Посвящается Алёне
Валенки живут парами. Поэтому и ходят – наперегонки: то один вперёд выдвинется, то другой; и отплясывают на пару – так веселей; и сушатся на печи или возле батареи – тоже рядком. Валенки и в продажу поступают уже связанные брачной бечёвкой общей судьбы, а свой медовый месяц проводят, нежничая на магазинной полке.
Этот же старый изношенный уже давно потерял свою драгоценную «половину». Жил без любви – тускло, одиноко. Писал унылые, войлочные стихи и обучал юных валенок игре в футбол. Хотя и сам был неважным футболистом, т.е. играл, как… валенок. Но за это платили, а значит было на что жить…
Но о чём же мог писать Старый Валенок – спросите вы. О себе, конечно:
* * *
Вот и выносилось тело:
Тут потёрто, там зашито,
И под дождь в таком – не дело,
И от солнца – не защита.
Новенькое, как с иголки,
Щегольски носил когда-то,
А теперь в соседях толки,
Что имеется заплата…
Признаюсь – не аккуратен,
Извините, что – неряха;
Мог бы, кажется, без пятен,
Но зато носил без страха.
Так носил, как носит пену
В море бурном на ветру,
Так, как будто перемену
Мне предложат поутру.
Кое-где разъела сырость,
Лишаями поросло…
Только странно: разносилось,
А душе теперь – мало!
Мудрено ли, что едва увидев Юную Галошу, Старый Валенок мгновенно влюбился. Ещё бы! Ослепительно чёрная, блестящая брюнетка с новенькой ярко-красной фланелевой подкладкой. Синее погожее небо так и играло, так и переливалось в её трепетно-влажном, зовущем взоре.
Между тем Юная Галоша тоже была одинока. Почему? Об этом Старый Валенок мог только догадываться. Ведь юные валенки вокруг неё так и вились!
Впрочем, как известно, юным валенкам не по нраву долгие ухаживания и тщательные примерки. Слишком легкомысленны и беспечны. Им бы только поскорее влезть в любую встречную галошу, да разносить, да размахратить, да отправиться дальше – к другим, ещё непознанным галошам и новым удивительным приключениям!
Нет, это явно не подходило Юной Галоше, исключительно гордой и самолюбивой. Куда больше импонировали ей трогательные и нежные ухаживания Старого Валенка, который к тому же вызывал у неё горячее сочувствие. Совсем как Отелло у Дездемоны:
«Она его за муки полюбила,
А он её за состраданье к ним».
Однако, принадлежать Старому Валенку – так не престижно и даже унизительно для Юной Галоши! Что люди скажут?
Уже и долгие влюбленные взгляды Старого Валенка казались ей неприличными. И Юная Галоша поспешила оборвать своё шапочное знакомство со Старым Валенком.
– Мы больше не будем общаться! – со строгой важностью заявила она.
И Старый Валенок заметно поник. Ведь Юная Галоша была ему так нужна. Куда нужнее, чем юным валенкам. Недавно сваленные, а потому крепенькие и приятно округлённые, они были вполне защищены от любых погодных неприятностей своим гарантийным сроком и обаятельной новизной. Не то, что Старый Валенок, изнывающий от холода и сырости…
Неразделённое чувство Старого Валенка усугублялось сознанием своей ненужности и даже никчемности. Старый Валенок был патриотом, а между тем понимал, что надежды его героического Отечества устремлены к юным валенкам, а старая поношенная обувь пенсионного возраста вызывает в лучшем случае только сочувствие.
В этом смысле Отечество и Юная Галоша были явно солидарны. Оттого стихи Старого Валенка, посвящённые этим двум, беззаветно любимым, приметно горчили:
* * *
Есть женщина – мне родная,
А я для неё – чужой,
Живу себе, догорая
Измученною душой.
О чём-то ещё стараюсь,
К чему-то ещё стремлюсь,
Поскольку такая страна есть
С прозваньем старинным – Русь.
Страна для меня – родная,
А я для неё – чужой,
Живу себе, догорая
Измученною душой…
Долго, очень долго они не виделись.
Но вот однажды Старый Валенок проходил по улице, направляясь на тренировку. А Юная Галоша как раз в это время проезжала в автобусе. И случилось так, что подле неё стояли, держась за блестящие, протянутые под потолком поручни, два юных валенка-футболиста. И когда автобус перегнал Старого Валенка, один из юных валенок, увидев его в окне, со смехом сказал другу:
– Посмотри! Вон идёт Лысый!
(Так юные валенки между собой называли своего тренера, имея в виду его лоснящуюся потёртость.)
А другой юный валенок тут же предложил:
– Давай выйдем, и пойдём на тренировку вместе с Лысым.
Они сошли и, присоединившись к Старому Валенку, уже втроём потопали по улице.
Разговор двух юных валенок в автобусе слышала Юная Галоша. Посмотрев в окно, она тоже увидела Старого Валенка и решила выйти, но не сразу, а через остановку. И, выйдя, двинулась ему навстречу.
Старый Валенок, разумеется, поздоровался с Юной Галошей. Она же не ответила, но с незрячим, вдаль устремлённым взглядом прошествовала мимо. Тогда он остановился и несколько раз окликнул её:
– Галоша!.. Галоша!
Она тоже остановилась, обернулась и выжидающе посмотрела.
– Здравствуйте, Галоша! – сказал Старый Валенок и, чуть помедлив, зашагал дальше.
Она же ещё стояла…
Может быть, Юная Галоша ждала, что Старый Валенок подойдёт к ней? Но, увы, он был не один. С ним были ещё два юных валенка, и они вместе спешили на тренировку.
Юной Галоше показалось это очень обидным. Она рассердилась и даже была в гневе. Однако, смолчала, потому что не умела ругаться. И только подумала с раздражением:
– И до чего же он противен этот Старый Валенок!
Между тем проходили дни, недели, месяцы. И снова они очень долго не виделись. И, конечно же, Старый Валенок тосковал по Юной Галоше. Увы, его стёртая, местами прохудившаяся подошва пропускала воду, а измятые временем, растрескавшиеся войлочные бока худо защищали от ветра.
Вот почему любовь Юной Галоши представлялась Старому Валенку немыслимым счастьем. Но, увы, счастье – большая редкость, ещё большая, чем выигрышный лотерейный билетик.
Однако, куда бы Старый Валенок ни шёл, куда бы ни ехал, везде и всюду, как некое лучезарное видение, ему сопутствовал образ Юной Галоши. С не проходящей, хотя и тщетной надеждой Старый Валенок всматривался во всякий отдалённый силуэт, а так же заглядывал в окна проходящего транспорта. Нет, не она! Снова не она…
Одно утешение: Юная Галоша обитала ещё и где-то внутри Старого Валенка. В его любящем сердце, что ли? Но ведь у валенок не бывает сердца. Скорее всего, на внутренней стороне войлочного голенища каким-то чудом запечатлелся её свежий, милый, рифлёный след.
Так или иначе, но Старый Валенок имел возможность вести с Юной Галошей свой нескончаемый воображаемый разговор. И от этого ему становилось как-то теплее, спокойнее. И уже не так больно обжигал снег, и вода, набивающаяся через трещины в рыхлую, непрочную полость, не казалась ледяной…
И был день, когда Старому Валенку потребовалось срочно ехать по е го валеночным делам. Он спешил и поэтому отправился не на автобус, где мог бы случайно встретиться с Юной Галошей, а на электричку.
Поезд подошёл очень быстро. И вот, заняв свободное место у окна, Старый Валенок приготовился слушать размеренный стук бегущих по рельсам колёс, покачиваться в такт вагону, и следить за пёйзажным промельком. Однако, состав почему-то не трогался. Прошла минута… десять… двадцать… сорок, а электричка всё стояла и стояла.
И тогда Старый Валенок сообразил, что это – из-за него! Что поезд не двинется с места, пока он не выйдет из вагона и не побежит к автобусу, где его, может быть, уже сегодня ожидает наиглавнейшая в жизни встреча…
И правда, едва Старый Валенок покинул вагон, как электричка тронулась, загрохотала и унеслась. И вот он – бег одинокого, распаренного Старого Валенка: с левой – на левую, с левой – на левую, так он заспешил, поскакал на автобусную остановку и оказался там почти одновременно с подошедшим Икарусом. И сразу же в окне автобуса он увидел столь знакомый ему чёрный с белыми отворотами силуэт Юной Галоши…
И как же засуетился Старый Валенок, как забегал! Сначала он хотел вскочить в автобус на выходе, откуда было ближе до Юной Галоши. Однако дверцы обошлись со Старым Валенком довольно жестоко и перед самым носом сдвинули свою отороченную резиной, металлическую гармошку.
Тогда Старый Валенок кинулся к входным дверям! И влез-таки, не смотря на ощутимую давку. И, пожертвовав картонным талончиком, протиснулся через электронный турникет. И с поспешностью (Как бы Юная Галоша не вышла на следующей остановке!) стал пробираться в вожделенном направлении…
И вот уже – она!
С того мгновения, как Старый Валенок разглядел её за оконным стеклом, Юная Галоша даже не пошевелилась. Как прежде стояла лицом к окну, так стояла и теперь. Как прежде глядела в окно, так и теперь глядела.
Конечно же, Юная Галоша не могла не увидеть Старого Валенка ещё при посадке, нервно мечущегося перед автобусом. И вот теперь она, взволнованная встречей, ждала, когда он проберётся через толпу пассажиров и окликнет её…
Между тем, Старый Валенок уже остановился в каких-то двух-трёх шагах от Юной Галоши и замер, любуясь через чьё-то драповое плечо её аккуратным затылком, нежной мочкой левого уха и мягким овалом щеки. Ему, разумеется, очень даже хотелось увидеть, как Юная Галоша в нетерпеливом недоумении обернётся и посмотрит на него. Однако же молчал. Уверенность, что это непременно произойдёт, сообщила Старому Валенку столь необходимое при всяком ожидании спокойствие.
И она обернулась!
И всё в автобусе вдруг засветилось и засияло обоюдным пламенем и нежностью двух лучащихся навстречу взглядов.
Общение возобновилось…
И были полупризнания, и взаимное восхищение, и чистота, дарованная робостью и стеснительностью обоих. А так же ссоры, обиды, размолвки. И уже Юная Галоша выбирала для вечерних прогулок дорожку, по которой Старый Валенок возвращался со своих тренировок.
Вот он маршрут недолгой эфемерной любви: по скверику под тополями, мимо фонтана, магазина, табачного киоска, Пиццерии. Далее: через дорогу и пустырь, потом – левее одного четырёх подъездного дома, потом – правее другого. Затем: ателье, хлебопекарня…
Где, в какой точке пересекутся пути Старого Валенка и Юной Галоши, всегда было загадкой. Впрочем, в этой неопределённости заключался лишний повод не смотреть под ноги и не сутулиться, но с блаженным нетерпением вглядываться в каждый поворот, ожидая уже ставшее привычным чудо не назначенного свидания...
Встречаясь, Старый Валенок и Юная Галоша перебрасывались несколькими фразами и расходились. И так почти каждый день. И Юной Галоше уже представлялось, что она – Беатриче, а Старый Валенок – Данте, а вокруг – не спальное захолустье современной Москвы, но средневековая Флоренция с пёстрою торговой толчеёй, великолепными дворцами, помпезными статуями и угрюмыми, настороженными соборами.
И уже верилось, верилось Юной Галоше, что из этих мимолётных встреч непременно произрастёт и напишется что-нибудь вроде «Новой жизни» или «Божественной комедии», что Старый Валенок непременно порадует её чем-то великим и даже бессмертным.
И как ни удивительно, Юная Галоша оказалась права. Старый Валенок действительно что-то царапал и царапал на сероватых страницах общей тетради в клеточку, всё более распухающей от обилия излившихся на бумагу чувств и чернил.
И уже в их отношениях брезжило что-то лучшее, дорогое, близкое…
И Старый Валенок даже осмелился прочитать Юной Галоше одно из множества посвящённых ей стихотворений:
* * *
Я с Вами говорю и днём и ночью,
Хотя Вас рядом нет, но говорю,
И днём и ночью, убедясь воочию:
Закатом поздним не настичь зарю.
А Вы, а Вы восходите, горите,
Улыбкой нежной разгоняя тьму
И раздавая солнечные нити
Всему и всем, и сердцу моему.
Я к Вам тянусь заворожённым взглядом,
Сквозь мрак тянусь, сквозь горький мрак и бред.
Хочу коснуться Вас, но нет Вас рядом,
Поцеловать, хотя Вас рядом нет.
И, медля на мучительном закате,
Рискуя впасть в патетику и фальшь,
Уже кричу: «Любимая, сияйте!
Сияйте, милая! Восход и выход Ваш!»
Вот ведь и здесь Старый Валенок упомянул про своё сердце. Не будем его за это укорять. Каждый волен полагать, что обладает этим чувствительным и мудрым органом, хотя зачастую так называемое «сердце» оказывается на поверку всего лишь внутренней поверхностью войлочного голенища…
Юная Галоша попросила переписать для неё эти стихи. А Старый Валенок, желая вынудить Юную Галошу на отрадное для него признание, спросил: зачем ей это? Она же, с неколебимым упорством в голосе сказала:
– Надо!
Он повторил вопрос, она – ответ. Так несколько раз. Затем они разошлись: каждый в свою сторону…
Может быть, Старому Валенку и впрямь нужно было переписать для Юной Галоши это стихотворение? Даже при понимании, что Юная Галоша не удержится от соблазна продемонстрировать его своим смешливым подругам. А те с непритворным изумлением станут таращиться на Старого Валенка и, многозначительно переглядываясь, вертеть пальцем возле своих легкомысленных головок…
А может быть, и вовсе не следовало читать Юной Галоше посвящённые ей стихи? Ведь любовь Старого Валенка обязана быть куда стыдливее и целомудреннее, чем чувства какой-либо молодой, не разношенной обуви…
Некоторое время Юная Галоша ещё продолжала прогуливаться по той же дорожке и в те же часы. Но шаг её становился всё быстрее и быстрее, а миловидный подбородок задирался всё выше и выше. И всё-таки при встречах Юная Галоша и Старый Валенок ещё продолжали перекидываться ничего не значащими фразами.
Однако вскоре она перестала замечать Старого Валенка и даже не отвечала на его приветствия, даже головы не поворачивала в его сторону. Может быть, Юная Галоша ожидала получить от него переписанный экземпляр стихотворения, а, не дождавшись, обиделась?
Или Юной Галоше не понравилось, что однажды, когда она, молча, одними глазами повелела Старому Валенку свернуть за нею с привычного маршрута, он не повиновался? Да и странно было бы: ведь Юная Галоша – не удав, а Старый Валенок – не кролик…
Или поводом к расставанию послужило что-то другое? Мало ли существует на свете причин, способных разлучить Юную Галошу и Старый Валенок…
Месяц, другой, и она перестала появляться на заветной дорожке. И даже телефонный номер Старого Валенка стёрла на мобильнике. Точнее говоря, не стёрла, а переадресовала куда-то в бесконечность. И когда Старый Валенок ей звонил, ему отвечал только пустой и холодный Космос своей молчаливой бездонностью и тоскливым равнодушием…
Правда, один раз Юная Галоша сама позвонила Старому Валенку по городскому телефону. Старый Валенок поднял трубку. И услышал ледяной, раздражённый женский голос:
– Вы мне звонили!
Старый Валенок даже опешил. Он только что безуспешно крутил заедающий диск телефонного аппарата, набирая номер некого тренера по имени Лёва, с которым должен был договориться о выставочном матче. Может быть, это – жена тренера? – мелькнуло в тугой на соображение войлочной голове. Старый Валенок так и буркнул сердитой незнакомке:
– Вы жена Лёвы?
Швырок трубки. Частые гудки. Отбой. И горькая запоздалая догадка – это была она, конечно же, она, Юная Галоша! И не узнать её, упустить такую возможность для примирения? До чего же больно, до чего обидно…
* * *
Ждал, как земля – весенние цветы,
Ждал, как мазурку – танцевальный зал,
На каждый телефонный вздрог бежал
К холодной трубке чёрной немоты:
Когда же, наконец, позвонишь ты?
А позвонила – даже не узнал…
Заметим, Старый Валенок в своём теперь уже исключительно заочном, нет, куда грустнее – мысленном общении с Юной Галошей перешёл на «ты». Что же, длительное расставание сближает…
Если посмотреть глобально, вряд ли в мире что-нибудь переменилось. Так же выпекается хлеб, выметается двор и проносятся по проводам уютные молнии домашнего электричества. Сезон сменяется сезоном, дождь – снегом, снег – дождём…
Ну а Старый Валенок по-прежнему проходит свой ежедневный маршрут – под теми же тополями, мимо того же фонтана, магазина, табачного киоска, Пиццерии… Хотя это ему и не всегда по пути.
Унылая привычка безнадёжной надежды?..
И по-прежнему с волнением вглядывается в каждый отдалённый силуэт. Нет, не она. Снова не она…
* * *
Я к дороге прикован, где некогда милую встретил,
Ни налево свернуть, ни направо свернуть не могу.
А навстречу мне дождь, а навстречу хохочущий ветер,
И топорщатся звёзды в колючем, небесном стогу.
И вгляжусь в эти быстрые, косо летящие капли,
И прислушаюсь к шуму холодной, неистовой мглы:
Обо мне, бесталанном, рыдала ночами не так ли,
Ну, а днём хохотала, чтоб слышать подруги могли?
И догадка приходит, что есть и дорога другая,
Где ни ливня, ни ветра – лишь сумерек сладкая дрожь,
Где гуляешь с мальчишкой, целуя его и ругая,
А по этой, грустящей, уже никогда не пройдёшь.
Для Старого Валенка – это едва ли не конец, а для Юной Галоши – только начало. Так распорядилось Время. И сквозь маскарадные прорези Чёрных Дыр Вселенная смотрит на них сочувственно, однако, без любопытства.
Для неё и «Новая жизнь» уже не нова. Так, что-то привычное о несчастной любви и одиночестве, попивающем несладкий кофе и кутающемся в зябкие телевизионные вечера.