Ей подруга из Америки написала. Она вышла замуж за американского старичка, и сейчас за ним ухаживает. Ей самой 61. Пишет, что в Америке нравится. Она получила все документы, которые полагаются, потому что замужем. А старичку пользу приносит. До его смерти.
Предложила и ей такую же судьбу. У старичка есть знакомые другие старички: можно устроить. Надо только язык подучить.
Она ходила и думала: а почему бы и нет? Чувства брезгливости у нее никогда не было. И это хорошо. Но и Америка! В 60 лет резко сменить судьбу. Говорят, что такие радикальные методы омолаживают.
Поухаживает за американским старичком, и свобода. Можно своего сына выписать из России. И он пустит корни в новой стране. И вообще говорят, что смелость города берет.
Подруга написала, что в России много проблем. «Посмотри на лица, - настаивала она, - пожилых людей. Это же словами не выразить! Тупые злые лица. Потому что эти люди всю жизнь только и делали, что страдали». А там, в Америке, у людей, якобы, лица размягченные от счастья и от легкой жизни. Это она стариков имела в виду.
Позвонил сын. Сказал, что проспал. И оставил на столе кусок вареного мяса. Он отрезал на завтрак и забыл. Попросил прийти к нему и убрать. Извинился, что тревожит – такой смешной! Разве он может ее потревожить?
Приехала в его небольшую квартирку. Убрала мясо. Не удержалась и прибралась. Открыла в комнате форточку. Проверила, не оставил ли он мусор.
Приятно было дотрагиваться до вещей сына. От них как будто веяло теплом.
Наверное, нужно найти в интернете какие-нибудь уроки английского языка. Тратить на это ежедневно с час времени. Сыну, конечно, ничего не говорить: неизвестно, как он отреагирует. Вдруг ему это не понравится?
Подруга говорит, что у наших стариков лица несчастные. Стала наблюдать: лица как лица. Ничего особенного. Да, сосредоточенные, да, серьезные. Наверное, расслабленные лица могут быть только у дурачков, которые ничего не чувствуют.
Конечно, сын может запросто не понять, что она собралась ехать в чужую страну ухаживать за чужим старым человеком, за право жить в его доме. И остаться в нем после его, старика, кончины. Но его можно и убедить, что в этом нет ничего страшного. Постараться убедить. Да и с какой стати он вдруг осудит ее, мать? Она взрослая, и он, сын, взрослый.
Ходила по улицам, а эти мысли – о переезде – как туман в голове. И не прогнать их. Не заменить другими.
Подруга написала, что они с «мужем» отказались от американской прививки, потому что она доверия не вызывает. Что она там, в доме «мужа», занимается хозяйством. И ей очень интересно. А в Россию нисколько не тянет.
Конечно, кругом чужой язык и чужие нравы. Наверное, интересно. Особенно чужой язык. Осваивать постепенно – очень интересно. И вообще иная жизнь, иные впечатления – все иное. Жизнь же один раз дается. Не поживется там – можно и вернуться.
Пришла в свой двор. Ноги устали. Почему-то не хотелось заходить домой. Села на скамейку.
Пожилой мужчина выкатил из дома инвалидную коляску. Затем вынес на руках свою древнюю мать. И посадил, чтобы она воздухом подышала.
Мать уже ничего не соображает. Какой ей свежий воздух? Сын ее кормит, как ребенка. И сам купает в ванне. Потому что больше некому. Она, мать-старуха, никому не нужна, кроме его, сына. И он, сын, никому не нужен. Мать ничего не соображает, но она мать.
Старушка сидела, закутанная в платок. А она на своей скамейке подумала: надо же, как он умеет повязывать платок. Как женщина. И это трогательно.
Туман начал постепенно покидать голову. Бог с ней, с Америкой. И с подругой тоже.