Зарядили дожди бесконечные,
слёзы капают наперебой.
Мы с тобою земные, невечные,
мы из плоти и крови с тобой.
Потускнели пейзажи окрестные,
время года пошло на закат,
регулярные силы небесные
взяли наши сердца напрокат.
Если жизнь – это лишь ожидание
невозможного, то, уходя,
на прощание, как на свидание,
подари мне улыбку дождя.
(Валентин Нервин)
«Не знаю. Я себе не принадлежу», - говорю я приятелю мужа в ответ на вопрос, когда меня можно будет застать дома.
«Donna publica», - переводит приятель мужа на итальянский.
Приятель мужа - переводчик и машинально переводит всё, что слышит.
Сейчас я принадлежу маме.
Мама умерла в феврале, четыре месяца назад.
Я еду на кладбище поливать цветы, которые посадила после захоронения урны с маминым прахом.
Затертая и плоская до определенного времени фраза «умерла на моих руках» - теперь самый настоящий ад для меня.
Всё это время после смерти мамы перед моими глазами стоят картины маминых смертных мук.
В голове вертятся сконструированные мною же диалоги, монологи, просьбы о прощении – всё это обращено в никуда и не имеет смысла ни для кого.
Лучше всего принадлежать сыну или внучке.
Когда они рядом, страшные картины отодвигаются, слова полурастворяются, но в это время копятся слёзы, которые имеют обыкновение хлынуть в самый неподходящий момент.
Хорошо, если это в магазине, где нужно носить маску, или на улице, когда на лице тёмные очки.
Но такой прорыв слёз мог случиться и на глазах тех, кого я не хочу огорчать своим горем.
Так было на даче.
С сыном и невесткой я приехала туда забрать мамины вещи.
Совпало, что мама умерла, и с дачи нас попросили.
Два события никак не связаны между собой, но логика прослеживается.
Нет мамы, нет дачи, которую она очень любила и жила, не выезжая все три месяца лета.
Тогда я заплакала, увидев баночку, в которой мама хранила конфеты.
Она покупала их понемногу, складывала в эту баночку и угощалась после обеда, когда ложилась с книжкой отдохнуть.
Увидев испуганные лица,я мысленно пообещала себе держаться и больше не рыдать на людях.
Не хочется принадлежать мужу, но это не в моих силах.
Автоматически готовлю ему еду, кормлю, раскладываю по тарелкам, мою посуду и слушаю, что он вещает про жизнь в Советском Союзе и теперь.
Мне нравится принадлежать коту.
Он теплый, мягкий, не скандалит, не разговаривает часами, так бы и сидела с ним в обнимку.
Но кот не всегда позволяет, чтобы я принадлежала ему.
Уходит, отмахивается лапой, крутит головой, когда я хочу прижать его к себе.