Поезд тащился еле-еле, казалось, вообще не доберется до конечной станции. Скрипел сцепками, скрежетал и визжал на высокой ноте тормозными колодками. Из всех щелей тянуло осенним знобком. Пожилая проводница в мятой форме и съехавшим на самый затылок берете, под которым копна нечесаных, спутавшихся волос с проседью, долго суетилась возле титана, пытаясь раскочегарить печку для будущего кипятка.
Я давно проснулся, если можно назвать это сном. Ну как тут поспишь, когда несчастный «тихоход» подолгу простаивал на каждой станции, теряя драгоценное время? Иногда казалось, что еду не на поезде, «запряженным» электровозом, а в почтовой кибитке от перегона до перегона с остановками на почтовых станциях. Моя верхняя полка находилось рядом со служебным купе. Было слышно через тонкую стенку, как там шуршали и возились. К нашей проводнице на ночь глядя притащилась ее коллега из соседнего вагона, и они, сначала громко обсудив железнодорожные проблемы, поминая недобрым словом начальника поезда, принялись составлять поездные документы, периодически роняя со звоном связку служебных ключей и гремя стаканами.
Вот и сейчас наш вагон основательно дернуло. Я выглянул в окно. За серой пеленой мелкого частого дождя желтое здание вокзала. Кажется, из всего плацкарта не смог выпилиться из реальности лишь я. Наш вагон, освещаемый тусклым дежурным светом, буквально содрогался от общего храпа пассажиров, в большинстве своем ехавших на Белое море работать вахтовым методом. Надеялись перед окончанием сезона успеть подзаработать: несколько раз сходить в рейсы на «рыбаках». Я тоже ехал на Беломорье в надежде малость поправить бюджет. На Финском заливе в одной из заброшенных деревень по глупости чрезвычайно дешево приобрел недвижимость: полуразвалившийся просторный дом с широкой печью, покосившийся сарай на задворках и участок земли. Со слов бывшего владельца, очень довольного сделкой, в телогрейке и сбитых кирзачах:
- Земля здесь бери, сколько хочешь, все брошено, - обвел рукой пространство вокруг: заколоченные домишки, заросшие дворы и улицы, - Раньше был рыбколхоз со своей коптильней. Единственные жители: старушки-колхозницы и парочка семейных мужиков, которые летом по заливу на катерках катают заезжих отпускников. Раз в неделю приезжает на гнилой газельке местный бизнесмен: привозит хлеб, консервы… А так тишина и покой! Электричество часто вырубается. Говорят, трансформатор менять надо, а денег где взять? Наскребаем потихоньку, все одно – не хватает. Я сам в Кронштадт перебрался, надоела местная разруха. При Петровском доке вахтером-смотрителем устроился. Деньги начали вкладывать в Кронштадт: целые кварталы под ремонт поставили. Старинные форты снова оживут, теперь уже в качестве достопримечательности...
Я слушал его и думал, что у самого не хватит не то что на трансформатор, а даже на основательный ремонт нового жилища, которое намеревался использовать в летние месяцы вдали от шизофрении городской жизни. Пролистав возможные вакансии с хорошими заработками, остановился на одном объявлении: срочно требовался моторист-дизелист на малый рыболовецкий сейнер на Белом море. Созвонился, там сказали – приезжай. Только поинтересовались, где учился, и имеются ли «корочки». Мореходку я окончил еще в Латвии, после – срочную служил на Черноморском и Тихоокеанском флотах, на подлодках БУКАРЯХ 667-го проекта. Движки когда-то мог с завязанными глазами собрать и разобрать. Так нас дрессировали в учебке в Кронштадте, а после – на
лодках, потому что в походе некогда раздумывать, все команды выполняются быстро и точно. От этого зависит живучесть самого подводного крейсера и его экипажа.
Но, все когда-нибудь заканчивается. Наконец наш поезд прибыл в город-порт Архангельск. Сразу же с вокзала, не откладывая, пошел устраиваться в отдел кадров. Там спросили, где остановился. Я приглядел недорогую гостиницу «Двина», от которой легко добираться до работы. Наказали завтра в восемь утра прибыть в порт знакомиться с судном и экипажем. Через два дня выход в море на промысел мойвы…
Мой МРС-239 стоял в сторонке и, поскрипывая канатами, терся кранцами о бетонный причал, слегка задирая нос, словно принюхивался, старался определить, что ждет его в предстоящем рейсе. Определив ногу на швартовую тумбу, стоял человек в темно-синей куртке с откинутым капюшоном. Он посматривал то на серое небо, то на грязную, взлохмаченную воду и аккуратно сплевывал шелуху от семечек себе в ладонь. Вроде моего возраста будет. Позади него в такт судну колыхались сходни с протянутыми через стойки линьками-леерами.
– Здравия желаю! - поприветствовал я моряка.
Он обернулся, ничуть не удивился и запросто протянул руку:
– Коли так, дай краба.
Это оказался капитан «рыбака» Головня Максим Терентьевич.
- Прошу на борт, - сухо, почти по-военному произнес он, - можешь занимать место в каюте. Послезавтра на рассвете отваливаем.
И принялся показывать мне машинное отделение в средней части корпуса. Главный дизель «Буккау-Вульф» в двести тридцать девять лошадиных сил был единственной силовой установкой, не считая вспомогательных агрегатов. Честно говоря, движок этот мне сразу не понравился. Много довелось работать с судовыми дизелями, но этот, застывший на фундаменте, словно ждал, когда же заботливые руки приведут его в порядок. Редкий механик или моторист так небрежно относится к своим обязанностям. Был он какой-то неухоженный. Кожух двигателя давно не красился. Маслопроводы в некоторых местах подтекали. Требовалось срочно заменить прокладки. В проходе на стальных листах настила тоже было довольно грязно.
– Вот так, дружок, - перехватив мой недоуменный взгляд, пробурчал Головня, - сам вижу, а что поделаешь? Жуткая текучка кадров. Все хотят на большие лайнеры с автоматикой да электроникой, с большой зарплатой. А тут сам видишь, - обвел рукой машинное отделение.
- Ну что же, будем работать, - постарался ободрить его, - что смогу, сразу сделаю.
Переодевшись в комбинезон, я проверил количество топлива, протер и осмотрел монометры, топливную аппаратуру. Заодно обратил внимание на генератор. С этими надежными германскими дизелями познакомился еще на восьмидесятках-сейнерах, которые давно не строятся, но некоторые эмэрески в небольших рыбхозяйствах все еще на плаву. Решил попробовать запустить на холостом дизель. Подкачал масла, провернул коленвал, открыл вентиль главного пускового клапана, продул сжатым воздухом цилиндры, очистил от возможного конденсата и остатков масла. Стрелка тахометра на «пятерке», хотя среднее положение – пятьсот оборотов. Поставил рычаг запуска в нейтральное положение, передвинул на запуск, дал слегка прогреться. Проверил масло на манометрах – все в ажуре, дизелек стал работать ровно, без закидонов. Рычаг на стоп, и машинное отделение наполнилось тишиной. Лишь горьковато пахло разогретым маслом. Не откладывая в долгий ящик, пока позволяет время, отправился смотреть трубопровод залива забортной воды для охлаждения. Вода поступала прямо с кингстонов по магистрали через фильтры и опреснитель, терморегулятор на «холодильник» и в контур двигателя… Не заметил, как день прошел. Поднялся на палубу, уже стемнело.
Боцман, который сматывал в бухту канат, пошутил:
– Ну, ты теперь и швец, и жнец, и на дуде игрец. Стармех у нас заболел, дома с температурой лежит. Так что теперь ты вахтенный моторист и механик в одном флаконе.
Терентьич в конторе договорился, будешь исполнять по совместительству две должности, и в зарплате прибавка. А сейчас шабаш! Мыться и на камбуз, чаю горячего хлебнешь. Наш кок отпросился домой перед выходом, экипаж на сухпайке.
Наскоро проглотил стакан крепкого сладкого чаю вприкуску с сухарями, и в гостиницу. В длинном коридоре «Двины» жужжал пылесос, дежурная горничная лениво водила щеткой по натянутой красной дорожке.
– Утром сдаю номер, перебираюсь на судно, - на ходу бросил ей.
– Ой, вы не спешите сдавать, в море так укачает, что захочется просто на кровати в тишине выспаться, - посоветовала она. Можно оставить за вами, сейчас не лето, и гостиница пустая, подумайте.
Так я и сделал. Рано утром, разбудив дремавшую в кресле под прикрытой газетой администраторшу, попросил оставить комнату за собой, никого не подселять, уплатив авансом за несколько дней вперед. Высокая тяжелая стеклянная гостиничная дверь нехотя, будто оберегая предрассветное тепло, вытолкнула меня в октябрьскую осень.
В рыбном порту было по-утреннему сыро, темно, лишь оранжевые пятна ртутных ламп на мачтах освещения несколько оживляли причалы. На нашем сейнере из распахнутой стальной двери ходовой рубки лился наружу белый электрический свет. Низенький, похожий на Винни-Пуха, боцман Гаврилыч, проходя мимо, посторонился, пропустил меня вперед и бросил небрежно:
- Все на борту, уходим.
Над машинным отделением, расположенным в средней части корпуса, только ярусом выше, находилась ходовая рубка, а прямо на ее крыше – промысловая рубка с еще одним дублирующим рулевым управлением. Заскочил в каюту переодеться и сразу спустился. Открыл штурвальчиками вентиля, горячий пар устремился с шипением к упорным подшипникам. Дальше как обычно, сжатым воздухом провернул коленвал, запустил двигатель, и сейнер, кивая носом на волне, разрезая черную воду, пошел на малом ходу из порта.
Теперь рыбакам проще: косяк через спутник из космоса можно легко обнаружить и даже определить его величину. И рыболовецкие суда, не сжигая зря топливо, точно выходят на место лова. В этот раз крупный косяк был зафиксирован в милях двадцати от береговой линии. В районе промысла мы были не первыми. Сейнера, словно озябшие водоплавающие птицы, неуклюже переваливаясь на волнах, стараясь быть подальше друг от друга. Сразу с носовой мачты при помощи грузовой стрелы, разматывая ваера с барабанной лебедки, мы спустили длинную сеть, свободно плавающую в воде, образующую при этом как бы вертикальную стену.
Лов пошел замечательно! Жирная мойва нескончаемым потоком лилась в трюмы. Мойва – что за промысловая рыба такая, чтобы за ней гоняться по морю пусть на малом, но сейнере? Когда-то этой мелкой рыбешкой только кошек кормили, и стоила она в магазинах дешево. Но мое мнение о ней изменилось после того, как один товарищ по работе техник-электрик Леха Слепнев, заядлый рыбак, принес на пробу мойву, выложив из промасленного бумажного пакета в большую тарелку недавно обжаренную до золотистой корочки и предварительно обваленную в манной крупе с солью рыбку. И не вышли из-за стола, пока от мойвы ничего не осталось, лишь несколько хвостиков, утонувших в лужице остывшего масла.
Я выбежал из машинного отделения на скользкую и остро пахнущую рыбой глотнуть свежего воздуха. На палубе промозглый ветер, он постепенно усиливался, а внизу море дышало сырой тяжестью, наваливалось на суда, и они, повинуясь силе, покорно раскачивались, зарывая острые носы в шипящей пене накатывающей волны. Почти молочное небо нависало над нами, кажется, стоит лишь протянуть руку и ухватишься за него, оторвешь кусок густого, струящегося меж пальцев эфира. Вот почему море называется здесь Белым.
Планировалось, что работа наша будет не более пяти суток, но рыба все шла. Решено было задержаться, топлива достаточно, продуктов с запасом. Хоть и непрерывные смены на палубе, но все горели азартом, желание взять большой улов пересиливало усталость. Валились спать прямо в одежде, не в силах выпить стакан горячего чаю…
Через два рейса начал перегреваться кожух дизеля. Головня недоверчиво коснулся тыльной стороной ладони нагревшегося металла:
- М-да, вот и все, шабаш! Нам бы теперь потихоньку на среднем и малом до дому добраться, и то сказать, дизель давно на капремонт просится, а мы все за деньгой гоняемся. А дизель – не человек, за себя постоять не может. Расход масла увеличился?
– Есть такое дело, - доложил я.
– Все, как только приходим, сливаем рыбонасосом улов и в док. С начальством договорюсь, как бы беды не было, с меня же голову и снимут. Сегодня боцман во время осмотра судна заметил, приваренная заплатка на борту потекла. Видно, раскачало на большой волне. С такой латкой только в хорошую погоду ходить, а мы, значит, на промысел рванули... Лет сорок будет, как построен сейнер, понимать надо. Ладно, ты смотри в оба, если что докладывай немедленно. Нам аварий в море еще не хватало, - наказал мне и загромыхал тяжелыми ботинками по трапу.
До берега пару миль оставалось, когда радист сводку погоды получил: ждать усиление ветра. Значит, волна пойдет гулять, но мы уже дошли. Пронесло. А вот одно судно все же «попалось». То ли троса у них лопнули, то ли намотали себе на винт собственную сеть...
Отсыпался в гостинице двое суток. И тем же поездом, что привез меня сюда, вернулся домой. Но теперь я уже не обращал внимания на дорожные шумы, возню проводниц и храпы пассажиров… Проснулся только когда поезд подошел к платформе, основательно дернувшись, заскрежетав межвагонными площадками. Напротив моего окна здание вокзала «ВОЛХОВСТРОЙ-1» с часовой башней со шпилем.
- Все, доехал наконец, - мелькнуло в голове, - недолго осталось, скоро Питер, Ладожский вокзал.
Заработанных на промысле денег вполне хватило и на ремонт моего загородного домишки, и на финансовую помощь по замене общественного трансформатора. Да и впереди долгая зима, за которую десять раз успею подумать, а не махнуть ли в будущем году на Камчатку? На промысел краба.
ТР-17
Река, конечно, не море, но все же и на речной глади случаются происшествия.
Я только речное училище окончил, экзамены позади, а впереди прямо по курсу карьера водника. Чем черт не шутит, вот возьму и поступлю в институт речного транспорта! А там и до капитанства на Волге рукой подать. А пока помощником моториста похожу на речном танкере-бункеровщике, на который попал по распределению с обязательной отработкой трех лет.
Наша «вонючая керосинка» скрипит, пыхтит, но тянет, старина, службу. С момента постройки на Астраханском судостроительном заводе много волжской воды утекло из-под винтов этого судна. Это не торпедный катер, и даже не тральщик, но работу свою знает. Всю речную жизнь, начиная с шестидесятых, перевозил в четырех палубных танках сырую нефть и, кажется, пропитался ею от клотика до киля. Едкий нефтяной запах мерещился повсюду. Но это иллюзия – свежая нефть надежно заперта во временных хранилищах, и боцман строго следит, чтобы после перекачки на палубе все было чисто.
Старший механик до машины меня пока не допускал. Я «концами» вытирал дизель, следил за уровнем масла, слушал ритмичное постукивание клапанов. Короче,
осваивался потихоньку... И все делал под зорким надзором Петровича, старшего моториста.
– Это тебе не борщ флотский хлебать. Понимать надо, редкое судно на флоте доживает в полной исправности до такого возраста, - засовывая целую пригоршню нюхательного табака в багровый нос, напоминающий свеклу, и, как следует, отчихавшись, поучал меня Петрович, сам ровесник бункеровщику.
На берегу он всегда с короткой черной трубкой, местами прожженной, источающей адское зловоние вокруг. Но на танкере запрет на открытый огонь, и Петрович, который дышать не может без курева, в рейсе вынужденно вдыхал в себя табачную пыль.
Удобства на нашем «крейсере», прямо скажем, средние. Тогда об этом не думали. Главное, план дать на сто, а то и на двести процентов, догнать и перегнать, включиться в социалистическое соревнование и бороться за переходящее знамя пароходства! Отсюда и скромные условия проживания экипажа. Каюты-пеналы на четверых. До гальюна, в случае острой необходимости, бежать и бежать... Сам камбуз и раздатка напоминали маленькую сельскую столовую в Доме колхозника с окрашенными в кремовый цвет стенками-переборками…
Напрасно я думал, что наш «примус» самый старый во всем Волжском пароходстве. Однажды причалили в Нижнем Новгороде, в стороне от круизных белоснежных теплоходов. А последним, прижавшись к самой стенке, за высокой кормой четырехпалубного лайнера затерялся двухпалубный плоский, как старый утюг, колесный пароход с названием, выведенным полукругом на кожухе колеса на одном из бортов «Память Азина».
Стало любопытно, решил поднялся туда по перекинутому на причал трапу. Внутри «Азин» оказался довольно вместительным. Прочитал на приклепанной к переборке бронзовой табличке:
«ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ АЛЕКСАНДР МИХАЙЛОВИЧЪ» построен на Сормовских судостроительных заводах в 1903 году.
Вот это возраст! Для судна многовато. Но стоило заглянуть в преисподнюю: машинное отделение, и поговорить с мотористом, как все стало ясно:
- За машиной слежу, как за малым дитем. Только что нос не вытираю. «Старуха» несколько капитальных ремонтов пережила на своем веку, - похвастал моторист и слегка шлепнул ладонью по нагревшемуся кожуху котла, - Может, до меня, при царе Горохе, машина на угольке ходила, врать не буду, не застал, но теперь ходит на мазуте, выдает до восьмисот шестидесяти лошадок.
И повел в шумный машинный зал, где работала паровая машина. Огромные шатуны с масленками, напоминающими консервные банки, ритмично "ходили". Что-то ухало, свистело, шипело, и крепко пахло разогретым маслом.
- В Гражданскую войну здесь и белогвардейцы, и красные побывали… В Отечественную пароход приспособили под плавучий госпиталь. Но ты не думай, что это отрыжка царизма, - моторист взял масленку и начал давать масло в подвижные части, - эта машинка себя еще покажет. Пароход плоскодонный, с малой осадкой. Поэтому, где хочешь, пройдет. Тем более, сейчас, когда от верховья до дельты мелей прибавилось. Теперь флот просит глубину более трех метров, а дают меньше, и приходится перекладывать груз на суда с меньшим тоннажем. Все эти гиганты, - имел в виду современные пассажирские суда, - пройдет время, и они просто будут стоять в затонах. А наш, как бегал, так и будет бегать. Рано списывать в утиль. Главное, надо понимать
реку, изучить ее течение, знать все ее протоки, узкие фарватеры, мели, быстрины, повороты... Без этой науки невозможно водить груженые суда по зажатым берегами водоемам...
А ведь Петрович то же самое говорил о нашем танкере. Значит, правда.
Я решил прогуляться по всему пароходу. Длинные коридоры. На высоких подволоках закреплены старинные бронзовые электрические светильники, чьи хрустальные подвески, чуть подрагивая и отливая желтизной времени, покачивались на каркасах. В просторных каютах обитые плюшем диваны с высокими спинками. В носовом салоне старый небольшой рояль, на нем негромко играла школьница в белом фартуке и пышными бантами. По трапам поднялся на самый верх, заглянул в ходовую рубку. Рулевое колесо легко вращалось, вал от него уходил на шестеренчатую передачу…
Заревел пароходный паровой свисток, давая знак встречному освободить фарватер. Старые корабельные часы, закрепленные над переговорными трубами, показывали точное время. Пора было возвращаться на свой танкер.
Мы отошли от пирса, развернулись и двинулись против течения. Мазут под завязку! С ним до самой Астрахани, места приписки. Самый конец навигации. Вода в реке почернела. Задули ветра, и побежали гребешки нагонной волны. Берега опустели. Круизные, полные огней и музыки теплоходы ушли зимовать в затоны. Лишь буксиры да танкеры с самоходными баржами не спеша утюжили потемневшую Волгу.
Предстояло пройти под большим Саратовским автодорожным мостом, соединяющим два города Энгельс и сам Саратов. Как раз ветер усилился. Это в открытом море почти всегда можно совершить поворот, изменить курс. На реке же особо не разгуляешься, все впритирку, строго идем по фарватеру.
Вот и мост с его ажурными фермами. Все тихо и спокойно. Судно вел помощник капитана - его вахта.
Я спустился в машинное отделение Петровича сменить. Только успел перешагнуть через комингс (устройство препятствующее попаданию воды внутрь помещения), как танкер резко стал уходить направо. Сразу команда «самый малый вперед»!
Мы с Петровичем схватились за поручни и переглянулись. Что такое могло случиться наверху? Кое-как, преодолевая силы земного притяжения, быстренько выбрались на палубу. Прямо по курсу на нос танкера надвигалась мостовая опора. Еще два десятка метров, и мы правой скулой борта по касательной задели бы ее…
Старший механик вынырнул откуда-то и помчался, перепрыгивая ступени, к корме, где штурвал для ручного управления судном. Он резко крутанул колесо, и перо руля выполнило команду – отвернуло на левый борт.
Оказалось, гидравлика подвела. В самый ответственный момент трубка маслопровода лопнула на изгибе, и масло толчками, будто кровь из вены, стало вытекать. Тут же упало давление в магистралях управления танкером...
Пришвартовавшись в затоне, после рейса приступили к ремонту.
- Ничего, - подбадривал нас Петрович, - этот старик еще побегает по реке, его нос еще вспорет волжскую воду, - и, отерев руки от масла ветошью, полез в карман за своим табачком.