине аккуратно складываются. Узора не выходит, но все ровно одна к одной.
Если бы не проплывающие изредка автомобили, можно было бы подумать, что время здесь застыло. Шло, шло время, дошло до этого места и остановилось. И теперь вся история этого места, и вообще всего моего народа, лежит на этой проплешине под серым небом, как отпечаток древнего ящера в куске древнего песчаника.
Я стою под небом, окруженный кирпичными стенами. Сквозь высокие провалы окон внутрь заглядывает октябрьская пустота. Сейчас в этот каменный круг можно войти через любое окно, но я вошел через избитый кирками воротный проем. Не побоялся нависшего под низким сводом кирпичного обломка, и не оступился на известковой осыпи.
Позади по дороге проехала одинокая легковушка, чуть притормозила и покатилась дальше. А я остался. Отвернулся от дороги и смотрю на уцелевшие, пока своды, держащие огромный барабан. Кровельное железо давно сорвано, остались лишь контуры кровли, обозначенные пунктиром гвоздей.
Наружная штукатурка осыпалась и стала «почвой», на которой угнездились березки. Хорошо угнездились, корни расползлись по стенам, как змеи. Уцепились за каждую щель. Их нельзя просто скинуть, их приходится отдирать, вытягивать из трещин, вырубать топором. А сбросив вниз, смотришь на них словно на отрубленные щупальца невиданного кракена.
Наверх ведет деревянная приставная лестница, привязанная вверху за какой-то проржавевший штырь. На своде сплошная россыпь кирпичной крошки. Под ней притаились пасти невидимых до времени провалов. Я иду по краю, стараясь не наступать на свод, если свод рухнет лететь придется долго, может даже всю жизнь, впрочем, на этом своде есть на кого уповать. На том я и стою. Больше не на чем.
Очень хорошо вот так сидеть на краю разрушенного свода в тишине и размышлять о том, что же случилось с этой землей с ее жителями.
Их ведь было много. Очень много. Почему сейчас вокруг два жилых и с десяток брошенных домов, поедаемых лесом и временем. А раньше их были сотни. Зачем-то же они стояли вот здесь посреди Жиздринских лесов, пересеченных реками полей, дочерна распаханных в мае и щетинящихся стерней в сентябре?
Здесь в калужский губернии на полпути от Козельска до Брянска, людей было столько, что им понадобился храм такого размера. Да и в размере ли дело? Дело даже не в самой потребности, а в образе людского мышления. Без этого храма им было нельзя. Не получалось у них без него. А потом...
А потом что-то стало происходить. Пришли новые люди и новые истины. И они доказали, что те прежние были наивны глупы и преступно неправильны. Раньше был мрак, а сегодня новые, понятные потребности, а ведь все что понятно и легко всегда так соблазнительно.
Так прекрасно жить в мире, который весь для тебя, а не наоборот. В таком мире можно обходится без очень многого «сложного и непонятного», которое было важно когда-то давно, для кого-то другого. Мир потребностей невероятно удобен тем, что он мягкий как пластилин. Его можно лепить под свой образ и подобие, и только под свой, ни чей больше. Можно искать богатства ради богатства, власти ради власти, знания ради знания, любви ради физического наслаждения. И всегда можно начать заново, бросить и снова начать. Все равно, все кроме тебя и пластилина, не имеет значения.
Можно, вообще, никогда ничего не начинать, просто плыть по течению.
Интересный процесс плавание по течению. Течение реки само несет нас, оно может делать элегантные повороты, распадаться на несколько рукавов, а потом снова сходится в одно русло. Этой реке даже не обязательно впадать в море. Она существует сама по себе. Можно просто лежать и слушать шелест волн – «белый шум». При этом справедливо чувствовать себя частью большого созидательного процесса движения…
Под рукой в груде известковой крошке нащупываю что-то твердое. Гвоздь.
Старый кровельный гвоздь. Он выпал из размытой дождями кладки и бессмысленно лежал в куче известковой крошки. Солдат, павший в битве со временем.
Гвоздь был старинный, кованный, длинной в ладонь, с граненой квадратной шляпкой, сохранившей следы кровельного молотка. Такие гвозди делались руками деревенского кузнеца. Каждый отдельно, каждый словно заново, от начала и до конца. Потому и смотрится этот гвоздь гордо и достойно рядом со своим современным потомком, червем торчащим из обломка доски.
В тот миг этот старый гвоздь вдруг стал для меня чем -то совершенно иным. Каким-то символом, или знаком. Он выпал, но его собратья продолжали твердо торчать в стене.
Выходит, их не смогли вырвать «работники», снимавшие железо, а потом разбиравшие кладку свода и валившие колокольню.
Все они смогли. Смогли выковырять людей из их домов, прогнать людей с их земли, соблазнить их иным, большим, светлым и сиюминутным. Забрать у них потребность в этих сводах.
Другие «работники» смогли расколоть и самих этих людей на своих и чужих, наших и не наших, правильных и неправильных, нужных и ненужных. Им даже удалось поменять их житейскую мудрость, перезагрузить душу, очистить память.
Потом пришли третьи «работники», сделавшие так, чтобы среди этих очищенных и просветленных людей стали появляться такие, кто может оправдать что угодно, до предательства и убийства включительно. Они смогла научить людей любить жвачку вместо еды и болтовню вместо мудрости.
Всякий раз, новое поколение «работников» пожирает предыдущее поколение. Объявляет их работу неправильной, топчет ее или растаскивает и неизбежно принимается за свою. Наверное, так будет еще долго, может даже всегда.
А вот с этими гвоздями ни один из этих «работников» справится не смог.
Так вот, что этот гвоздь в тот миг сказал мне. В этот миг я понял, что в мире есть вещи, с которыми ничего сделать нельзя. Глубоко в душе я верил, что такие вещи есть, но по духовной слабости подсознательно искал материального подтверждения. И вот его вложили мне в руку.
Эти вечные вещи, можно загнать в темный угол, их можно запретить, забыть к ним дорогу, перестроить под хозяйственные нужды, даже поломать. Но их невозможно победить. Эти вещи, как гвозди с гранеными шляпками, раз за радом появляются из-под груды известковой крошки.
Эти гвозди, вечные истины, которые всегда остаются на своих местах. Наверное также, как земная ось. Если ее вдруг взять и переставить планета все равно будет вращаться вокруг этой оси.
В одном фильме видел такой диалог двух героев.
- Подумай, - грозно предостерегает отрицательный. – Земля круглая, неизвестно, как она может повернуться.
- Дурак ты, - отвечает ему положительный. – Она всегда в одну сторону вертится.
Я подошел к стене выбрал просвет в линии вбитых гвоздей, приставил и забил свой гвоздь обратно в стену обухом топора. Шляпка правда чуть покривилась, но верю, что гвоздь не обиделся.
Я погладил шляпку перехватил топорик и пошел дальше по краю свода. Туда, где очередной пенек осьминогом вцепился в кладку.