Пишет, трудится Гоголь, и труд его звучит сквозь века.
А вокруг все только злятся да покрикивают, но и читают, чего же ещё читать?
– Ах да мастер, Гоголь! – говорят одни. И пьеса-то какая! Вот только не надо было трогать Ляпкина Тяпкина! Кого угодно, а только не его!
– Помилуйте, – удивляется Гоголь, – да за что же такая честь?
– А он – администратор нашей группы на Фейсбуке!
– Вот уж чин так чин, – улыбается Гоголь.
А люди дальше вопят:
– Что за пьеса, чудо! Вот только собака ты, а не автор!
– Да чего ж собака?
– А того, что изругал Городничего! А он-де – главный ругатель всех, кого мы с соседом не любим!
– А чего ж не любите?
– Да так, знаете ли, сразу и не скажешь… Но ты как классик-то должен знать, – если мы кого не любим, то таковые – самые злодеи из злодеев, конечно!
– Да уж, конечно, – улыбается Гоголь.
А люди знай себе дальше вопят:
– Пьеса-то хороша, но как ты смел задеть Бобчинского? Не знаешь, что ли, что он – мой друг?
И так верещат вокруг люди, а Гоголь знай себе пишет да посмеивается, да говорит:
– Любезные мои! Слышали бы вы себя хоть немного! Ваши умники орут: «Не трожь Кураева!», а ваши фарисеи: «Не задевай Ткачёва!». Мизантропы ярятся: «Как смеешь трогать Бродского?!», а дикари: «Евтушенко требуем не касаться!».
Да только я-то коснусь! И Бродского, и Евтушенко, и Ткачёва, и Кураева, и либералов, и консерваторов, и защитников некого N, и его противников, и вообще весь ваш город выведу в пьесе, да так, что мир в вас всех тысячелетия спустя будет пальцами тыкать и зла сторониться!
И сделаю я это, во-первых, затем, чтобы люди увидели, что жабы с левого края болота ничем от жаб с правого не отличны.
Во-вторых – если Гоголь умолкнет, то камни возопиют!
А в-третьих – как бы вы ни затыкали себе уши, но «идёт за мной Сильнейший меня», Он повторит вам то, что вы сейчас слышали со страниц моей пьесы. И кто из вас тогда, будь он дурак иль гордец, защитится от идущего к вам сюда Ревизора?