Рецензия на повесть Сергея Филатова «Калина Иванович и его кочегары»
Наверное, мы так привыкли, что сам образ болота в произведениях уже не предвещает веселья и празднества, не прибавляет оптимизма и надежды на благополучный исход. Разве что в сказках. Да и там, скорее, лишь добавляет к сюжету интриги. Вот и в повести Сергея Филатова «Калина Иванович и его кочегары» основные события происходят не в паркетных кабинетах, не среди шелестящих дубрав и соловьиной трели, а на самом, что ни на есть настоящем гадючьем болоте.
Надеюсь, кое-кто ещё помнит давний «бородатый» анекдот про двух червячков, старого и молодого, из вонючей навозной кучи?
– Пап, а пап? – вопрошает тот, что моложе. – Почему все наши родичи живут в яблочке, а мы всё в дерьме и дерьме?
– Понимаешь, сынок, – несколько помедлив, глубокомысленно отвечает старый, – есть такое понятие – Родина...
…Забытая богом кочегарка – всё, что осталось от некогда преуспевающего химического оборонного гиганта. То, что недорастащили, недограбили «эффективные менеджеры» в лихих девяностых, продолжают «пилить» их последыши в благословенные «нулевые» и даже после. Так и получилось, что для главного героя Калины Ивановича и его напарников едва дышащая на ладан кочегарка среди гадючьего болота становится чуть ли не вторым домом, а по замыслу автора – ещё одним кусочком малой родины, где волею судьбы, а точнее соизволением «хозяев», им отведено провести, отнюдь не лучшие годы своей жизни.
Исподволь автор задаётся вопросом, а может просто рассуждает, подкидывая и нам, читателям, пищу для ума: почему в той же далёкой Новозеландии и страна – для людей и люди для своей страны что-то значат. Страшно подумать, у них каждый посёлочек, каждый хуторочек, аж, эмблему свою имеет. Где-то – рыбка, где-то – пчёлка, а где и пиццы кусочек с газировочкой сладкой. Но для нас же это мелковато, без размаха, да и креатива не чувствуется. А раз кочегарка у нас на гадючьем болоте, то и символ сам собою напрашивается! Правильно! Гадюка! Вот это по-нашенски!
А может, вовсе и неуместна здесь ирония? Свыкнуться, пожалуй, со страной, которую потеряли – многие уже свыклись. А тех, «кому за державу обидно», с каждым годом всё меньше и меньше. Не потому ли неравнодушным повесть Сергея Филатова, словно «луч света в тёмном царстве» и для будущих поколений – урок? Но только уроки всё чаще остаются невыученными, погрязшими в забвениях. Получил двойку – и как с гуся вода! Хотя, вода точит камень. Так и эта книга, словно животворящий поток – сметает грязную накипь, орошает зеницы волнами пронзительной правды, раскрывает глаза незрячим. И читатель уже в состоянии отделить зёрна от плевел и самостоятельно дать оценку беспринципному варварству власть имущих да благородной нищете рядовых работяг. А что касается атмосферы декаданса в происходящих событиях, как, возможно, покажется некоторым, то я готов и поспорить…
Натура автора – в высшей степени творческая и сострадательная, пронизана интеллигентностью в самом лучшем смысле этого слова. Это чувствуется в каждой строчке, в каждом образе. Даже отъявленных негодяев он рисует мягкими и плавными штрихами, пытаясь показать нам за ширмой снобизма и стяжательства оттенки предпринимательской жилки, изворотливости и радения делу. Но стоят ли они подобных реверансов? Династии рвачей и перевёртышей Бобровых, хапуг и казнокрадов Уткиных… Гребут своими жадными лапищами под себя и всё насытиться не могут. Недаром в памяти юного Калинки всплывает лесной брусничник и «дикие» горожане, что приезжают порой. «Чуть ли не граблями брусничник гребут, всё до самой земли сдирают, вместе с брусничником и верхним слоем почвы. А слой этот тоненький плодородный, он в тайге десятки лет перегнивает, из листочков опавших, из хвоинок, из веток, из кусочков коры…». Кто-то скажет – бизнес и ничего личного. Да вот только бизнесом здесь и не пахнет. Сначала государство народную собственность бросило на разграбление своими опричниками, а когда уж те прошлись граблями по лакомым кусочкам, всё, что осталось, «причесало под ноль» своей отеческой рукою. Или это и есть пример «дикого оскала капитализма», за непритворное любопытство и прикосновение к идеалам которого нас и настигла неминуемая кара?
В чём невозможно отказать Сергею Филатову – в тончайшей прорисовке событийного фона. Не разглядеть руки мастера в казалось бы простых строках – непростительная роскошь! И это именно тот случай, когда слово становится материальной основой художественного образа. «… На гадючьем болоте, время точно замерло. Почему так? Бог его знает. То есть не то, чтобы оно остановилось совсем, часики-то тикают, только вот какой век, какие годы они считают? ...Точно поселилась тут какая-то тоска по прошлой жизни, настоянная на этих вот старых тополях, на этом полном ощущении убаюкивающего безвременья…». Мне одному кажется, что это безвременье на самом деле и есть то самое «счастливое будущее» к которому мы неслись аршинными шагами, едва не порвав штаны? Не те ли самые, которые заботливо штопает Людмила – супружница Калины Ивановича. Свят, свят, уж он-то сам в этом дьвольском марафоне замечен не был. А может нас опять обманули, заведя не туда? Или мы вновь рады обманываться? Меня учили – задал вопрос, не тяни и с ответом. Но стоит ли? Ведь ответ даёт в конце повести сам автор, называя эту пору «предзимьем» – «…ещё немного и застынет всё вокруг, и остановится надолго, станут статичными и поле, и тайга, и река со всеми своими перекатами, …а вокруг всё живое погрузится в снежное глубокое безмолвие». Неужели это ещё не зима? А мы-то, мечтатели, думали, что в своём падении достигли дна…
Вполне заслуженно мы возносим на престол наших классиков. Почему-то приходит на ум Антон Чехов с его Вишнёвым садом, на фоне которого и разворачиваются все события и перипетии. Мало того, гений автора превратил вроде бы безликий сад в главное действующее лицо пьесы, затмившее по своему глубинному значению и Лопахина, и Раневскую, и вездесущую молодёжь. Не так ли и в нашем произведении антипод вишнёвого сада – гадючье болото – проживает собственную жизнь, олицетворяя собою и своими символами – змеями – тех же самых Бобровых и Уткиных? Всех иже с ними перестройщиков и разрушителей.
Один из самых сильных по своей эмоциональности и метафоричности является эпизод с клубком змей, вывернутых экскаватором из траншеи. Кишат гадюки, подцепленные ковшом, шипят, извиваются переплетённые в клубок, норовят ужалить ближнего. Расползаются в разные стороны, чтобы через некоторое время вновь сплестись в поисках выгоды… Такая у них змеиная сущность. И может не следовало автору раскрывать в строках свою трактовку зрелищного драматического эпизода, а дать возможность читателю пораскинуть мозгами, включить фантазию. Впрочем, и не автор «закадровым» тексом разговаривает с читателем, а сам Калина Иванович предаётся глубоким рассуждениям. И эта творческая находка – несомненно выигрышный ход автора! А кто не согласен – попробуй возразить Калине Ивановичу! Он-то мужик кержацкой закалки, может и обухом невзначай задеть. Последовательный, рассудительный, совестливый, весь какой-то кряжистый, просто олицетворение справедливости и надёжности. Так и хочется увидеть в нём хоть один недостаток. Но автор лишает читателя подобной перспективы Ага, есть за что зацепиться – не прочь главный герой изредка и горячительного отпробовать! Ан, нет, и здесь не обычная сивуха или кислая бражка, а душистый первачок и добротная медовушка, что на медке с собственной пасеки настояны.
Не один Калина Иванович проживает «гадючье безвременье». Вместе с ним и его команда: Васька, Афоня Григорьевич, Сашка-ленин. Обыкновенные трудяги, каждый со своей непростой судьбой. И все они вызывают симпатий ничуть не меньше, чем их во всех смыслах положительный начальник, а в чём-то даже и более. Своей искренностью, прямодушием и человечностью. Вот, к примеру, Васька. Казалось, бывший уголовник и пройдоха, который и сейчас готов без угрызений совести заныкать кусок хозяйской трубы, чтобы копейкой на чёрный день обзавестись. Временами вскипают в нём дерзкие манеры из шального прошлого, но он уже далеко ушёл от хрупкой грани, некогда разделившей его жизнь на «до» и «после». Сейчас рядом с ним любимая женщина, её дочка-«соплюха», которой Васька помогает делать уроки и угощает шоколадками… По-моему, автор зря беспокоится за будущую судьбу кочегара. Он уже никогда не встанет на скользкий путь, и в запале брошенные слова «не будут платить – воровать пойду» – это всего лишь взрывные эмоции.
Сашка-ленин – позёр и мечтатель, про таких говорят: «не от мира сего» При всём таком неоднозначном наборе эпитетов – добрейшей души человек. Вот только эта доброта всё время выходит ему «боком». И с присущим христианским смирением – отличительной чертой всех «блажных» – он принимает удары судьбы.
Григорьич же остаётся для читателя тёмной лошадкой. Лишь только простецким именем Афоня автор намекает нам, что Афанасий Григорьевич свой, человек команды, и доверять ему можно точно так же, как и другим кочегарам Калины Ивановича.
На их глазах, усилиями десятков тысяч таких же работяг – слесарей, строителей, конструкторов, инженеров возводился гигант химиндустрии, крепя своей продукцией оборонную мощь страны Советов. Также на их глазах превратился в прах, оставив после себя неприкаянное гадючье болото с допотопной кочегаркой, разбитые мечты, призрачные идеалы молодости. Разве к этому они стремились, разве ожидали подобного финала на закате активной жизни, разве могли даже подумать о подобном исходе? Автор протягивает руку помощи Калине Ивановиче, обращая его к истокам прошлого, глазами героя возвращает нас в девятнадцатое столетие, начало двадцатого, во времена вольных переселенцев–хлебопашцев, идущих на восток за лучшей долей, осваивать бесчисленные богатства Сибири. Но насколько уместна, а точнее необходима подобная «соломинка» такой цельной и состоявшейся личности, как Калина Иванович? Ещё один плюсик в бесконечный перечень его жизненных заслуг? А как же Васька, Сашка-ленин? Или «рылом не вышли» и нечего в калашный ряд заглядывать? Хоть первый и мастер на все руки, а второй и вовсе слесарь «от бога» – вот и пусть мастерят и слесарничают, пока в «ящик не сыграют». Кесарю кесарево…
Нет, проскальзывает порой ещё в нас пролетарская солидарность и мстительность. А ведь злоба и зависть, вроде как, тоже в перечне смертных грехов не на последнем месте.
– И что же тогда делать-то? – воскликнет читатель в унисон авторским мыслям, пробежав глазами последние строчки. – Конец печальной истории Гадючьего болота? Или начало чего-то нового?
А может ответ уже дан? Где-то в первой четверти повествования. А мы в круговороте событий и переживаний что-то важное и упустили? Не припоминается ли кое-кому эпизод с гадюкой, заползшей в кочегарку? «…Замерла, угрожающе приподняла голову, стала покачиваться мерно из стороны в сторону, того и гляди кинется». Что сделал Калина Иванович? Правильно! Взял ледокол и несколькими короткими и точными ударами отсёк змеюке голову! Вот так! Русский мужик медленно запрягает, да быстро едет!
Вот и ответ на вопросы, да кое-кому урок. А гадючье болото? Ну что ж, пусть остаётся, как напоминание власть имущим о повадках его «хладнокровых обитателей» и укор всем нам о призрачности всеобщего счастья и благоденствия. Только остаётся пусть далёкой чужбиной, а уж никак не нашей настоящей и будущей родиной. Пусть даже и малой.