ГЛАВА ПЕРВАЯ
"Отец Федор"
Часть 1
- Люси, ну хватит капризничать, давай играть.
- Ты ведь обещала маме!
Соня держала сестру за руку, и гладя по тонким детским волосам, уговаривала Люсю перестать плакать. Лиза и Валя безучастно стояли в стороне, и ждали, чем всё это закончится. Наказ матери поиграть с младшими в саду, их конечно не очень радовал.
- Ну кто из девиц на выданье будет играть в эту нелепую и неинтересную лапту? Скучно!
- Соня, оставь её! Нет нужды заставлять! Давай уж без неё. Чем раньше начнём, тем быстрей закончим. И так нет сил здесь находиться!
Лиза со злостью выбросила травинку, которую теребила в руках, и посмотрела в сторону дома. К главному входу подъехала двуколка, и на крыльцо вышла мать. Это отец вернулся со службы, а значит время обеда. Ну всё, мучения закончились, не успев начаться!
Люся была младшей дочерью из семерых детей отца Фёдора и матушки Марии Ильиничны. Люси, так на французский манер её называли домашние, хотя крестили красивым русским именем Людмила. Старшие сёстры и братья обожали сестрёнку, несмотря на то, что им часто доставалось за неё от родителей, особенно от отца, который без какой-либо меры любил свою младшенькую.
Конечно же, о.Фёдор любил всех своих детей. И старшую дочь Ольгу, и Царевну Несмеяну Елизавету, и Валентину, которая была на несколько лет младше Лизы, но строгую и не по годам серьёзную девчушку. И Софию, Соню, шуструю баловницу с хитрющими глазами. И двух своих мальчиков, Николая и Михаила, умных и покладистых во всём, любил тоже.
Но к Люсе он относился с особенной нежностью, похожей на покой и на непонятное ему чувство теплоты. Непонятное потому, что эту теплоту о.Фёдор ощущал почти физически. Это было связано с тем, что младшая дочь не походила на старших, их с матушкой детей. Все они были больше похожи на отца. Татарин по рождению, но христианин по вере, он не блистал красотой. Низкорослый, худощавый, с кривыми ногами. Лицо круглое, жёлтое, с плоским носом и узкими глазами. Вид у него был бы достаточно угрожающий, как у одного из представителя агрессивного татарского войска, если бы не длинная и тёмная сутана священника, которая вносила несоответствие в его внешность, и сбивала с толка того, кто пытался составить мнение о нём. И только постоянная улыбка на устах, и в глазах искра огромной доброты, делали его привлекательным.
Люся же, внешне взяла всё от матушки Марии Ильиничны. Матушка, русая волосами, всегда уложенными в пучок на затылке, с большими серыми глазами, была дамой статной, с гордой осанкой и с высоко поднятым подбородком. Сразу было понятно, что обладала матушка сильным характером, и имела незаурядный ум. Происходила она из богатой помещичьей семьи, в своё время жившей в Оренбургской губернии. После реформы 1861 года, когда отпустили крестьян на волю, её родители разорились, потеряв всё что имели. Они не смогли приспособиться к другой жизни, к новой системе - господствовать, не будучи уже господами.
Хотя положение в обществе у семьи ещё оставалось, но денег не осталось вовсе, и помещики Степановы если и могли выдать замуж единственную дочь, то без должного приданного. А кто в такое сложное и смутное время может позволить себе такую роскошь, как жениться на бесприданнице?
По окончанию курсов гимназисток, Мария поступила на службу в приходскую школу, чтобы учить ребятишек из простых семей. Там ей повстречался молодой служка местной церкви, который и стал её мужем, а в будущем и отцом Фёдором. Он был крепко опьянён своей красавицей женой, и так ему было тяжело скрывать свою любовь, что прихожане считали такое неудержимое проявление чувств неприличным для служителя церкви. Это удел светских любителей женской красоты и чувственных отношений, но не Божьего человека, который женится для потомства! Всё должно быть чинно! Чинно или нет, но потомство у отца произошло знатное, семеро детей, шутка ли?! Но счастье было неполным, о.Фёдор знал, что любовь не отдаётся эхом. Не имела матушка к нему тех нежных чувств, которыми был полон он сам. Знал, что вышла замуж по нужде, и может была благодарна ему, и относилась с теплом, но не любила его, и это знание горечью травила потихоньку душу.
Его младшая дочь, мало того, что походила на жену, она дарила отцу ту любовь, которая была ему необходима как лекарственная примочка, что облегчает боль, и даёт немного покоя….
Выйдя из двуколки, отец подошёл к жене и поцеловал в обе щеки и лоб.
- Здравствуй, матушка. Как ты, родная? Что дома, что дети?
- Да у нас всё хорошо. Что случиться за полдня! У тебя-то как? Есть какие-нибудь новости? - Мария Ильинична с тревогой заглянула мужу в глаза.
- После расскажу, после обеда... Дети где?
- В саду. Старших заставила хоть немного поиграть с младшими. Михаил нашёл подходящее полено для своего фрегата, и всё утро провёл в сарае. А Николаша всё за книгами, ведь скоро экзамены.
- Ну да..., да, молодец. Хотя какой из Николая агроном! - посетовал о.Фёдор, он видел сына больше в рясе священнослужителя, чем в резиновых сапогах агронома.
- Не начинай, отец! Всё решено, чего-ж опять об этом говорить.
- Да, матушка, прости. Пойду поздороваюсь с детьми, а стол уже накрыт? У меня после обеда соборование больного на дому.
- Всё готово, зови детей к столу. Я вас жду в доме.
Отец направился в сторону сада, где между изумрудной листвой деревьев и ярким светом жёлтого солнца, играли дети. Больше делали d;sorde, чем играли, сразу понял он. Иногда о.Фёдор употреблял французские слова, принятые у жены. Мария Ильинична с шести лет изучала этот красивый язык, была в него влюблена, и пыталась привить эту любовь своим детям, говоря на французском по несколько часов в день.
Мальчики стояли в стороне, и улыбаясь, наблюдали за сёстрами, и их улыбки иногда переходили в раскатистый смех. Соня держала Люсю за руку, которая отчего-то горько плакала, и растерянным взглядом смотрела на Елизавету, надеясь на то, что старшая сестра придёт ей на помощь, и успокоит младшую.
Но Лиза, по своему характеру, редко с щедростью кому-либо помогала. Поначалу с открытой душой бросалась на подмогу, но уже вскоре ситуация ей была в тягость, и она начинала злиться, то ли на себя, то ли на того, кому вызвалась помочь. Вот и сейчас было видно, что злиться, и Соня осталась один на один с громким плачем маленькой Люси.
Дети были одеты в белое. Матушка любила этот цвет. Она считала, что он олицетворяет чистоту души и помыслов. Девочки в светлых платьицах, перехваченные в талии чёрными поясками, мальчики в белых косоворотках, а на головах, такие же светлые фуражки с лакированными козырьками.
В лучах яркого солнца от детей исходил свет, и отцу Фёдору казалось, что это маленькие жемчужины рассыпались на зелёном бархате яркой травы. Эта картина заставила его сердце забиться чаще, и на глаза выступили слёзы умиления. Он невольно, тихим голосом, поблагодарил Господа за это счастье, видеть своих детей, и быть с ними рядом! То, что происходило в стране последние годы, пугало его. Гражданская война, голод, аресты, и повальное уничтожение прошлой жизни. Поначалу казалось, что с приходом большевиков всё перевернулось с ног на голову. Что все устои и понятия, о том, что хорошо, а что плохо, уничтожились в одночасье. А теперь стало ясно, что уничтожаются и люди, которые являются частью прошлой жизни.
О.Фёдор знал, что и над ним, и над его родными сгущаются тучи. Его, как и многих других, могут арестовать по какому-нибудь ложному обвинению, только потому, что он принадлежит к церкви, к вере, с которыми так неистово борется советская власть. Когда он думал об этом, на него накатывала волна парализующего страха, но со временем, о.Фёдор научился с ним бороться, как с каким-то зверем. Со зверем тёмным, неземным, потустороннем. С тем зверем!
Он знал, что в этой борьбе он не один. Господь рядом, Господь не оставит его! Его вера придавала ему силы. Благодаря ей, о.Фёдор мог замечать, и ценить те светлые моменты, которые ещё давала ему эта земная и несмотря ни на что, прекрасная жизнь!
«Отче Наш, благодарю тебя за жизнь мою, за хлеб, который имею. За здоровье физическое и душевное, за мою семью и людей, которые меня окружают. Спасибо тебе! Спаси и благослови!»
Лёгким шагом, незаметно подошёл он к детям:
- Здравствуйте, родные, что у вас здесь за шум, а драки нет?!- спросил улыбаясь.
- Папа, Люси капризничает, не хочет играть. А мама будет сердиться, что мы её обижаем. А она просто не хочет! - затараторила София.
Елизавета и Валентина переглянулись между собой, и закатили глаза, давая понять, что с них хватит этих детских соплей. Мальчишки захохотали снова.
- «Люсичка-капризуличка», сейчас папочка придёт, Люсечки карамельку принесёт! - стал дразниться Михаил.
Николай отвесил ему подзатыльник, да так, что с головы слетела фуражка, и ветер покатил её по траве. Михаил побежал за ней вдогонку. Люся, увидев эту сцену, на секунду перестала плакать, и улыбнулась сквозь слёзы. Но тут же испугалась, что заметят улыбку, надула губки и завыла снова.
- Ну, что случилось!? Кто обижает мою малышку? - о.Фёдор нежно отвёл грязные Люсины кулачки от заплаканных глаз. То, что он увидел, испугало его. Левый глаз девочки был закрыт красным отёком, и из-за слёз и размазанной грязи было непонятно, что с ним.
- Люси, что случилось, что с твоим глазом? - в ужасе вскрикнул он.
Остальные дети перестали шуметь, подбежали к сестре:
-Что такое, что случилось?! - со всех сторон слышались взволнованные голоса.
-Не знаю, с глазом что-то не так. - о.Фёдор хотел своими пальцами осторожно приоткрыть Люсин глаз, чтобы посмотреть, не попало ли что в него. Но Люся заорала ещё громче, и дернула головой.
-Тише, тише, милая, папа только посмотрит, что случилось с глазиком. Хорошо? - он стал успокаивать дочь.
- Ты его уколола чем-нибудь или попало что? - отец хотел понять, что же произошло, его беспокоило состояние глаза своей младшенькой.
Но вместо ответа Люся заплакала ещё сильней, и, если говорить правду, сама не знала, почему. Она не чувствовала никакой боли в глазу, и не понимала, отчего весь этот шум вокруг неё. Но плакала уже по наитию, и хотелось плакать всё больше и больше. Слезы уже не останавливались, ей хотелось ещё раз ощутить отцовские руки на своём лице и нежное поглаживание по макушке старших сестёр. Именно в этот летний солнечный день, маленькой Люсе были необходимы эти прикосновения близких ей людей.
Дети, по сути своей, реалисты, и воспринимают события как они есть. Но потом, по мере взросления, ребёнок включается в игры, которые между собой играют взрослые. Эти игры бывают разные, как любовь, которая перевоплощается в ненависть, и как вера, которая переплетается с надеждой. А после вступают более сложные условия этих игр, это мечты, переходящие в желания, а желания, в свою очередь, обозначают способы и действия, где присутствуют злоба, зависть, обман и предательство. Сколько раз мы обманываемся, совершив некий поступок, расходящийся с нашей моралью, считая, что не так уж страшно, это нас не изменит, и мир уж точно не рухнет вокруг. Обман и надежда сплетаются в некий узор, где главным черным цветом вырисовывается предательство. Предательство других и себя.
А игра под названием любовь! Эта такая увлекательная и чувственная игра! Играя в неё, мы покачиваемся на белых облаках, любуемся воздушно-розовыми замками, умиляясь нашему чувству. Мы восхищаемся им, находимся в экстазе, и требуем все больше дозы этого наркотика!
А если любовь невзаимная, и если есть правила других игроков?! Тогда мы травимся злостью, ненавидим за разрушенную нашу игру, и играем новую роль жертвы.
И все это кажется хаосом желаний, чувств, действий и страстей. Но на самом деле это жизнь, обычная человеческая жизнь.
Ребёнок же чист и свеж, а мирской хаос ему уже шепчет в прозрачное ушко: «Поиграй со мной!» И он теряет девственную реальность, которая граничит с истиной, и начинает играть!
Люся до этого дня ещё пребывала в своей детской реальности, где присутствовало лишь любопытство и искреннее изумление, и конечно же любовь ко всему и ко всем. Поэтому, слыша разговоры взрослых о будущем старших братьев и сестёр, как получат они образование, как будут строить взрослую, независимую жизнь, она, как некий чувствительный прибор улавливала двусмысленные взгляды, их напряжение, сомнение и страх. Будто они сами не верили в то, о чём говорили. Но сегодня она уже получила приглашение от жизни вступить в её игру, и Люся стояла среди своих родных, и горько плакала, не понимая, что время её пришло. Пора играть! И не чувствуя боли в глазу, подыграла отцу, сказав писклявым голоском, что накололась на ветку малины, которая росла тут же, возле высокого, деревянного забора.
О.Фёдор растерянно оглянулся, как будто кто-то незримый был рядом, тот, кто мог помочь ему, но через секунду уже знал, что надо делать: «Я думаю, надо ехать к доктору!»
- Дети, бегите домой, и скажите, чтобы не распрягали коня.
- Мы едем в больницу!
Часть 2
До городской больницы было недалеко, она находилась на главной улице города, по которой неслась в двуколке маленькая Люся с отцом. Она пыталась рассмотреть, что происходит вокруг сквозь закрытые слезами глаза. Поездка в центр города для неё было редким событием, и сегодняшнее недоразумение в саду, вдруг превратилось в интересную прогулку.
После зимы и дождливой весны, которая выдалась в этом году, мощёная камнем дорога превратилась в какой-то беззубый рот старухи, дыры зияли то тут, то там. Летя по такой ухабистой дороге, коляска на мягких рессорах, взлетала вверх и вниз, и тогда, маленькая душа Людмилы находилась то где-то в горле, то внизу живота, и после щекотала маленькие пальчики на ногах. Её губы сами растягивались в улыбке, детская головка запрокидывалась назад, и в этот момент Люся видела бездонное голубое небо, и она была счастлива своим маленько-большим детским счастьем.
- Ну, вот и прибыли, Люсенька! Я надеюсь, ты не боишься доктора? Ты же у меня умница, храбрая девочка, правда?! - о.Фёдор осторожно взял дочь на руки, и направился к крыльцу больницы. С трудом открыл тяжелую, окрашенную в синий цвет дверь, и очутился в длинном тёмном коридоре. В нос ударили запах хлора и старой половой тряпки. Люся крепче охватила отца за шею, и спрятала лицо в его редкой бороде.
- Извините, есть кто-нибудь ?! - крикнул он в темноту.
- Нам нужна помощь!
- Проходите, проходите по коридору и направо! - неизвестно откуда донёсся молодой мужской голос. О.Фёдор, ещё непривыкший к темноте после яркого дневного света, на ощупь поплёлся вперёд, наткнулся на стул, видимо стоявший здесь для посетителей, больно ушиб колено. Так он осторожно пробирался вперед по коридору.
- Конец света, в самом деле! - Темно, как у чёрта за пазухой! - возмущенно подумал он и спешно перекрестился. Но тут увидел свет, исходивший из комнаты, которая была приёмным покоем больницы, опустил испуганную дочь с рук, и вошёл с ней в яркий прямоугольник дверного проёма.
В белой, почти пустой комнате никого не было, но они сразу поняли от кого исходило приглашение. С высокой лестницы, которая стояла посреди комнаты, на них, через очки, смотрел молодой мужчина. Очки, в тонкой металлической оправе, почти падали с его прямого, не лишенного изящества носа, в руке он неловко держал лампочку, по-видимому пытался её ввинтить в чёрный патрон, висевший на таком же чёрном проводе.
- Добрый день, - обратился о.Фёдор к мужчине, - мы к доктору.
- Я надеюсь, он на месте? - потому, что нам нужна помощь!
- Вот, дочь играла в саду, и наколола веткой глаз!
- Я очень надеюсь, что доктор на месте. Нам нужна помощь! - от волнения стал повторяться он.
- Здравствуйте, не беспокойтесь вы так, сейчас-же окажем помощь!
- Садитесь на кушетку, и подождите минуточку, я вот только вымою руки, и надену халат. Одну минутку! - мужчина с изящным носом стал оглядываться по сторонам, думая куда деть так и не ввинченную лампочку, и так как с высоты не мог дотянуться ни до стола у окна, ни до шкафа с медикаментами, который был в углу, всунул её в карман брюк, и стал спускаться вниз.
- О, простите меня, пожалуйста! Вы наш новый доктор? - растерялся о.Фёдор.
- Я думал, вы электрик, раз с лампочкой возитесь или там по хозяйству кто... извините!
- Не извиняйтесь, вы правы! Я и доктор, и электрик, к сожалению, тоже! Да и по всему больничному хозяйству, всё я! - махнул рукой доктор, грустно улыбаясь.
- Весь медицинский персонал нашего участка - это я, врач, да два фельдшера с акушеркой, и ещё один оспопрививатель, а обслуживаем мы весь Белинский район. Шутка ли!? Нехватка финансов сказывается во всём, вы же понимаете, какое время сейчас! Работника по хозяйству не можем себе позволить, так вот, сами пытаемся управляться. Вы присаживайтесь, пожалуйста! - указал доктор на кушетку с белой простынёй, сам же, надев белый халат, подошёл к рукомойнику, и тщательно вымыл руки с мылом.
- Мы также стремимся сочетать лечебное дело с санитарно-оздоровительной работой, проводим общекультурную пропаганду в селах. Как видите, работы невпроворот!
- Ну, как тебя зовут? - весело обратился он к Люси.
- Люси, – отчего то хриплым голосом ответила Люся.
- Люся, Людмила! - вмешался отец. - Люси, это так…по-домашнему зовём.
- Хорошо... Говорите глаз уколола, посмотрим! - доктор стал осматривать Люсин глаз.
- Ничего не вижу, на первый взгляд всё в порядке! А опухший и красный потому, что плакала и тёрла, грязь занесла. Сейчас промою и всё пройдёт! Вы видели, как девочка поранила глаз? - доктор вопросительно посмотрел на о.Фёдора.
- Нет, доктор, не видел. Когда я пришёл, Люся уже плакала, и сказала, что наколола глаз малиновой веткой.
- Понятно! - с улыбкой произнёс доктор, и начал процедуру.
Когда, через несколько минут, о.Фёдор прощался с молодым доктором, тот, взглянув на его рясу священника, горько произнес:
- Вы мужественный человек, отец. До сих пор верны своему служению! Не страшно?
- Страшно, - ответил о.Фёдор, и опустил глаза. Он не стал объяснять постороннему человеку, почему страшно. А ему, отцу Фёдору, страшно десять раз.
Первое страшно - за себя. Он живой человек, и как другие подвержен страху.
Второе страшно - за жену, которую любил. Такую родную и светлую, его Машу.
Семь раз страшно - за семерых своих детей, таких же любимых, родных и светлых. - Что будет с ними?! Страшно!
Десятое страшно - за Россию! С кем она и в какое будущее идёт?
За людей, у которых отобрали Бога! Страшно!
***
Пропустив обед, семья собралась за столом во время ужина. После такого беспокойного дня, есть никто не хотел. Дети были уставшие, и почти спали, каждый над своей тарелкой. Люся больше не капризничала, хотя ей очень хотелось, чтобы мама отнесла её в детскую и там, сидя на коленках возле кровати, гладя пальцами чуть выше бровей, спела что-нибудь из её любимых колыбельных. Но она понимала, что на сегодня всем от неё досталось, и потому сидела как мышка, хлопая сонными, и уже ничего не видящими глазами.
Ужинали в тишине. В столовой было слышно лишь ход часов. Мария Ильинична поднимала глаза, и взглядом полным тревоги смотрела на о.Фёдора, который не замечая посыла, продолжал трапезу. Вдруг, улыбнулся, вытер рот салфеткой и произнёс:
- Сегодня я услышал одну интересную историю, если хотите, могу вам её рассказать, и не дожидаясь согласия родных выслушать его рассказ, продолжил:
- Эта история одной моей прихожанки. Увидел я её во время службы. Стоит возле иконы Божьей Матери, и неистово молиться, службу совсем не слушает. Когда по окончании все разошлись, она осталась, и уже на коленях поклоны бьёт, руки заламывает в молитве своей, словно в ознобе каком-то.
Подошел я к ней и говорю: «Вижу, голубушка, горе у тебя. Не желаешь ли поведать мне его? Может смогу чем-то помочь!» Смотрит она на меня чёрными глазами, и в них вижу мысли, которые бегают туда и обратно. Понимаю, что размышляет, довериться мне или нет. А после обмякла вся, и говорит: «Да, Батюшка, наверное…».
Вышли мы с ней из церкви, и пошли по аллее тихим шагом.
- Как зовут тебя? - спрашиваю.
- Анна, Анна Сергеевна, - отвечает.
- Ну, Анна, что у тебя случилось? - Я слушаю, и если смогу, то помогу, советом или словом добрым, - говорю ей.
- Я, Батюшка, прогневала Матерь Божью, а чем, не знаю!».
- От чего-ж ты так думаешь? - удивился я.
- Её образ сниться мне каждую ночь, сон этот странный и поэтому, меня пугает.
- А что в этом сне странного?
- Всякий раз, когда вижу её образ, смотрю ей в глаза в надежде, что увижу знак какой, лично мне предназначенный. Но нет, откуда-то появляется чья-то рука, и тёмным полотном закрывает образ Матери от меня. Знаю, что злиться она на меня, и не даст благословение не во сне, не в жизни!
- Благословение на что?
- На глупое женское счастье! - горько улыбнулась Анна.
- Ты замужем?
- Да, шесть лет как.
-Дети есть?
- Нет, не дал Бог.
- Ты ж молодая, всё впереди, ещё даст!
- Дай Бог! - сказала, и отвернулась куда-то в сторону.
- Что? Что такое? Плачешь? Ну, поплачь, дорогая, поплачь! Иногда это надо делать!
- Иногда, но не каждый же день! - шмыгнув носом, ответила молодая женщина.
- Тебе что, делать нечего, как плакать каждый день? - пошутил я, испугался, что разрыдается вовсе.
- Мне-то есть что делать, а вот мужу моему, Гришке, видимо, нечего! Бьет каждый день, гадюка пьяная!
- Что сильно пьет?
- Ещё как пьет! До красных глаз дьявольских, до пены у рта. Становится бешеный, как чёрт! Только не говорите, как другие, мол, была бы жена хорошая, и муж бы не пил. Ерунда все это!
- Нет, не скажу. Но жизнь у вас такая потому, что нет любви меж вами.
- Может быть и так, - произнесла задумчиво. - Ведь не мне он должен был принадлежать, другой.
- Как это? Разве не по обоюдному желанию вступили в брак? Кстати, небось не венчаны? - нынче у молодежи другие ценности.
- Вы правы, не венчаны мы. Гришка мой первый богоборец! Недавно вон, возглавил группу борцов против антисоветских элементов, в их числе и вы, Батюшка, церковники.
- Они хотят изменить мир, не понимая того, что никакая революция и никакая война не изменят его, но только любовь может сделать это!
- А кто та…, другая, которой должен принадлежать, как ты говоришь, твой муж? - спрашиваю.
- Это длинная история... Мне было шестнадцать лет, когда закончилась гражданская война. Надо было думать, как жить дальше после всех событий, что случились в стране. Я хотела учиться. Моя семья вся из крестьян, а новая власть, такой как я, простой крестьянке, давала возможность учиться.
- Вы же помните, Батюшка, как было? Прежние школы и образовательные учреждения, что были при царе, уничтожались, и создавались новые школы, рабочие факультеты при фабриках и заводах. Вот я и пошла в такую школу, чтобы получить не только технические знания, но и общеобразовательную подготовку. В то время я была счастлива, мне виделось моё будущее, которое было неотделимо с будущим моей новой страны.
- В те годы мы, молодые люди, подняли головы, стали активными и даже не в меру прогрессивными. Тогда казалось, что нам все подвластно! Но реальная жизнь преподносила другую действительность! Учащиеся жили в общежитии барачного типа, который был без удобств, грязный и тесный. После рабочего дня и учёбы наш досуг не мыслился без посиделок в компании и выпивки. Только водка помогала реанимировать наши мечты о светлом будущем, разбитые об каждодневную серость и нищету.
Была в нашей компании и Таня, обычная девушка, ничего такого из себя не представляла… Анна остановилась в своём рассказе, казалось, что вспоминает образ Татьяны, пожала плечами, - тихая серая мышка. Однажды она заболела. Её лихорадило, поднялась высокая температура. Мой Гришка, ну, тогда ещё не был моим, мы ещё не встречались в то время. Он мне даже не нравился, хотя был душой компании, умел всех рассмешить, но мне всё равно не нравился. Знала, что такой не для меня, не хотела бы такого мужа, - грустно улыбнулась, как будто насмехалась над собой.
- Так вот, принёс он ей тёплое одеяло, в то время это было роскошью. Все мы спали как придётся, на чём попало, ни у кого даже простыней не было. На Таню поступок этот произвёл неизгладимое впечатление. Гришку она приняла чуть ли не за Бога, и ему это понравилось, быть для кого-то Богом, дурак самовлюбленный! С каждым днём болезнь у Тани прогрессировала, приехали её родители, и увезли больную. Она пропустила целый учебный год в нашей школе, и вернулась назад не продолжать учёбу, а, по её словам, из-за Гриши. И какое было её горе, когда она узнала, что он уже женатый мужчина!
Гриша стал за мной ухаживать так, из-за скуки. Я ему сразу сказала, что он мне не нравится, и пусть не тратит время зря. На это он ответил, что ему всё равно, он так хочет и его желания для него самого закон! Его шаги по длинному коридору общежития я узнавала и боялась, пряталась в комнате за дверьми, в шкафу, иногда притворялась спящей. Но он заходил без стука в нашу комнату, и несмотря на визжание девчат, находил меня в моих нехитрых убежищах или стаскивал с кровати, и тащил с собой, как он говорил, гулять. Со временем его нахальное поведение я приняла за ухаживание, поддалась этому натиску, приняв его за любовь.
Через несколько месяцев, стыдясь нашей связи, сказала ему, что не годится советской молодёжи иметь такие отношения, в надежде на то, что он согласится с этим аргументом, и мы расстанемся. Мне хотелось наконец начать дышать! Гриша меня очень угнетал морально, упрекал моей молодостью, говорил, что дура, ничего не понимаю в жизни. Всё наровился учить как правильно жить, а значит быть хитрой, уметь льстить и находиться рядом с нужными людьми. За его образом этакого «своего парня» скрывалась натура приспособленца, людей он не любил, жил по понятиям, и статус в обществе был очень важен для него. Вот и во мне, в человеке, который был рядом с ним, хотел видеть такое-же отношение к жизни. Но я ошиблась:
- «Давай распишемся и дело с концом», - сказал он. Но Гришино решение жениться не было главным в том, что предопределило мою судьбу. О нас узнала моя родня, «добрые люди» поведали. Родители, бабки и тётки в истериках визжали, топали ногами. С одной стороны, мать с отцом говорили, что он мне не пара. Смотри, мол, какой пройдоха, и гол и бос, какая жизнь у тебя с ним будет?! С другой, орали бабки с тётками, что обманет, попользуется, да и бросит. Не дай Бог ещё и дитя в подоле принесу, сраму не оберусь. Я, девчонка совсем, между этими агониями растерялась, и согласилась на этот брак. Хотела показать, что меня любят, и не бросят, да и с таким как Гришка мой, тоже можно быть счастливой, и иметь такие же светлые моменты в жизни, как и другие супружеские пары. Но, что-то нет в нашей жизни этих светлых моментов, всё нищета да пьянство!
Ну, а Таня горевала не долго, вышла замуж за первого, кто предложил. Он оказался хорошим парнем, работяга и спокойный такой, главное, что не пьет, и её очень любит. В доме у них тишина и покой, разговоры шёпотом ведутся потому, что понимают друг друга с первого слова. А у нас все брань с утра до вечера! Денег вечно не хватает, хотя оба на заводе работаем. Муж почти все их пропивает, и как только не боится!?.......
- То, что бранитесь, это понятно, нужд друг друга не замечаете. Кто из вас в чём нуждается не понимаете, и каждый кричит о себе, и каждый не слышит другого. Вот и ор стоит у вас в доме.
- Да с моими нуждами всё понятно, мне необходимо, как всякой бабе, чтобы лад в доме был, хозяйство крепкое, семья христианская. А ему, окаянному, в чём нужда!? Гулять да водку пить!?
- А вот ты и должна понять, чем он живёт, на что надежды питает, какое будущее видит, к какой цели стремится! И стремится ли он к этой цели один или вместе с тобой, с семьёй.
- Если же будущее вам видится несовместное, а каждый идёт своей дорогой в одиночку, то лучше не тратьте жизнь на скандалы, ведь возненавидите друг друга. Где-то живёт твой мужчина, с которым ты сможешь говорить шёпотом. Ты давеча сказала, что желаешь иметь христианскую семью, вот и молодец, с венчания надо начинать семью православную.
***
- Вот, дорогие мои, рассказал я эту историю для того, чтобы вы жизнь понимали! Правду говорят: жизнь прожить, не поле перейти!
- Пс!- прыснула с чувством Лиза, и задрала подбородок. Я из-за мужчины так убиваться не буду! Любит не любит, какие надежды питает, какое будущее видит! Вот уж ерунда! Когда я выйду замуж, то пусть мой муж думает обо мне, и понятие имеет, какие у меня нужды и надежды! И цель у него должна быть одна — я! Вот, так я вижу семейную жизнь!
Сидящие за столом переглянулись, заулыбались, а после, и расхохотались вовсе, да так хохотали, что слёзы выступили на их глазах. Лиза растерянно смотрела на эту картину веселья, и недоумевала: что же в её словах у родных вызвало такую реакцию? На этом ужин закончился.
Дети, пожелав родителям спокойной ночи, разошлись по спальням, тихо закрыв за собой дверь в столовой. В одночасье, что-то тёмное и тяжелое повисло в воздухе. Керосиновая лампа освещает двух растерянных людей. Взгляды и молчание. В комнате рождается страх.
- Фёдор, ты хотел мне что-то сказать, когда в обед приехал со службы, помнишь? - шёпотом произнесла матушка. - Что-то случилось? Кого-то опять арестовали?
Не поднимая глаз, о. Фёдор ответил:
- Да, арестовали отца Александра из села Е..., ты знакома с ним. Сегодня в мою церковь, на службу, пришли его прихожане. От них я и узнал эту страшную новость. Люди, которые его арестовывали, сказали, что он вёл агитацию против коллективизации, говорил о голоде и о том, как лучше жилось до революции.
- Это правда? - Мария Ильинична задала вопрос только для того, чтобы то тяжелое и тёмное, что находилось в комнате, наконец дало ей дышать. И потом, она конечно же понимала, что нет никакой разницы в том, что и как было на самом деле, «этим» было всё равно под каким предлогом арестовывать священнослужителя.
- Не знаю, Маша, не знаю! Разве сейчас можно что-либо понять! - о.Фёдор отвёл взгляд куда-то в сторону, в темноту, за пределы света от тусклой лампы.
- Фёдор, чувствую я, что если не сегодня, то завтра придут и за тобой! В наших краях только твоя церковь осталась нетронутой, - с ужасом в голосе произнесла Мария Ильинична, и закрыла лицо руками.
- Ты права, все церкви закрыли, безбожники! Борются! С кем? С чем? С Господом нашим, с верой нашей? - Как можно жить без Бога, Маша?! Без любви Отца Нашего к нам, к детям Его?! - А наша любовь к Нему?! Ведь она прежде всего необходима нам самим, Он-то не нуждается в любви, потому, что Он сам любовь! Как они не понимают, что, уничтожая веру, тем самым уничтожают и весь смысл бытия. Без этого смысла жизнь становиться пыткой! Как можно построить общество без веры! Какое поле разгула они дают антихристу! Как они ему подыгрывают!
- Если тебя арестуют, Фёдор, я пойду за тобой, пойду в тюрьму! Пожила я своё, уж хватит!
Сердце о.Фёдора защемило болью, да так, что на глаза выступили слезы. Он увидел ту любовь к нему, которую не замечал всю их совместную жизнь. Не замечал только потому, что был занят своей любовью!
- О чём ты говоришь?! Я не декабрист, а ты не декабристка! О чем ты? А дети?! Ты о них подумала?!
- Они не посмеют тронуть детей! Как можно! Дети ни в чём не виноваты! Они не должны отвечать за родителей!
- Ты, матушка, наивна как дитя, в самом деле! Ведь нынешняя власть нас карает не за что-то, а во имя чего-то. Карает во имя своих идей, и потому не остановится ни перед чем! И отвечать нашим детям за нас, за нашу веру, за нашу жизнь! Своей жизнью отвечать будут! -дрожащим тихим голосом ответил о.Фёдор.
- Ты никогда не думала, что означает священный крест...?!- спросил он вдруг.
Мария Ильинична вопросительно посмотрела на мужа, и уже было открыла рот, но о.Фёдор не дал ей ответить, возбужденно продолжал:
- Да, да, конечно, это римское орудие казни, понятно! После распятие Христа, он стал символом веры в его воскрешение и принадлежности к Богу! Но в другом смысле, более глубоком, я вижу крест иначе, Маша!
- Столб высокий, главный, где прибиты ступни Господа, у его начала находимся мы, Божьи дети, а на вершине его Иисус Христос с Отцом Нашим, и этот столб прямой и высокий, наша связь с ними! Мы внизу, а они вверху, понимаешь, мы теперь связаны на веки вечные. И никто не в состоянии разорвать эту связь, как нельзя человеку разрушить связи рода своего. Столб же, на котором были прибиты ладони Господа, - продолжал о. Фёдор, с широко раскрытыми глазами, как будто открывал некую тайну, которая должна была умереть здесь же, в этой тёмной комнате, над этим обеденным столом, между ним и женой, - это наши отношения с другими людьми. На левой стороне столба - я, на правой - ты, Маша. И мы тоже связаны друг с другом на веки вечные! И нам также важно любить друг друга, как мы любим Отца Нашего и Господа Иисуса Христа! Почему он зовётся крестом животворящим? Потому, что это есть - жизнь! Понимаешь, любовь - это жизнь! А после идёт правда, но не та правда, которая у каждого своя, а правда, по своему размеру, как вселенная! Если хочешь, то это уже не правда, но истина! И все мы находимся в ней! И я в этой истине прибываю, и не боюсь смерти. Христианину на земле надо готовиться к смерти, и не с печальным лицом, но с радостным благоговением и благодарностью, за каждый миг жизни нам данной! Надо готовиться к смерти, Маша! Но я говорю о себе, не о вас! Вы должны жить! Дети должны жить, и ты ради них! Поэтому ты должна поступить следующим образом:
- Слушай меня, родная! - Слушай, и дай слово, что непременно сделаешь, как я говорю! - матушка в ответ лишь шмыгнула носом, ладонью вытирая мокрые от слёз глаза, и кивнула обреченно головой.
- Мария... Я сказал, что вы должны жить! Конечно, как же иначе?! По-другому не может быть! - улыбнулся о.Фёдор, чтобы подбодрить жену.
- Но вы должны немедленно, не дожидаясь разрешения моего положения, уехать куда-нибудь подальше отсюда, подальше от меня! Уже завтра! Да, непременно завтра!
- Только надо решить куда, решить сейчас, - слышишь, Маша?!
Мария Ильинична смотрела на мужа немигающим взглядом, и после каждой его фразы, кивала головой.
- Да, да, я понимаю, Фёдор! Не понимаю одного, как-же ты?! Мы как? Это значит расставание на веки, Фёдор? Да?
- Да! - твёрдо ответил о.Фёдор.
- Но, почему ты не можешь поехать с нами?! Мы можем уехать вместе!
- Машенька, нет, не можем. Меня будут искать, преследовать. Это будет не жизнь, а мучения, и вы всегда будете в опасности, если я буду рядом! Поэтому вам надо ехать завтра же! Сейчас ты должна проявить благоразумие, родная! Знаю, что боишься, знаю, что будет трудно одной с детьми! Но, Маша, будь сильной!
- Если ты говоришь о благоразумии, то, конечно, нам надо уехать, но это будет предательство! Ты толкаешь меня и детей на обычное мерзкое предательство.
- Что ты такое говоришь! - о.Фёдор возмущённо замахал руками.
- Какое это предательство?! Я сам всё решил, сам этого хочу, и поэтому прошу тебя о мудрости, которую ты должна проявить. Эмоции в нашем положении не помощники, впереди нас ждут трудности и лишения. Я готов их принять, зная, что с вами всё будет хорошо! Не думай, что с твоей стороны, это предательство, и детям объясни, как можешь!
О.Фёдор говорил громким твёрдым голосом, он непременно желал уговорить жену сделать по-своему. Но Мария Ильинична была женщиной умной, она видела, как мужу тяжело даются эти слова, и понимала, что он уговаривает больше себя, нежели её.
- Нет, Фёдор, не проси меня об этом, прошу тебя! Ты хочешь, чтобы я взяла на свою душу этот грех?! Ты был прав, когда говорил, что истинный христианин должен на этой земле готовиться к смерти, но он также должен быть готов и к мученичеству, которое очищает душу, и ведёт к престолу Господнему! А ты настаиваешь на побеге и предательстве! Я никакими молитвами этот грех не отмолю. Не вводи нас во грех, Фёдор!
После недолгой паузы, повисшей между ними, о.Фёдор тихо произнес:
- Знаешь Маша, меня долгие годы, по ночам мучают кошмары. Не могу спать спокойно, - растеряно смотрел он на жену, и казалось, не видел её. По-видимому, перед глазами стоял тот ужас, который, мучал его.
Иногда, когда мы наблюдаем человека с застывшим, ничего не видящим перед собой взглядом, думаем - вот, человек, задумался о чём-то, мыслит о своём, и не догадываемся, что, возможно, в тот момент ему видятся кошмары, которые приходят к нему по ночам, и он наблюдает, как далеко они могут зайти при дневном свете солнечного дня.
- Я не знала, что ты плохо спишь, - ответила жена, удивляясь странным поворотом разговора.
- Да, родная, плохо! И не только плохо сплю, я долгие годы нахожусь в ожидании конца всего этого кошмара, что окружает нас. Но, жизнь идёт, вижу, как растут дети, как ты, Маша, стареешь, а я вот умер уже давно! Я умер десять лет назад, когда узнал о смерти отца Парфирия с села N. Даже не сама его смерть убила меня, а то, как он погиб! Отца убил его прихожанин, выстрелив в голову разрывной пулей. Он каждое воскресенье посещал службу со своей семьёй, но, когда он стал красноармейцем, не пожалел отца Парфирия, считая его врагом советской власти. Тело две недели лежало в снегу, красноармейцы не разрешали к нему даже подходить, не то чтобы унести и похоронить. Он был обглодан голодными собаками. Как страдали его жена и дети при виде всего этого ужаса, Маша! Как почернели от горя их души! Я прошу тебя уехать, и увезти детей подальше от меня, потому что не хочу, чтобы ваши души стали чёрными.
Мария Ильинична молча вытерла мокрое лицо, слёзы неустанно сами текли, и это был её ответ на страшное признание мужа. Оба обессилены тяжёлым разговором, отложили решение об отъезде на следующий день, пошли спать. Выходя из столовой, отец Фёдор остановился в дверном проёме, оглянулся и обвёл взглядом столовую, как- будто видит её в первый раз, спросил жену:
- Что-то изменилось здесь, вы переставили мебель?
- Да нет, что ты, только мебель осталось местами менять! Сняла шторы, больно уж пыльные были. Что ты побелел лицом, Фёдор? - проследив за взглядом мужа, поняла, что он смотрит на тёмные голые окна.
- Не снимай больше штор, Маша! Страшно отчего то, - со стоном произнёс отец Фёдор, - не снимай больше!
- Что ты, Фёдор, что ты! - испугалась Мария Ильинична. - Это всё нервы, пошли спать дорогой!
Жена силой увела мужа в их спальню, он весь как-то обмяк, повис на её руках, позволил ей уложить себя в постель. После, в следующие годы, думая о доме, отец Фёдор, вспоминал эти голые, без штор, чёрно-глянцевые глаза окон. И тогда, ему снова становилось страшно, и сжималось сердце от бесконечной тоски и вселенского одиночества.
Глубокой ночью, настойчивый стук в дверь, в одночасье разбудил весь дом. Отец Фёдор спокойно, без суеты, надел рясу поверх нательного белья, тогда, как жена лежала в постели, натянув до подбородка одеяло, казалась впала в паралич. Не спеша спустился по скрипучей лестнице в коридор, включил электрический свет. За входной дверью слышались странные звуки и грубые мужские голоса. Он понял, кто и что ожидает его за закрытой дверью.
- Господи, дай мне силы, - ознаменовав себя крестом, и впустил в дом свою судьбу.
Часть 3
В просторной комнате с цементным полом, окрашенным серой краской, и такого же цвета высокими стенами, было достаточно приятно находиться. Это было от того, что на массивном деревянном столе, что стоял у голого окна, горела лампа с зелёным абажуром. Свет от лампы развивался по серой поверхности комнаты, и превращал её, волшебным образом, в некий изумрудный, квадратной формы сосуд. За столом сидел, задумчиво крутя папиросу, человек в форме. Какое звание он имел, отцу Фёдору было непонятно, да и не важно. Одно было ясно, что человек, сидящий за столом очень уставший. Наверное, он прошёл революцию и всю гражданскую войну, которая оставила широкий рваный шрам на его скуластом лице. Да, и сейчас нёс службу, по-видимому, сложную и нервную. В тёмных прилаженных форменной фуражкой волосах, искрилась седина, а в бесцветных глазах гнездилось пугающее безразличие. Хотя человек казался уставшим, от него всё же исходила такая сила, что вызывала страх. Сидя перед ним на стуле, отец Фёдор в первые минуты проникся к усталому человеку сочувствием, но после скатился в тихий ужас.
Чтобы не впасть в отчаяние, и собраться с духом, он стал мысленно вести диалог с Богом: - «Вот, Отче, видишь, где я оказался, в каком низком состоянии пребываю» - «Вижу, сын мой». – «Дай мне, Отче силы и мужества пережить это». – «Я всегда рядом, Сын мой, но силы я тебе не дам. Она в тебе, и от тебя зависит, сможешь ли ты её в себе распознать». – «Извини меня, Отче, что прошу у Тебя то, что у меня уже есть. Тогда отверни от меня то, что ждёт впереди! Избавь от этой участи!» - «Ты просишь то, что просил другой мой Сын, но я не внял и его просьбе. Если бы я ему помог избежать его участи, не висел бы он на кресте!»
На стуле, опустив голову на грудь, отец Фёдор продолжал свой внутренний диалог: - «Не смерть страшит меня … мучения, выдержу ли я? Не покидай, Отче, прибудь со мной в страшные эти минуты». – «Часы мучения лишь мгновения, в сравнении с вечностью! Ты только, сын мой, не отрекайся от меня, продолжай любить Отца, Бога твоего!» - «На что тебе любовь моя, Отче? Пылинкой во Вселенной является она, и не заметишь отсутствия её! Ты Бог, ты Абсолют! Разве нуждаешься в любви? Это нам грешным и слабым нужна всеобъемлющая отцовская любовь твоя». – «Да, ты дитя моё. Но разве родитель не желает любви чада своего, которому он жизнь дал! Разве родитель останется безразличным, когда его дитя не выскажет ему любовь свою?»
Зелёная комната качалась под сухой шелест папиросы, которую всё ещё задумчиво крутил человек за столом. Отец Фёдор свисал со стула мешком, и казалось он в обмороке или как минимум, уснул. Он вовсе не спал, и не терял сознание. Но находился под влиянием неких образов, которые всплывали у него перед закрытыми глазами.
Вдруг, он себя ощутил частью чего-то бесконечно вселенского, существом иного, нечеловеческого бытия. И как большая яркая бабочка, чувствовал полёт в неведомом пространстве. Затем медленно опустился на раскрытую жёлтую розу, с удивлением понял, что он пьёт золотой нектар. Насытившись, он ощутил, что сам превратился в золотую брошь, и эта брошь находится у кого-то на груди. После, эта золотая брошь ожила, заползла в грудь, и превратилась в золотое сердце. Отец Фёдор осознал, что это сердце Бога. И пришло Знание!
Бог создал человека потому, что нуждался в нём. Мы даже не дети его, мы Его желание. Желание не быть одним во Вселенной. Чувствуя Абсолютное одиночество Ему требовалась любовь. Создав человека по образу и подобию Своему, он вложил Истинную любовь, любовь взаимную!
Как он, отец Фёдор, мог так жестоко ошибаться, вторя о том, что любовь Божья нужна только нам, людям! Но нет, нет!! Бог также нуждается в любви, и просит прямо нас об этом. Он не стыдиться необходимости быть любимым!! О, Отче наш, прости нас за непонимание, за нелюбовь нас прости!
- Вы знаете, почему Вы здесь? Почему арестованы? - вопрос следователя ушёл в никуда.
- Я спрашиваю, знаете ли Вы причину Вашего ареста? - голос из-за стола постепенно пробивал сознание отца Фёдора. Нет, он ещё ничего не слышит, он ещё пребывает в состоянии блаженства и внутренней эйфории от того Знания, которое вдруг пришло к нему в такой страшный час его жизни.
- Вы арестованы за похищение церковной утвари, которую должны были изъять власти, - продолжал уставший.
- Вы ошибаетесь, всё было ровно наоборот, - отцу Фёдору пришлось с большим усилием воли ответить на такой ничего незначащий, неважный, такой вопрос.
- Несколько лет назад ограбили мой приход, я заявлял об этом местной власти. Они приходили всё осмотрели, задавали вопросы. И, насколько я знаю, через несколько дней в лесу нашли кое-что из украденного. Грабители, наверное, бросили в спешке. Не смогли всё унести, я так думаю. Не знаю.
Уставший наконец закурил помятую папиросу.
- У нас имеются другие сведения. Есть показания, что именно Вы организатор ограбления. Эти бандиты у нас, и каждый из них указал на Вас. Вам осталось только признаться, и облегчить свою участь.
- Конечно признаю, - сразу ответил отец Фёдор.
Что же мучить друг друга. Я же понимаю, что так или иначе, вам надо осудить меня, ведь по Конституции, в Советской России каждый имеет право на любое вероисповедание, и судить меня необходимо по какого-нибудь уголовному или политическому преступлению. Вы решили по уголовному, пусть будет так!
Уставший резко рванул в сторону отца Фёдора с явным намерением ответить на слова священника. Но, столкнувшись с ним взглядом, сел на место, и вызвал конвоира.
***
Через семь долгих лет, по весне, отец Фёдор вернулся в свой город. Много воды утечёт за это время, много изменится. Другую жизнь он найдёт в родном краю. Других людей повстречает. В его доме будет жить неизвестная семья, следы же своей, он не найдёт. Говорили, что уехала матушка с детьми из города, но никто не знал куда. Его приютила семья, жившая в его доме. Но не в своих комнатах поселился он, а в сарае, который мало-мальски обустроил. Отец Фёдор решил за лето набраться сил, осмотреться, и начать искать жену и детей. Но не знал с чего начать.
Раньше, когда отбывал срок в колонии, он черпал силы для жизни в своей вере и любви. В любви к Богу и к тем родным людям, с которыми его жестоко и несправедливо разлучили. Но будучи уже на свободе, ему так же были необходимы силы, и он находил их в людях. Церковь, где он служил до ареста, была разорена и закрыта, и отец Фёдор служил на дому, совершал таинства крещения, отпевал умерших, и проводил службы по православным праздникам. В городе его любили.
Прошло лето. Наступила ранняя и холодная осень. Жить в сарае стало невозможно, и отец Фёдор решил, что пришло время отправиться на поиски родных. Думал, начать с Казани, достаточно большого города, чтобы затеряться, и жить незаметно. В таких городах ещё не все церкви были закрыты, может быть жена нашла помощь там? - рассуждал он. И возможно, всё так и случилось бы, если бы в одно морозное утро, в то время, когда о.Фёдор растапливал печь, после долгой ночи, в сарай не вломились трое молодчиков в форме. И всё повторилось снова. Повторилось, как повторяются сны, когда их крутит как кино, упрямое беспокойное бессознательное, без всякого смысла и какой-либо цели. Арест, обвинение, приговор... расстрел!
***
Ранним ноябрьским утром два серых человека, больно толкая в бок дулом винтовки, вывели отца Фёдора во двор местной тюрьмы на расстрел. Было ещё темно и морозно. Мороз был без снега, с чёрной голой землёй. Тот мороз, что пронизывает до костей, а душу до собачьей тоски. Стоя у тюремной стены, и глядя на своих убийц, он не чувствовал страха, теперь ему было страшно жить, и он ждал смерти как освобождения, надеясь на то, что Господь простит ему это малодушие. Последний раз он осенил себя крестом, и стал прощаться с жизнью, пытаясь вспомнить лики своих родных. После семи лет разлуки в памяти остались лишь размытые образы детей и его любимой Марии, и те последние минуты, что ему оставались, он как реставратор старинных картин, слой за слоем, мазок за мазком восстанавливал их лица. О, бедный, бедный Фёдор! Твои дети вычеркнули твоё имя из своих имён, твои потомки не будут знать твоего имени, не будут говорить о тебе, не будут спрашивать. У них не будет твоих фотографий. Их можно понять, их можно простить. Но, как быть с тобой, ты жил на этом свете или нет? Ты был или не был?
Серый человек поднял винтовку, другой отдал команду на выстрел. Запрокинутое вверх лицо, глаза видят тёмное небо. Пошёл снег…