Скворец-майна, присев на перила моего балкона и заглатывая мякиш свежего хлеба, будоражит округу трелями героя, сообщая о своей неожиданной удаче - доставшейся ему на халяву горсти хлебных крошек и как бы, при этом, утверждает : “Мои они… только мои, и никому другому не достанутся !”
Рядом, на соседних перилах, примостились голодные всегда воробьи. Они жадно поглядывают на близкие крошки, но, опасаясь задиры-скворца, возможно, только и думают : "Вот - гад, никогда с другими не делится" …
Наблюдая за этой картиной со стороны и сам уплетая с тарелки утреннюю яичницу, я удивляюсь природной птичьей простоте и, обращаясь к самому себе, рассуждаю, как бы поступил я, поедая доставшийся лично мне кусок на глазах голодных зрителей.
Наверное, застрял бы этот кусок у меня в горле, не поделись я им с другими. А все потому, что моя человеческая природа наделила меня не только чувствами удовольствия и желания, но также и чувством непреходящей и непреклонной разного рода вины, и чувство это, ни на минуту не умолкая, твердит мне всегда : “Бойся за вину свою наказания…”
Я - виновен. Это знание живет во мне всю жизнь, то ли врожденное, то ли привитое с пеленок моему сознанию. Успешно вскормленное и развитое с годами во мне родителями, школой, армией... посторонними прохожими... и, в целом, - всей страной, это знание живет во мне, ни на мгновение не уставая напоминать о себе, где бы я ни находился.
Я - его раб. Знание того, что я - виновен или виновным быть могу, преследует меня во всех моих мыслях и желаниях, во всем, что я делаю. Оно сковывает меня, как оковы, и удерживает от всего, что я хотел бы и мог бы совершить.
Единственное, в чем я уверен - я не могу быть виновным перед своей страной, ведь она никогда ни о чем меня не просит и не спрашивает разрешения ни на что. Она сама берет все, что ей надо : будь то - с меня налоги, будь то - я сам в виде орудия её на войне или ее подданного в обычной жизни. Она, моя страна, сама указывает мне, что делать, устанавливает мне свои законы и требует их исполнения и потому - нет с ней проблем, пока она делает со мной всё, что хочет, не обращая ни малейшего внимания на то, что я сам думаю о ней.
Другое дело - люди. Я чувствовал и чувствую себя виновным всегда перед родителями и родной семьей, перед учителями, сотрудниками и соседями, перед моими детьми, попутчиками на дороге и в жизни, перед моими “бывшими” и “настоящими” и, возможно, “будущими”, если им суждено когда-либо быть.
Я - виноват перед теми, кто хотел меня обмануть, а я на их обман не поддался, и я - виновен за свой народ, за его прошлое и настоящее, и, конечно, виноват перед ним самим, когда не понимаю его участь и вину.
Я надеюсь, что никогда не буду виноват только перед своими внуками, потому что им-то уж точно и без меня будет кого винить.
Тяжко быть виновным всегда, но люди, взращённые быть виновными, только и умеют, что винить самих себя во всем и даже не мыслят правыми хоть однажды оказаться.
Тяжелое рабское, непреходящее и непереносимое чувство вины, как удавка, всю жизнь стягивает мою шею.
Как же надоело оно... как от него избавиться ?
И я решаю, что с этих пор признаю вину свою только перед Богом и навсегда отказываюсь от вины, навязанной мне людьми.
И я говорю людям : “На хрен вашу вину и да здравствует настоящее равенство !”