7 ФЛЮГЕРА И КРЫШИ.
Шаг отсюда в пыль комнатных миров, аквариумов, террариумов и замкнутых пространств микроскопических вселенных. Оледенелые пейзажи на старых гобеленах, в которых замерла лунная даль и стекло отражений чернеющих озёр. Тайны книжных червей, пожелтевшие страницы раскрывающие суть бессмыслицы законов природы и истин. Погружаясь с головою в скрытые смыслы, ты становишься частью хаотично парящей пыли. Выпадаешь навеки за вымышленный горизонт.
Ноги несут тяжелую голову прочь, оставляя за спиной мрачные царства, гиблые земли, где жизнь просто сумерки, где сны холодны словно смерть. Наверх, по стенам, крышам, скрипучим лестницам, словам стихам, к возвышенным мечтам или местам. Наверх, чтобы вдохнуть порывы ветра, ощутить тепло дня и черепицы, услышать болтовню флюгеров.
Ближе к солнцу, улыбаясь звёздам. Мечта стремительна и дерзновенна, в подземельях она гниет. Не остановишь ее комфортным раем, чинных, благородных мыслей, все мало, все давит теснотой что свыше. Только повод дай, в движенье этом сомнений нет. Спущенное с поводка сумасбродство идей, становится стремлением, которое уничтожает шаткое прошлое, приносит слепое будущее. Вечный калейдоскоп.
Наверх! Зачем объясняться, словно лямку тянуть. Наверх! Лестницами и по канатам, ползком на брюхе, да быстрыми прыжками к высоте полёта. Крыши, где черепица старая хранит следы дневных пожаров, и скрип флюгеров указывает направление ветров. Вот и раздолье человеку, немного пьян, усталость восхожденью не мешает. Расправляешь руки навстречу потокам ветра, глаза заливает холодной слезой, взмах, словно крылья. Барабанит дождь, музыка для забывчивости, ты воплощённая птица и бег быстрый, чередуется взмахами оперенных рук.
Падение в высоту. Бездонное небо, присутствие смерти, анабиоз желанной мечты. Далеко, в околдовывающем мерцании зимних звёзд, сны обретают крылья яви, далекий край, где оживает мысль, претворяясь в образ, оживают краски, возникает жизнь. Путь не окончен, дорогам нет конца, всего лишь привал. Ты рассеян, улыбчив, как странно сейчас звучит твое имя, произнесенное ветром в разговоре флюгеров.
Ветер лёгкими толчками неосознанных тревог оградит от опрометчивого прыжка в высоту. Остановись человек уйми сердцебиение, оглянись по сторонам. Скрипят флюгера, жизнь идет своим чередом, она как кошка, легка на мягких лапах, играет с лучами солнца и собственным хвостом. Ее дразня, я крышами домов ступаю осторожно, чтоб не распугать секреты раскрытых окон.
За дымоходом, хранителем тайн древних, чуть ниже тени полдня, есть чердачное окно с запылённым стеклом обыкновенное на первый взгляд. Облупившаяся краска от непогод и времени, пыль да паутина дрожащая. Но всегда интересно, какая тайна скрывается там?
Открыть задвижку скрипучую и бросить голос в пустоту, что за эхо откликнется, боязно услышать, голос узнать. Неизвестное из темноты опять тебя пугает своей громадностью незримой, и ты повторяешь заученную молитву тихим шепотом. Закрываешь глаза, ощущая разбуженное чудовище готовое с потрохами весь мир проглотить. Страхи множатся, их палитра богата красками живыми.
Отбрось заученные с детства страхи, темнота должна получить вызов, пусть дракон проснется. Это единственный раз в жизни, когда дерзость приносит победу, не вздумай закрыть глаза и уверить себя в слепоте и трусости душевной. Творец нам дал глаза, чтоб видеть мир, а не чудовищ в темноте парализованной страхом жертвы. Хищники их охота, на крыше они не живут, а чердаки полны всяк призрачного барахла и хлама, но если всмотреться.
Присмотрись. Лучи и пыль, глубина непроглядной темноты в ней подрагивает, далёкий, неясный огонёк. Свет его таит загадочную природу, кажется, что далекая звезда разгорается над черной бездною. Ощутим пульс, так затухает и вновь рождается жизнь во вселенной. Миг этот играет со временем парадоксальную шутку, начало и конец, единая точка в которой сконцентрирован пульс и свет.
Смотри, когда еще успеешь увидеть. В дырявой памяти сохрани ускользающий миг. Подсознания древние страхи вопят истошно приматами. Миллионы сумасшедших надорванных глоток, миллиарды выпученных глаз налитых злой кровью, бешенство вздыбит шерсть во спасение. Тяжко исторгнуть животную сущность натуры, она вжилась и просто не сдаст свой облюбованный храм. Ты войдёшь в пустоту безрассудно, выйдя безымянным никем.
Слова полыхнут огнем и наполнятся сжигающим смыслом. Мир слепых мотыльков превращается в пепел. Голод, удушье костлявых пальцев, мечущиеся в пожаре звери. Хаос, пылают мира законы. Пожирание слабых, эта нелепая религия отравившая рассудок, рассыпается на глазах, во рту вкус пепла, мир людоедов это уже вчерашняя тень.
Все кончено, судьбоносный шаг сделан, нет мнительности душевных волнений, нет реинкарнационного водевиля, смерть и судьба спят. Сияние звезды заполняет полнеба, дрожь в сердце твоём выдает жизнь. Душа в крови и рвоте исторгнет грязь, пену злобы. Крошащий зубы страх потерять, влюбленного в себя богочеловека, сверхдурака и сверхслепца. Героя анекдота обманувшего пьяные надежды стада паршивых овец. Правда, забрызганная слюною истеричной молитвы грязного, черного рта.
Вот стоишь с обмоченными штанами, сплёвываешь пену, харкаешь кровью, вроде живое существо. Мечется прежний мир, теряя смыслы, вопросы глупы, смерть близка. Кровососущие паразиты, поместные обнаглевшие свиньи, чопорные надутые индюки, их мир пылает, их бытие в огне, они зовут с собой и уступают место у самой плахи.
Ожидаешь, что происходящее только сон. Звучат смешные прозвища, с которых спросят, ты первый в очереди, а имени нет. Лживые языки о прощении молят, их режут и с корнем рвут, процесс без остановок покуда не иссякнет словоблудов род. Радуйся крыш черепичных страны гражданин, ничья алчная лапа не влезет в карман. Будь царём, императором, барчуком, хамелеоном, цепью литой, кем вздумается, но это несравнимо с тем струящимся светом, что в голове засел.
Обреченные города и улицы, предсмертные хрипы, завывания и скулеж, только начало долгого дня, еще ночь впереди. Паранойя обнуляет разум, пьяная толпа вершит свой потоп. Мерзавцы и подонки спасители этого безумного дня. Насилие, пожары, текущая по брусчатке кровь, мир исторгает бремя справедливости и свободы, сырая земля получает свой корм.
Видимое ужасает и думается, словно собака виляет хвостом. Меняются лица, ход мысли, ветра в голове, и обязательно появится новая линия судьбы в глазах отражениях кошки в пору любви. Время ночь и приходит любовь, крыши источают тепло, это востребовано.
Спросишь, почему оставил баррикады и борьбу? Перекроить мир под себя, не значит сделать его лучше, я выбираю крыши, любовь и красоту. Вдогонку ты кричишь. Ты раб! Ты не такой как все мы. Разрушены и сожжены будут дома, исчезнут крыши! Огонь выгорает, злоба кипит, бешенство съедает нутро, мы возвращаемся к аутофагии.
Вечная ступень преткновения, это мы. Как все, следующий и последовательный шаг. Как все мы окончательный приговор. Лица, имена, фамилии, легионы на марше, одинаковые доспехи тождественные судьбы, вешних отличий не разглядеть. Марш завоевателей, триумф победителей, шествие боголюдей, поверженный мир в кандалах доедают вши и саранча.
Звучат заученные речи превозносящие нас над теми. Мы, величайший грозный бог, способный ставить на колени любого инакомыслящего. Как все мы, единственно единая вселенная, вовлекающая во вращение каждого, это отеческая забота, способ наполнения жизни бесконечным существованием. Вариативность одного бога, его слово логично и пропорционально частям тела и не вызывает отторжения.
Пади на колени пред накоплением могильных плит прошлого, возлюби, на что указали пальцем. Испей мудрости бесконечной из трудов непонятных, будь частью своего божества из тысяч тонн плоти и крови, это как все, в котором живёшь и сдохнешь по пути на воскресное богослужение.
Вот он подымается на моих глазах во весь рост, самый настоящий гуманист инквизитор, живая гора спаянных трупов, ворчит вулканами фанатизма, глазами войн кровавых пугает. Бугры узловатой, жилистой любви вздулись скалами в поднебесье, похоронив под собой остатки крохотные чувств человеческих.
Как все, жестокость смотрящая глазами твоего голодного, алчного, потомства строящего свой небесный ареал за городом. Мы, перст каменный указующий в одинокое царство смерти, самый правдивый страх, видимый и осязаемый, а остальное гуманитарная чушь, разбросанная, где попало.
Мне боязно заглянуть вглубь этих всевидящих и всепоглощающих глаз. Я ненавижу это божество, живущее в самом себе. Тошнит от вида его страхов, жизнь в нем невыносима, закольцована, замурована в темноту квартир и гроба. Рождение и вот готовы кандалы свободы, она прекрасна, как ошейник от блох, клещей и мудаков, хотя не любит каторжан и беглецов, а где они в почете?
Нет, никогда не посмею заговорить с ним, давясь разжёванной рутиной его бытия. Да, мы поймём друг друга с полуслова. Но, будем молчать, стиснув зубы, наша неуживчивость повышает градус неприятия. Раскланявшись, мы расходимся в разные стороны, зараженные первобытной ненавистью.
К чертям, пусть горит в своем аду! Я дружен с кайфом и имею крылья. Мои хрустальные глаза, блестят от дичи или ветра. Плевать, что кто-то виноват тайком копя и власть, и деньги. Айда народ теряться и гулять в палаты пёстрые, где мысли устричные живут и добрый пастырь всех спасет или поможет добрым словом.
Грязными телами завалим парную, отмоемся для плахи или любви. На той стороне пропащей встречусь с дикими музами, лихорадки и бреда вдохну. Заморочу до смерти свою буйную голову. Буду влюбчив, смешон, бутафорною смертью бессменным трупам грозить, что не предложат, всё возьму и отдам за ненадобностью. Я босой человек с пятаком, пришедший на ярмарку.
Вещь делает человека вещью, я пропиваю вещь в себе. Другая сторона, тут праздник человеческого духа и разухабистой самодеятельности, с боккором скоморошьего покроя на пару хлещем медицинский спирт. Медведь, оставив совесть, ушел за пивом, ближе к ночи собака воет на луну и черный кот по кругу бродит, седьмое небо, дверь налево, толкни ее там третий ад.
Бежит на помощь люд с околотка, воскресают из тумана болот аборигены руин и окраин. Страшные в простодушии жители приграничных сумерек и заповедного леса одолевают придорожную насыпь, позвякивают цепи, блестят кастеты и нательные кресты. Яркое безобразие коммуналок, трущоб, дно мира, засеянное праведным семенем, вскормленное злой любовью. Лезет на свет, гремя пустыми баянами, бутылками, ветер кружит клочки бумаги с обрывками номеров покладистых шлюх. Память светла, месть холодна.
Воинство кровожадное заполняет чисто поле. Многоликая орда, в которой беззаконие и анархия пылают яростью, диким огнем. Интуитивно или на генном уровне понятийное представление о добре и зле, возвышается над презренным законом, быть как все. Мы, напугаем, нас, этой бурей чудовищ кровожадных собранных под черным стягом Самаэля воедино. Но битва эта, просто мертвый воздух, прелый перегной опавших листьев, пылающий мир медленно превращается в сладкий дым минувшего дня.
Будет траур и грусть, будут слышны рокочущие тамтамы, индейские шаманы заново придумают тотемы племён до скальпов охочих. Задымят благовония в обугленных храмах, пожиратели опиумного дыма ищут слова для молитвы. Грешная земля пахнет людьми по локоть в крови, парует поле, ждет войны.
Сяду на краю крыши и втяну ноздрями, этот туман не добрый, подумаю о времени кошачьей любви на тёплой черепице. Ветер, ни минуты покоя, дует и выдувает по крупицам настроение весёлое, и любовь уже не кажется силищей, что горы сворачивает. Немой в птичьем доме песни поет о любви и скором рассвете, жаль, что ослеп и не видит он этой любви.
Любовь, как хочется вилять хвостом и бегать за тобой. Забыть вопросы и ответы, счастье вкушать и пить, вдвоем, без меры. Горланить песни, фигурные рулады выводить, скачками резво время обгонять, какая тайна или анонимность, к черту прятки, тени. Хотите лирики, извольте ода в вашу честь, богиня я ваш раб, лишенный пошлости и лени. Мы созданы, чтоб быть в веках! Утехи ложа, жар тел и стоны. Цветы полевые к твоим стопам я поднесу и стану восхвалять любовь земную в чистоте отношений.
Дом грёз в нем женщина живет, томится, принца ждет или мужичка фартового с большой дороги. Но кто же ты богиня? Нонсенс, парадокс, мать, швейка, прачка иль девка из борделя? Символ жизнь дающей, власть злых цветов в день праздника сожженных ведьм. А может та, с которой хорошо всегда и нет пути обратно? Богиня, кто же ты? Спешит домой великий деспот, Ирод во плоти, чтоб жить продолжить на ножах с крашеной фурией валькирией лютою. Любовь, как хочется вилять хвостом и бегать за тобой, не ведая стыда и страха.
Крыша же полна пацифизма, праздности, лени. Вольные люди, не суетясь, вкушают плоды обыкновенной свободы, их интерес не заморочен, слоняясь руки в штаны по сторонам неизвестным, придумывают штуковины вечные без названий имен. В этих людях нет жутких, гуманных стремлений бороться со злом во имя добра. Народ крыш черепичных не поддаётся системной дрессуре. Они сидят на карнизах, грея спины на солнце, и поплевывают свысока, мир продолжает вертеться.
После возникла музыка непонятно откуда. Слащавый голосок песенки полной глупости, прилипчивый, словно детская считалка. Подпрыгнул, скакнул, зашумело, заштормило в голове. Картонный мир бумажные стены поглотил черный дым горящей резины, злой огнедышащий дракон поселился в храме из тончайшей сигаретной бумаги. Скоро запылают крыши.
Обещанная справедливость как сказка для души. Купитесь или купят вас за грош без пятака, лишат приказом всех привилегий. Отдайте душу просто так, или в нее веками будут все плевать, а нет души и праздник с нами навека.
А что? Работа искушать, губить, требует талантов, усилий. Бегать по миру и гадить везде, трудоёмкий процесс. Не скучная игра, маски к лицам примерять, влазить в умы и души. Ложь и обман представить истиною, задорого продать неоднократно. Красноречиво путать след и в обещаниях топить, слабый голос прозревшего. Талант недюжинный должен ты иметь, чтоб убедить любого человека, что в бездне рай и ада вовсе нет. Аккуратно все тезы упаковав, скажем в коробку для песен.
Пнул я ногой зло из коробки и ветер подхватил новую забаву непрочную, понёс по всему миру, местами пропащему, местами на рай схожему. Радовался, выл и ревел, новой забаве чудной. Трепал словно тряпку, рвал в клочья тонкие стены бумажной тюрьмы, свистел в чёрные дыры, да не ведал, что по миру заразу посеял.
Ночью во мраке пещер, учуяли гады ползучие, свой час ядовитый. Вот и пришло лихое времечко в мир пока сонный грезящий в сытости нуждами малыми. Сон сладок, в нем нет тревог, вины и ожидания, пока в дверь не стучит сапог или копыто зверя.
Луна на небе мир в серебре, жабье молоко на висельнике, труп оживает и мелет пыль его язык, пыль всюду проникает. Глаза же запорошила луна и серебро, порождая этой ночью тоскливой холодное племя змей, упырей, нежити мерзкой кладбищенской. Черные чары, адское пламя, в закопченном котле плавят воск душ человеческих. Ночь эта родит морок и тьму долгого, кровавого шабаша.
Армия крыс серых, жрицу себе нашла плодовитую и писк миллионов голодных глоток, окрестил эту девку опухшую, с мордой оспою меченой, матерью чумой, которая с первого шага обрела твёрдую поступь. Мертвые кости, и густой дым заполонили города и веси. Маскарад или праздник чумы, встречай народ, отворяй ворота, чествуй крыс, предлагая себя, пропитайся насквозь этой больною идеей.
Я с крыши всё видел, не верил в происходящее, ужасался видимому. Мёртвые города, словно склепы, жируют безумцы, пирует чума, хмель да радость, глумятся над жизнью. Обескровленные трупы, завернутые в мешковину украшенные рыбьей чешуей, примеряют кожу освежеванных. Откормленные крысы лоснятся от жира, не в силах лопнуть, подтачивают и заражают завоеванный мир. Чума играет с детьми в слепые прятки, кого поймает тому сытая пайка и последний костер, кто убежит, прозябанье и голод.
После ночь в гости приходила, да наши ангелы спускались с небес, собирая уныло урожай распластанных душ на грешной брусчатке площадей кровавых. Там ещё повсюду лежали маленькие сгустки страха, тускло искрясь тлеющими угольками. Это наследие, оставленное предками. Когда страх оказывается в руках, от холода немеют ладони, он прилипчив и въедлив, быстро парализует нутро и разрастается, опутывает, ты чувствуешь, что не одинок в этой паутине.
На площади труп ожил, зашевелился, словно марионетка неуклюже, стеклянные глаза раскрыл. Я крепче сжал в кулаке сгусток страха и мёртвое, почерневшее лицо заиграло желваками, медленно подымая к небу наполненные ненавистью глаза, губы свело судорогами, и ясно донёсся утробный рык угрозы.
Он ненавидит небо но с флюгеров и крыш начинается дорога к мирам за облаками. Мертвая армия пока сокрыта пеленой тумана страстей и дел земных и не нашёлся ещё тот удалец стрелочник, чтоб развеять чары волшебные, ещё не доели манну сухпайка, не подняли на штыки плоть названную вражеской. Туман, ложь в нём не вечна и исчезает он по мере усиленья ветра.
Настало спокойствие, время сказок пришло, потому что возникнет она и всё вмиг преобразится. Займет привычные места стакан, вода, луна, тень, солнце и привет тебе, путеводная звезда. Располагайся, будь как дома.
Я жду с нетерпением, рассказов твоих, рисуя будущее романтическими карандашами, ведь, что война на площадях и где недосягаемые флюгера и крыши? Моя звезда, будь непохожей, разной, невидимой не признанной в уме смешливой и главное всегда путь мой освещай, пожалуйста, не гасни. Я время сверяю в назначенный час взором обегаю все небо. Моя звезда идет небесною тропою не спеша, она не меркнет, увлекает блеском и тайнами манит, наше свидание уж близко.
Былое и бывшее всё в радость. Нет меня дома, есть человек, который ушел окрылённый к солнцу. Волшебник умер, издох, рассыпался пеплом по ветру, нет чудачеств и замыслов бестелесных, я вышел в иное, обрушив мосты. Замирающее сердце, от стука в дверь напускного цинизма души, в пыль безвременья уходят скоротечные страсти. Я жду звезду путеводную с подарком в руках, с каждым разом убеждаясь, что она единственная.
Мир в красках Эдема, первично, первозданно, не сотрешь. Чистота неба, искренность глаз, жизнь пьянит и не отпускает. Свет проникает в душу и разливается тепло, уходят страхи, ты легок словно пух, от благодати немного не в себе. Ожидание её прихода, глубоко внутри снуют огоньки, предвестники ее приближения. Звезда путеводная судьба тебя ждать, жаль в скором времени сказка умрет, и история просто закончится.
Вновь день приносит, разрушение, смерть, боль и душевный голод. Страницы книги бытия в алой крови, ненависти, злобе. Путь не истоптанных сапог в небо или к небу. Завоевание рая, эпос, сага, реки крови, дорога разбита, сплошь трупы.
Истошные вопли приматов, блеск стали в руках, дикий танец существ запятнанных кровью. Взывают к богам жестокости и молят творца о победе. Уничтожение мира исторгнутого уродливым бременем, цель последнего отрезка времени. Учат простому и глупым словам, чтоб вера была легка на подъем и волнения. Разрушить себя во имя прекрасных слов, и меня убеждают, что души ничего не стоят.
Тяжёлый камень, летящий в толпу, дурная голова, раздавленный мозг. Стена ждет. Какая любовь? Где красота? Сумрак затхлых переулков вот спасение, где обретешь покой от пулевых стигмат и ножевых ранений. Бездушный человек хладнокровно расчленяет твое тело на куски мелкие с выпуском внутренностей, он мясник и немного торговец. Пустые, вконец опошленные слова, и души перестают чего-то стоить.
История проста, если нет мира, значит идет война. Кровожадные племена, бесконечные окопы, знамёна боевые, оружие, победа или смерть. Настоящее веселье, когда в безумии дикой, кровавой резни зверь в тебе шепчет о сладости крови. Зачем тебе душа, когда ты хищной твари уподоблен?
Смерть! Отовсюду ор идет. Прыгать, кричать, бесноваться химерой одержимой, посреди хаоса пепелищ, находя по закуткам спрятанные ценности непререкаемых заповедей. Нет, новый закон строго гласит, резать ножами, рвать на куски, не ведать сострадания и распять старый мир, уверовать в исключительность своего предназначения. Загнать остальных стадом в животный страх, пусть миролюбивые люди осознают тщету попыток произнести вслух. Мы живы.
Вот тогда-то придет время пожинать урожай, ведь столько люда закатало рукава, примерив справедливость палача. Стреляй дружище в кого хочешь и как попало, дурных голов, как буйных пациентов. Слюна летящая полна бешенства и каждый ею заражен, от первого вдоха и до последнего выхлопа. Нет оговорок, бескровных перемен, воодушевлённые сумасшедшие заполняют гробы. Экзальтированная революция всеядна. Слить душу, одним подлинно не делимым, швырнуть подношением на алтарь, тем заблудшим, по ком звонит колокол.
Займётся мир пламенем и обуглится в пепел. Бездарные, глупые судьбы эталонных сверхлюдей, извиваясь в предсмертных танцах кошачьей любви, оставят пустоту руин и кресты надгробий. Сгорят все крыши, куда бежать ленивые всезнайки? Здесь пустошь, за горизонтом чисто поле.
Забвение и море скорби, горьких слез. Короткая память в голове пустой, желая вылезть из окопа, получает пулю. Прощай башка, теперь я каша, грязь, новая земля, тот плодородный слой реинкарнаций, откуда полезет род людской за той счастливою звездой, которая в небе ночном только нам и светит.
Звезда моя, увы, лишь маска. Хамелеон меняет цвет, мертвеет кожа, вуаля, пляшет шут в доспехах короля, и люди лицедею охотно верят. Цивилизация воскреснет, причастится, в меру поумнеет, но краше бус стеклянных и зеркал, абориген не видел и не знал во всей вселенной.
Пора волшебник подымайся с этой липкой заплеванной, протестной брусчатки, вытри текущую кровь. Загляни в глубину творимой гадости и мерзости, прими действительность морального уродства, лютой злобы расчеловеченной толпы. Угарный чад пожаров, пир чумы и возвеличенные до ангелов хранителей крысюки кричат. Свобода! Имеющие уши услышьте эту пляску на костях.
Этой ночью в месте заповедном будет славный пир горой. Эй! Живые или нежить! Приходите, порадуйтесь, время надежд не истекло. Будет пьянка угарная, славное веселье, где не обнаружить следа горя и печали. Жду, и не вздумайте стороной окольною пир мой обойти! Этот клич подхватит весело ветер и понесёт громовым раскатом, средь молчаливых земель да бурных на свой лад морей и океанов.
Выпьем доля за праведную зависть располовинившую грешную жизнь, за эгоистичное сострадание в осажденном насилием мире. Где та надежда и где то спасение, коль безвыходность неколебима. Молитва свет и ясность дают, но тонешь ты в мракобесии. Ждешь благ маниакальных проявлений и мстительно прощение твое. Созерцательная агрессия губит бесконечно лишних, безразличных ко всему людей. Воскресает дракон с чешуей из зеркал, он забрасывает липкую сеть. Судьбы мира принадлежат демону распродаж и скидок. Последняя бутылка, распитая на философском кладбище, предвещает темноту и бесконечность. Пир горой и волшебство!