На английский ее отдали рано. Нет, наверное, "отдали" - не совсем так. Английский приходил с доставкой на дом в виде серьёзного и весьма пожилого преподавателя. Сколько ему тогда было? 30? 35? А может, целых 40? Но он преподавал в университете и именно ему дальновидные родители доверили своё чадо. Чем не займется их Люсенька в будущем, язык - всегда преимущество. И на это никаких денег не жалко. Впрочем, денег не жалели в принципе. Трудно относиться рачительно к тому, что есть в избытке. Папа занимал высокий пост, о котором вслух и упоминать неловко, ибо сразу становилось понятно, откуда в этой семье достаток. Мама Люсеньки работала в университете и тоже преподавала английский. Но будучи женщиной здравой, она понимала, что родители не могут обучать чему-то своих собственных детей. Ну, во всяком случае, не английскому. А может, у нее просто не хватало времени? Ведь помимо работы - а это по полдня почти каждый день - у каждой уважающей себя женщины есть масса важных вещей - портниха, парикмахер, маникюр, косметолог, спекулянтки. И каждой позвони, очередь назначь. И проследи, чтобы уборщица Алена протерла плинтуса и пропылесосила диван.
- Мне легче самой убраться, честное слово! - со слезой в голосе жаловалась она соседке. - Нашей Алёне - как бы побыстрее.
Соседка, для которой нанять уборщицу было равносильно полету в космос, согласно кивала головой.
Готовила Люсенькина мама сама. Да, продукты - самые лучшие, свежие и дефицитные - дома были всегда. И она любила поколдовать у плиты. Так, по мелочам: салатики, постный борщик, сырники с изюмом, курочка в духовке, нафаршированная гречневой кашей.
Хорошо все то, что полезно: и для здоровья, и для фигуры.
Ну, а если собирались гости, то вызывали на помощь Берту - грузная и молчаливая, она давно изучила пристрастия своих клиентов. А изучать было что, ибо родственники со стороны мамы предпочитали фаршированную рыбку и холодец, а папина родня с нетерпением ожидала армянский плов с сухофруктами или долму. Берта поначалу пыталась совместить эти кулинарные направления, а потом, махнув рукой и пробормотав "да, ну вас!" , делала традиционный плов из баранины с жёлтой морковью и специями, или манты из тончайшего теста, которые ели, конечно, без всяких вилок и ножей, держа вертикально, как стаканчик, чтобы не вылился сок и аккуратно добавляя густую сметану с базара.
Ну, а по салатам мама Люсеньки была мастерица - не догнать! Да и пекла хорошо: и традиционный бисквит , высокий, тающий во рту, и наполеон, который сутки пропитывался под тяжёлой разделочной доской, и чак-чак, который перед подачей нарезали на аккуратные кусочки. Гости ели и хвалили маму, которая привычно смущалась. О существовании Берты, похоже, никто не знал.
Отец был признанный тамада, он подливал гостям и поднимал витиеватые тосты за всё и за всех: за родителей, детей, за присутствующих и ушедших в иной мир, за дружбу, любовь и, конечно, за здоровье.
Так Люся и запомнила детство: молодые и красивые родители, открытый дом, многочисленная родня, гостеприимно накрытые столы и папины пожелания.
Но, видимо, то, о чем очень сильно мечтается, не сбывается. И достаточно одного кирпичика, чтобы рухнул весь дом. Этим кирпичиком оказалась мамина болезнь. Хотя каким кирпичиком... Это был огромный валун, скорее, скала, под которой обрушился весь мир их семьи - благополучный и устоявшийся.
- Есть надежда, - сказал средних лет врач. - Только вторая стадия, вовремя захватили, без метастаз. Прооперируем здесь, тянуть нельзя. А потом вам лучше уехать, фамилия позволяет. И уже там продолжите лечение. Особой альтернативы я не вижу. А так - есть надежда, есть, - повторил он, первый раз взглянув папе в глаза.
Они собрались и выехали очень быстро, удивив всех. Да, понятно - связи, деньги, но все равно. За пару месяцев оформить документы на две семьи - это было неслыханно. Люсенька слышала, как мама разговаривала по телефону с бабушкой.
- Мам, может, не сто;ит вам с папой, в таком возрасте? Бросать всё, что нажили, квартиру, друзей, жизнь.
Бабушка что-то отвечала, но по маминому лицу Люся поняла, что решение принято.
Они почти не занимались багажом, отправили только самое необходимое. Не продали четырехкомнатный кооператив. Спешили. Созвонились с семьёй хороших знакомых папы.
Они и сняли им сняли квартиру на две семьи - большую, светлую, в центре, в городе с одной из лучших больниц Израиля. Недешево, но кто тогда думал о деньгах.
Всё закрутилось достаточно быстро: проверки, обследования. Другой уровень медицины.
А потом папе сообщили то, о чем мама догадывалась уже пару месяцев. А если честно - не догадывалась, а просто знала. И встал вопрос - что делать дальше? Никто не давил, просто объяснили, что откладывать необходимое лечение - это не есть правильно и хорошо. Плакала бабушка Маня, замкнулся дед. Отец, смуглый и худощавый, совсем почернел лицом и высох. Он посадил перед собой дочь и рассказал ей всё, что предшествовало её рождению: долгие проверки, врачебные консилиумы, поездки на грязевые курорты и диагноз - бесплодие. Такой чёткий диагноз с точкой на конце, не подразумевающий вариантов и обрубающий любую надежду. А потом родилась она. Это было чудо. Поэтому и назвали её Алиса. Армянская родня упорно называла её Люсинэ.
- А ты, когда была маленькая, всегда называла себя Люся и почему - то в третьем лице. Так и пошло. Люся, Люсенька, - папа грустно улыбнулся. - Мы и не мечтали, что Бог подарит нам ещё одно дитя. Ведь чудеса не случаются дважды. И вот сейчас нам предстоит принять такое тяжёлое решение, хотя Бэллочка уже все решила. А ты знаешь - если твоя мама что-то решила, то её не переспоришь. А врачи...они ничего не делают против воли больного.
Мама появилась в проёме двери совершенно неожиданно. Она немного осунулась, но в целом выглядела совсем неплохо. Глядя на нее было трудно представить, что её изнутри точит страшный недуг, одно название которого - это приговор. И перед этим вердиктом бессильна даже самая передовая медицина в мире.
Мама подошла, обняла Люсю, взъерошив ее локоны - тугие темно-каштановые, беспорядочно падающие на лоб и на плечи.
- Ты не будешь одна, Алиса, - шепнула на ушко дочери. - У тебя будет братик.
- Ашот, - обратилась она к мужу. - Ты же так хотел сына, наследника. Радоваться надо.
- Да, я радуюсь, Бэллочка, радуюсь, - Люся почему-то не услышала даже тени радости в голосе отца. Она понимала, что мама болеет, это утаить от десятилетней девочки было непросто. Хотя абсолютно все старались. Она не надоедала вопросами, только пытливо всматривались в лица родителей, цепко ловила фразы сказанные тут и там дедом или бабушкой, чувствовала кожей разлитое в воздухе напряжение и интуитивно понимала, что от нее что-то скрывают. А ещё она ощущала, что в их большой светлой квартире, которую сняли для них папины приятели, прочно поселились страх и тревога.
Из всей семьи занята была только она. Школа, новые подружки, занятия ивритом. По английскому она была первая в классе - пять лет частных занятий - это не шутка.
Да и математика шла легко. А вот иврит... Дома его не учил никто. Бабушка и дед обходились русским, мама английским, а папа... Он жил в каком-то своем, параллельном мире, и иврит там не был нужен. Не искал работу, да кем он мог быть здесь - сторожем, уборщиком? Он, ходивший на работу в костюме и галстуке, имевший личного шофёра и секретаршу Зою, которую вызывал кнопочкой, спрятанной под столом в его кабинете.
Бабушка хлопотала на кухне, бегала по магазинам, старательно хранила листовки с различными скидками, которые ежедневно вытаскивала из почтового ящика.
Мама ходила на многочисленные проверки. А потом Люся случайно услышала, как она говорит папе:
- Будут вызывать роды, на седьмом месяце.
И добавила:
- Все будет хорошо.
Люсе не понравилось ничего в этой фразе. От нее веяло холодом. Как веяло теперь непривычным холодом от любой их фразы, обращённой друг к другу. Не было привычных " Бэллочка" и "Ашотик" и как-то, не удержавшись, Люся спросила маму:
- Вы что, поссорились?
- Ты что? Нет, конечно, с чего ты взяла? - мама отвела глаза, привычно взъерошив её локоны, и тут же спросила:
- Может, подстрижешься?
И добавила фразу, которую Люся уже слышала:
- Скоро у тебя будет братик. Давидик.
Давид родился в августе.
- Семимесячные - они сильные, - твердила бабушка Маня, словно стараясь убедить себя в том, что ее внук выравняется и догонит всех тех, кто родился в срок.
Жизнь в доме закипела. С малышом нянчились баба с дедом и Люся, у которой разом поменялся статус: она стала старшей сестрой.
За маму взялись через месяц после родов: море проверок, встречи с врачами, выработка плана лечения.
- Чудеса случаются, - неопределенно протянул тот же самый врач, на приеме у которого они были сразу после приезда. - Мы сделаем все, что можем. В любом случае - поздравляю вас с сыном.
Люся с тревогой наблюдала, что папа не нянчится с малышом, избегает брать его на руки.
Как-то вернувшись со школы, она замерла у двери, услышав разговор между отцом и бабушкой на повышенных тонах.
- Ашот, бога побойся, - Люся никогда не слышала от бабы Мани ни таких слов, ни такого тона. - Бэллочка так страдает, лечение тяжёлое, ей поддержка нужна, а ты... А твой сын, он в чём виноват?
Люся услышала, как хлопнула дверь и успела юркнуть в свою крошечную комнату- половинку.
- Он? Он ни в чем не виноват, просто из-за него упущено самое главное - время! Неужели вы это не понимаете? - папа кричал, и Люся сжалась от этого крика, от этого незнакомого голоса, который не был голосом её папы. - Бэллу не вернуть!
- Ты мою дочь раньше времени не хорони, - Люся услышала тихий и какой-то стеклянный голос деда, голос от который можно было легко порезаться. - У тебя дети, двое, будь же ты мужчиной!
Люся услышала, как хлопнула входная дверь. Папа ушёл, и она поняла, что он не вернётся. Даже если вернётся, это будет уже другой человек. Того папы, веселого заводилы на застольях, жарящего шашлыки и нежно называвшего её Люсинэ, этого папы больше нет.
Маму выписали через несколько дней из больницы, но папа не вернулся спать в спальню. Откуда-то в доме появился надувной матрас и папа обосновался на закрытом балкончике. Он уходил с утра и возвращался вечером. Не ужинал, хотя долго стоял перед раскрытым холодильником, в итоге ограничиваясь йогуртом или яблоком. Не расспрашивал дочку, как прошёл день, лишь небрежно кивая ей:
- Все в порядке?
Люсе хотелось кричать, что все не в порядке, что все так плохо, что хуже просто не бывает.
Мама тяжело переносила лечение, она походила на призрак - бледная, похудевшая, слабая, не в состоянии даже поднять сына. Дед и баба не разговаривали с отцом и старались не сталкиваться с ним на кухне. А отцу много звонили вечерами, и он закрывался на балконе с телефоном.
А потом наступил Новый год, первый Новый год Люси без ёлки и без подарков. Это было настолько непривычно, но она молчала, не задавая вопросов, понимая, что есть вещи пострашней.
И это страшное и невероятное она услышала ночью, когда все собрались на кухне, думая, что она спит. Собрал их папа, и Люся оставила полуприкрытой дверь, забыв про правила, на которых росла: не подглядывать, не читать чужих писем, не подслушивать. Она подслушивала, и ей совсем не было стыдно. Она была обязана знать, что происходит в их семье, в которой уже несколько месяцев как прекратилось нормальное общение. Говорил в основном папа. Говорил тихо и уловить удавалось отдельные фразы и слова. Из услышанного складывалась картинка, в которую Люся не могла поверить. Она не могла переварить информацию и на следующий день не пошла в школу, сославшись на плохое самочувствие.
Папа собирался возвращаться домой. Здесь он не может ничем помочь, а оттуда будет присылать деньги. Да, он не надеется занять тот же пост, но старые друзья приглашают в налаженный бизнес. Так он хотя бы сможет помочь деньгами. У него там осталась квартира, а кроме того, Жорику 14, это переходный возраст и ему нужен рядом отец. Люся почувствовала, леденящий холод, который сковал её так, что стало тяжело дышать. Какой Жорик? Кто этот мальчик и какое отношение он имеет к их семье, к ее папе?
Папин голос стал тише и разобрать его речь стало невозможно, как Люся ни старалась. И на фоне этого невнятного бормотания она вдруг услышала голос мамы, непривычно ясный, ровный. сильный, Голос мамы из прежней жизни.
Мама говорила спокойно, что шила в мешке не утаить, что она узнала об этом давно, когда Люсеньке было два годика, что не хотела оставлять дочь без отца, что пыталась его оправдать: всё же десять лет бездетного брака, не каждый мужчина сможет это пережить. А сейчас - да, ему лучше уехать. Чем так, лучше никак. Она согласна на все с одним условием - до совершеннолетия дети остаются в Израиле. А дальше это будет их выбор.
На кухне стало невыносимо тихо, и Люся вдруг удивилась, что по её щекам текут такие горячие слезы. И было совсем непонятно, как это может быть, если она вдруг превратилась в кусок льда, как Настенька из любимого фильма "Морозко".
Папа уехал. Мама закончила лечение, и Люся услышала незнакомое ей до того слово "ремиссия". После регулярных многочисленных проверок в доме звучала фраза " все чисто" и после этой фразы, произносимой мамой, становилось легко дышать. Давидик рос, изо всех сил пытаясь догнать малышей, родившихся в срок. Он был типичный израильтянин - чернобровый, черноглазый и смуглый.
- Вылитый Ашот, - как-то сказал дед.
В садик бабушка согласилась отдать внука только за год до школы. Дед нашел подработку в соседнем супермаркете, а мама вышла на работу в туристическое бюро совсем недалеко от дома.
Жизнь налаживалась. В Израиль регулярно поступали денежные переводы, и в эти дни бабушка ворчала на маму:
- Не себе берешь. Детям.
Переводы прекратились, когда Давид пошел в первый класс, а через месяц через знакомых пришла весть, что папы больше нет. Сердце. Люся видела, как тихонько заплакала мама и молча ушла в свою комнату. Она год назад получила удостоверение личности и поменяла звонкую и когда-то такую родную фамилию на мамину, став Алисой Лившиц.
- Звучит, - коротко одобрил тогда дед.
Ремиссия закончилась, когда она заканчивала службу в армии. И снова была операция и новое, экспериментальное лечение. На маме пробовали всё. Она соглашалась на любое предложение врачей, хваталась за любую соломинку, чтобы дотянуть до бар-мицвы сына. Это была ее мечта.
Они всей семьёй ходят на кладбище раз в месяц, 26-го числа. Чаще не нужно, чтобы не тревожить душу - так говорит бабушка.
Она покупает цветы, как это было принято в той жизни. А Алиса с Давидом кладут камешки. Так, как это принято в этой стране. Она держит за руку брата и вспоминает слова мамы: "Ты не будешь одна".