Местами полевая дорога переходила в узкую тропку, и машина заново прокладывала себе путь в еще не поникшей, хотя и осенней траве. Перевалив по самодельному мостику заросшую осинами канаву, дорога резко свернула влево и уперлась в участок. Не в калитку, не в ворота. А именно в участок. Никаких четких границ у него давно уже не было. Забор полностью исчез, более-менее крепкие столбы ворот, теперь были в стороне и между ними проросла березка. Яблони, без которых невозможно представить ни один деревенский участок, перемешались с напиравшим лесом.
Дом сгорбился и словно осел под массой времени. Вот-вот и уйдет под землю. Крыльцо покосилось. Дверь, обитая на старый манер черным дерматином, заперта на новенький висячий замок. Вокруг дома, там и тут, стоят и лежат какие-то доски, сложены ведра без донышек, стертые от работы лопаты. Из-под стрехи торчит коса. Давно не брали ее в руки, клин рассохся и косовище треснуло.
- Село-то раньше большое было, - сказал Иван, подбирая к замку ключи на сером шнурке. - А теперь только я с женой круглый год живу, да еще на том конце двое стариков.
- А летом?
- На том конце и за речкой несколько участков продали. – ответил Иван. - Там дачники обживаются. А так, из местных, кто переехал в райцентр, а кто и совсем уехал. Из тех, кто в райцентре, некоторые приезжают летом на огороды. Участки-то за ними остались. Вот правда есть еще Серега, мой прежний сосед. Так на своем участке пасеку устроил. Приезжает мед качать, ну и за ульями смотрит. А когда и я присматриваю.
- Прямо заповедник, - сказал я, входя в сени и осматриваясь. – А этот-то дом чей?
- Был бабки Катерины. А сейчас вроде, как и не чей. Гостевой, - усмехнулся Иван. – Когда кто на рыбалку приезжает или за грибами, то здесь останавливается. Зимой-то дом пустой стоит, так что с дровами, наверное, плоховато. Да вроде в сенях что-то под лавкой лежало.
- А что же, у бабки Катерины никого нет?
- Дочка у нее. Только она как замуж вышла так почитай лет тридцать сюда не ездит.
- А что ж так?
-Далеко, - ответил Иван. – Муж-то у нее военный моряк. Наверное, уже и адмирал.
- Ну да, тогда понятно, от моря сюда далеконько. – ответил я.
- Далеко, - согласился Иван. – Ну располагайся. Колодец во дворе направо, нужник налево. С печкой разберешься.
- А вещи чьи? – спросил я, указывая на висящие в комнате, рядом с печкой спецовки и куртки.
- А это, мужики приезжали, в соседнем селе храм ремонтировали. А теперь поближе жилье нашли. Наверное, приедут заберут. Но они, на общественных началах, так по выходным работают. Так что располагайся.
Иван ушел, и я остался в доме один. Рюкзак и чехол с удочками я оставил в сенях и стал осматриваться.
Обычный старый дом. Посреди печка, местами обмазка печи потрескалась, но недавно беленая. В доме была кухня, она же столовая. И одна комната с окнами на три стороны. Хозяйский угол был отделен перегородкой и завешен шторкой. По стенам стояли три панцирные кровати, со скатанными матрасами. Подушки и одеяла лежали в колченогом шкафчике без дверец.
На кухне нашелся электрочайник и бутыль с водой. Газовая плитка, стол, полочка с посудой, холодильник «Минск». Одним словом, для ночевки место вполне приличное. Сменные «хозяева» видно, что относятся друг к другу с любовью. Я нашел и чай, и сахар. Банка растворимого кофе правда оказалась пуста, но чем богаты, тем и рады.
Пока чайник закипал я вышел во двор. Заправил умывальник, выбрал листву из стоявшего под ним эмалированного тазика. Умылся холодной водой. Благодать.
Дров оказалось не так много, но на одну топку хватило. Вечерело, и я стал готовится к ночевке. Раскатал матрац кинул поверх него спальник и принялся готовить ужин. Так ничего особенного «дошик» с тушенкой и пара бутербродов. Зато чая вдоволь.
За ужином я стал осматривать кухню. Следы прежних хозяев были здесь на стенах. Старые фотографии, знаете такие овальные в квадратных рамах. Рядом большая рама со множеством фотографий на старый манер. Люди как люди. Старики на пожелтевших, дети на цветных, но выгоревших глянцевых прямоугольниках. Молодой парень в ушанке и полушубке. Свадьба.
Напротив, красный угол. Угловая полочка обвешена кружевом. Спас, Богородица, Николай Угодник. Несколько икон поменьше. Богоявление, Успение, Три Святителя. Лампадка, без масла, рассохшийся деревянный коробок спичек. Давно таких не видел, их делали из шпона и оклеивали синей бумагой. Этикетка не сохранилась, чиркашик сморщился. Тетрадка, задвинута за Николая Чудотворца. Старая такая икона, на выпуклой доске.
Чего я взял эту тетрадь, не знаю. Сижу значит хлебаю из щербатой кружки и рассматриваю. Черная такая старая тетрадка в кожаном переплете. И чего в ней может быть, что ее в красный угол ставили. Не уж-то тайна бабки Катерины, карта, где в саду сокровища зарыты. Вот ведь какие нелепости в голову лезут. Со скуки что ли? Встал. Так прямо с кружкой и встал. Беру, открываю…
Ямочников Аркадий, Гурьянович Антон, Лопухин Павел, младенец Николай. Пятакова Наталья, младший сержант. Петров Григорий, лейтенант из Саратова. Иван, Павел, Сергей, Родион. Берушин Петр Анатольевич. подполковник. Константин. Степан. Федор. Карпухин Александр старшина деревня Дубки. Феклушин Василий санитар Руза. Виктор, Юрий, Михаил…
Тетрадь была исписана полностью. На первых нескольких листах в два столбика. Дальше сплошной строкой с подчеркиванием имен и редеющими пояснениями. И так до конца включая задний форзац тетради. Разными чернилами, а то и химическим карандашом, кругловатым ровным подчерком.
Дрова прогорели от печи распространялось ровное, с дегтярным привкусом тепло. Я даже открыл форточку. Утром нужно было встать пораньше, и приготовится к приезду остальных моих товарищей жадных до хорошего клева. Приедут Андрюха и Димка, и будут раскатисто гоготать в сенях. И Лешка вроде обещался. Из-за него как раз ребята и задержались.
Игнат. Петр, Макар, Сергей. Башнеев Михаил село Густовье. Мария, Демидова Наталья Марковна военврач город Кременчуг, Николай, Дмитрий, Павел. Лапин Степан село Богры. Георгий, Лука, Афанасий.
И так до самого утра я ворочался. Снилась мне то рыбалка, то невесть что. Не помню.
Ребята отзвонились и сказали, что навигатор обещал явить их, «пред мои очи» часам к одиннадцати. И наказали готовить делянку и баню. У Ивана на берегу речки срублена новая банька. С них соответственно следовало соответствующее наполнение для приятного общения.
У Ивановой бани дрова были хорошие. Кололись с приятным звонким треском и горели с гудением. Да и баня была, что надо.
- Андрюха-то с Мишкой у меня оба хорошо получают, - рассказывал Иван, вороша в топке березовые поленья. – Вот баньку и обновили. Они у меня молодцы, мать с отцом не забывают.
Я таскал воду и наполнял две стальные бочки, стоящие в бане. Воду брал из колодца чуть поодаль. Сбрасывал привязанное на цепи ведро и натужно крутил скрипучую ручку.
Алексей, Николай, Анатолий, Татьяна телефонистка из Вологды. Гардей, Петр. Селиван. Виктор. Сергей. Богдан, Тимофей…
Ручка скрипела и цепь чуть позвякивала.
Антон. Раиса, Анастасия, Федор, Акатов Дмитрий Александрович майор…
Пахло дымом и вениками. Река катилась мимо мостка, проложенного от бани почти на середину реки. На том берегу в тростнике ворочалось утиное семейство.
- Слушай, дядя Ваня. – спросил я, вытягивая босые ноги. Ботинки я промочил, и они сохли в предбаннике. – А что за человек-то была эта бабка Катерина.
- Так человек, как человек, - ответил Иван. – Работала, замуж вышла, дочку родила.
- А кем работала?
- Как получится. – почесал затылок Иван. – она вроде на медсестру выучилась. Перед войной в райцентре на практике была. Потом немец пришел, ее в лагерь к военнопленным определили. Как немца через год погнали, ее сначала тоже, вроде бы к госпиталю приписали, только к нашему. Так она до конца войны и работала. А потом после войны, как госпиталь ушел, ее в районную хотели взять, да припомнили, что она при немцах работала…
Иван прервался, зашел в баню, подложил дров и снова сел напротив.
- Она-то почитай меня старше лет на двадцать, так что, как там в войну я от других слышал, а после войны-то мы соседствовали, я и знаю. Ее даже сослать хотели, да несчастный случай помог.
Из райцентра комиссия на нашу пекарню приехала. Да один из них возьми, да и сверзился с лестницы. На крышу его что-то понесло, так он с восьмой ступеньки и сверзился. И лежит не жив не мертв. Побежали в медпункт, а фельдшер Нина Петровна, в райцентре за лекарствами уехала. Тогда про Катерину-то и вспомнили.
- Ну и как?
- Обошлось, - кивнул Иван закуривая. – Перелом лодыжки и ушиб мягких тканей головы. Но Катерину санитаркой взяли к Нине Петровне. А как та на повышение пошла, так весь медпункт на Катерине и остался. Потом молодая врач из города приехала, но ничего сработались они.
- А она верующая, как я понял была? - спросил я. – Иконы у нее…
— Это я тебе сказать не могу, - ответил Иван, почесывая подбородок. – Нас, пока молодые были, этому не учили, потом как-то не до этого уже было. А вот в церковь-то она вроде ходила. Церковь-то в соседнем поселке была и почитай до шестидесятого года не закрывалась. Потом ее закрыли, потом ее опять открыли, но это уже в девяносто втором году. Катерина-то уже старая была. Но вроде ходила. А что тебе?
- Да вот что-то интересно, - ответил ч уже без всяких намеков. – Тетрадка у нее там за иконами стоит,
- Не знаю, - ответил Иван. – Ты если что надо, сходи в церковь, там может и узнаешь. Там правда теперь молодой священник служит. Видный такой голосистый. Может, что скажет.
До соседнего села я добрался только на третий день, когда рыбалка наша, в высшей степени удачная, подошла к концу. Всласть отдохнувшие от городских забот и стрессов мы, попрощавшись с Иваном, отправились в обратный путь. Я выехал чуть раньше. Остановившись у нарядной, крытой синим металлом церкви я, с сожалением узнал, что настоятеля, отца Антония на месте нет.
- Уехал, - сообщила мне пожилая женщина в церковной лавке. - Повез младшую свою к зубному. А по вашему делу лучше к прежнему священнику, отцу Луке обратится. Он сейчас в монастыре живет, вроде как на пенсии. Старый он уже, вот его митрополит туда и отправил. Это тут не далеко.
В воротах монастыря стояла крытая газель и трое молодых людей в запыленных подрясниках споро разгружали сетки с овощами. Администраторского вида полноватый служитель о чем-то беседовал с водителем. На мой вопрос об отце Луке мне вызвался помочь один из «грузчиков».
- Отец Лука, - бодро ответил послушник, поправляя на переносице очки. - Он сейчас в братском корпусе, только вас туда не пустят.
- А как быть? – посетовал я, и вдруг добавил, - У меня очень важное дело.
В тот момент я почему-то стал уверен, что у меня очень важное дело. Что вся эта странная моя озабоченность очень важна. Что мне во что бы то ни стало надо повидать отца Луку. Видимо что-то произошло в мире в этот момент, но ко мне подошел служитель, до того говоривший с водителем, справился о моем деле и пригласил пройти с ним.
Я ждал в беседке вокруг которой, на клумбе, лежали огромные оранжевые тыквы. Каждая величиной с баскетбольный мяч, а некоторые и больше.
- Здравствуйте, - тихо, чуть надтреснутым голосом, сказал отец Лука. Это был очень старый монах с длиной, почти белой бородой. Он вошел в беседку и сел напротив. – Мне сказали, что вы хотите меня видеть.
- Да, здравствуйте, - замялся я и полез в сумку. – Тут такое дело. Сказали, что можно у вас спросить. Так получилось, что я был в одном селе и нашел, не знаю. Вот.
Я вынул из сумки тетрадь и положил на стол перед отцом Лукой.
- Вы родственник Екатерины Ивановны Макаровой? – неожиданно для меня произнес отец Лука, переменившимся голосом.
- Нет, - ответил я, и видя, что монах пристально слушает поспешил пояснить. – Так вышло, что пришлось побывать в ее доме…
Он взял в руки тетрадку и стал перебирать по ней узловатыми пальцами словно пытаясь удостоверится в ее подлинности.
- Да, - нарушил я повисшую паузу. — Это я взял за иконой, в доме, где жида бабушка Катерина.
Старый монах вдруг словно преобразился, но тут же словно сник.
- А ведь я с ней поссорился, обидел ее, - горестно сказал старый монах. – Она приходила в церковь и читала по этой тетради, когда никого не было. А я, молодой и горячий, сделал ей замечание. Праведник нашелся. А она тогда объяснила мне про эту тетрадь. А я молодой дурень стал ей выговаривать, что мол нельзя поминать всех подряд, особенно всяких атеистов, коммунистов и некрещеных. Она тогда расстроилась, ничего мне не ответила и ушла. С тех пор я ее больше никогда не видел.
- А как же?
- А теперь я состарился, и живу здесь, - ответил монах и, благостным голосом, добавил. – И Господь, по милости своей, прислал мне эту тетрадь.
- А что это, вообще такое? - нетерпеливо спросил я.
- Здесь, - отец Лука погладил переплет, - все, кто во время войны умер на руках у этой женщины. Сначала в немецком лагере военнопленных, а потом в нашем, советском госпитале. Восемьсот семьдесят три человека, за которых я, по жестокосердию, помешал ей молится. А вот теперь, по милости Божьей, наверное, смогу все исправить. Вот только ее впишу и стану исправлять. Спасибо тебе, сынок.
Октябрьский лес проносился мимо, не по осеннему сухой асфальт шелестел под шинами. Я ехал домой, в свою суету и никак не мог понять, как же так вышло. Почему произошла вся эта история. А собственно, что в ней удивительного. Конечно, что-то во всем этом есть. Ничего в мире, видимо, не происходит само. Или не видимо происходит. Иначе, наверное, никак быть не может.
Помню, как отец Лука проводил меня до ворот, а по пути все расспрашивал про домашних, про жизнь, наставлял и даже смеялся. Мне показалось, что он даже как-то помолодел. Потом перекрестил и сказал:
- Ступай с миром, сынок.
И ведь как-то совсем мне стало радостно, от этого «сынок».
Обычно говорят, «чадо» «сын мой» или «братья и сестры». Или особенно торжественное «Раб Божий», многие, я слыхал, обижаются. А ведь рабами, как я потом узнал всегда именовали себя апостолы. Это видимо такое звание, которое надо заслужить. А уж если получил авансом, то стараться соответствовать.