Нация Книга первая. Часть третья. Глава ХI

 


В понедельник 9-го июня 1986 года Егор был уже на АЭС. Ехал он, как всегда, на попутке. Хотя можно было в этот раз и на электричке… Но он находил пользу для себя добираться до станции на попутке. Никакого удовольствия в этом он не находил, просто ему хотелось охватить своим сознанием видимую часть происходящего, иметь возможность самому составить мнение о той беде, что перевернула жизнь сотен тысяч людей. Мучило его ещё и другое: в электричке ему было стыдно смотреть людям в глаза… Не скажу, что это была осмотрительность, нет, скорее – осторожность.

Правда, на этот раз оставшееся впечатление от поездки мучило его как никогда и не давало покоя. Если не сказать больше: поездка была для него настоящим испытанием. Всё, что он увидел, показалось ему не просто безысходным, а нереальным -так всё было сложно… Повсеместные посты ВАИ, дозиметрического контроля, бесчисленные колонны машин с грузом, всевозможные знаки предупреждения типа: «Водитель! На обочину дороги не съезжать. Опасно»;«Водитель, здесь радиация! Не останавливаться 1000 метров»; вооруженные автоматами военные... – всё это, так или иначе, давило на сознание, подавляя всякий иммунитет и способность сопротивляться, вызывая лишь ужас и страх. Иногда создавалось впечатление, что он ехал на войну, а следовательно, никаких благ ждать ему не приходилось. Разве что ожидаемую неизбежность чего-то непредсказуемого и страшного – вроде болезни или чего-то другого, непредвиденного…

Егор знал и то, что во всякой войне нет победителей, какие бы подвиги люди ни совершали, поскольку отрицание истины и гуманности являются первейшими «друзьями» войны… И дело здесь не в смерти одного или другого (этого исключать нельзя), а в том, что война уничтожает миллионы людей своей ненавистью и ложью, разрушая не только веру человека, сознание, но и что-то высшее, то, что хранит нацию.
Двигаясь на машине по трассе мимо многочисленных сёл и деревень, мороз пробегал по коже от увиденного, да так, что зубы скрежетали… слёзы наворачивались… Покидая дома, люди бросали всё, что наживали всю свою жизнь. Смотреть на это в который раз было невыносимо больно.

«Какие же нечеловеческие усилия нужно принять человеку, чтобы начать жить заново после того, как она остановилась? – спрашивал он себя всю дорогу. – Как преодолеть после этого людям страх, депрессии, апатии; как избежать им ощущения обречённости в дальнейшей жизни? Да и может ли она быть, эта жизнь, после всего того, что случилось?»

При всём своём желании найти ответы на эти вопросы он не мог – как ни старался. Жизнь русского человека – искажённую и исковерканную – он мог только наблюдать, сочувствуя не только людям, но и себе…

Несмотря на постоянные пробки на дороге, до станции он всё же добрался, хотя и не так быстро…

Облик некогда величественного сооружения приобретал всё новые и новые черты… Пройдя проходную (КПП-2), первое, что бросилось ему в глаза, так это то, что активно шла работа по сооружению над 4-м блоком станции так называемого изоляционного «Укрытия». Егор никогда ещё не видел такого масштаба работ – он поражал его воображение!Как выяснилось чуть позже, в работе над сооружением трудилось около ста тысяч человек. Производство многочисленного оборудования (а это были в основном металлические конструкции и комплектующие детали для сооружения) обеспечивали тысячи предприятий по всему Советскому Союзу. Делалось
это, в первую очередь, для того, чтобы не допустить распространения радиоактивных элементов (остатки топлива всё ещё находились в реакторе).

Сомов видел, что объект начали строить с возведения стены между разрушенным 4-м блоком и 3-м блоком АЭС. Для этого была установлена гигантская стена с северной стороны блока, поднимающаяся уступами. Каждый такой уступ, как потом выяснилось, имел высоту 12 метров и строился он под прикрытием предыдущего. Западная сторона
собиралась из металлических секций, общий вес которых составлял около 1000 тонн. Всё перекрытие собиралось на высоте 60 м.

Одной из проблем при строительстве «Укрытия» была изоляция оставшегося в 4-м блоке неиспользованного топлива. Дело в том, что при полной изоляции топлива возможен был его постепенный саморазогрев. Поэтому для предотвращения этой
возможности в сооружении была создана система принудительной вентиляции. Для этого необходимо было выполнить сложный комплекс работ.
Во-первых: пользуясь прикрытием здания 3-го энергоблока, необходимо было вырыть котлован, пробурить 160-метровые горизонтальные скважины и по трубам подавать к основанию аварийного блока жидкий азот, а во-вторых: создать под реактором мощную бетонную подушку, которая станет днищем будущего «Саркофага». Работы начались с
прокладки штольни, предназначенной для закачки бетона. Для этих работ были прикомандированы метростроевцы из Московской области, шахтёры из Донецка, Кирово-Чепецка, Тулы и Караганды. В подручных у них были военные строители. Чем больше приближались к основанию реактора, тем было сложнее работать, этому «способствовала» высокая температура, стеснённость в движении, сложные грунты и высокие ионизирующие поля. Одни прокладывали штольни, другие в этот момент
собирали «регистры» — специальные устройства для охлаждения основания реактора – и заливали бетоном. Работа не прекращалась ни днём, ни ночью. Для этого в небо запустили даже аэростаты с подвешенными на них прожекторами. Сомов видел, что вместе с шахтёрами работали совсем молодые, недавно призванные в строительные войска мальчишки – во всём чувствовалось отсутствие опыта и армейской хватки. Да и откуда было этому всему взяться, если им не было ещё и двадцати лет. Не
считаясь ни с чем и не понимая того, где находятся, они были будто одержимы, и в первую очередь теми задачами, что ставились перед ними их командирами, которые, в свою очередь, сами того не понимая, «толкали» солдат на запредельные дозы радиационного облучения. Смотреть на их действия без содрогания было невозможно.

Забегая вперёд, скажу, что через несколько недель после увиденного военных строителей срочной службы заменили на гражданских специалистов и «партизан», прибывающих на АЭС «эшелонами» (а это сотни тысяч!) со всей страны. Но пока такой механизм отрабатывался, молодые мальчишки «сгорали» в этом ядерном пепле, выполняя свой воинский долг.

Кроме того, с привлечением большого количества техники и ликвидаторов велась дезактивация прилегающей территории. Для этого не только собирались разбросанные радиоактивные обломки и снимался грунт, но и проводились работы по покрытию территории слоем песка, щебня и бетона. Общая толщина которого составляла полтора метра. Правда, проектировщики, как всегда, не учли одно важное обстоятельство. Когда поливали территорию водой (а это нужно было делать постоянно), песок, щебень и бетон смешивались и превращались, под воздействием многочисленного транспорта, в месиво, а проще говоря, в «кашу». От этого транспорт постоянно буксовал, создавая ещё большие ямы и рытвины. Видя такое дело, работы приходилось останавливать, чтобы применить другую технологию – укладку бетонных плит, что решало временную проблему.

Необходимо сказать, что все работы, связанные с дезактивацией территории и строительством «Укрытия», планировалось произвести к 25 сентября 1986 года.

Активно шли и восстановительно-ремонтные работы на 3-м блоке, где меняли все конструкции крыши. Сомов прекрасно понимал, что эксплуатация 3-го энергоблока затянется на многие месяцы.

«Хорошо, если сделают его до конца следующего года, – анализируя, думал он, – а это значит, что меня могут перевести на один из двух уцелевших блоков: в 1-й или 2-й». А вот какой, он не знал. Но все эти мысли, так или иначе, были лишь его предположением.

Место проживания для него не изменилось: в отделе кадров ему сказали, что проживать он вновь будет (пока!) на том же теплоходе, что и до отпуска,
– «Таджикистане», но только на этот раз в трёхместной каюте. Где соседями ему будут его же коллеги по работе, машинисты-обходчики турбин с 3-го блока
Алексей Скворцов и Евгений Чурбанов. Это обстоятельство его обрадовало, так как он хорошо знал этих специалистов. «Будет о чём поговорить, – сразу подумал он, – а то с ума сойти можно будет от всего этого». Но, как известно, человек предполагает, а судьба располагает: в связи с тем, что реконструкция 3-го блока затянется на неопределённое время, новое руководство станции предложило Сомову несколько вариантов работы. В том числе и с переходом(переводом) на другую станцию, не исключая ГЭС. Конкретных предложений не последовало, но, как сказали в отделе кадров: «К этому надо быть готовым».

Этот вариант для Егора был неожиданным, и к нему он не был готов, хотя и были мысли на эту тему. Он сразу вспомнил слова Андрея Тарасенко. «Ну надо же, – подумал он, – только поговорили об этом, и на тебе!»

Не прошло и двух дней, как Сомов был вызван
к новому директору станции Поздышеву. Это было для него неожиданностью. Ничего подобного он не ожидал, да что там: думать не мог. Тем более он понимал, что просто так к руководству станции не приглашают. Для этого всегда есть какие-то серьёзные причины. Егор даже проанализировал свои рабочие дни перед отпуском (ну мало ли, что могло произойти), но никаких «ляпов» он не нашёл – всё вроде было на уровне трудовой дисциплины. К тому же нового директора Сомов совершенно не знал.
Впервые он услышал о нём от Тарасенко, в санатории, когда тот сказал, что Поздышев работал до этого директором Смоленской АЭС, – вот и всё.

– Вызывали, Эрик Николаевич? – произнёс робким голосом Сомов, заходя в большой светлый кабинет.
– Приглашал, – уточнил Поздышев на вопрос Сомова. – Заходите, Егор Александрович!

В кабинете за рабочим столом Егор увидел крупного, с голубыми глазами седоватого мужчину лет пятидесяти. Несмотря на внешнюю суровость, лицо его было приветливым и даже улыбчивым. Встав из-за стола и поздоровавшись об руку с Сомовым, он показал ему рукой на приставной столик… этого было достаточно, чтобы, отодвинув
стул, Егор мог не только сесть, но и быть весь во внимании.
– Как отдохнули, Егор Александрович? – ладным голосом, глядя в глаза Сомову, неожиданно спросил Поздышев.
– Спасибо, хорошо, – в некотором волнении ответил Сомов.

Егор подумал в этот момент, что в этом кабинете ему пришлось бывать за всё время только пару раз, и то это было очень давно. А сейчас он сидит напротив нового директора станции, которого не то что не знает – видит впервые, который сам ещё «новичок» в этом кресле.
 
– Как дома, как семья? – продолжал он задавать вопросы один за другим, не отводя взгляда.

В какую-то минуту Сомову захотелось даже увернуться – настолько был пронзительный его взгляд, но он нашёл в себе силы лишь опустить глаза, да и то ненадолго, чтобы не вызвать у директора лишние сомнения.

– Да как вам сказать, – выдавил из себя тяжёлым свинцовым грузом Сомов. – Дочка в больнице… Пришлось даже из санатория вернуться раньше…
– Насколько я знаю, – проговорил Поздышев, –
она находится в НИИ эндокринологии?

Услышав эти слова, Егор даже вздрогнул от неожиданности. Он был поражён такой осведомлённостью человека, которого видит впервые. От этих слов, от этого разговора, в груди не просто щемило, а что-то рвалось, трепетало, да так, что хотелось плакать, рыдать, несмотря ни на какие правила приличия. Глядя на этого человека-великана, он с трудом сдерживал свои эмоции. Он думал лишь об одном: на территории станции произошла катастрофа, работают сотни тысяч людей, а этот человек нашёл время, чтобы спросить его о личной жизни, дочери, о которой всё уже знает. Сколько же в этом человеке внимания, сочувствия и доброты!

– Да, Эрик Николаевич, – сказал тихим, почти бесшумным тоном Сомов, как бы подтверждая слова.
– Что говорят врачи?

После некоторого молчания, собравшись с мыслями, Сомов ответил:
– Всё очень сложно… они рады бы что-то сказать, но сами не знают…
Тут он остановился…

– Понимаю вас, – опустив глаза, будто принимая всю вину на себя, проговорил Поздышев.
– Врачи говорят, что нужно лечить… увозить куда-нибудь в экологически чистые районы… в Сибирь, чтобы организм мог естественным путём выводить из организма изотопы.
– Да, ситуация непростая... – И, помолчав, добавил: – Сибирь – это хорошо… Одно неприятно: слышать, когда по вине взрослых страдают дети. Вы, наверное, уже знаете, – глядя на Сомова, почтительно проговорил Поздышев, – сейчас проводится большая работа не только по «Укрытию», но и по реконструкции 3-го блока… Нам нужно сделать очень большую работу… Запускать реактор будем не раньше чем через год. Нам очень важно сейчас помочь всем сотрудникам определиться с дальнейшей работой и с жильём. Дело, сами понимаете, не простое, но руководство отрасли делает всё возможное, чтобы решить этот вопрос, причём незамедлительно. Тут уж так: кого-куда. Главное, чтобы все были устроены. Директора станций, конечно, готовы принять специалистов и сделать всё возможное в этом плане. Учитывая вашу безупречную репутацию и многолетнюю работу, хочу порекомендовать  вам две станции: Нововоронежскую, и Красноярск-26. На этих станциях сегодня нужны хорошие специалисты. Смоленскую станцию я исключил, по понятным вам причинам… В общем, я посмотрел ваше дело и с удовольствием дам вам рекомендацию… Правда, я бы не хотел сейчас давать какие-то советы, но, учитывая обстоятельства, я бы посоветовал вам Красноярск-26. Дело в том, что я проработал там много лет и хорошо знаю этот край, этот город, да и людей. А люди там особенные. Одним словом: сибиряки! Впрочем, вы ведь сами из Сибири! Надеюсь, меня понимаете.

Он произнёс последнее слово как-то торжественно, величаво!
– Сейчас, я знаю, вы не готовы что-то сказать по этому поводу, – вопрос судьбоносный, но вы подумайте. Поезжайте завтра к семье, посоветуйтесь и примите решение. Время у вас ещё есть, хотя, – тут он задумался, – думать надо быстрее. Это всё. Желаю вам удачи, – произнёс Поздышев, крепко пожимая руку Сомову.
– Спасибо вам, – тихо, почти застенчиво проговорил Сомов, глядя на директора…

Выходя из кабинета, Егор понимал, что несколько минут назад, в этот час вселенской беды, он беседовал не просто с директором, а с человеком – во всех
смыслах этого слова, наделённом не только жизненным опытом, профессиональными знаниями, но и человеческим отношением, наполненным справедливостью, состраданием и разумом. Добродетель этого человека была первым признаком его благородства. Егор много встречал таких людей, общался, но чтобы вот так близко видеть и слышать, нет, ему не приходилось. Всем своим чутьём атомщика он увидел в этом человеке не просто образ нового руководителя, а нечто большее, человека, который
может сыграть важную роль не только в его судьбе, но и в жизни других людей. И не ценить этого было нельзя.

На следующий день, к вечеру, Сомов был уже в Киеве… За свою жизнь он никогда не менял так часто свою среду обитания… Конечно, это была вынужденная мера, и это обстоятельство его успокаивало.

Он заметил, что, как и в прошлый раз, всюду было безлюдье. Одно время им овладела даже тоска и бездумье, но это продолжалось совсем недолго. Разговор с директором станции, его предложение… – всё это пересиливало всякие его сомнения и антипатии к происходящим событиям. Он думал лишь о том, что в скором времени ему придётся кардинально изменить свою судьбу и жизнь близких ему людей. Это обстоятельство и пугало, и накладывало на него высокую ответственность. Но его успокаивала одна очень важная мысль. «Предложение, которое поступило от руководства станции, – решил он для себя, – просто так не принимается, значит, в этом есть какой-то смысл и над этим предложением стоит хорошо подумать. Конечно, осторожность никогда не бывает излишней, но и пренебрегать помощью также не следует. В конце концов, что меня ждёт здесь, на Чернобыльской станции: разве что какая-нибудь квартира в спальном микрорайоне Киева, или в Харьковском массиве, на улице «Правды», или хуже того – на «Троещине», на левом берегу Днепра, где, как говорят киевляне: «Заканчивается всякая жизнь», нет, здесь нужно поступить благоразумно»
Эти и другие мысли мучили его как никогда. Конечно, больше всего в эти моменты он думал о жене и дочери, о том, будет ли им хорошо и комфортно в далёкой Сибири… Не сделает ли он ошибку, приняв предложение…

«Главное, – подумал он, – это решение не должно быть принято под воздействием страха или какого-то другого фактора: эмоционального, психологического. Поскольку они могут отнять у меня способности распоряжаться теми средствами, какие разум
предложит мне в помощь».

Но с другой стороны, он понимал, что страх перед возможностью ошибки не должен его сдерживать от поисков решений, напротив, он должен побеждать его поиском истины.

Не позвонив и не предупредив о своём приезде в Киев, Егор, будто одержимый, мчался к дому. Он спешил, но не знал, вернее, не осознавал, для чего он всё это делает? Временами ему казалось, что он ни к чему не готов. Что все эти разговоры – лишь разговоры, не более. К тому же, как бы он ни хотел, но его всё же преследовал какой-то внезапный и панический страх, вызвав смятение, боязнь чего-то нового, непредсказуемого, что могло бы напугать его ещё сильнее. Но другого выбора у него не было, и он это понимал.

Жизненные потрясения, подумал он в эти минуты, должны не просто исцелить его, но и указать правильный путь, приближая его не к опасностям, а к границам своей деятельности, к тому, что мы называем жизнью!

Подходя к дому, запыхавшись, он даже присел на лавочку, что стояла у подъезда, соизмеряя свою силу и слабость. Он понимал, что сейчас, уже через несколько минут, от его слов… разговоров… может многое зависеть в его жизни. Будут ли они
всесильны или значимы для Натальи – он не знал, да и как он мог это знать, если царство женщины – непредсказуемость! А проще говоря: манипулирование… Но Егор хорошо знал свою жену, глубину её характера, знаний и чувств, как знал и то, что она умна, нестандартна, порой игрива… Правда, ни при какой «игре» она не будет исполнять роль закрытой двери, а скажет то, что думает по этому поводу, что
подсказывает ей материнское чувство и сердце.

«В первую очередь, – подумал он в эту тяжёлую минуту, – мне самому нужно определиться в принятии твёрдого решения. Мало ли что может показаться Наталье. Тем более рациональное мышление не всегда соответствует потребностям. Конечно, её
логика и разум могут говорить мне, что такое-то решение на данный момент может быть лучше, но мне нужно думать всё же и о перспективе... хотя, кто его
знает?..»

Сидя на лавочке, он не только думал и анализировал, но и вдыхал свежий аромат весенних цветов, что находились подле него в клумбе. В эти минуты он тонко прислушивался не только к своим чувствам и эмоциям, склонявшим к различной выгоде, но и к сердцу, заботившемуся о душевном состоянии… поднимаясь до глубины мысли, до глубины осознания чего-то нового и нестандартного.

«Как всё же интересно, – подумал он, глядя на цветы, – человек в галактическом измерении живёт две с половиной минуты, а сколько же микросекунд живут цветы? На их примере, – продолжал он рассуждать, – можно судить о разном подходе к жизни:
цветы радуют людей, зная, что погибнут в какие-то доли секунд, а у людей всё по-другому… В природе человека почему-то больше зла, ненависти, а ведь делать добро – это же есть благо!»

Так, размышляя, он сидел и пытался понять простые житейские истины, ответы на которые так и не находил. Принимая все эти рассуждения как внутреннее руководство к действию, Егору нужна была лишь ясность, причём не какими-то замысловатыми выражениями, а простыми словами. Эта «ясность» касалась и его будущего, и, как показалось Егору, она приобрела в его сознании какое-то своё звучание… Во всяком случае, внутренний голос говорил ему: «Нет ничего такого, чего бы ты мог бояться. Важно не сдаваться, а принимать то, что преподносит тебе судьба. Принимая решение, прояви твёрдость и настойчивость, они помогут смягчить тебе все твои невзгоды».

Прислушиваясь, Егор не мог этому поверить, он даже подумал: «Может, мне это кажется? На уровне подсознания может происходить ведь разное… Не обман ли это?»

Причём внутренний голос не говорил ему, а как бы подсказывал, не заставляя, не приказывая, не требуя сделать что-либо. Учитывая фактор того, что человеку дана свыше свобода выбора.

«Конечно, чудеса бывают, – продолжал он рассуждать, – но я ведь не верю во всё это, как не верю и в Бога. А может, всё же это был голос интуиции? А почему бы и нет? Он ведь не раз спасал меня в трудных ситуациях, направляя к голосу своей совести, к своему собственному духу».

Не уловив в этих словах ничего такого, что противоречило бы его состоянию, его как будто осенило, ибо он знал, что сила всякой души заключается в настойчивости. А настойчивость для принятия решения – то же самое, что колесо для рычага, это
беспрерывное обновление точки опоры. В один момент, отбросив все сомнения, он решительно встал с лавочки и быстрыми шагами подошёл к дому…
Открыв рывком руки двери подъезда, он тут же скрылся из вида…

Твёрдая воля этого человека, побеждающая непокорное тело, говорила ему о каком-то совершенно новом, неизведанном пути, узнать о котором ему ещё предстояло.