6 Исход в подземелье

6   ИСХОД    В    ПОДЗЕМЕЛЬЕ.



Болит душа, ей душно в духоте годов, столетий, порою слышу ее скулеж и завыванье, может болен? Проблемы приходят, и хлопает дверь, внутри меня не засыпают предчувствие и волшебство. Ищу спасение в пустоте квартиры, хожу за тридевять земель из угла в угол, упирая глаза в бессмысленный рисунок пола. Наступление темноты, битва телевизионных магов, сетевой гуру обесценивает души.

Ночью, только звёзды, равнодушная даль или простор, может глубина, безбрежность, пешим ходом этого не осилить. Слышна отчётливая песня комара, блуждающего в целенаправленном поиске крови, я наливаю ему стакан, пусть захлебнется и утонет. Телефонный звонок, голос, не слышащий моего шёпота. Продай кольцо нибелунгов и в ипотеку квартиру возьми, смысл жизни обрести свой угол в лабиринте. Мой нибелунг смеется и мурлычет, ему плевать в запасе девять жизней.

Интеллект полезен, ты создаешь и созидаешь, пылко увлечен. Осознанно ты в руки человека отдаешь орудие, в котором он дубину только видит, какое благо приносит интеллект? Болезнь прогрессирует, заполняя клетки заразным гноем, порождая долгий шлейф разочарования и безразличия.

Громадный мир исчез, издох, остался каменистый остров, последний приют для прокаженных. Яма, лишенная окон разбитых и ветра, теперь там лампадка коптит и покой алтаря. Постоянное одиночество в мыслях, фигуры замотанные в мешковину, они серьезны в рассуждениях, красноречивы в молчании. Их участь предопределена, далее бог.

Отрешенное лицо выгоревшая синева глаз, онемевшие пальцы зарываются в шерсть пугливой львиноголовой собачонки. Ожидание, спекшаяся кожа уродливых рук, рыхлое тело волдыря готового лопнуть, выдавленные змеиные слова абстрактной истины. Тлеет сигарета, под ногами мягкий пух теплого пепла. Шумит море, но звук искажен и рассеян, призрачен, словно мы внутри раковины. Встреча с создателем, предопределена.

Исполненное желание. Грань. Страх падения в бездну велик, его природная глубина пугает. Время исчислено и обнулено, ингредиентов спасения нет. Болен, соглашаешься и повторяешь, болен, без диагноза с латинскими буквами, горбатый алхимик первым ушел в сумеречный лес. Теперь он бессловесен, как все мертвецы. Ждет солнца, чтоб вспыхнув сгореть, философский камень, обратив в пепел. Выбыл эскулап, и бухгалтер снимет с довольствия, тайны ушли вместе с телом.

День пляшут, скачут солнечные зайчики, страхи множатся и оголённые нервы предчувствуют близкую смерть. Она придет, она в зените солнца. Огромный океан огня заполняет чашу для испития. Ингредиенты возрождения, боль родовых мук, восстание слепых инстинктов, рефлексия перед черным зеркалом. Бежать или забыться? Вселенский закон повторений, переворачивается время в часах, искажаются слова и мысли. Я брошусь безрассудно в это пламя, потому что горю.

Отсутствие волшебства, рутина оцифрованного чуда говорит о никчемности бытия и линия режущей боли, бесцеремонно выворачивает наизнанку. Ты подыхаешь в паутине, безучастно наблюдая за собой. Зловонное дыхание сквозь стиснутые зубы в достижении высот, слепые зрачки, вопли капризного существа в клетке, идёт игра в очередное чудо лицедейства. Шипение, мычание, плачь и гниение, разложение, деформация, отвращение. Фейерверк праздника одержимости.

Выход один, только в окно, в мире башен исчезли все двери. Выпрыгнуть с расправленными крыльями с точки наивысшей боли, отречься от всего, чтоб подохнуть не считаным дураком. Видеть реалии трезвыми глазами, презреть фальшь напомаженной радуги, никаких фантомных болей от бесполых идей. Животный страх человека перед настоящей бойней, вереницы рабов революции исчезают в переработке равенства, становясь топливом для прожорливого пламени свободы.

Я хочу мира и пачку сигарет. Оглохнуть, не слыша пустого звона набатного колокола, где ваш пожар жарких сердец, если нет пламени? Отстаньте презренные дураки, идите и расшибайте головы о свои алтари, сытые животные почувствуйте голод и холод. Хватить лезть в душу и сердце, рвать на куски плоть мою, псы голодные, псы ненасытные. Разрушение мира, ваш рай на костях и крови. Гиена свобод любит плодить и пожирать благодарные трупы.

Надоела эта худая болезнь, не излечимая рана наполняющая кровь трупным ядом. Давай во что-нибудь сыграем, три слова, одно желание. Вот дверь золочёная и есть ключ, далее магия, волшебство, колдовство, открыты миры, где человеку имя есть, даны время и место.

Подземелья нас ждут, безбрежный мир сырых таинственных пустот, где тайн живых и спящих в тишине полно. Покидаем крысиного царства чертоги, долой помойку словесных нечистот и смрада глупости, вековечных рабов свобод и их услужливых хозяев. Сбросим темноты полог, и смело ступим в неизвестность.

Долгий спуск ступенями не для ног людских, сквозь плотный мрак и страхи, живущие в глазах и на слуху. Тишина страшна, в ней зреет ужас и ожидание, холод смерти. Но шаг за шагом преодолеваешь этот путь в беспамятстве бесстрашия, которое сейчас в тебе бурлит. Ты, неизвестный человек, совершаешь безрассудный шаг с закрытыми глазами.

Невдалеке вспыхнет крошечное пламя. На то они и подземелья, не положено им быть шумными. Чем тише дышишь, говоришь и ешь, тем дольше жизнь твоя и трапеза скудная, а иначе, аборигены здешние быстро найдут повод для праздника. Сам понимаешь, не многим из живых путь сюда заказан. Дрема, грезы, густая тишина, что нега в оной спит подземный пантеон богов и духов недр земных. Зачем и с чем сюда пришел ты? Незримый голос вопрошает.

Спят ныне. Смотри, любопытствуй, руками не трогай. Подлинно боги плоть и кровь земная, голос смолкает растворимый мраком и тишиной громадного пространства. Сейчас время их отдохновения от трудов, вся суетность теперь поверхностна и к солнцу ближе, там праздник жизни и еда. Здесь же, убаюкивающая тишина забвения незыблема. Беззвучная молитва снам спящих неколебима и время струится, не тревожа пыли. Ступай как можно тише, не беспокой их сон.

Время, прислушайся, как текуч и верен его ход. В истоках мифы, предания, едва уловим его бег. После история этого дня, живые персонажи движут время, и голос первочеловека теряется в разброде множеств языков, наречий. Мир строится, он деятелен и кипуч, бесконечное сотворение, порождающее сонмище загадок и тайн. Ночь, кормит тени дня.

Отчего тайны и секреты все время в темноте таятся или тени? В былые времена, в дни сотворения, мудрые кроты прорыли здесь ходов извилистых, глубоких, что окажись в пещерах здешних, странник, секреты мирозданья и ключи в твоих руках окажутся такие. Вселенная, как на ладони, время пройдено и смертно, не будь глупцом и бога не смеши. Используй шанс волшебства дороги, в путь.

Подземный мир сюда земные пути-дороги живых ведут, здесь отыщется ответ, который всех мастей оракулам не по зубам. С чем пришел? Спросят неведомые, что выползают из бездонной темноты колодцев, кто от начал времен живет во мраке. Богатства или кое-чего важней, здесь договор имеет подлинную силу, и из рук в руки кочует власть над миром. Подземелья это гнездовище родное им безликим, безымянным с холодною кровью и душою, их колыбель.

Властитель, величайший, грозный царь царей, ты завоюешь мир, но, не станешь ближе к солнцу, удел твой власть и кровь, загубленные души ремесло твое. Мир под пятой, самонареченный солнце-государь или бог земной, тень твоя от полдня в рост пойдет, и полмира скроет, в могильный холод обернет.

Дурак творцом любимый и хранимый, от дармовщины и посул, пьянеет глупостью, бездумно превращая жизнь свою в добычу для зубов твоих правитель тени. Скольких тучных и иссохших готов ты поглотить, всех и вся? Власть твоя, есть бесконечный голод ползущей тени дня и аппетитов мерзких тварей с холодной кровью.

Прощай, хранитель древности, покрывайся паутиной забвения, забудь прошлое падших богов. Твои истории теперь пишутся за кусок белого хлеба, они прилизаны и полны красочного эпоса, благородных поз, там смерть медова и сладка, а кровь на алтарях жестокого безумья быстро сохнет. Пир всех воскресших героев и богов стилистически безупречен. Спи спокойно, твоя совесть согласится с моими словами, покойся с миром, пусть истории твои во снах живут.

А как же она? Позабытая королева любви и страсти, та вечно юная богиня, ведь ей ты посвящал победы и жертвы приносил. Неужели навсегда забыта, и свет ее угас, и лоск померк? Не пылать огню  в горячем сердце не кипеть крови? Неужели угас пожар страстей, оставив пепел, траур, окаменело время, её в мрамор белый превратив. Осталась свита пожухлой листвы в парке осеннем, дождь её слёзы, а ветер голос тоскливый, она на сносях предзакатной эпохой порочной.

Подумал, а устаревают ли пороки, меняются эпохи и цвета, я от греха бегу в желанную порочность, дальше яма и жизни нет. Подумалось у черты, а надумал факел зажечь. Пройтись тропами извилистыми, по ступеням скользким, следами героев, что ведут к глубинам тайн подземных. К бездне, под толщу улыбок фальшивых, масок, словесных лабиринтов к истокам названий, которые некогда проронил бог.

Время увидеть себя, сбросить лживую маску, которую на людях держишь. Пора и час приходят, затеять жуткое ночное перевоплощение из оборотня грешного да кающегося, в иное существо с душой живою и ясными глазами, чадо, любимое творцом. Дверь перед носом в руках заветный ключ, душа чиста, все напускное предано огню, вперёд и страху места нет.

Скрипучая дверь с позолотой, а далее мир в нем порядок иной. Темнота, как черное зеркало всмотрись и почувствуешь что живое оно. Цветы во тьме, источают призрачное свечение, они благоухают сладким ароматом яда и факела огонь пугает их. Словно утроба, красноватые стены обильная влага стекает слезам подобно, беззвучная капель тягучая словно слюна.

Глаза отовсюду вижу живые, смотрят пристально лишенные век. Взгляды измеряют, словно ищут изъян, всматриваются пристально, рыщут, тщательно вымеряя, ты ли это? Тишина, вязкая влага, живые блики, глаза возникают, въедливо впиваясь в свет факела, и бессловесно исчезают в темноте. Пустые взгляды непонятны, хоть плюй ты в оные, или мимо пройди. Смотрят, глядят, ядовитую слизь источая, безучастно провожают твою дрожащую тень.

Эй, Бастардон гроза всех подземелий, явись, помощь твоя нужна! Клич эхом громовым помчался в тёмные тоннели. Вскоре, жди не скучную компанию. Возникнет здешний лорд протектор лиходей, буян, веселая пропащая душа и висельник, нахал и сквернослов, ближе к теме, яркий персонаж.

Песья морда в человеческом обличье, шерсть рыжая вздыблена, в пасти дымит сигарета. Глаза лукавые вспыхнули пламенем адским. Ха! Вот с чего задрожала здешняя дрянь глазастая мыльная! Волшебник в гости пожаловал. Потерял чего, а может, ищешь что? и глаз подбитый, подмигнёт хитро.

Давай рассказывай, свои истории, не трать время на пустое молчание. Качни нашу замкнутую тишину склепа. Задай жару, ветры адские пробуди. Пусть это чёртово место помутнеет от страха, да захлебнётся дерьмом своим. Глянь их сколько, больных да глазастых, тупиковая ветвь, порода без пользы, только смотрят тебе в след и ощущение пустоты не покидает. Тьфу, и тысячу проклятий, чтоб из орбит повылазили, бельмом стали.

Идем дружище к глубинам царств подземных потревожим темноту и жизнь. Забудь на время крыс и корабли, что тонут без конца. Давай бузу затеем, взбудоражим местный контингент, плевать на осторожность, пусть пляшут и горят до пепла. Бастардон с отвращением сплюнул, мертвый тупик и смерть здесь не гостья. Пустота и свалка взглядов.

Окообразные паразиты, склонные к дрессуре и покорности. Жуя, сглатывают жизнь плёвую и в любви сплошь потертые грошики. Делят бытие на ложь и бесчестие. Мы легко меняем свои мысли на эти паразитирующие взгляды, в которых отсутствие, пелена, рыбий холод. За толстым зеркала стеклом холодное око поглощает жертву и наполняет существо слепым параличом, и неким счастьем в глубине зрачка.

Шаги тихое эхо предгрозовые раскаты едва сдерживаемого смеха уносятся вперёд к началам, дабы предупредить не дремлющее царство тёмных галерей, пещер и гротов. Частые проклятия и брань, это Бастардон во всей красе и правде своих мыслей.

Клопы, как не верти и не смотри, клопы треклятые клопы. Им кровь давай, им кровь подай, на блюде поднеси, чтоб было море с пеной. Простую истину скажу тебе волшебник, люби клопа, корми клопа и за любовь твою заплатит он сполна, когда под ноготь попадет и явит миру свое тухлое нутро. Эхо гомерического хохота сорвалось с цепи, и сотрясая своды пещер, ринулось слепо в темноту.

Колись волшебник, что за мыслишку притаил? Бастардон ожидал ответ. Наш путь начинается, и дорога ведет далеко, но с чем идешь ты? Прогулка это, или исход? Я возвращаюсь, а вот где свернем и куда выйдем. Тогда, какого черта мы стоим на месте! Рявкнул Бастардон и растворился в темноте. Послышался отчетливый гул далекого ветра.

Может там, где ветер, существует возможность, оттолкнувшись ногами к потолку воспарить, или обезумев, уподобиться урагану, свирепствовать среди пыли серой, солнце скрыть туманной пеленою. Прожорливо, не глядя в суть, разрухою и горем поглотить пространство или мир. Тайны жизни выдуть напрочь, и покатиться с хохоту, тыча пальцем в убожество времени и колеса.

Отказаться от неравной борьбы с собою, намалевать на скале кровью символ сонливого пацифизма или жирную, бледную крысу. Скорбный лик чумы. Икона, может знамя? Холодный ветер пробирает до кости, хочется тепла и слов молитвы. Молиться благодарной толпе, ожидая летящие камни от кипящих злобою благородных людей заводил.

Смотри, благословенная долина, тень Эдемских кущей. Бастардон швырнул окурок вниз, тыча лапой во тьму, а там копошился рай грешных детей доброго пастуха. Слепцы, калеки, нищие, которым счёту никогда не было. Присмотрись внимательно, как уверены их шаги в реке времени, как жизнь обескровленная, плотнее смыкает ряды и полна надежд.

Страдания и боль, серая масса ожившей не обожженной глины, грязь вековых стенаний и звон монет, устилает путь. Хлебные крошки, амулеты из птичьих голов, дохлые кошки, чумные собаки, культяпки, костыли, протезы, корявые образки в лотках изобилие кочевого хлама. Запах старых вещей и гангрены, холодный паралич, голодная смерть.

Далее их святые в золоте, пантеон вырожденчества и кровосмешения, коптящие лампадки веры, подслеповатый взгляд и тусклый свет. Идут вперед несчастные, давя убогих и горько плачут, слезно молятся. Нищая толпа из грязи в грязь бредущая, слепая паства глухого бога. Святые очерствели и ленивы стали, их на руках несут и купают в злате подношений. Ждут чудес и избавления, наивно полагая, что всем бедам и напастям есть конец.

Потерянная жизнь по течению, внезапный вопль, ужасная смерть существа, просто раскрывшего глаза, увидевшего окружающее, впервые усомнившегося, открывшего рот. Существование отнюдь не жизнь, я же ясно вижу, что мы идем в страну теней, где меркнет свет. Человека убивают, разрывают на части и скармливают божеству, причитая о прощении, слышен звон чеканных монет. Набатный колокол, скорбный звон и чей-то ужин, мир в движении, лица покрывает копоть надежд.

Неужели видеть, значит, быть гоем, презренным иноверцем? Я вижу, ты видишь, кто-то ещё способен видеть, а они стоят на своем. Мы все слепы! Их мир совершенен и дорисован до последнего штришка, он привычен и обжит, а перед смертью глаза раскрываются и слышен выдох дешёвого разочарования, голос дрожит и просит прощенья. Последние слова словно плевок. Жадный человек покупает твое сердце, чтобы существовать в тени святых и злата.

Подземелья развернулись вовсю ширь да длину, словно лепестки огромного цветка людоеда. Может лучше жить слепым, с пустыми глазами, устремленными вдаль, на ощупь пробираться, будучи в надежных руках. Смотреть под ноги и втаптывать упавшего, отрицать милосердие, следующий ты. Масса тел рекою серой течет, мерно, выверено с размеренным тактом, если остановиться наступит катастрофа. Плотность строя растянутого во времени, неповоротливая масса далеких друг от друга людей, разобщенность взглядов, жвачность рассудка, завтрашний день давка, а сегодня толчея.

Бастардон подталкивал только вперёд, понуждая обозревать бескрайнюю, живую, смердящую землю тайн человеческих. Но идолы не сходят с жертвенных помостов их почитают и натирают до блеска алтари, великому из далека всегда поклон идет. Ему, творцу посредников и ловких финансистов, из истины добывающих выгоду из воздуха чистую моржу.

Огромные толпы покорных рабов воздвигали стены обособленного рая. Затем искали врага для семей своих. Города прекрасные шли стенка на стенку за право быть первыми и свободными. Я видел рисунки окаменелого рая, где каждый мнил себя царем, вымеряя пространство камеры неторопливым шагом. Злая красота любви, опустошала головы рыцарей ветряных мельниц. Ренессанс пропитывался трупным ядом открытий, спасение от старых напастей приводило к большим жертвам грядущего дня.

Слепцы шли вперёд. Сжатые кулаки, знамёна подняты к потолку и петле, наша память дымом сладким отечества обволакивает трупы сошедших с пути. Это ли жизнь? Ответ распадается на заветы, в реальности только кресты и смерть поверх земли, запах гниения.

Путь далее наверх. Мечта о славе и венце в конце пути. Вперед же мертвые и нищие, там красота, там молодость, богатство, власть, парная и бабы сплошь ядреные. Картина бытия, манерный крик души и материальный кич. Надумано, неважно, поплевать, долой штаны и нет нужды в карманах, тем временем, плавится в золото кровь. Кто следующий спаситель-мучитель, кто этот безвестный святой душегуб?

Мир в бреду, мир в тумане люди месят грязь и лепят хлебцы. Глупость сверх меры, зверство справедливых не оконченных дел, в огне средь бела дня горят живые существа, дорога страха путь к спасенью. Сумерки и где же сон? Своды подземных галерей окрашиваются пятнами ночных фонарей, радужные черви ползут, извиваясь из голов марширующих. Холодно и страшно, отвратителен этот путь.

Они же устали, каждый шаг не с горки катится. Их гонят напутствиями и штыками в спину. Тяжелая ноша грехов, заблуждений, идей и долгих столетий, слепая вера в нагроможденные слова. Лабиринт в сырой земле заполняют призрачные огоньки или же счастье, лишенное сна.

Шагать по головам одряхлевших соплеменников, втаптывать трупы, месить грязь. Жизнь слепая, безмолвная пустота и тихие шаги твоего безумия, окоченевшие стопы превращают смерть соплеменника в твердь земную. Последняя твердь перед бездонною пропастью, которую уже предчувствуешь, стонущая душа пытается сказать об этом, но рот и глотка грязи полны.

Вопль молодой женщины, увидевшую крысу, узнавшую смерть. Мудрые рассуждения (с доставшейся бабы боле не чего взять). Собираться в дорогу, приближаясь к падению в яму. Уповая, что произойдёт чудо чудесное, о нём всегда болтали перед сном и молитвой. Нереальное чудо, обещанное избавление, как факт. Самовнушение, состоящее из не распутанных узелков и отрицания посторонних голосов. Спасение, хотя о природе его ничего не ведомо, только слово и то невесть откуда долетевшее.

Идолы заплыли жиром, лоснящиеся сусальные лики, переполняют распухшие от разложения праздники. Мрут жертвы, и стоит ужасный спасительный чад. Голод свят, он входит в города и храмы, одиночество молящейся толпы воющей на луну или солнце, мольба в потолок к мирам этажом выше.

Мне б завыть зверем голодным, мне б вспыхнуть кровавым пламенем войны, мне б забыть слова добрые, развернуться и уйти к голосам деревьев древних. Вернуться в иллюзию страны тишины, где лишь ветры жируют средь скал острозубых и вечность созерцать даль безбрежную, забывая память, да сказки с загадками.

Почему в руках моих бритва и глаза уже вскрывают вздутую вену? Почему суицид это религия? Почему праздные акушеры вырывают крылья у детей-птиц? Идиллия пасторали заканчивается, открытый мир превращается в зловонную конуру, где паразитические уродцы доедают остатки больного человечества. Это потом будет метаморфоз и божий промысел, родятся иные гусеницы, иные мотыльки.

Я не желаю думать головой пешки в игре неразумного, величавого, идола медослова, сидящего в моем разуме. Он пускает корни и пропитывает нутро ядом, порождает покорное существо.

Проклятые подземелья. Проклятия и мольбы, пропитанные жаждой найти с десяток пар сиамских к своему эгоизму. Возглавить гарем объявить себя богом, сделаться смешным и нелепым. Расплакаться на плахе, в позоре умереть.

Зависть, стоны в экстазе. Счастье чуждое состояние, нет мира в душе. Фантасмагория лжи или бездушные дни, сдержанные обещания выстрела в спину. Поцелуи грязных стоп, невидимого следа в зловонной жиже. Тошнота святая. Распухшие картинками книги о позах любви, она мотив для сюжета. Напрасные слова с первых страниц. Время препарируются с энциклопедической точностью хронометража. Жизнь проста и незатейлива, вот начало, вот конец, но в рисунках проглядывает скрытый смысл.

Дипломированные святые вколачивают души в тела. Дары данайцев, сладкий яд, вино хмельное, что демон подает в ужасной чаше черепа. Нет искры разума, кромешный ад, им сыт по горло, пьешь, жрешь, обильно гадишь, калеча улицы и жизнь. Заботлив добрый бес, ведя дорогою кровавой, к венцу лавровому и престолу спасенного тобою мира. Ученье тьмы обыкновенно, победный путь из людоеда в душегубы.

Я единственный малодушный, настоящий слепой, злобный горбун с крючковатым носом, который только брызжет слюной, получая пинки и затрещины от будущих ничтожеств с купленными нимбами. Мой костюм уже не сбросить, я конкретно вжился в роль, а карнавал полон чудес и масок. Люди смотрят и смеются, хлопают в ладоши, улицы бурлят весельем, пестрое многообразие, беззаботный праздник, магия долгой летней ночи.

Ветер эйфории, пресловутый кайф резистентного паразитизма. После победы начинается война, которая не прекращается, не устает, не знает сна. Вот деловитый упитанный бог меченой шельмою травит твой разжиженный мозг, после под лозунгом-флагом тебя отоварят оружием, отпустят грехи. Будь горд, мы свет и истина, а они, безымянные проклятые и заблудшие, стоят за справедливость и малую свободу, чтоб дышалось на земле легко.

Волшебник не грусти, ведь на заре времен ты тоже был в крови, искал победу в битве, где нет сторон. Скольких без лица и имени осталось в темноте? Забудь и дальше в путь, к королеве из слоновой кости, бессмертной деве молодой. Вспомни, ее красу, речь, поступь, эх, услада для души и ока! Крикнет весело Бастардон, заполняя глаза мои ужасной, шевелящейся улыбкой.

Мчимся со свистом ветра в ушах, сердца бешеный ритм не унять. Волнителен миг, секундой промчится, и увидим её, королеву благородных кровей, эталон совершенства. Белейшая кожа в пурпуре алом царственно восседает на мраморном троне окруженная мраком царства теней. Смотри, как очаровывает пустоту и темноту она.

Красота окаймленная тьмою. Лишь она, остальное прах и тлен, перед ее престолом меркнет свет луны и солнца. Теней роится тусклый сонм, хлопочет свита, суетится, начищая первозданный лик литой монеты золотой. За красоту они готовы убивать, за благосклонность королевы в ад сойдут, любую жертву принесут на ее алтарь. Орел и решка, чеканный лик однажды улыбнется.

И злая усмешка этой богини питает надежды беспредметного толка, что сможешь ты совершить, с каким драконом сразиться? Твои глаза настолько слепы, что рассудок не властен над ними, жертвенный дурень, ломаный грош. В бессмертии нет сердца, души и слез, песок зыбучий поглощает время, вечность такова.

Красавицы земные и живые, не увядайте никогда, вот было б волшебство. Но ваша праматерь учит другому ремеслу. Чеканный лик его красота не для жизни, это ходовой товар для владык, купцов и откровенных дураков. Витрины полны всяким товаром, поэты щебечут, пуская пулю в висок, чтоб после воскреснуть и с музою в неге небесной, выпить весь без остатка вдохновенья глоток. День без души прекрасен и долог, день это ваше стремление превратить жизнь в эталон или одинокий, забытый предмет, напоминающий человеческое существо.

Посмотри теперь на нашу неприступную королеву, не один самый кровожадный злодей не пролил столько крови, сколько этот миф, стоящий пред тобою. Ей нужна твоя жертва, она божество, ей все знакомо под солнцем и луною. Лучше жизнь отдай и кровью теплой лик ее умой, исчезни в сонме серых теней, сгинь в черноте навек, чтоб образ не утратил блеска.

Правда в том, что каменную красавицу окружали одни лишь лицемеры, в этом мире вышли в ноль все простаки, поэты, короли. Время здесь не ощутимо, мы можем вдоволь посмеяться, плюя в глаза лишенные век, проказничать, браниться или свистеть, да что угодно, ведь есть возможность выйти в дверь, мы не ослепли, мы не слепы для этого пути.

И только она, едина, одна, одинока, пуста, неприступна. Близорука лишенная крыл, в толще темных времен окаянных народов, ветхая богиня на возвышении лестничной клетки под небом ночным, наше молодеющее разочарование. Опустошенная мисс удача, изможденная  судьба, царица убогого быта и прощеных карточных погон. Затертая фишка в проигранной ставке. Циничная игра, нелепый проигрыш и глупое лицо вымирающего индивида. Вы стоите в стороне и дуете губы, обижаясь на мещанские запросы новых поколений.

Останется что-то вроде осадка на дне чаши, горького, не испитого. Сидим и курим, слушая печальную историю звёздного шарлатана, не на том свет стоит. Заплутал бедняга в чистом поле, не на ком поехать, нечем погонять. Голод и болезни всюду нагоняют, продрог и промок в бесконечности сырого ненастного дня, хочет по-человечески выспаться на сто лет вперёд.

Поэтом бы родиться, таким кудрявым гением, певцом музы, щедрой, благодатной, чтоб днями и ночами канарейкой щебетать, нетленными словами воспевая богиню подземелий. Пустое слово, все в тебе обман, Бастардон затушит окурок. Она тебе подобных негодяев на заре времен пережила и переросла. Твой удел, в одной потаенной пещере, где тепло и комфортно, в золотых оправах висят чудо зады, ты им послужи. Наградою станет, такое сокровище, о котором не смеешь помыслить.

Волшебник, может, подаришь ей пару до одиночества, авось, что путное выйдет. Слушай, дай жизнь земную, грешную. Пусть порадуется, чувствуя счастье и боль, биение сердца, любовь, летний дождь и росу на траве, голод, жажду, тепло ладоней. Бастардон вздохнул. Пусть жизнь простую проживет, не псом в одичавшей своре, без лая собачьего в слове человечьем. Только настоящую жизнь, оставаясь собой не во лжи заблуждений.

Цель моя, зверем не стать, не кормить паразита хоть весь в золоте он, каким внимать словам? Что там за львиный рык из грязной лужи, или чванливая отрыжка сытого божка? Отринуть страхи, глаза раскрыть на слепоту и на краю обрыва, все это стадо до смерти напугать. Пусть боги их в бездну заглянут, познают страх перед тьмой бездонной, а после, прольют щедрот на паству из серебра и злата, как в последний день.

Псы войны по сводам тёмных пещер, катили из последних сил огненную колесницу кровавой битвы. Трассеры может метеоритный дождь, загаданные желания. Виденное чудо с потолка, почитали за знамение небесных правителей. Ждали, молясь искренне. После с визгом и шипением в тела на вылет вонзался этот страшный дождь. Тьма, заполненная нечистотами, зловонием, жизнь бледно-серая безглавая истекает кровью. Пустота, конец снов, реинкарнация в удавке висельника, жизнь повторяется вновь и вновь, дождь прибирает ее снова и снова.

Над адовой бездною в местечке глухом, позабытом, на привале у берегов бесконечной реки именуемой вечность. Подземелья, царство сумеречное, мир, не облюбованный оком, во мгле сокрывший мрачные красоты, фантасмагорий подсознания расцветающих глубин. Путник сгинет в петлях хитросплетений троп, они не для людей и человек здесь пропадет навеки. Обреченный бродить фантомной болью в лохмотьях с бородою, сторожить чудовищ ужасающих тебя.

Бредовое пространство, с жутким содержанием всех слепленных богом форм. Словно потусторонний мир, где в тёмных зеркалах виден весь ужас будущего, там нет  продолжения привычного мира. Брошены привычки и затушены огни, в тумане густом продрогшая жизнь ждет рассвета. Бастардон молчалив.

Огонь в нем тлеют кости или угли. Злое зелье, что шаман нам принес, шепчет в крови. Откровения дурманящего состояния, предыстория для нарождающейся сказки. В неком царстве некотором государстве, что не за горами, а уже близко. Жили себе люди, горя не ведали.

Бастардон зевнул, клацнув зубами. Вот жилось им, не тужилось, пока не пришел, из пустоши безумец один, больше напоминающий чумную собаку. Собрал народ на площади, стал сказывать про души падшие в огне обретшие покой и счастье, как вкусны иллюзии недоступных миров, утверждал, что нас нет на самом деле, потому как мы есть уже сейчас.

Призывал в бреду своем, тени, громы, молнии. Утверждал, что пепел кружит в голове его. Злой человек долгожитель на земле этой, нет разумного поблизости, в нору и темноту к идолам блестящим, там спасенье. Ослепнуть в притворстве и идти только вперед не зная меры, верить пока не выбьешься из сил, и голос твой не ослабнет.

Сильно брало зелье. Пространство терялось, сползая в углы тёмные. Время каплями, а затем стразами, утекало, растекаясь, сыпалось битым крошевом, звенело в ушах. Язык распухал нарывами, из которых сочилась роса вечерняя. Луна глаза заворожила, мы, быть может, были страшны и крайне уродливы, ползали на брюхе одурманенные в конец. Это чума заразившая ночь, после день, отравившая людей. Я предчувствую приход мародеров, обирателей душ.

Кто-то рукой коснулся плеча. Лицо параличом скошено, язык жало змеиное, рот полон ядовитой слюны. Послушайте, я так устал, мне больно и страшно. Я никогда уже не увижу ясно солнышко и годы мои близки к закату. Вы должны мне помочь. Странное дело, показалось мне, что зрячий незнакомец.

Так помощь нужна или слово доброе? Спросил из любопытства. О милостивейший человек, выслушай мою историю и слёзы оросят твоё лицо, а сам ты содрогнешься в негодовании. Мне, чего надобно? Понимания, раздели эту горечь, преломи хлеб черствый пропитанный разочарованием и горем, может, явит тогда чудо мой бог. Стало интересно.

В этой не молодой, кстати, жизни, заканчивается твое время. Приходит настоящая слепота и дряхлая старость, немощь каждодневна. Человеку можно бросить упрек в лицо, а жизни? Было время, когда я и помыслить не мог о теперешнем положении. Бог говорил, что старости не существует, он её победил и все слышали эти неоспоримые истины. Бог, это только голос и не всегда вслух.

Однажды ноги не послушались меня, и я ощутил воочию немощь. Жизнь идет дальше, втаптывая тебя в грязь, где я услышал голоса совсем другого толка. Он бездушен, он зол, он лжец, будь он проклят, он давно умер. Отчаяние, панический страх и его голос смолк среди проклятий.

Подняться оказалось невозможным. Миллионы холодных ног втаптывают, переступают, спотыкаются, желают скорейшего твоего исчезновения. Мы идём вслед за эхом, впереди погибель, не быть спасенными. Гони эту падаль в шею! Бастардон оттолкнул дряхлого старика в сторону. Наконец-то я добрался до тебя! Теперь ты за всё ответишь! Злобно шипя, причитал этот брошенный нищий.

Шерсть дыбом, оскал клыков, Бастардон всем видом изменился, ведь был чудовищем он. Цепкие руки слепца хватали пустоту, плачь и невнятное бормотание. Эта странная порода людей, не ведавших золота, но готовых убивать за упоминание о нём. Превозмогая тошноту, я приблизился к этому существу, чтоб разобрать его бредовые слова.

Трудно было избавиться от отвращения и рвотных позывов. Подобная сцена вполне способна в ком угодно пробудить чувство вины и сострадания. Немощный брошенный всеми старик, его отчаяние и бессилье, забвение на обочине. Но его слова.

Он плакал и страдал. Вернись, помоги безнадёжному человеку, это в твоих силах и власти. Бог, неужели ты переступишь через меня и оставишь умирать в этой луже? Останови идущих овец за тобой, скажи им правду, что ты среди нас и в каждом. Прекрати потешаться игрою в тело небесное. Протяни мне свою руку вдохни свою искру и вот увидишь ты, как всё изменится. Пойдёт вспять, и пожнёшь ты достойный урожай, я, верно, исполню твою волю и каждый приказ. Помоги, слышишь, помоги! Иначе, и ты познаешь силу проклятия, почувствуешь кожей, как исчезает вера в тебя и вымирают последние на ком лежит твоя надежда и радость. Вопль жалкой пропащей души.

Я молчал, сдерживая приступы тошноты, он прожил напрасно, а иначе не мог. Бог умер в нём с рождения, да и сам он жил во лжи, притворстве, чужих словах. Переступал через трупы и шёл, шёл за мёдом идола, а теперь грозится перед смертью, пустословием из пустого брюха.

Ошибся ты старик, оставь упреки и жди ее прихода. Станет холодно, это смерть, а бога у вашего народа не было отродясь, и уже не станется. Вы впряжены в тщету, вы тащите ярмо кастратов духа. Увидев окружающий мир, ты немало бы удивился, что реальность намного чудовищнее и страшней.  Бездна всегда голодна, ее не стошнит, она все переварит, потому как всеядна.

Эти омерзительные костлявые жадные руки, слепо шарят в холодной грязи, надеясь вцепиться изловить единственный шанс. Пройтись, втаптывая и давя миллионы голов, чтоб впоследствии освоить азбучную истину и отрыгивая ее, получать сытый паек благодарности. Вспыхнуть новой звездой или задницей в золочёной рамке, в которую обязательно, что-то вставят, болезненную атрибутику жертвенности и почитания.

Прощай старик, твое время истекло. Путь окончен. Вены наполняются песком и битым стеклом, кровь остывает и высыхает. Боль пуста и слегка покалывает сердце, безразличие ко всему. Утро. Туман. Наконец-то мгла отступила, глаза различают силуэты, смазанные цвета.

Достаточно барахтаться в паутине за горсть обещанного золочёного пепла. Хлёсткий дождь размоет единственную дорогу жизни, после заткнутся  идолы, их медовые уста перестанут слух ласкать сказками. Несмелый ропот на распутье, где Бастардон попутал след, оставив напоследок горсть раздоров. Ваше потомство по локоть в крови приблизится к прозрению, одумавшись, ужаснется содеянному, после впадет в беспамятство дичайшее. Бездна ждет.

Время исхода пройдено, стрелки в часах обнулены. Странное племя из фантомных болей рода людского, обретшее свое спасение в благословенной норе. Они окрасили бога и дьявола в единое золото, в театре марионеток рай и ад разместив. Играется пьеса со зреющей драмой. Хор голосов, размеренного слога ход сюжет продвигает, кульминация зреет и финал назревает. Бездна ждет.

Там в сумерках мира сокрытого, на площади рыночной у паперти храма разрушенных дней и ночей, посреди лужи глазастой на потеху лицемерам слепцам. Разъярённо крича, сошлись в поединке две нищенки старые. Бастардон ужом извиваясь меж ними, советы мудрые давал.

Проклятия, брань, базарный скандал и скоро в ход пойдут кулаки, в этом конфликте нет победителей. Народу же на площади все развлечение, казнь иль парад, словом праздники. Давно враждуют нищенки. Одна вишь суха да диковата, и ногтями метит глаз полоснуть, другая же упитана, визгливо злословит да кулаками уверенно машет.

Вновь правда и ложь сошлись в кулачном бою за неделимость истины. Одна на себя другая по своему, вот вскоре выдохнутся, ослабнут. Победа же достанется деловитому ловкачу, и он обязательно сыграет на этом. Воспользуется бесхозной истиной, подходящим моментом, задурит головы царством золотым не далеким, раем на земле. Все, конец спорам и дракам. И нищенки пойдут  по белу свету, одна в гору, другая меж людей.

Волшебник ушел, без разговоров, молча, утром по серости хмурым. Отпер дверь своим ключом и просто вышел в мир раскрытой настежь двери. Бездна ждет! Крикнул вдогонку ему Бастардон. Скоро свидимся. Бездна ждет.