Чехов на Сахалине

 
   «В наше  больное время, когда европейскими обществами  обуяла лень, скука жизни и неверие, когда всюду  в странной взаимной комбинации царят не любовь  к жизни  и  страх смерти, когда  даже лучшие люди сидят,  сложа руки, оправдывая свою лень и свой разврат отсутствием  определенной цели  в  жизни, подвижники нужны, как солнце».
                Чехов.
 «Боже мой, как богата  Россия хорошими людьми! Если бы не холод, отнимающий  у Сибири лето, и если бы  не чиновники, развращающие крестьян и ссыльных, то  Сибирь  была  бы богатейшей  и счастливейшей землей».
                Чехов –   М. П. Чеховой   
                май 1890 года. Красный Яр - Томск.
    
 В начале зимы 1890  года у Антона Павловича Чехова возникла идея поехать на  Сахалин, куда  тогда  ссылали каторжных. Антон Павлович не любил бросать слова на ветер и начал тщательно готовиться к этому далекому путешествию. Он изучил  всю,  опубликованную к тому времени и доступную ему литературу об острове каторжников.   15 февраля он писал  поэту Плещееву:
«Целый день сижу, читаю и делаю выписки.   В голове и на бумаге нет ничего, кроме Сахалина. Умопомешательство. Mania Cachalinosa.»
   
    В середине марта Антон Павлович поручил  сестре Марии делать выписки из материалов  о Сахалине  в публичной библиотеке.  Ей помогала  Лидия Мизинова, которую полюбили все в доме Чеховых, принимали девушку с  радушием и звали Ликой. Разговор о своей поездке Чехов начал ранней зимой,  и родные  постепенно привыкали к  мысли об его отъезде,  и все помогали ему в сборах, как могли,  выполняли разные поручения,  а не сидели, сложа руки.
 
    Мария Павловна писала в своих воспоминаниях:  « В свободное от занятий в гимназии  время  я проводила в публичной библиотеке Румянцевского музея, роясь в каталогах, читала книги и делала выписки, кроме того брат изучал уголовное право, судопроизводство, перечитал все лекции Миши, который закончил юридический факультет университета и готовился к экзаменам».
Планы у Чехова были большие:   кроме Сахалина  он  собирался посетить Японию, Китай, Филиппины, Индию, города – Нагасаки, Шанхай, Манилу и  Мадрас, но не удалось.
   
 К тому времени Антону Павловичу исполнилось тридцать лет. Это был  преуспевающий, известный литератор.   Уже  были  изданы    сборники  рассказов «Хмурые люди», « Пестрые рассказы», «Детвора».     Пьесы  « Иванов»,  « Леший»,  водевили « Предложение», « Медведь»  с  большим  успехом шли  в  разных театрах,  и  автор получал  за них  хороший гонорар. Семья Чеховых жила тогда  в Москве на Кудринской площади и не бедствовала,  благодаря Антону.
Но  Антон Павлович скромничал и  не считал себя великим, а  первое место в литературе  отдавал Льву Толстому,  в  музыке Чайковскому, в живописи   Репину, а себе брал девяносто восьмое…
   
  Чехов  был человек самых демократических убеждений.  Он считал себя разночинцем. Ведь недаром   писал о себе так:
 «Что писатели-дворяне брали у природы даром, то разночинцы покупают ценою молодости. Напишите-ка рассказ  о том, как молодой человек, сын крепостного, бывший лавочник, певчий, гимназист и студент, воспитанный на чинопочитании, целовании  поповских  рук, поклонении чужим мыслям, благодаривший за каждый кусок  хлеба, много раз сеченный, ходивший  по урокам без галош, дравшийся, мучивший животных, любивший обедать у богатых родственников, лицемеривший и богу и людям без всякой надобности, только из сознания своего ничтожества  -напишите, как этот молодой человек выдавливает из  себя по каплям раба и как он, проснувшись в одно прекрасное утро, чувствует, что в его жилах течет уже не  рабская кровь,  а настоящая человеческая».
                Чехов  – Суворину.  7 января 1889. Москва.


  Вопрос  о поездке на Сахалин был решен,  и  Чехов  сообщил об этом друзьям и знакомым.
   Знакомые   отнеслись по-разному.  Леонтьев – Щеглов привез   псалом  Давида со словами: «Живый  в помощи вышнего в кровь Бога небесного водворится»  и умолял,  повесить его на ладанке   на шею. Бабушка Лики Мизиновой перед отъездом Чехова сказала  так: «Дай бог ему совершить странствование и с успехом и славой».
Один знакомый литератор написал: « Что за дикая фантазия непременно ехать изучать каторжников!» А другие спрашивали Чехова: « Когда Вы именно уезжаете на погибельный Сахалин?»

    Сам Чехов  писал  одному из своих приятелей:   « Прощай и не поминай лихом. Увидимся в декабре.  А может быть, никогда не увидимся».  А  издателю Суворину признается: « У меня такое чувство, как будто я собираюсь на войну. Так как  я  вооружен одним паспортом, то возникнут  столкновения  с  предержащими властями».
Подготовительная работа  продолжалась несколько месяцев.


 Чехов собирает деньги на поездку,  благодарит Суворина  за выданные авансом полторы тысячи рублей, получает   от  « Нового времени»  бланк корреспондента, напечатанный на русском и французском языках.
Перед  отъездом  он  купил себе полушубок, офицерское  непромокаемое пальто,  а попросту –кожан, большие сапоги, финский нож, револьвер системы Смит и  Вессон.
   
 Лике  Мизиновой,  которая  тогда очень нравилась  ему,   Чехов  дарит фотокарточку  с  шутливой подписью: « Добрейшему созданию,  от которого я  бегу на Сахалин и которое оцарапало  мне нос. Прошу ухаживателей и поклонников носить на носу напёрсток.
   P. S. Эта надпись,   как   и   обмен карточками,   ни  к  чему меня не
 обязывает».

    Перед отъездом  братья Чеховы на прощанье ездили кататься за город, и  Лика была с  ними, домой она вернулась во втором часу ночи.
21 апреля Чехов простился с друзьями и на полчаса заехал  к  Лике.  После его визита бабушка  Мизиновой записала в своем дневнике:  « Боюсь, не  заинтересована  ли  моя Лидюша им?  Что-то на это смахивает».
   
    Вечером,  перед  отъездом на Ярославский вокзал,  Чехов сел на извозчика и навсегда простился с домом на Кудрине.
Он решил ехать с  Ярославского вокзала, чтобы  увидеть  Волгу.  На вокзале  один приятель заставил его выпить на посошок  три рюмки сантуринского вина.   
   
     Провожать Антона Павловича собралось много народа. Кроме родных был Левитан, Лика, супруги Кувшинниковы, причем доктор Кувшинников приехал позже всех и привез дорожную фляжку коньяку. Эту фляжку он повесил Чехову через плечо с приказанием выпить коньяк только на берегу Великого океана, что и было писателем выполнено  в точности.

       Печальных лиц на вокзале не было, все улыбались.  Среди  провожавших  были  артисты:  Ленский  и  Сумбатов – Южин,  которые   играли   главные  роли   в  пьесах    Антона  Павловича.  Чехов   тоже улыбался,  хотя  и  волновался  перед  отъездом,   а   у  отца  и матери  глаза  были на  мокром  месте.
 Поезд тронулся в  шесть  часов вечера,  и дальнее   путешествие, которое продлится   несколько месяцев,  началось.
  Вот такой получилась  хронология  пути писателя.
 
  80 дней добирался  Чехов  от Москвы до  далекого Сахалина.  Там он пробыл три месяца и два дня.   В дороге его ждали  много  трудностей.  Не один месяц   писатель  проведет в повозках  и телегах    и проедет  по убийственным сибирским дорогам на лошадях,    и  только часть  пути на пароходе.   Он назвал свое путешествие «конно-лошадиным странствием». И это странствие окажется для него роковым.   Именно там  Чехов заболел туберкулезом…
 
   22 апреля  в  Ярославле Чехов сел на пароход  и плыл по Волге  до Нижнего Новгорода. Проехал Плес, Кострому, в  Кинешме прогулялся по городу.  Дальше на пароходе отправился  в Пермь. В Пермь прибыл  27 апреля, а  вечером в 18 часов выехал поездом в Екатеринбург. 
 
   В дороге он  простудился  и сильно закашлял. В Екатеринбурге   Антон Павлович остановился в гостинице.  29 апреля Чехова посетил Симонов -    редактор  и  издатель  газеты   «Екатеринбургская неделя»,  30  апреля они  гуляли по городу, а 2 мая Чехов  отправился на поезде в  Тюмень.  Из Тюмени предстоял путь на лошадях до Томска.
 
    4 мая  Чехов  прибыл в  Ишим, пересек реки Пышма, Тобол, проехал Ялуторовск,  а  5 мая  на пароме переправился через реку Ишим. Немного передохнув,  Чехов ночью выехал из села  Абатского.   6  мая перед  рассветом  случилось небольшое дорожное происшествие  -  столкнулись повозки, к счастью, Чехов не пострадал. Пока чинили  возок,   писатель остановился  в доме   крестьянина  Ильи Ивановича.
 
  7 мая утром Чехов и вольный мужик Федор Павлович отправились  в путь  в повозке, пробираясь  в половодье по залитым  Иртышом     лугам.   У Чехова промокли  валенки. Пришлось ночевать в избе перевозчика.  8 мая возчики отказались везти Чехова на пароме через Иртыш. Погода была ужасная. Под проливным дождем писатель добирается до села  Пустынное на  лодке и целый час ждет лошадей на берегу.
 
   9 мая в 5 часов утра в селе писатель   снял комнату, чтобы отдохнуть и просушить одежду.  11 мая  Чехов едет в почтовой повозке, на станциях читает жалобные книги.  12 мая он уже в Колывани и ждет лошадей. Их не дают, потом  писатель  едет в сторону от  тракта, проезжает Вьюны, Красный Яр.    13 мая   в Красном Яре несколько часов  ждет лодку, но лодки нет. Чехов ночует в  доме мужика Андрея.  Наконец,    14 мая утром вернулась лодка,  и  Чехов плывет по  Оби до  Дубровина.  На станции в  Дубровине  пьет  чай, дожидается  лошадей  и  отправляется   до  Томска.  Возле реки Томь опять ждет лодку,  потом плывет по реке   с  почтальоном.

    15 мая вечером Чехов  прибыл в Томск.  С 16 по 21 мая он  знакомится  с городом. 20 мая Чехов купил повозку  за 130 рублей у купца и 21 мая выехал из Томска с попутчиками. По пути повозка ломается два раза, но после починки Чехов едет дальше и 25 мая прибывает в Мариинск, 27 в Ачинск.  Недалеко  от станции повозка с писателем   опрокинулась, пока ее чинили, Чехов  отдыхал на станции Чернореченской.

   28 мая приехали в Красноярск. Там Чехов остановился в гостинице «Бристоль».  Об этом   он оставил  запись в гостиничной книге: «Доктор А. П. Чехов из Москвы проездом на Сахалин».

   Писатель  восхищен Красноярском  и  пишет о  нем  сестре Марии  28 мая: 
    "Красноярск -  красивый интеллигентный город. Улицы чистые, мощеные,  дома каменные, большие, церкви изящные,  а  горы около Красноярска, как высокие стены, окружают город.  Енисей широкая, быстрая, гибкая река; красавец, лучше Волги.   И горы, и Енисей подарили меня такими ощущениями, которые  сторицею вознаградили меня за все пережитые кувырколлегии  и которые заставили меня обругать Левитана  болваном  за  то, что он имел глупость не  поехать со мной».

    А  в  книге «Из Сибири» пишет еще такие строки: « На Енисее жизнь началась стоном, а кончится удалью, какая нам и во сне не снилась. Так по крайней мере думал я, стоя на берегу широкого Енисея и с жадностью глядя на его воду, которая   с  страшной быстротой и силой мчится в суровый Ледовитый океан. На этом берегу Красноярск, самый лучший и красивый  из всех сибирских городов, а на том – горы, напомнившие мне о Кавказе, такие же дымчатые, мечтательные. Я стоял и думал: какая полная, умная и смелая жизнь осветит со временем эти берега!»
На пароме Чехов переплывает Енисей и отправляется дальше на тарантасе  до Иркутска.
 
    31 мая он уже в Канске и  едет  дальше  по Сибирскому тракту, переправляется на паромах, проезжает много маленьких станций,  скучает по родным  и  в  дороге пишет письма.
 
   4 июня  Антон Павлович  прибывает в Иркутск, останавливается в гостинице « Амурское подворье». С 4 по 11 июня   он знакомится с городом, продает свой тарантас  и  отдыхает от дальнего пути.  Ведь дорога была очень тяжелой,   и  переносить все  тяготы пути  по  бездорожью было нелегко.
Вот как он пишет об этом И. Л. Леонтьеву-Щеглову:
«Ехать было тяжко, временами несносно и даже мучительно; разливы рек, холод, питание исключительно чаем, грязная одёжа, тяжелые сапоги, невылазная грязь – всё это имело для  меня подавляющее значение».
                5 июня 1890. Иркутск.
    И в тот же день  письмо  брату Александру:
«Сибирь есть страна холодная и длинная. Еду, еду и конца не видать. Чувствую и переживаю много. Воевал с разливами рек, с холодом, с  невылазною грязью, с  голодухой.
В общем  я своею поездкой доволен и не жалею, что поехал».

    Иркутск Чехову понравился, он пишет сестре Марии  6 июня:
« Иркутск  -  превосходный город.  Совсем  интеллигентный.  Театр, музей, городской сад  с музыкой, хорошие гостиницы».
Отдохнув в Иркутске,   11 июня  Антон Павлович отправляется дальше  по бескрайней Сибири. Ему хочется скорее увидеть Байкал.

     13 июня он опять пишет   Маше:
« Ехали мы к  Байкалу по  берегу  Ангары, которая  берет  начало  из   Байкала и впадает в Енисей. Зрите карту. Берега живописные. Горы и горы, на горах всплошную леса. Погода чудная, тихая, солнечная,  теплая;  я  ехал и  чувствовал  почему-то,  что  я  необыкновенно  здоров;  мне было так  хорошо,  что  и описать  нельзя».
                Станция Лиственничная.
     Дальше Чехов сел с попутчиками на пароход и поплыл по Байкалу, который изумил его своей красотой. О Байкале он пишет редактору Н. А. Лейкину 20 июня:
« Я переплыл Байкал и проехал Забайкалье. Байкал удивителен, и недаром сибиряки величают его не озером, а морем. Вода прозрачна необыкновенно, так что видно сквозь нее, как сквозь воздух; цвет у неё  нежно –бирюзовый, приятный для глаза. Берега гористые, покрытые лесами;
Кругом дичь непроглядная, беспросветная.  Изобилие медведей,  соболей, диких коз и  всякой дикой всячины, которая занимается  тем,   что живет в тайге и  закусывает  друг другом. Прожил я на берегу Байкала двое суток».
 
     Полюбовавшись Байкалом, Чехов отправляется дальше по Забайкалью на перекладных  и  в Верхне-Удинске  встретился с  однокурсником, врачом  Н. В. Кирилловым. Встреча была неожиданной и радостной.
 
  17 июня  Чехов прибыл в Читу и остановился в гостинице «Даурское подворье». 18 июня он снова в пути, 19-го в Нерчинске в гостинице «Даурия» и вечером  отправился к пароходу.
    20 июня он приезжает в Сретенск за час до отхода парохода «Ермак», занимает место  и отправляется по реке Шилке  к  Амуру.
 
   21 июня  возле  Усть- Стрелки, где Шилка сливается с Аргунью,  пароход   «Ермак» налетел  на камень  и получил пробоину. 22- 23 июня пароход сидит на мели.  После ремонта 24 июня  пароход плывет по Амуру и 27 июня прибывает в Благовещенск. Там  Чехов  купается в Амуре и с дороги пишет письмо сестре Маше:
    « Проплыл я по Амуру  больше тысячи  вёрст.  Люди на Амуре оригинальные.  Не боятся говорить громко.  Жизнь  здесь интересная, не похожая на  нашу.
Я  в  Амур  влюблен.  И красиво,  и просторно,  и свободно,  и тепло.  Швейцария и  Франция никогда не знали  такой свободы. Последний ссыльный дышит на Амуре легче, чем самый первый генерал в России».

     Из Благовещенска Чехов отправляется на пароходе  « Муравьев- Амурский» в  Хабаровск. 30 июня он уже там и знакомится с городом. Вечером просматривает  дневник    и  везде тщательно записывает затраты в дороге.  Их много,  ведь  позади  сорок пять  станций сибирской дороги.
Антон Павлович  устал,  дальняя дорога утомила его,   но надо ехать дальше,  и   с  1 по 5 июля  он плывет на пароходе  до Николаевска, города, который был основан Геннадием Невельским  в  1850 году.
   Сам Чехов пишет о городе  так:
   «5 июля 1890 года я прибыл на пароходе в Николаевск, один из самых восточных  пунктов нашего отечества. Амур здесь очень широк, до моря  осталось только 27 вёрст;  место  величественное и красивое, но воспоминания о прошлом этого края, рассказы спутников о лютой зиме и не менее лютых местных нравах, близость каторги и самый вид заброшенного вымирающего города совершенно отнимают охоту любоваться пейзажем.
Здесь раньше селились поселенцы,  наезжало много всяких русских и иностранных авантюристов, прельщаемых необычайным изобилием рыбы и зверя.
 Теперь же  почти половина домов покинута своими хозяевами, полуразрушена. И темные  окна без рам глядят на вас, как глазные впадины черепа. Обыватели  ведут сонную, пьяную жизнь и вообще живут впроголодь, чем бог послал. Пробавляются  поставками рыбы на Сахалин, золотым хищничеством, эксплуатацией инородцев, продажей пантов, то есть оленьих рогов, из которых китайцы делают возбудительные пилюли.
    На пути от Хабаровки до Николаевска мне приходилось встречать немало контрабандистов; здесь они не скрывают своей профессии. Один из них, показывающий  мне золотой песок и пару пантов, сказал мне с гордостью:  « И мой отец был контрабандист!» Эксплуатация инородцев, кроме обычного спаивания, одурачения  и т. п. выражается иногда в оригинальной форме. Так николаевский  купец  Иванов каждое лето ездил на Сахалин и брал там с гиляков дань, а неисправных плательщиков истязал и вешал.
Гостиницы в городе нет. В общественном собрании мне позволили отдохнуть после обеда; на вопрос же мой, где я могу переночевать, только пожали плечами. Делать нечего, пришлось две ночи  провести на пароходе, когда же он ушел назад в Хабаровку, я очутился  как рак на мели: камо пойду? Багаж мой на пристани; я хожу по берегу и не знаю, что с собой делать».
                Из путевых записок А. П. Чехова.

      Вот так неприветливо встретили писателя   в  Николаевске.  А между тем подул ветер, и Амур заволновался, как море. Не найдя приюта, писатель отправился на пароход « Байкал», который стоял в двух верстах от берега. Несколько раз в течение лета этот пароход  возил почту, солдат, арестантов и пассажиров  на Сахалин.
   Наступил вечер, тяжелые волны Амура бились о берег, отчаянно выли собаки. Чехову стало не по себе.
  « Зачем я сюда поехал? Да еще не имея ни одного рекомендательного письма? -  спрашивал себя Антон Павлович. Но вот,  наконец,  два гиляка согласились перевезти его на  утлой  лодке из трех досок  к пароходу. Капитан и его помощники оказались добрыми людьми и приветливо встретили писателя на борту «Байкала».

     8 июля  в тихий и ясный день «Байкал» снялся с якоря. На пароходе  плыли  три  сотни солдат под командой офицера и несколько арестантов, причем одного сопровождала пятилетняя дочка, которая, когда отец поднимался по трапу, держалась за его кандалы. За одной каторжной добровольно следовал ее муж…
Они плыли по Амуру до его устья, затем вошли в Татарский пролив,  и  на другой день  оказались  в  бухте  Де-Кастри  - единственном  месте, где могли в то время во время бури  укрываться суда, плавающие по проливу.  Чехов пишет о ней: «  Бухта прекрасная и устроена  природой точно по заказу. Это круглый  пруд  версты три в диаметре, с  высокими берегами, защищающими от ветров, с  нешироким выходом в море. Выход в море сторожат три острова, или, вернее рифа, придающие бухте своеобразную красоту».
 
     10 июля  в девятом часу вечера  бросили якорь у берегов Сахалина.  С  волнением Чехов всматривался вдаль и увидел в  потемках страшную картину.   На берегу в  пяти местах чудовищными кострами  горела сахалинская тайга, из-за гор  высоко к небу поднималось багровое зарево от пожаров, на вершине мыса  ярко светился маяк, а внизу в море недалеко от берега пароход встречали три остроконечных рифа – «Три брата».

      К пароходу  подошел катер, таща за собой на буксире баржу. На ней привезли каторжных для разгрузки.  Они работали всю ночь,  а  Чехову пришлось ночевать на пароходе. Часов в пять утра его разбудили  и писатель уехал на катере, тащившем за собой на буксире две баржи с каторжными.
 
    На Сахалине   Чехов оказался  в  Александровском посту  -  небольшом городке на три тысячи жителей. Здесь находилась и резиденция начальника острова генерала Кононовича.

   Писателя привезли в Александровскую слободку  на квартиру к крестьянину из ссыльных, а потом он поселился у доктора на главной улице Александровского поста, основанного в 1881 году.
   На другой  же день генерал Кононович  принял Чехова и говорил с  ним любезно. Он обещал  полное содействие писателю, но предупредил, что жить  здесь на острове тяжело и скучно.
- Отсюда все бегут, и каторжные, и поселенцы, и чиновники. Мне еще не хочется бежать, но я уже чувствую утомление от мозговой работы, которой здесь так много, -  сказал он Чехову.

    Чехов остался в Александровске и,  когда просыпался по утрам, слышал звон кандалов каторжников. Каторжные ходили здесь по улицам свободно толпами и поодиночке, с кандалами и без. Они служили здесь у чиновников кучерами, сторожами, поварами, кухарками и даже няньками.   Здешние дамы нередко  отпускали своих детей гулять с няньками бессрочно каторжными. Иногда  рано утром просыпался  писатель от какого-то шороха, поднимал голову  от подушки  и видел, что   к его  постели  крадется каторжный.
 -  Что такое? Зачем? –   спрашивал Чехов.
 - Сапожки почистить,  ваше высокоблагородие, - отвечал  арестант.

     Такая близость с каторжными  первое время смущала писателя, но потом он привык. Вскоре после приезда Чехова  на остров прибыл  приамурский генерал-губернатор Корф на военном судне  «Бобр».  Корф целых пять лет не был на Сахалине и ожидал увидеть   хорошие  изменения. После молебна и парада, устроенного в честь губернатора,   Корф принял Чехова и разрешил ему бывать где угодно, пообещал дать  свободный пропуск во   все тюрьмы  и поселения,  кроме общения  с политическими заключенными.

   Вечером в Александровске была иллюминация. По улицам   толпами  гуляли солдаты, поселенцы и каторжные. Тюрьма была открыта.   В саду играла музыка,  и пели певчие. Стреляли даже из пушки, которую разорвало.  Но веселья не было.  Не слышно было гармони, люди бродили, как тени,  и молчали. А музыка на каторге наводила смертную тоску на арестантов.
 
    Погода на Сахалине стояла хорошая, Чехов знакомился с жизнью каторжных, а вечерами любовался пылающими закатами, темно-синим морем и белой луной,  выплывающей из-за гор. Писатель полюбил кататься в коляске по гладкой и ровной дороге между Александровским постом и деревней  Ново-Михайловкой. 
 
    А еще вместе с почтовым чиновником  часто ходил к маяку, который стоял высоко на мысе Жонкиер.  Днем  -  это был скромный белый домик с мачтой  и фонарем. Ночью же ярко светил в темноте своим красным глазом. Чехов поднимался к  маяку  по  крутой дорожке, проходил мимо  старых лиственниц и елей, дышал чистым  морским воздухом,  смотрел вниз на сияющее от солнца  море,  а оно широко раскидывалось  перед глазами,   беспрерывно  шумел прибой,  и возле «Трех Братьев»  пенились волны.  Отсюда  с  этой высоты неясно виднелся берег и вход  в  бухту  Де-кастри.  Чехов стоял и смотрел вниз, пока не начинала кружиться голова. Ему становилось не по себе, хотелось скорее домой к родным и близким людям. И ему казалось, что  будь он каторжным, непременно бы  убежал отсюда – так манил к себе этот далекий берег материка…

   Иногда Чехов посещал местных чиновников, обедал у них, слушал их разговоры.
Но главным занятием  для него всегда оставалась работа.
 
      Здесь на Сахалине, чтобы поближе узнать жизнь населения,  Антон Павлович решил сделать перепись и побывать во всех населенных местах острова. Эту работу Чехов провел в три месяца. Для переписи  он использовал  карточки, которые ему напечатали по  заказу в типографии при полицейском управлении. Каждую женскую карточку Чехов перечеркивал красным карандашом. Писатель ходил из избы в избу один, редко  его сопровождал какой-нибудь каторжный или поселенец.   Иногда на некотором расстоянии за  Антоном Павловичем  следовал, как тень, надзиратель  с  револьвером.
 
    В карточках  в первой строке Чехов записывал пост или село, во второй номер дома, в  третьей  –звание: каторжный, поселенец, крестьянин или свободного состояния, в четвертой – имя,  отчество и фамилию,  в  пятой  строке –возраст. Некоторые  поселенцы своего возраста не знали. Один армянин  ответил так: «  Может, тридцать, а может, уже и пятьдесят».

   Всего в карточке было четырнадцать строк, и записать каждого был огромный труд.
Переписывая   этих, обездоленных судьбою людей,    Антон Павлович   в каждом  видел  прежде всего  человека. Так на перевозе через реку Дуйку  Чехов познакомился с   каторжным Красивым, не помнящим родства. Писатель описывает его так: « Ему 71 год.  Горбат, лопатки выпятились, одно ребро сломано, на руке нет большого пальца и на всём теле рубцы от плетей и шпицрутенов, полученным им когда-то. Седых волос  нет; волосы как бы полиняли, глаза голубые, ясные,  с веселым  добродушным взглядом.  Одет   в лохмотья  и бос. Очень подвижен, говорлив  и любит посмеяться.
Летом он  живет в юрте около перевоза. В юрте у него лохмотья, каравай хлеба, испорченное ружье, которое стоит  только для виду. Зимою он превращается в дровотаска и живет в конторе на пристани.  Однажды я видел, как он, высоко  подсучив панталоны и показывая жилистые лиловые ноги, тащил с китайцем сеть, в которой серебрились горбуши, каждая величиною с нашего судака. Я окликнул его, и он радостно ответил мне».

   Жизнь простых людей всегда интересовала писателя. Многое  стало известно ему  о жизни на каторге.

   За время своего пребывания  в Александровске   Чехов    узнал,  что  здесь процветает тайная торговля спиртом, дача денег в ссуду за очень высокие проценты, азартная игра в карты на большие куши – этим занимались   мужчины. А женщины, ссыльные и свободные, добровольно пришедшие за мужьями, промышляли  развратом. Когда одну женщину свободного состояния  спросили на следствии, откуда у нее деньги, она ответила: «Заработала своим телом».
 
    Вскоре после приезда  Антон Павлович  побывал в Александровской ссыльнокаторжной тюрьме.  Ворота  тюрьмы были  всегда открыты,  и около них  ходил часовой. Двери у всех шести  деревянных бараков  тоже были открыты настежь. В общих камерах посередине тянулись  нары, где спали арестанты  в  два ряда. Постелей у них совсем не было, спали  они  на жестком или подстилали под  себя  рваные   мешки, свою одежонку  и  всякое гнилье, чрезвычайно непривлекательное на вид. Чехов прошелся по камерам и везде арестанты стояли  руки по швам  и  молча глядели на него.
 
      В камерах была та же  ужасная нищета и сарайная жизнь. Но арестанты этой тюрьмы пользовались относительной свободой. Они не носили кандалы, могли выходить из тюрьмы без конвоя. И только подследственные и недавно возвращенные после побега сидели под замком в кандальной.   Оборванные, немытые, в безобразной обуви, отощавшие, они спали  на голых нарах и обязательно в кандалах.
 
   В  одной из  одиночных камер сидела известная мошенница  Софья Блювштейн  по кличке Золотая Ручка. Она была осуждена за побег в каторжные работы на три года. Вот как ее описал Чехов: « Это маленькая, худенькая, уже седеющая женщина с помятым старушечьим лицом. На руках у неё кандалы;  на нарах  одна только шубейка  из серой овчины, которая служит ей  и теплою одеждой и постелью. Она ходит по своей камере из угла в угол, и кажется, что она всё время нюхает воздух, как мышь в  мышеловке, и выражение лица у неё мышиное».
 
 Чехов глядел на Соньку и ему, не верилось, что еще недавно она была красива до такой степени, что очаровывала своих тюремщиков, как, например, в  Смоленске, где надзиратель помог  ей бежать и сам бежал вместе с нею.
 
    На Сахалине она первое время, как и все присылаемые   на остров  женщины, жила вне тюрьмы, на вольной квартире.    Сонька  пробовала бежать   и нарядилась для этого солдатом, но была задержана и подозревалась в новых преступлениях,  как участница или пособница. Пока она была на воле,  в Александровском посту убили лавочника Никитина и украли у  богатого  поселенца Юровского пятьдесят шесть  тысяч  денег. 
 
   За вольности  Соньку регулярно секли розгами публично. При Чехове её заковали в кандалы.  Золотая  Ручка   была настолько популярной, что ее снимали и фотокарточки   продавали пассажирам на пароходах. А ведь ее судьба могла сложиться   совсем по  - другому. Сонька знала несколько иностранных языков, прекрасно играла на фортепиано,  но стала знаменитой на всю Россию аферисткой.

  Золотая Ручка получила  долгожданную  свободу  в  1898 году и стала жить на станции Иман. Но и там ее не оставляли в покое  -   филер следил  за каждым  шагом  и писал донесения, хотя она вела  законопослушный образ жизни, но тосковала по своему сахалинскому сожителю Кириллу. Сонька вернулась  в 1899 году на Сахалин, крестилась, обратилась в православную веру. Ее нарекли Марией. Умерла она  на Сахалине в 56 лет и осталась там навечно на одном из кладбищ.

    Чехова  в  тюрьме интересовали    не только  судьбы  каторжных,  их   содержание и питание,   но и вентиляция, кубическое содержание воздуха в  казармах. Он замечал всё – какое белье носят арестанты, оно    было  насквозь пропитано   потом, не просушенное и давно не мытое, перемешанное со старыми мешками и гниющими обносками,  портянки с  удушливым запахом пота,  сам  каторжник,   давно не бывший  в  бане, полный вшей, курящий дешевый табак, постоянно страдающий метеоризмом.
 
 Бывая в казармах, Чехов видел огромное количество клопов, которых арестанты  давили пальцами на нарах.  Всё это делало   казарменный воздух  вонючим, промозглым, кислым; сероводород, аммиачные и всякие  другие соединения мешались  в воздухе  с водяными парами и от этого запаха  даже  у  надзирателей   душу воротило.

   В  тюрьме Чехов  подолгу  беседовал  с  каторжниками. Он так  сумел расположить их к себе,  что  тюремные надзиратели удивлялись -  арестанты, которых они считали хитрыми и чрезвычайно лживыми,  просто и откровенно рассказывали молодому писателю о своей жизни, отвечали без утайки на все вопросы.
  Летом 1890 года в Александровской тюрьме числилось более двух тысяч каторжных, но в тюрьме жили 900. Зимой и летом они выполняли  тяжелую работу – рубили  и таскали  на себе бревна  за восемь  километров из леса, строили  дома, добывали  уголь. Зимой   арестанты часто отмораживали  руки и ноги и даже замерзали, не дотащив бревно  до поста. Много каторжан  находилось в  услужении у господ чиновников.
 
 Писателя интересовало,   за  какие преступления попадали сюда люди? Оказалось, в основном за убийства, но были и политические. Таких на острове оказалось 40 человек.

    На Сахалине отбывали каторгу члены «Народной воли». Благодаря безупречному поведению,  они работали в школах, канцелярии, больнице,  учили детей.  Общаться   с  ними  Чехову было строго запрещено.  Было даже секретное предписание  начальника острова  Кононовича  начальникам округов Сахалина :   «Поручаю вам иметь неослабное  наблюдение  за тем, чтобы  Чехов не имел никаких  сношений с  ссыльно-каторжными, сосланными  за государственные  преступления  и состоящими под надзором полиции».

  Чехов внес их в карточки, всё-таки узнал об  их судьбе и писал потом другу: « Настроение у них угнетенное. Были случаи самоубийства».

   За три месяца на острове  Чехов   вдоль  и  поперек  изъездил  Северный  и  Южный Сахалин.
Побывал  он  на  метеостанции,  в  школах  и  больнице и  вот  что  написал:    В
  "В Корсаковке  есть школа  и  часовня,  был и  больничный околоток,  где  вместе помещались  четырнадцать  сифилитиков  и трое сумасшедших;  один  из последних заразился сифилисом. Местные больничные порядки отстали  от  цивилизации  по крайней мере лет на  двести».

  Избы поселенцев везде  поражали Чехова своей бедностью,   недаром здесь  женщины ходили  в тюрьму продавать себя арестантам за гроши.
Вот как описывает Чехов жизнь в  семьях каторжных: « В одной  избе, состоящей часто из одной комнаты, вы застаёте семью каторжного.  С  нею   солдатскую  семью,  двух-трех каторжных жильцов,  тут  же подростки,  две-три  колыбели  по  углам,  тут же   куры,  собака, а на улице около избы  отбросы, лужи помоев,  есть  нечего, говорить  и  браниться надоело, на  улицу  выходить скучно  –  как всё  однообразно,  уныло, грязно,  какая  тоска!   Вечером  с  работ возвращается  муж-каторжный;  он хочет  есть   и  спать,  а жена начинает плакать и причитывать:  «Погубил ты нас проклятый! Пропала моя головушка, пропали дети! – «Ну, завыла!» - проворчит на печке солдат. Уже все позаснули  на одной сплошной наре,  дети переплакали  и  тоже угомонились давно, а баба всё не спит, думает и слушает, как ревет море;  теперь уж  её мучает тоска, жалко мужа, обидно на себя, что не удержалась  и попрекнула  его. А на другой день опять та же история.
 
 По этим варварским помещениям и их обстановке, где девушки 15 и 16 лет вынуждены спать рядом с каторжниками,   читатель может судить,  каким неуважением и презрением окружены здесь женщины и дети, добровольно последовавшие на каторгу за своими мужьями и отцами».
 
    Но самое страшное место на Сахалине тех лет  была Дуйская тюрьма. Там содержались тяжкие преступники. На вид это были самые обыкновенные люди  с добродушными и глуповатыми физиономиями. И преступления у них  были  в основном  за убийство  в драке, потом они убегали, их ловили, они опять бежали, пока не попадали  в бессрочные и неисправимые. 
 
    И только  один старик Терехов произвел на Чехова тяжелое  впечатление.  У него были мутные оловянные глаза и большой, наполовину бритый, угловатый, как булыжник череп. Этот  старик по рассказам  арестантов убил на своем веку 60 человек. И глядя на него, Чехов верил, что этот человек способен на такое душегубство.

     В Дуэ каторжные работали на угольных копях, и царили здесь невежество,  равнодушие  и жестокость. На работы в руднике  каждый день назначались  350-400 каторжных. На работу они выходили  в пятом часу утра. Работать приходилось  в темных сырых коридорах,  пробирались по которым  ползком.  Уголь добывали  кайлом.   Зимой вывозили его на санях.  И в течение многих лет видел  каторжник только рудник, дорогу до тюрьмы и море. Работали на руднике и поселенцы.

    Возле конторы рудника стоял  барак для поселенцев. Чехов писал  о нем: « Я был тут   в   5 часов утра, когда поселенцы  только что встали. Какая вонь, темнота, давка! Головы разлохмаченные, точно всю ночь у этих людей происходила драка, лица желто-серые и, спросонья, выражения как у больных или сумасшедших. Видно, что они спали в одежде и в сапогах, тесно   прижавшись  друг  к другу, кто на наре, а кто и под нарой, прямо на грязном земляном полу. Между тем это было как раз   то время, когда  на  Сахалине ожидали холеру и для судов был назначен карантин».
 
  Неподалеку от Дуэ находилась Воеводская тюрьма. Там содержались  каторжники, прикованные к тачкам.  Каждый из них кроме ручных и ножных кандалов на цепи  был  прикован к небольшой тачке. Это  были  рецидивисты,  судившиеся по нескольку раз. Среди них  были  больные чахоткой.
 
    После Воеводской тюрьмы Чехов поехал  в   Дербинское.  Было холодно, грязно.  Антон Павлович ходил по  избам поселенцев   до  вечера.  Он  устал,  замерз,   целый  день    переписывая  жителей села,  больше половины  которых  были голодны, оборваны  и  производили впечатление  ненужных людей. Всего жителей в  Дербинском оказалось 739 человек, а с тюрьмой около тысячи.
Названо  было  это село  в честь надзирателя Дербина, убитого арестантом за  жестокое обращение. Этот   еще молодой, но неумолимый  крутой человек   ходил  в  тюрьму  и по улицам    и  палкой бил людей.
Его убивали в тюремной пекарне. Дербин  боролся и упал в квашню, отчего тесто окрасилось кровью.  Смерть   жестокого надзирателя  вызвала  радость у всех арестантов. Они даже собрали убийце 60 рублей.

 
   В Дербинском   смотритель тюрьмы поселил  Чехова  вечером   в  новом амбаре. Там  каторжные поставили  ему  кровать и стол. Писатель заперся изнутри и часов до двух ночи  читал и делал выписки из подворных описей.   На улице, не переставая,  лил дождь,  стуча по крыше, шумели деревья,  за дверью амбара  слышались шорохи,  шепот, вздохи.  Казалось, что кто-то крадется,  пробирается   в амбар. Писателю не спалось…
 
   А утром, когда Чехов вышел на крыльцо, то увидел  толпу   оборванных, промокших, голодных, обрызганных грязью, дрожащих людей.   И писателю показалось, что это крайняя, предельная  степень унижения человека, дальше которой уже нельзя идти…

   Из  Дербинского Чехов плыл на лодке вместе с  генералом Кононовичем и двумя  чиновниками по быстрой   горной  таежной  реке  Тыми   с  зелеными крутыми берегами.   Погода была скверная, моросил дождь. Сапоги у Чехова промокли, он озяб и мечтал согреться где-нибудь  в  теплой комнате, но надо было посетить еще два села  вниз по реке.

   В  деревушке Усково  их  встретили местные аборигены – гиляки,   ( современное их название –нивхи).
Жили  они в летних и зимних юртах.  Зимой носили  меховую одежду. Около каждой юрты стояла сушильня с распластанной рыбой,   которая  издавала неприятный запах.  У гиляков   было крепкое коренастое сложение, они   были худощавы,  среднего роста. Раньше их косили эпидемии оспы. Они часто болели,   и как писал  доктор Чехов:  « Медицина не в силах задержать их рокового вымирания». По характеру  мирный, не любящий драки народ, они  и  поручения исполняли аккуратно, всякая ложь и хвастовство были им противны.

  В  Ускове Чехов переписал жителей. Их оказалось  77, из них 59 мужчин и восемнадцать женщин. И семей   было  только  девять.  И бедность жителей резко бросалась в глаза.
 
     После небольшого отдыха Чехов  с   попутчиками пошли пешком   в село Воскресенское, до которого было шесть вёрст.  Добраться туда можно было только пешком.   Переходя через  ручей шириной почти два метра по тонким жердочкам,  Чехов оступился и набрал полный сапог воды. Дальше шли по кочкам и ямам с водой,  пробираясь через груды валежника, спотыкаясь о корни деревьев.  Вода хлюпала теперь уже в обоих сапогах писателя. Было душно,  словно в бане, хотелось пить, а между тем стало темнеть, и Чехов потерял надежду выбраться отсюда. Он шел ощупью, по колена в воде, а кругом светились фосфором гниющие деревья.

    Целых три часа они шли в потемках.
Наконец,  показался тюремный надзиратель с фонарем в руках. Он встретил путников   и повел  к себе в  надзирательскую. Спутники  писателя переоделись в сухую одежду, у Чехова с собой ничего не было, хотя он промок насквозь…
Надзиратель напоил всех горячим чаем, и они легли спать.  Причем генерал лег на кровати, а все остальные легли  спать  на  полу,   на сене.

   Утром,  немного  обсохнув, Чехов переписал жителей села Воскресенского, куда с таким трудом пришлось добираться, так как ни на телеге, ни верхом на лошади  туда было не доехать. Жителей оказалось 183,  175 мужчин и всего восемь женщин.
 
     Каторжных женщин  тогда на Сахалине было гораздо меньше, чем мужчин,   и из них  женщин, осужденных за убийство   - 57% .  Это были в основном  жертвы любви  и  семейного деспотизма. Но на остров попадали не только женщины -  преступницы.  Жены  с   детьми   следовали за мужьями и родителями  добровольно  и, как оказывалось потом - «ехали жизнь мужей поправить и  свою потеряли».

  Лет 15-20  до приезда  Чехова каторжные женщины по прибытии на Сахалин сразу же поступали  в дом терпимости, там  они  служили « потребностям и пили мертвую».
Чехов  в  1890 году  записал на острове 697 женщин свободного состояния, а каторжных и поселенок  -1041. « Женщины даже свободного состояния  промышляют проституцией», -  напишет   позже  Чехов  в своей книге «Остров Сахалин»…
 

   10 сентября  Антон Павлович  уезжал  из  Северного Сахалина  на  Южный  опять на пароходе  «Байкал». Он стоял один на корме и мысленно прощался с  этим мрачным миром каторжного острова навсегда. Вот,  позади  остались мыс  Жонкиер  и  рифы « Три Брата»,   вскоре   и  они  исчезли во мраке,  лишь  за кормой  бились волны, пароход  уходил всё дальше  от этого страшного берега.  На море Чехову даже воздух показался свежее, дышалось легко и свободно.
 
   12 сентября  пароход вошел в залив Анива  и пришвартовался в бухте Лососей в  Корсаковском посту. Чехова приветливо встретили   здесь  местные чиновники и офицеры. Поселился он  на квартире у  секретаря полицейского управления.
 
    Погода портилась.   Море глухо шумело, надвигался шторм. Задул холодный норд-ост,  и на море поднялась сильная буря. У хозяина был гости и ушли только во втором часу ночи.  Утомленный Антон Павлович  лег спать, но  долго не мог уснуть. В комнате стало холодно и сыро, словно в погребе.  А утром, когда Чехов вышел на улицу,  показалось еще холоднее. Лил дождь, ревело море, порывы ветра пронизывали насквозь. Пароходы вернулись и стояли на рейде.  И такой оторванной от России показалось писателю  жизнь здесь на Сахалине!
 

   Особенностью  здесь были и частые отравления борцом в   селениях южного  округа. В селе Мицулька у одного поселенца свинья отравилась борцом, он пожадничал и  поел её печенки и едва не умер. Чехов навестил этого человека с  сине-багровым опухшим лицом .  А недалеко в этом же селе стоял пустой дом  старика   Конькова,  который перед  этим тоже отравился борцом и  умер.
 
   Один  ссыльнокаторжный  даже принес Чехову лист бумаги, на котором было написано:       «Конфиденциально. Кое-что из нашего захолустья. Великодушному и благосклонному литератору господину Чехову, осчастливейшему посещением недостойный остров Сахалин.  Пост Корсаковский».
Дальше шли стихи:
             Горделиво растет над рекой, на болотистом месте в лощине,
             Листик тот синий  - красивый такой, аконитом слывет в медицине.
             Этот корень борца, посаженный рукою творца,
             Часто  народ соблазняет, в могилу кладет,
             К Аврааму на лоно ссылает.
  Отравленных борцом было в южном округе немало. Во время приезда Чехова здесь из-за любви к замужней  ссыльнокаторжной  женщине отравился борцом  крестьянин Вукол Попов - богатырского сложения человек, еще молодой и красивый.
 
   Чехов в южном округе переписывал окрестные сёла с  названиями:   Мицулька, Большая Елань, Владимировка, Хомутовка, Поповские Юрты, Кресты,  Такоэ, Галкино-Враское, Сиянцы, Дубки   – во всех побывал  писатель  и провел  огромную работу  переписчика.

    У места  впадения реки  Найбучи  Чехов  стоял на берегу  холодного Тихого океана.
 Океан  ревел,  высокие седые волны бились  с огромной силой  о берег.  Направо и налево в тумане виднелись  высокие мысы. На том берегу реки   каторжные  строили новый дом и надзирательскую.
А здесь  кругом не было ни души,  и  даже птицы не пролетали.  Чехов стоял, слушал рев  океана  и думал о пустоте этих мест. Когда же закипит жизнь на этих берегах?   И будет ли она здесь счастливой?
 
   Переписывая  население Сахалина  в южном округе,  пришлось Антону Павловичу   познакомиться  с коренными жителями.
Коренное население    Южного Сахалина и Курильских островов  были  айны,   и   было их не так много  - всего  две с лишним тысячи человек.   До занятия русскими Южного Сахалина  айны находились у  японцев почти  в  крепостной зависимости.
Главной пищей их были рис  и рыба. Русские  с  уходом японцев не принесли им рису. Айны  стали испытывать голод, болеть и вымирать. А потом постепенно стали переселяться  в   Японию.
 
   Интересно и подробно  описывает их  Чехов: « Айны  смуглы, как цыгане; у них окладистые бороды, усы и черные волосы, густые и жесткие. Роста среднего и сложения крепкого. Бородатые айны  очень похожи на русских мужиков. Тело их  покрыто темными волосами, которые на груди растут густо, пучками, так что казаки, бравшие с них ясак на Курильских островах, называли их волосатыми. Айны  никогда не умываются и ложатся спать не раздеваясь. Кроме рыбы, мяса и риса они едят дары моря и разные растения. Это кроткий добродушный, доверчивый и вежливый народ».

   С  большой любовью великий писатель – гуманист   рассказал о детях Сахалина.
   Взрослых уроженцев Сахалина из ссыльных, для которых остров   был  родиной,  при Чехове не было,   хотя  рождаемость  на Сахалине была в то время высокой. Несмотря ни на что у каторжных рождались дети.  В тюремной больнице им давали рубашку.  Чехов писал в путевых заметках:   «Рожают старухи и даже такие, которые в  России были бесплодны и не надеялись уже иметь  когда-либо детей. Женщины точно торопятся населить Сахалин и часто рожают двойней. Голод, тоска по родине, порочные наклонности, неволя - вся сумма неблагоприятных условий  не исключает у ссыльных производительной способности. Удовлетворение половых инстинктов является часто единственным возможным развлечением.

   Над колыбелью  каждого нового человека в  семье  здесь  не поют песен, а слышатся одни только зловещие причитывания. Отцы и матери говорят, что детей нечем кормить, что они на Сахалине ничему хорошему не научатся,   и  « самое лучшее,  если бы господь милосердный прибрал их поскорее». Если ребенок плачет или шалит, то ему кричат со злобой: « Замолчи, чтоб ты издох!»
 
  Но всё-таки самые полезные, самые нужные и самые приятные люди на Сахалине  –  это дети, и сами ссыльные хорошо понимают это. В  огрубевшую, нравственно истасканную сахалинскую семью они вносят элемент нежности, чистоты, кротости, радости. Несмотря на свою непорочность, они больше всего на свете любят порочную мать и разбойника отца. Дети часто  составляют то единственное, что еще привязывает  еще ссыльных мужчин и женщин к жизни, спасает от отчаяния,  от окончательного падения».
 
  Дети  на Сахалине играли  в солдаты и арестанты. Они говорили  о  бродягах, розгах, плетях, знали, что такое палач, кандальные. Их не удивляли партии арестантов на улице, закованных в кандалы. Они сами изображали бродяг и арестантов.
 
   Всего доктор  Чехов переписал на Сахалине 2122 ребенка.  Он пишет о них  так:  « Сахалинские дети бледны, худы, вялы; они одеты в рубища и почти  всегда хотят  есть. Умирают они почти исключительно от  болезней пищеварительного канала. Жизнь впроголодь, питание  иногда по целым месяцам одною только брюквой, а  у  достаточных – одною соленою рыбой, низкая температура и сырость убивают детский организм чаще всего медленно, изнуряющим образом».

    Из всех  сахалинских  детей в школе обучались  222  ребенка  - 144 мальчика и 78 девочек. Всего на острове было тогда пять школ. Преподавали в  них ссыльные, которые на родине не были учителями. Получали  они  за  свой труд  10 рублей  в месяц. Сахалинские школы были бедны и обставлены нищенски.
Среди мужского населения грамотных  было  всего-  29%, а женщин - 9%.

    « О сахалинской женщине можно сказать,-  пишет Антон Павлович, -   что она грамоты  не знает, просвещение не коснулось  её,  она поражает грубым своим невежеством, и,  мне кажется, нигде в  другом месте я не видел  таких бестолковых и малопонятливых женщин,  как именно здесь, среди преступного и порабощенного  населения».

     Главным занятием поселенцев на Сахалине в то время считалось сельское хозяйство – такова была  идея царского правительства о колонизации острова путем использования труда  тысяч  каторжных,  которых переписал Чехов в 1890 году  - их оказалось  около десяти тысяч.
Но труд  каторжных не был производительным. Случалось, что весь урожай   оставался в поле,  благодаря непрерывным дождям  с  августа до глубокой осени. И лишь хороший урожай давала картошка. Второстепенными занятиями были охота и рыболовство.

   «Но главное богатство  Сахалина,  - писал Чехов,   - и его будущность, быть может,  завидная и счастливая, не в пушном звере и не в угле, как думают, а в периодической рыбе. Ловля периодической рыбы на Сахалине  могла бы приносить миллионные доходы. А поселенцы ловить и заготовлять рыбу не умеют. Тюремные щи из рыбы  местного поселенческого приготовления,  по отзывам арестантов, отличаются особо отвратительным вкусом и нестерпимым запахом»
Тюремная похлебка представляла собой  полужидкую кашицу   из  разварившейся крупы и картошки,   в  которой плавали  красные кусочки мяса или рыбы. Суп этот имел очень солёный вкус.

   Что же еще ели каторжные, кроме  супа? Им выдавали пайку  черного  хлеба   весом в три фунта.  Хлеб  был сырой, прилипал к пальцам  и  имел вид грязной осклизлой массы. Чтобы увеличить припёк, хлебопёки  и  надзиратели пускались  на  разные хитрости,  и  вес  хлеба  увеличивался.
Казенный хлеб служил здесь  чем-то вроде разменной монеты.
Тюремную похлебку одни   арестанты ели на ходу, другие  - сидя на земле, третьи у себя на нарах.
Некоторые заключенные продавали или меняли свои порции на водку, проигрывали в карты хлеб, а потом голодали. Работающие на рудниках получали казенный пай и,  усталые и голодные часто ели соленую рыбу или мясо в сыром виде, а некоторые даже ели сальные свечи…
  Громадное   большинство  поселенцев   ели   исключительно   растительную  пищу  -     картошку,  капусту, брюкву,  черемшу,  морошку,  голубику,  клюкву.

   Из-за недостатка  питания среди ссыльных   Чехову  не встречались хорошо упитанные, здоровые и краснощекие люди. Все были тощи и бледны.  Например,  он отметил, что   «из 130 работавших  каторжных на строительстве  дороги в  Тарайке  было 37 больных, остальные явились к начальнику в самом ужасном виде: ободранные, многие без рубах, искусанные москитами, исцарапанные сучьями деревьев, но никто не жаловался».
 
   Доктор Чехов провел  на Сахалине  большую статистическую работу, изучил все медицинские отчеты по заболеваемости  и  смертности населения и узнал, что   среди болезней  у  каторжан  встречались эпидемические, от которых умирали взрослые  и дети:  корь, дифтерия, оспа, сыпной и брюшной тиф. Крупозная пневмония тоже  часто  приводила к смерти. Страдали ссыльные и  от дизентерии.
Рожу и гангрену  в тюремном  лазарете наблюдал сам Чехов.   Эти болезни  не  переводились в здешних  больницах,  где не соблюдались правила асептики и антисептики.
   А еще  Антон Павлович  пишет: « Взрослые на Сахалине в сильной степени подвержены  чахотке; здесь она самая частая и самая опасная болезнь. Больше всего  умирают в декабре,  когда  на Сахалине  бывает очень холодно, и еще  в  марте и апреле».
   И дальше  доктор Чехов  описывает  больных,  умерших от чахотки  по возрастам, беря данные из отчетов  смертности  населения.
 
   70% всех умерших от  чахотки  были в возрасте  от 25 до 45 лет. В основном –  это каторжные  молодого, цветущего возраста.  Суровый климат, плохая тюремная пища, неблагоприятные условия жизни, скученность  и непосильная тяжесть работ – всё это приводило к   значительной смертности от туберкулеза, который раньше называли чахоткой.

  Много было и больных сифилисом. За один только 1889 год он был зарегистрирован 246 раз! Сифилитиков видел и Чехов на острове. Они производили жалкое впечатление своей запущенной, застарелой болезнью.
Кроме того  нередко  встречалась  и  цинга. Она была зарегистрирована за один только год 271 раз и в  девятнадцати случаях  привела к смерти.
Много было у каторжан нервных  и психических болезней, таких  как  – воспаление мозга, эпилепсия, паралич, расстройство умственных способностей. Психические больные помещались вместе  с  сифилитиками и заражались от них…

   Чехов лично встречал в постах и селениях немало сумасшедших. Некоторые приезжали уже  с больной психикой.  Другие заболевали на острове, где каждый день и каждый час было много причин, чтобы сойти с ума человеку с расшатанными нервами. Женщины со своими болезнями обращались в лазарет нечасто, но  в  колонии  почти не было здоровых женщин. Около 70% всех женщин страдали  хроническими женскими болезнями.

  Много было и травматических повреждений – вывихов, переломов, ран, ушибов разного рода. Все эти  травмы были получены на работе,  при побеге, в драке. Часто встречались   самоубийства, отравление борцом, много тонуло, замерзало,    а  несколько  человек   были задраны медведем.
 
   Доктор  Чехов принимал больных в Александровском посту,   взрослых и детей,  вскрывал гнойные   нарывы, делал перевязки.  Труд  его на Сахалине был огромен. Здесь пригодились его навыки  и  умения  врача. Ведь от непосильной изнурительной работы и плохого питания болели очень многие. А  другие старались любой ценой бежать с проклятого острова.
 
    Как ни строги были порядки и тюремные надзиратели, как ни трудно было убежать с острова, где кругом вода, а  посерёдке   -  беда,  всё же находилось немало смельчаков, которые бежали из тюрьмы. Гнало ссыльных непреодолимое стремление к свободе, несмотря на море, непроходимую тайгу, горы, голод, холод  и  медведей.
Часто беглец, изнуренный голодом, с  опухшими,  разбитыми в кровь ногами,  погибал где-нибудь в тайге,  или его подстреливали солдаты на кордоне. Пойманных  бродяг  жестоко наказывали плетями или розгами. Самое частое наказание были  розги. Чтобы дать человеку 30 или 100 розог,  служила любая провинность. Наказывали даже беременных женщин. Плети применялись реже. Как наказывают плетями, Чехов  видел в Дуэ.
 
    Наказывали   тогда  каторжного Прохорова,  мужчину лет 35, который бежал из Воеводской тюрьмы на небольшом плоту – он плыл на нем на материк  через Татарский пролив.   На берегу беглеца заметили  и послали вдогонку катер. Прохорова поймали   и приговорили к  90 плетям. В канцелярии   тюремный доктор приказал беглецу  раздеться и выслушал сердце,   чтобы определить,  сколько ударов  может вынести арестант. После этого доктор написал акт осмотра и Прохорова повели в  надзирательскую. Там его  привязали к скамье  с  отверстиями для рук и ног.

     Палач взял плеть  с тремя хвостами и стал наносить удар за ударом.  Уже после пяти ударов  у несчастного лопнула кожа  и  потекла кровь.  После 30 ударов плетями  Прохоров  причитывал, словно в бреду, а потом только вытягивал шею и мычал. После девяноста ударов, арестанта подняли, распутали руки и ноги, помочили голову и повели в околоток.

  За тяжелые преступления военно-полевой суд приговаривал арестантов к смертной казни через повешение. В  Корсаковском посту за убийство айно приговорили к казни 11 человек.

   За  три  месяца  пребывания  на  Сахалине  Чехов  видел  всё кроме  смертной  казни.  9 декабря 1890 года  он писал  издателю А. С. Суворину: 
 «Сахалин  –  место  невыносимых страданий, на какие только  бывает  способен  человек вольный и подневольный. Мы сгноили в тюрьмах миллионы людей варварски; мы гоняли людей по холоду в кандалах десятки тысяч вёрст, заражали сифилисом, развращали, размножали преступников и всё это сваливали на тюремных, красноносых смотрителей.
 
  По воспоминаниям,   Сахалин представляется мне целым адом.
Сделано мною немало. Хватило бы на три диссертации. Я вставал  каждый день  в 5 часов утра, ложился поздно и все дни  был в  сильном напряжении от мысли, что мною многое еще не сделано. Я имел терпение  сделать перепись всего сахалинского населения.   Мною уже записано около десяти тысяч человек каторжных и поселенцев.  Я объездил все поселения, заходил во все избы и говорил с каждым. На Сахалине  нет ни одного каторжного или поселенца, который  не разговаривал бы со мной».

   Вот так  писатель  подытожил свой труд. Мне он кажется подвижническим.
 А отзывчивости и доброте Чехова не было конца.   Одному  ссыльнокаторжному   Хоменко Чехов   на Сахалине  подарил  телку,  и тот писал ему  позднее:
«Телка, которою вы меня наградили в 90-м году,  растет. Смотрю на тоё животное,   ежедневно благодарю   Вашей милости,   и  вечно  буду  благодарить  Вас  за такую великую  для  меня несчастного человека, сделанную Вами награду».
Так появилась у  бедного ссыльного   корова-кормилица для детишек.



   В трудах и хлопотах прошли три месяца и два дня, и наступил день отъезда.
 13 октября 1890 года  Чехов отплыл с  Южного Сахалина на пароходе «Петербург», который через  Владивосток следовал  в  Индийский океан с остановками в Гонконге, Сингапуре, Коломбо, Цейлоне, Порт-Саиде.  В Южно-Китайском море  путешественников настиг тайфун, но всё окончилось благополучно. Писатель увидел  Южно-азиатские теплые страны с роскошной растительностью.

      На берегу теплого Индийского океана  Чехов  стоял  в белом костюме  со своим спутником. Сахалинский ад казался ему теперь дурным сном.  Шумели и накатывались  волны на белоснежный песок, колыхались  на легком  ветру верхушки экзотических пальм,  роняя  невиданные плоды,  солнце нежно ласкало своими лучами.   Тропический Цейлон показался Чехову раем после каторжного Сахалина.  Там он купил удивительных и ласковых зверьков  -  мангустов и решил привезти их  к себе.
 
   Но плавание было долгим,  и Чехову хотелось  скорее увидеть  и обнять  своих родных.   Наконец,   5 декабря  пароход прибыл  в Одессу.
Через три  дня карантина  писатель  сел на поезд и вернулся в Москву, куда привез  и  мангустов, купленных на Цейлоне, а еще  сундук  всякой тюремной всячины,  фотографий  и  рукописей для работы  -  материала для будущей книги о Сахалине.
 
    Книга  о каторжном  острове  вышла  в  1895 году,   и   правдой   о Сахалине  Антон  Павлович Чехов   сумел прикоснуться  к  сердцам  многих людей.
 Эта книга  буквально потрясла всю  читающую Россию.   Царское  правительство   вынуждено было считаться  с  громким общественным резонансом. Сразу после первой публикации  глав  из книги  «Сахалин»  в  1893 году  телесные наказания для женщин были отменены. Следом власти отменили  для каторжан смертную казнь  и  улучшили содержание ссыльных женщин.

   10 апреля 1906 года  уже после смерти  Чехова  вышел закон об упразднении  каторги на Сахалине.

   А  в   1908 году   остров  был объявлен свободным для вольного заселения.  Каторга просуществовала на Сахалине  почти  40 лет  с 1869   года  и была  одним  из самых мрачных мест в  России.
 
   Я перелистываю  книгу  Чехова снова и снова -  в  ней  250 страниц  и представляю гражданский подвиг  великого  писателя,  врача  и  русского патриота.
Как хорошо написал   о Чехове и его книге  « Остров Сахалин»  А.  Богданович:
 « Автор вырисовывает такую потрясающую картину жизни на Сахалине, что совершенно подавленный и глубоко пристыженный, закрываешь книгу и  долго не можешь отделаться от полученного впечатления.  Если бы  господин  Чехов  ничего  не написал более кроме  этой книги, имя его навсегда  было  бы вписано  в   историю  русской литературы и никогда  не было забыто в истории русской ссылки».
 
    Хотя  здоровье Чехова было подорвано этим путешествием, но слава его стала всенародной. Он еще при жизни стал  одним из самых любимых  русских  писателей. А творчество его после,  как он выразился, насквозь  «просахалинено».

  Я  закрываю  книгу  под  большим  впечатлением  и думаю,   а   что же сейчас?   Как живут,   потомки тех ссыльнокаторжных или вольные переселенцы разных лет? И так захотелось поехать туда на самый край России, но возможности нет,  а  в интернете есть всё,   и  я нашла интересный материал и отзывы  людей о своей жизни на Сахалине.  Но об этом я расскажу  в  другой раз