Разговорились намедни с приятелем-земляком.
- А помнишь, по центральной улице, почти на краю селе несколько домишек стояли особняком?
- Помню, в одном из них бабка-цыганка жила...
- Точно. В другом одинокий нелюдимый немец. А вот в третьем, что-то подзабыла. Старики, какие-то, вроде?
- Старики, да. Фамилию не вспомню. Нас по детству, будто, магнитом туда тянуло. Соберёмся с Трофимкой и другими мальчишками с нашей улицы и подглядываем в щели, между досок в заборе.
Помню, странное там творилось - в ограде лодка стояла, обычно к сарайке привалена и брезентом накрыта. Частенько мы наблюдали, как дед эту лодку откроет, бока её огладит, на середину ограды вытолкает. Тут бабка его идёт, с бутылочкой, с закуской.
В лодку оне усядутся выпивают, он на баяне играт, а бабке скажет: "Пой, бабуля, затягивай". И бабка завоет, застрадат. Головёнку на бок склонит, платочек за концы потянет. Вот же ж картина, не могу!
- Странно, почему именно в лодке?
- Да кто ж их разберёт. Ты послушай дальше, там вовсе умора. Играт дед, играт, бабка завыват. И тут он вдруг баян ставит, и пошатываясь к поленнице шагат. Дровину берёт, и бабке хрясь!
- Убил?
- Говорю же, частенько бывало. Если бы убил, то каво? Скока раз мы бы эту бадью посмотрели? А так постоянно.
- За что он её?
-Дак, ты слушай, чего всё перебиваш? За что, за что? А потом что - как даст он ей и говорит: "Ты музыку-то, вапще, слышишь, нет? На кой ляд я на такой фальшивке женился?" За искусство, значит, та бабка страдала. Фальшивила шибко, видать.
- Какое искусство? Это же обычное насилие.
- Вот Трофимка после школы с подонками связался, а его подставили и убили. Вот это насилие. А тут чего, тут обычное дело, семейное.
Царствие им небесное! И бабке-цыганке, и немцу Вальдемару, и старикам этим. И Трофимке нашему другу.