Нация Книга первая. Часть третья. Глава IХ, Х

               
                Глава IХ


Прошло больше двух недель, как Егор Сомов находился в санатории «Жемчужина Кавказа» города Ессентуки. Каких-то неприятных осадков от пребывания в санатории у него не было, всё шло своим чередом: тёплые грязи, приятные массажи с маслами, ингаляции, минеральные воды и ванны, полный спектр аппаратной физиотерапии, ультразвук, магнитотерапия делали своё дело. И это был лишь небольшой арсенал лечебных сил природы, представленный к услугам всех отдыхающих. На самом деле принцип санаторно-курортного лечения, основанный на использовании исключительно природных лечебных факторов, был значительно шире и многообразнее, в зависимости от заболевания. Всё это, так или иначе, укрепляло не только психофизическое состояние человека, но и его базовую, так сказать, потребность, возбуждая в нём многочисленные желания и разные намерения. По крайней мере, как утверждают специалисты по теории человеческой мотивации, все желания и цели базируются именно на хорошем самочувствии и отсутствии физического дискомфорта. И хотя процедуры занимали ежедневно много времени, они не были основным занятием для Егора. Времени было достаточно, чтобы ознакомиться не только с городом Ессентуки
и его окрестностями, но и почитать книги, просмотреть газеты, поиграть в шахматы, позвонить жене, родителям, побыть наедине с природой, с собой и своими мыслями. Этих мероприятий, как ему казалось, было достаточно, чтобы не только привести
себя в соответствующую норму, но и быть в курсе тех или иных событий.Каких-то знакомств, как я уже говорил (в том числе и случайных), у Егора не было. Никакого «сезона охоты» открывать он не собирался. Возможно, потому, что признак его постоянства заключался в неизменном следовании правде чувств. Да и не тяготел он к этому делу – любил, что называется, созерцать этот мир в одиночку или рядом с семьёй. Во всяком случае, сейчас, когда не было рядом Натальи и Лизы, ему чего-то не доставало. Подобных разлук было немного, разве что раза два в году, связанных, опять же, с профессиональной деятельностью.

Кормили в санатории хорошо: четыре раза в день. Меню состояло из четырёх блюд: первое, второе, что-то мучное, ну и, конечно же, компот или чай. В дополнение: соки, фрукты, овощи и сладости – всё как положено. Кроме того, для больных, страдающих заболеваниями, связанными с пищеварительным аппаратом, эндокринной системой, обменом веществ и т. д., предлагалось и диетическое питание. Одним словом, пребывание в санатории радовало Егора и давало надежду на полное выздоровление.

В один из дней (это было во вторник 27 мая) за обедом в столовой он увидел, совершенно случайно, знакомого ему человека. Внимательно приглядевшись, Егор сразу узнал в нём Андрея Тарасенко (того самого человека, что видел с Юрой Астапенко).

При всей очевидности он никак не ожидал увидеть здесь знакомых – и вот на тебе! Хотя в этом не было ничего удивительного – по путёвкам в санатории постоянно отдыхали многие специалисты с ЧАЭС. Этот незначительный, казалось бы, случай его очень обрадовал. «Ну вот, – радостно подумал он, видя удивлённые глаза Андрея (он тоже узнал в Сомове знакомого),– будет хоть с кем поговорить по душам». Не прошло и получаса, как они с радостью поздоровались друг с другом об руку(общая радость, да что там: счастье! выражалось в их глазах), а ещё через минуту они уже говорили о своих впечатлениях, прогуливаясь по территории здравницы.Говорили они о многом, но только не о работе. Больше всего отводилось места эмоциям (всё к этому располагало),а не трезвому голосу рассудка, который сразу бы «связал» их работой, а это ослабило бы ещё больше их физическую и духовную энергию.Но это продолжалось недолго (у мужчин по-другому не бывает). Как профессионалы, они не могли не говорить о делах и о работе – о том, что составляло их живую сущность. Тем более (как узнал Егор) Андрей приехал в санаторий 24 мая, а значит, он должен быть в курсе всех событий, особенно на станции, да и не только. Так и получилось. Правда, хороших новостей, к сожалению, не было. Да и откуда им было взяться…

– С 22 на 23 мая, – с волнением, озираясь по сторонам, рассказывал Андрей, – в 2 часа ночи в повреждённых апрельской катастрофой помещениях 4-го атомного энергоблока АЭС опять вспыхнул сильный пожар (в это время активно велись работы по возведению укрытия). В этот раз загорелись главные циркуляционные насосы и кабели высокого напряжения. Пожар тушили пожарные расчёты, составленные на этот раз из ликвидаторов (совсем молодых парней), прибывших на «учебные» (как им
сказали) сборы в Чернобыль. Тушение пожара осложнялось многими факторами, но главный фактор по-прежнему состоял в том, что в очаге пожара было очень высокое излучение (свыше 250 рентген в час). Чтобы не получить смертельную дозу, ликвидаторам необходимо было находиться в зоне пожара не более пяти минут. Можно представить, что там творилось… – волнуясь, говорил Андрей. – Короче, пока одна группа тушила пожар, вышедшие из огня ребята докладывали готовившимся группам обстановку и разъясняли, что надо делать. Во всяком случае, по мере того, что они видели, что ощущали.

Андрей говорил всё это с драматичностью и болью в сердце, переживая за каждое сказанное слово. Он сделал даже небольшую паузу в своём рассказе, чтобы успокоиться и прийти, что называется, в себя.

– Пожар с привлечением большого числа ликвидаторов, – продолжал он, – удалось ликвидировать только утром. Угроза повторного взрыва реактора миновала, – на этих словах он даже выдохнул, чтобы успокоиться. – Больше всего огорчил тот факт,
– с нескрываемой грустью начал опять говорить Андрей, – что из 318 бойцов пожарной охраны, сражавшихся с огнём в ту ночь, многие получили очень высокие дозы радиации, а 40 человек и вовсе попали в госпиталь… И всё бы ничего, – тут он замолчал, но после короткой паузы, с каким-то сожалением, добавил: – Если бы не один факт.
– Какой? – в недоумении спросил Сомов.
– О случившейся аварии представители власти сказали всем молчать.
– Почему?
– Чтобы не волновать общество, – разведя руками, с грустью проговорил Андрей. – Такие вот дела.

После этих слов воцарилось минутное молчание. Возможно, это произошло оттого, что Егору необходимо было осмыслить всё то, что сказал Андрей, а Андрею подумать, какие новости он ещё не сказал.Во всяком случае, Егору было непонятно одно: как
можно предать забвению то лучшее, что делает людей лучше, значимее? Он понял, что за какой-то неполный месяц он столкнулся в своей жизни со многими непонятными явлениями, доселе незнакомыми ему. Причём охраняемыми не кем-нибудь – а самим
государством, поскольку все эти «явления» замешаны на преступлениях и неправде чиновников. И это «открытие» буквально подавляло его, ведь преступления всегда влекут за собой опасные последствия.
– На станцию вместо Брюханова, – неожиданно проговорил Андрей, – назначили нового директора.
– Кого? – сделав удивлённые глаза, с интересом спросил Сомов, возвращаясь из своих дум на «бренную землю»…
– Поздышева.
– Поздышева… – повторил он. – Нет, не знаю такого.
– Он работал директором Смоленской АЭС, – уточнил Андрей.
– Как интересно, значит, на укрепление позиций…
– Вроде того.
– Вот ведь как бывает, – глубоко задумавшись, проговорил Егор. – Брюханов, человек, достигший вершины признания, и вдруг такое…
– Ну не зря же в народе говорят: «От тюрьмы и от сумы не зарекайся», – заметил Андрей.
– Это точно. Не знаю, правда это или нет, – проговорил Сомов, – но я слышал, что Брюханова хотели представить к званию Героя соц. труда. На него, говорят, даже документы уже были готовы…
– Я тоже про это слышал, но не знаю, что и сказать: слишком властный он был человек, – взглянув на Егора, проговорил Андрей. И, помолчав, добавил: – Хотя, кто его знает, судят ведь по результатам. А ты ведь знаешь, станция была признана лучшей в системе Министерства энергетики СССР. Да и связи у него хорошие...
– Ну да. Что есть, то есть.
– Конечно, всё это сложно представить, – задумавшись, сказал Тарасенко. – Как тут не поверить в то, что судьба есть ваятель, а человек – глина, лепит из нас всё, что ей заблагорассудится.
– А где он сейчас? – живо, с интересом спросил Егор.
– Кто?
– Брюханов.
– Понизили в должности, работает пока на станции… мастером… От всего того, что произошло, он всё ещё в шоке. Ходит чернее ночи… жалко смотреть на мужика.
– Его можно понять… А что дальше?
– Ты хочешь знать, что с ним будет?
– Ну да.
– Никто не знает, что будет с ним дальше, но я думаю, что ему придётся пройти через все испытания… не иначе. Слишком уж всё серьёзно…
– Посадят, значит?
– Посадят и надолго, – со знанием дела проговорил Андрей. – Кто-то же должен быть «крайним» в этой истории. Сейчас идёт следствие. Всех допрашивают, проводят следственные действия. Короче, радости мало.
– Самое страшное в этом деле, – заключил Егор, – то, что погибло много людей, а сколько ещё погибнет… и вот с этим «грузом» ему придётся жить.
– Рано или поздно, – с горечью отметил Андрей, – нам всем придётся отвечать за свои поступки, иначе в этой жизни не бывает. Ну, что ещё сказать новенького, чтобы было не всё так печально… Пятнадцатого мая, может, ты знаешь, из Киева вывезли свыше 650 000 детей, представляешь! Хотели эвакуировать даже город, но вроде, говорят, всё обошлось: фон снизился до минимума – а может, так говорят, кто его знает.

После этих слов Егор задумчиво, даже как-то испуганно посмотрел на Андрея. О чём он подумал в этот момент, трудно сказать, но возможно, что он думал о Лизе и о той ситуации, в которой она оказалась.

«Информация, конечно, довольно неожиданная, – подумал он, – но успокаивает тот факт, что Лиза находится в больнице под присмотром врачей и худшего произойти не может. Если бы было действительно что-то страшное, то больницу эвакуировали бы в первую очередь».

– Ладно, давай лучше о тебе: как отдыхается? Ты здесь с семьёй или как? – спросил Андрей, глядя на Егора.
– Один. Только вот одному не очень, – глубоко вздохнув, проговорил Егор. (Несмотря на доверительную беседу с Андреем, Егору не очень хотелось говорить о своих семейных делах.)
– Почему «одному»? – с интересом спросил Андрей, ничего не подозревая.
– Брал путёвку на семью, но обстоятельства не позволили приехать в санаторий всем вместе: дочка внезапно заболела… жена сейчас с ней.
– Понятно.

Выслушав внимательно Егора, Андрей ничего больше не сказал, не найдя, видимо, нужных слов. Он прекрасно понял, о чём может идти речь… Через несколько минут он всё же решил поддержать
товарища, тихо сказав:
– Не переживай, всё будет нормально. Надо верить в лучшее.
– Будем надеяться. Тем более что ей уже получше…
– Ну вот! А ты загрустил.
– Да не то чтобы загрустил, но, безусловно, переживаю… А ты с кем? – глядя на Андрея, спросил Егор.
– Тоже один. Надо подлечиться. Не до хорошего. Рентгены зашкаливают…
– Вот-вот, – разводя руками, как бы соглашаясь с ответом коллеги, проговорил Егор.

Поговорив ещё несколько минут, они договорились встретиться вечером у Егора в номере.

Весь день для Егора Сомова прошёл как обычно: процедуры, обед, отдых. Идти ему никуда не хотелось. Разные мысли о семье то и дело путались в голове. От этого беспокойства он даже позвонил в Киев. Из разговора с женой он узнал, что здоровье Лизы хорошее, как сказали врачи: «Идёт на поправку». А вот настроение жены ему не нравилось, слишком много было в её интонации чего-то такого, что было не свойственно ей вовсе, а вот «чего» – он не мог понять.

«Всё образуется, – успокаивал он себя, находя соответствующие слова – не так-то просто избавиться от этих страхов, всего того, что пришлось увидеть и пережить ей за это короткое время. Плыть по течению – это не в её духе. Она сильна и крепка в этом вопросе, оттого и сопротивляется, прилагает огромные усилия, чтобы не просто остаться на плаву, но и жить нормальной жизнью, а главное: остаться самой собой – отсюда и такое настроение.

К вечеру, пройдя все процедуры и поужинав, он был уже в номере, когда в дверь постучали.
– Входите, – сказал он негромко, – не заперто.
– Можно? – открывая дверь, проговорил Андрей.
– Заходи, заходи. Не стесняйся!
– Спасибо, – осторожно переступая порог комнаты, выпалил Андрей.

Уже с первых минут чувствовалось, что ему очень приятна эта встреча. Во всяком случае, глаза его светились и были наполнены (как я уже отмечал) какой-то необычайной радостью.

Осмотревшись, он подошёл к столу и с ходу достал из сумки одну за другой две бутылки «Мадеры Массандры», сказав при этом не то в шутку, не то всерьёз:
– Это нам на вечер – как антидепрессант, для уменьшения волнения. Короче, для расслабления. Не возражаешь?
– Не многовато? – рассматривая бутылки с вином, с иронией спросил Егор.
– По бутылке на душу населения – разве это много?! – улыбнувшись, аргументировал Андрей. – Радиацию малыми дозами не выведешь, учти. – И, помолчав, добавил: – А впрочем, кто его знает?

В тот самый момент когда говорил Андрей, Сомов взял бутылку и начал изучающе её рассматривать, вертя так и сяк, словно вспоминая что-то важное и существенное – не то из истории своей жизни, не то из истории вина, того самого, что так бережно
держал сейчас в руках.

– «Мадера Массандра» – «дважды рождённое солнцем!» – наконец-то гордо, даже величаво произнёс Егор.
– Что-что ты сказал?
– «Дважды рождённое солнцем» – так ещё называют это прекрасное вино, – повторил Егор, удерживая бутылку вина перед собой. – Где такое богатство отхватил?
– В городе, – спокойно ответил Андрей (ему явно понравилось сравнение), словно ждал этого вопроса. – Больше здесь негде купить марочные вина. А почему ты так его назвал: «дважды рождённое солнцем»? Я не слышал такого сравнения.
-Это не сравнение, а особенность технологии изготовления этого вина, – пояснил Егор.
– И в чём же эта технология заключается? – поспешил узнать Андрей.
– Точно сказать не могу, знаю только то, что при изготовлении этого вина используется так называемый процесс мадеризации, то есть многообразный и сложный химический процесс, в котором принимают участие компоненты вина, древесины дуба и кислорода воздуха. Проще говоря, вино выдерживается в течение пяти лет в дубовых бутах на специальной мадерной площадке под открытым солнцем – вот поэтому это вино так и называют.
– Как интересно! – восторженно проговорил Андрей. – Спасибо за информацию, теперь буду просвещён. Ну что, открывай… давай за это и выпьем.
– За название или за процесс? – с улыбкой проговорил Егор.
– За полезную информацию!
– Хороший тост! – согласился Егор, добавив: – Хорошая информация может многое изменить в нашей жизни.
– А если она сказана вовремя, то и вовсе… – поддержал его Андрей.
– Ну что ж, давай выпьем, только придётся пить нам из чайных чашек, больше ничего нет, – хмурясь, проговорил Егор.
– Пойдёт, нам не привыкать.

Выпивая, они разговаривали и о чём-то спорили. Нет, это был не тот спор, который приводит к каким-то крайностям, например, желанию доказать правильность собственных доводов, стремлению навязать своё мнение другому участнику спора или
добиться сути обсуждаемого вопроса, нет, их спор был на уровне цивилизованного общения, где каждый оставался при своём мнении. Ведь говорили они (как бы они этого ни не хотели) всё о той же станции и аварии.

– Мне вот непонятно, – проговорил Егор, – как так получилось, что на станции оказались не готовыми к такой масштабной аварии? Чего ни коснись – ничего нет! Да и вообще, Андрей, в чём причина таких взрывов? Мы же все думали, что там всё надёжно… Ты же, насколько я знаю, ближе всех к этому…
– Мы тоже так думали, все так думали… – тяжело вздохнув, вымолвил Андрей. – Лучше бы этих взрывов совсем не было.

И после небольшой паузы добавил:
– Причин может быть очень много… я, если честно, сам ничего не пойму… пока понятно только одно: эти взрывы сопряжены с экспериментом, а вот что пошло не так – это вопрос. И об этом можно будет узнать только после тщательного расследования. Поэтому сейчас преждевременно о чём-то говорить. Единственное, что твёрдо можно сказать, так это то, что стечение многих обстоятельств, при которых возможен был взрыв, обеспечено… – на этих словах он замолчал.
– Понятно, но вот случилось, а мы оказались не готовы. Никто не знал, что делать, как поступать с этим реактором. Столько ребят наших загублено.
– Тсссс, – процедил сквозь зубы Андрей, глядя на Егора, давая понять, что говорить нужно тихо.
– Я понял… Знаешь, давай помянем наших ребят, всех тех, кто не вернулся в свои семьи в ту ночь…
– Давай. Это будет правильно, – вставая, с грустью проговорил Андрей. – Время рассудит…

После небольшой паузы он добавил:
– Говорят, что многие пожарники и технический персонал станции умерли в московской больнице №6.
– Да, их всех отправляли туда… У нас ведь ничего здесь нет, что могло бы им помочь… Да и врачи растерялись… ничего не смогли сделать… хотя раньше говорили, что могут лечить радиацию.
– Выходит так: говорили одно, а на самом деле всё иначе, – продолжил мысль Егор.
– Вот и я о том же: кругом одна неправда.
– А где они похоронены?
– На Митинском кладбище, а вот сколько их там – никто пока не знает. Государственная тайна, говорят. Чушь какая-то.
– Человеческая жизнь, – произнёс Егор, – слишком зыбка и уязвима. Никто ни от чего не застрахован…
– В том-то и дело, – дополнил Андрей.
– Обидно другое, – задумавшись, произнёс Егор.
– В смысле?
– Ни спецкостюмов тебе, ни дозиметров… Работая на атомной станции, мы все пренебрегали элементарными правилами техники безопасности. А ведь с нами работали структуры, которые отвечали за это. Ну вот как всё это понимать? А если задашь вопрос на эту тему, потом грехов не оберёшься – что только тебе не «пришьют».
– Да, вопросов больше, чем ответов, – тяжело вздохнув, проговорил Андрей.
– Вот именно. Десять лет выдавали электроэнергию для страны, и никто никогда не подумал, что может прийти опасность, да ещё какая.
– Самая большая ошибка, – начал рассуждать Андрей, – заключается в том, что мы упростили отношения с атомом. Нам с детства вбивали в голову, что атом на службе у человека, что он мирный, а значит – не опасен. Такая была философия наших
учёных. «Мирный атом! Мирный атом!» – кричали они повсюду, лишая не только себя, но и людей иммунитета, понимаешь?!

Есть, правда, и другое… – Тут он замолчал.
– Что?
– Скажу так: это неоправданный перенос опыта военной промышленности в народное хозяйство.
– Что ты хочешь этим сказать?
– В военной промышленности отношение к атому строится совершенно по другим критериям, а проще говоря, на основе строгой приёмки, причём неоднократной; постоянной переподготовки персонала и многократной сдачи  экзаменов. А у нас, на
гражданке, этого нет – тут все мастера! На станцию лезут со всех сторон, кому не лень… Так вот, когда с атомным объектом выходят в народное хозяйство, где нет никаких тренажёров; нет никакой системы обучения персонала, не говоря уже о системе обучения аварийным ситуациям, понимаешь – вот и получается такой результат.
– Ты знаешь: слушая тебя, – проговорил удивлённо Сомов, – мне трудно поверить в твои слова.
– В смысле?
– Ну в то, что у операторов не было никакого обучения…
– Нет, оно было, но, как тебе сказать: вся теоретическая и практическая подготовка персонала велась в основном в пределах примитивного управленческого алгоритма. Мы, операторы, не конструкторы, мы не всегда знаем возможности реактора… и, конечно, при определённых обстоятельствах нам приходится принимать сложные решения, не прописанные в циркулярах. Да, все мы сдаём экзамены на рабочее место, но есть много всяких тонкостей в конструкции реактора – вот они-то запросто и могут пройти мимо нашего сознания. Нас ведь никто никогда об этом не предупреждал, не учил… Конструкторы сами по себе, мы сами по себе – вот и получилось, а получилась «запроектная» авария – раскрылся реактор. Мы  же  моделировали всегда ситуации, когда радиация не  выходит за  пределы станции – вот в чём дело.
– Почему же так происходит? – с какой-то болью и горечью спросил Егор.
– Трудно сказать. Но при всех обстоятельствах можно сказать одно: конструкторы не довели дело до конца… Создавать реакторы надо такими, чтобы они при непредвиденных разгонах самозатухали. Нужно их сделать такими, чтобы никто ни от кого не зависел. Для реакторов должна быть разработана критическая точка, и, независимо от работы оператора, она должна срабатывать, понимаешь?
– Конечно, понимаю, – глядя на Андрея, ответил Егор.
– Это хорошо, что ты понимаешь, и знаешь почему?
– Почему?
– Хороший вопрос! Но, прежде чем я на него отвечу  давай выпьем, выпьем за наших ребят… Так вот, эта «критическая точка» должна быть правилом, основой для конструирования ядерных управляемых устройств. А у нас этого нет – вот и результат… Если мы хотим жить в атомном веке, то нужно создавать в этой отрасли новую культуру, новое мышление, если хочешь – новую философию. Нам нужно навсегда
расстаться с иллюзией, что атом может быть «мирным», что мы можем его «приручить» – это гибельный путь. А проще говоря: путь в никуда.
– Согласен, – кивая головой, проговорил Егор, анализируя понравившийся ответ Андрея.
– И вот ещё что, – проговорил Андрей, наливая в чайные чашки очередную порцию вина, – но сначала давай выпьем за наше здоровье и здоровье всех близких нам людей.
– Давай! – тут же поддержал его Егор, глубоко вздохнув, – это как раз то самое, что нам всем сейчас необходимо.
– Ты правильно рассуждаешь… Так вот, что я ещё хотел сказать: всё дело заключается в том, – начал Андрей, – что, построив в пятидесятых годах первые три атомные станции, ну ты знаешь: первая электростанция была построена у нас в Обнинске, потом построили Белоярскую и Нововоронежскую станцию. Тссс… – он приложил пальцы к своим губам. – И что мы сделали?
– Что? – в недоумении спросил Егор, глядя на Андрея.
– А я тебе скажу: мы полностью прекратили развитие атомной энергетики. И знаешь почему?
– Почему?
– Потому что у наших учёных возобладала такая точка зрения: в СССР, мол, много угля и нам не нужно развивать атомную энергетику. Представляешь?!
Нет, ты представляешь?! – Андрей говорил уже довольно смело. – Мы, будучи пионерами в развитии этой отрасли, бросили всё это дело на произвол судьбы, причём на целых 10 лет!
– В смысле?
– Все три атомных электростанции мы превратили в забаву, в экспериментальные участки для учёных, где они писали и защищали свои кандидатские, докторские, набирались, одним словом, ума, разума. А в это время Англия и Соединенные Штаты Америки стали делать именно энергетику – не отдельные атомные станции, как у нас, а настоящую атомную энергетику, мощную такую систему, понимаешь?
– Понимаю! – в подтверждение своих слов Егор кивнул головой.
– О чём я говорил… а, да, и, следовательно, наука их вынуждена была сразу говорить о безопасности этой системы, как о таком масштабном явлении, где
фигурировали не только АЭС, но и огромное количество специалистов, которые вовлекаются в их эксплуатацию. Отсюда и результат.
– Ты хочешь сказать, что мы оказались не дальновидными? – спросил, подытоживая, Егор.
– Я хочу сказать о том, что наши учёные-атомщики мыслят глубоко, вместо того, чтобы мыслить ясно. Понимаешь?
– Не совсем, – будучи весь во внимании, ответил Сомов.
– Попробую объяснить: чтобы мыслить ясно,
нужно обладать не только умом, – он повертел руками вокруг головы, – но и здравым рассудком,   то есть жить с чувством истины, справедливости и ответственности… понимаешь, о чём я говорю?
– Как не понять, – коротко ответил Егор, глядя на Андрея.
– Молодец! Поскольку мыслить можно и будучи, – он сделал гримасу, – сумасшедшим.
– Я тебе возражу, можно?
– Ты хочешь опровергнуть мои доводы?
– Нет, просто у меня есть некоторые сомнения на этот счёт.
– Хорошо, давай.
– Но ведь учёные, – начал говорить Егор, – как правило, одержимы; для них важным становится только главное, но не второстепенное и даже не попутное. Они хотят, чтобы их оценивали по замыслам, а не по действиям…
– В этом-то и беда, – перебив возражателя, проговорил Андрей. – Так уж повелось в нашей жизни, что все великие умы человечества утверждали и утверждают, – он изобразил рукой что-то очень оригинальное, – что нельзя пройти по дороге, чтобы ни разу не споткнуться и не упасть. Ты представляешь!
– Ещё как! – с пониманием ответил Егор.

– «Только так мы сможем постигнуть науку, – говорят они во весь голос. – Только так мы сможем научиться делать соответствующие выводы».
 
– То есть ты хочешь сказать, что «ошибаться» заложено в их практической деятельности? – с удивлением спросил Сомов.
– Практическая деятельность – это уже как итог. Беда в том, что «право на ошибку» у них заложено в го-ло-ве, – Андрей несколько раз ткнул себе пальцем в лоб. – Это их мотивация. Если хочешь, «физика» их практических действий. Они думают так: им
всё простят, им всё можно – как вольнодумцам.

Рассуждения Андрея очень понравились Сомову, и это чувствовалось в его глазах.

– Но ведь учёность, – с ещё большим интересом рассуждал Егор, – сама по себе ничто, она всегда должна подкрепляться опытом – это же истина!
– Всё правильно, – Андрей похлопал Егора по плечу, – но истинных заключений мало! Учёные, как мне кажется, должны осознавать свою ответственность перед поколениями, что бы они ни делали: писали книги, доказывали теории или проектировали атомные реакторы. К сожалению, ошибочность их мировоззрения в том, что они думают, что они просто учёные. Это грубое недоразумение, – Андрей
сказал эти слова на повышенных тонах.
– Тссс, – проговорил Егор, кидая свой взгляд на Андрея. – А кто они на самом деле? – с явным любопытством спросил он.
– В смысле?
– Ну, эти учёные…
– Понял! Всё зависит от того, – выстраивая логику слов, проговорил Андрей, – в каком обществе они живут. Какое «снадобье» для человека они де-ла-ют, – на последнем слове он сделал особый акцент и тут же добавил: – Имя им может быть «Добро», а может – «Зло».
– Да, интересно ты рассуждаешь, прямо заслушаешься.
– Вот об этом, между прочим, Горбачёв и говорит, что надо перестраиваться, надо менять мышление.
– Говорить одно, а делать – другое, – с некоторой осторожностью и задумчивостью проговорил Егор.
– В смысле? – непонимающе проговорил Андрей.
– Сам-то он что-то не лёгок на подъём.
– Ты это к тому, что он не приехал на станцию?
– Конечно. Люди разное говорят по этому поводу, а им рот, сам знаешь, не заткнёшь.
– Даже не знаю, что и сказать… Ладно, давай лучше выпьем… Тебе когда на смену?
– Отпуск заканчивается пятого июня, – незамедлительно ответил Егор.
– Понятно. Значит, время подлечиться, привести себя в нормальное состояние у тебя ещё есть.
– Да как сказать: оставшиеся дни пролетят, и не заметишь.
– А я не знаю, оставаться мне на станции или уходить, – задумавшись, сказал Андрей.
– Ты это о чём? – сделав удивлённые глаза и глядя на своего собеседника, спросил Сомов.
– Сейчас многих специалистов станции будут переводить (по желанию, конечно) на другие объекты. Во-первых, чтобы людям дать работу, а во– вторых, решить проблему с жильём, – такие вот дела. Ты об этом не думал? – обратился он к Егору.
– Ты знаешь, нет. У меня и в мыслях такого не было...
– Время есть, думай. А то давай куда-нибудь на ГЭС, в Сибирь… – Андрей не знал, что Егор родом из Томска, – там и воздух таёжный и люди хорошие… тебя возьмут с руками и ногами, – тут он задумался и добавил: –Да и дочке твоей надо сейчас
быть ближе к природе. Здесь нам ловить уже нечего, – он махнул головой куда-то в сторону. – На этой станции наша трудовая история закончилась, но она не закончилась в нашей жизни. Понимаешь?
– Понимаю, – спокойно ответил Сомов. – Думаю, есть над чем подумать…
– Подумай, подумай…

Говорили они ещё долго… Им хотелось не только высказывать свои суждения, но и понять друг друга, не преследуя никакого самолюбия, в надежде что-нибудь от этого выиграть. Они говорили на равных без всяких расчётов и соображений.

А назавтра было утро, радостное и весёлое… Егор проснулся рано. Нежась в постели, он думал не столько о встрече и разговоре с Андреем, сколько о сне, который ему приснился. Было в нём что-то напряжённое и призрачное.

«Может, оттого, что выпили крепко, – подумал он, – а может, и сработали функции психологической защиты, обрабатывая информацию и её обмен между сознанием и подсознанием».

Пытаясь свести все детали сна в единую картину, он вспомнил, что видел себя ребёнком, бегущим в коротеньких штанишках по очень большому зелёному лугу, в надежде кого-то увидеть или отыскать, чтобы уберечься, спрятаться от чего-то или от кого-то. Что-то гнетущее нависло над ним… Во всяком случае, он был сильно напуган… И вот: уставший, в царапинах, он бежит по высокой траве, а она становится всё выше и выше. В конце концов, он ничего не видит вокруг, настолько она застилает ему глаза. Видит разве что отдельные кусочки неба и солнца. Поднявшийся ветер усиливал его страх – а рядом никого. Он бежит, мечется, сам не зная куда. И вот, не замечая вокруг ничего, он проваливается в какую-то яму и летит в бездну, ударяясь о какие-то камни и скалы… Он кричит, зовёт на помощь – но всё напрасно…

Проснувшись в таком страхе и поту, он лежал и пытался осмыслить происходящее, понять, что же с ним произошло? Он даже потрогал свои ноги, руки… «Всё вроде на месте, – подумал он с какой-то радостью, даже счастьем. – Как хорошо, что это сон. Видимо, это от вчерашнего «разговора», не иначе».

Он попытался вспомнить всё, о чём они говорили, но эта затея ему не понравилась, так как чувствовал он себя неважно.

Приподнявшись, он свесил ноги с кровати и встал в надежде немного расходиться, прийти, что называется, в себя.

Прошло не меньше получаса, прежде чем он успокоился от такого сна. Но мысли всё равно витали в голове, будоража сознание.

Настроившись на «рабочий» день, он собирался уже выходить из номера на завтрак и последующие процедуры, как кто-то тихо постучал в дверь.

«Странно, кто бы это мог быть с утра?», – подумал он. Подойдя к двери, он повернул ключ и открыл дверь.

В коридоре он увидел администратора санатория – приятную, невысокого роста женщину, лет сорока пяти. Первое, что бросилось ему в глаза, так это её
светлые, длинные волосы, которые ровной прядью ложились на её узкие хрупкие плечи.

«Таких приятных женщин трудно охарактеризовать, – подумал он, – они просто есть».

– Доброе утро! – мило улыбаясь, сказала она. – Вы Егор Сомов?
– Доброе утро! Да, а в чём дело?
– Вас просили позвонить в Киев.
– В Киев! – удивлённо переспросил Сомов.
– Да, в Киев.
– А кто просил, извините?
– Ваша жена.

После короткой паузы, вызванной осмыслением того, что услышал, он сказал:
– Да, хорошо. Спасибо.

Проводив администратора и закрыв дверь, Егор ещё несколько минут размышлял над тем, что только что услышал, но к чему-то конкретному не пришёл, слишком многое ему было непонятно. Так, в размышлениях и догадках, он спустился на первый
этаж, к администратору, и заказал переговоры… Ждать долго не пришлось…

– Алё, алё… Наташа, алё… я слышу… здравствуй!
Да… да… говори… что случилось? – спрашивал Егор каким-то натужным, взволнованным голосом.

Держа трубку, он то и дело смотрел по сторонам, словно нервничал, пытаясь уединиться, найти себе укромное место, чтобы его никто не видел и не слышал…
– У меня всё нормально, не переживай, – говорил он, пытаясь, видимо, успокоить жену.

Слушая, Егор то и дело менялся в лице. Закрывая глаза, он часто запрокидывал голову назад, пытаясь, видимо, не только осознать новость, но и успокоиться, понять все те слова, что ему говорят.

– Ну как же так? – спрашивал он, не веря во что-то или в кого-то. –Неужели всё так серьёзно… Я понял… Да, конечно… Сегодня же, – нахмурив брови,
сказал он, задумчиво положив трубку.

Отрывочные слова Егора мало что говорили, но было ясно одно: дома что-то случилось и его присутствие было необходимым. Этот факт его тревожил и беспокоил. Постояв ещё несколько минут и о чём-то подумав, Егор поблагодарил администратора и попросил рассчитать его сегодняшним днём.
– Вы уезжаете? – удивлённо спросила она, видя особую взволнованность мужчины. – Да, – коротко ответил Егор. – Простите, а Тарасенко в каком номере?
– Одну минутку, сейчас посмотрю… – в пятьдесят седьмом, это на втором этаже, – уважительно пояснила администратор.
– Спасибо.

Обдумывая свои действия, Егор старался не спешить в принятии тех или иных решений.

«Надо предупредить Андрея, – подумал он, – лучше если я сделаю это сейчас, с утра, а то потом я не смогу его найти, мало ли какие у него планы».

С этими мыслями он поднялся на второй этаж… но Андрея в номере не оказалось. Во всяком случае, ему никто не открыл.

«Значит, уже в столовой, не иначе», – подумал он, спускаясь по лестничному маршу на выход…

Когда Егор вошёл в столовую, то сразу приметил Андрея: он сидел за столом и спокойно завтракал.
– Доброе утро! Присаживайся, – проговорил с улыбкой Андрей, увидев Егора. Но тут же сразу осёкся: – Ты что такой мрачный? На тебе лица нет… Вроде выпили немного… или что случилось?
– Да как тебе сказать: наверное, случилось, – нехотя сказал Егор. – Разговаривал с женой, надо ехать в Киев...
– С женой? Кхе… кхе… – Андрей даже поперхнулся. – Когда? – удивлённо спросил он, прокашливаясь.
– Да вот только что.
– И что? Что случилось? Да говори ты, не молчи…
– Дочка в реанимации…
– М-да… Это уже не есть хорошо, – тихо проговорил Андрей, отодвигая от себя тарелку.
– Спросила: как я? могу ли приехать? Дело ведь такое…
– Ты же мне говорил, что с дочкой вроде всё нормально, что она идёт на поправку…
– Врачи так сказали… А тут резко всё поменялось… Не знаешь, кому верить.
– Что на этот раз они говорят?
– Говорят, что у радиации нет порогового уровня…
– Что за «пороговый уровень»? – непонимающе переспросил Андрей. –Скажи нормальным языком.
– Ну, как тебе сказать: это такой уровень, ниже которого не обнаруживается поражение у облучённого организма. А значит, выявить и лечить болезнь
сложно. Вернее – невозможно.
– Ты хочешь сказать, что Лиза получила сильное облучение?
– Этого не я знаю, но врачи склонны думать, что... Короче, они сами толком ничего не знают. Но они видят, понимают, что в организме происходят серьёзные изменения… Причём состояние то улучшается, то ухудшается…
– Да, хорошего мало, – понимая состояние Андрея, проговорил Тарасенко.
– Вот и я о том же.
– Погоди, погоди – не спеши делать преждевременные выводы, давай надеяться на лучшее…
– Других вариантов у меня нет.
И после недолгого молчания добавил:
– Хотел предупредить тебя: я сегодня уеду в Киев, так что не теряй.
– Хорошо, что предупредил, спасибо. На чём собираешься добираться?
– Узнаю расписание, видно будет.
– Понятно.
– На станции, надеюсь, увидимся.
– Обязательно. Может, какая помощь нужна?
-Нет, нет. Спасибо. Здесь я сам…
– Ну, удачи тебе, – вставая из-за стола и глядя на потускневшие глаза Егора, проговорил Тарасенко.

Обнявшись, они расстались.

               
                Глава X


В Киев Егор Сомов прибыл только в четверг вечером 29 мая 1986 года… От железнодорожного вокзала до дома он вынужден был добираться на такси, так как автобусы уже не ходили, и это обстоятельство его очень удивило, так как было ещё не позднее время. Впрочем, он обратил внимание и на тот факт, что на улице было мало людей. Зато часто видел скорые, спешащие под звуки сирен в неизвестном направлении.

– Куда поедем? – устало поинтересовался конечным пунктом назначения водитель старенькой «Волги». Невысокого роста, лет сорока пяти, с карими глазами, он был в этот момент задумчив и, как показалось Егору, чем-то сильно огорчён. К такому поведению водителя Егор был равнодушен, но не настолько, чтобы не думать об этом.

«Возможно, что он чем-то огорчён или расстроен, – пытался разобраться в этой ситуации Сомов.

– А впрочем, это не моё дело, главное, чтобы он не отвлекался от дороги».

И это было немаловажно для него в данной ситуации. Ему нужно было расслабиться и не думать о чём-то постороннем, а думать о своём, сокровенном.
Временами он смотрел то в переднее, то в боковые стекла машины, однако при всей благоприятности город показался ему серым и пустынным. Анализируя такое странное ощущение, он неожиданно, а больше сказать, безрадостно подумал: «Складывается такое ощущение, что вместе с городом погружается во мрак и болезненно умирает в муках само общество, унося с собой всё то лучшее, что в нём было когда-то».

Эти мысли, как жало, сильно задели его за живое, вызывая нестерпимую боль и тревогу. Возможно, что все эти эмоции появились у него ещё и оттого, что на железнодорожном вокзале в Киеве, куда он только что приехал, нельзя было протолкнуться. Ему показалось, что он видел не людей, а огромную ожесточённую толпу, раскалённый хаос, способный смести всё на своём пути. В какой-то момент он даже мысленно подумал: «Я видел много людей, но таких агрессивно настроенных я вижу впервые. Складывается такое ощущение, что после аварии с людьми что-то произошло невероятное. Во всяком случае, я вижу, что они кардинально изменились, отказываясь не только контролировать себя, но и соблюдать элементарные нормы морали, чего раньше я не замечал, а может, не хотел замечать – пойди сейчас вспомни. А ведь нравы портятся легче, чем исправляются. К тому же, – заметил он, – те, кто должен наводить общественный порядок, почему-то самоустранились, а
проще говоря: дистанцировались, предоставляя людям полную свободу выбора в своих действиях. А может, я их не заметил? – ну мало ли».

Рассуждая, он понимал, что такого глобального изменения в психологии людей за такой короткий период произойти не может. Для этого нужны годы, десятилетия; для этого нужны очень серьёзные предпосылки и обстоятельства. Но на его глазах
происходило то, что происходило: проявляя недомыслие и фанатизм, люди менялись на глазах и, к великому сожалению, не в лучшую сторону, во что трудно было поверить.

«Конечно, – рассуждал он, – людей можно понять, ведь авария породила запредельное состояние: тревогу, страх, фобии, приступы паники, но чтобы вот так измениться – нет, о таком я не мог даже предполагать, поскольку это выходит за пределы моего понимания. Наверное, чтобы всё это понять, необходимо как минимум в этом разобраться, используя для этого необходимые знания, гибкость и остроту ума».

Действия людей, превратившихся «неожиданно» в яростную толпу, не давали ему покоя, а главное, он не мог найти ответы. От этой безысходности им тоже овладевал страх, подобный тому, который выражается при виде чего-нибудь огромного и несвойственного месту.

При этих словах, возможно, кто-то из читателей может усомниться в истинности мыслей нашего героя, испытывая некоторое преувеличение от того, что он сказал, расценивая всё это как надуманность, как плод его фантазии.

А кто-то может сказать и другое: «Характер предшествующих размышлений главного героя – лишнее доказательство того, что для этого человека важным критерием является стремление к нравственным поступкам, поскольку от этого зависит его внутреннее равновесие, и даже само существование». И в этих словах читателя, как мне кажется, больше истины… поскольку «тиски» действительности так сжали Сомова, что по-другому мыслить он уже не мог. Возможно, от этого «начала» и все его размышления, поскольку он хочет эволюционировать, стать лучше, но ему приходится скорбеть, глядя на то, что происходит вокруг.

Поскрипывая на поворотах, машина плавно, без всяких дёрганий переносила его в другое пространство, где ему, как он надеялся, будет лучше и комфортнее. И это вселяло в него надежду на успокоение. Во всяком случае, он так предполагал. А пока он жил обстоятельствами и теми впечатлениями, что пережил. Откинувшись на спинку сиденья, он закрыл глаза и логически подумал:
«Отсутствие у людей в такое бедственное время элементарной снисходительности порождает противопоставление каждого человека всем остальным, и в этом, наверное, есть настоящая опасность».

К тому же он не мог не обратить внимания на тот факт, что все люди были с большим количеством багажа, будто уезжали навсегда. Складывалось такое ощущение, что все они от чего-то прячутся, бегут, хватаясь за спасительную соломинку, используя природные инстинкты, а не человеческий разум. Словно они остались одни – вне общества, брошенные и забытые властью, а значит, нужно было не только выживать, но и научиться по-новому мыслить, ожесточая не только характер, но и пуская новые ростки для всяких сумасбродных идей, сродни ядовитой траве, отравляющей душу. Люди, всем своим существом, говорили: «Вот смотрите, мы – такие, какие мы есть,
мы так созданы, что вам ещё нужно?!»

А если это так, то уже никого ничто не волновало – всё было повержено и превращено в прах, дополняя общую картину человеческой сущности…

«Оказывается, – подумал Егор, – простое жила ние приобрести билеты может превратиться в битву за жизнь…» (А в это время, вне здания, билеты продавали свободно, но уже в несколько раз выше по стоимости).

Он ехал по вечернему Киеву, а мысли и многочисленные вопросы мучили его сознание. Сомов понимал только одно: страна, в которой он жил, претерпевает какое-то непонятное изменение, и начинаются эти изменения с разрушения системы человеческих ценностей. Он даже подумал о том, что ядерный взрыв вполне мог спроецировать на сознание людей своеобразный «двадцать пятый кадр»21,ведущий человека к полной разбалансировке и рабскому сознанию.

21 Один из феноменов психологического воздействия на массы

И всё же, несмотря на все эти мысли, он с трудом хотел верить своим глазам… ибо эта правда могла быть обманчивой.

«В этом деле, – с надеждой подумал он, – лучше полагаться на своё сердце и свою душу – они никогда не подведут».

В эти минуты он вспомнил свой разговор с Тарасенко (о переезде на новое место работы), который никак не принял всерьёз.

«А почему бы и нет, – подумал он на этот раз, – я ведь коренной сибиряк. Привычный к суровым условиям, работа в Сибири не будет для меня чем-то сложным и трудным. Другое дело… – на этой мысли он сделал гримасу и задумался, но ощутив резкий толчок из-под переднего колеса (водитель наехал на яму), оживился, лицо его приняло прежнее положение, и он продолжил размышлять: – Вот только Наталья и Лиза… наверное, им будет сложно, они ведь не ощущали ещё этих суровых условий в полной мере. Сибирь – это далеко не Украина, там всё иначе: другая культура, другие люди, другое понимание ответственности. Хотя на эту тему рано говорить, впрочем, как и думать».

Так, в мыслях и рассуждениях, он и не заметил, как водитель такси подъехал к дому, по назначенному адресу. Рассчитавшись с водителем, Егор быстро поднялся на четвёртый этаж…

В первую минуту, как только Егор зашёл в квартиру, было видно, что Наталья всячески сдерживала свою радость. Этому мешала не только её натура, но и некая, присущая ей, чрезвычайная строгость, что «сидела» у неё внутри. Немаловажную роль в этом «сдерживании» играла и материнская любовь – как бы он ни хотел и какого бы внимания ни добивался от жены, она полностью жила судьбой своей дочери. И это чувство у неё было не отнять. Егор прекрасно это знал, поэтому старался не дотрагиваться лишний раз до этих «тонких» струн… Хотя прекрасно видел, что ей всячески хотелось прильнуть к нему на грудь и выплакаться, раствориться в его
объятьях, чтобы найти не только успокоение, но и моральную поддержку. Да и сам он, если честно признаться, сильно соскучился по ней, видя в ней не просто друга и хорошего человека, но и женщину.

Глядя на супругу, Егор заметил, что её глаза наполняются слезами.

– Не надо, не плачь, – всё будет хорошо… – тихо, почти шёпотом проговорил он, нежно поглаживая плечи жены… При этом, почти на ухо, он говорил ей какие-то правильные слова, причём – недвусмысленно, как будто был уверен в них на все сто процентов. Как будто кто-то дал ему право говорить  их, обнадёживая некой гарантией и беспечалием… Была ли в них надежда или что-то ещё – он не знал, но он говорил, зная, что должен это сказать. Ибо в этих словах была не только сила духа, но и нечто большее – вера в себя! «Блажен, кто верует, – как сказал однажды Грибоедов А.С., – тепло ему и свет!»

Нежно обняв Наталью, он почувствовал, как бьётся её сердце, как струится по венам кровь, наполняя его разум не только целостностью, но чем-то совершенным, заставляя его не только успокоиться, но и подумать о чём-то хорошем, позитивном.
Так они стояли несколько минут.

– Ну, хватит, хватит, обниматься, – съёрничал Николай Петрович, выходя в этот момент из комнаты. (Ему очень хотелось увидеть Егора и поздороваться с ним.)
– Здравствуйте, Николай Петрович! Извините…
– Обнимайтесь, обнимайтесь, я пошутил, – ободряюще проговорил он, здороваясь с ним за руку. – Ну, как отдохнул?
– Да вроде нормально, спасибо. Вы же знаете: отдыхать – не работать. К тому же отдых становится полезнее, когда занимаешься ещё и своим здоровьем, – заключил Егор.
– Вот про это ты хорошо сказал, молодец! Здоровья не заменит нам ничто.
– А где Антонина Николаевна? – вдруг спросил Егор, глядя по сторонам.
– К соседке пошла, – разом выпалил Николай Петрович, – сказала «на пять минут», а прошло уже больше часа…
– Папа, ну пусть мама немного поговорит! – не замедлила высказать свою просьбу Наталья.
– Дочка, да разве я против, конечно, пускай, – иронично проговорил Николай Петрович. И, помолчав, добавил: – Ну ладно, вы тут разговаривайте, а я попью водички и спать, – дополнил он, не находя нужным участвовать в разговоре. – Завтра ещё только пятница как-никак, утром на работу…

Оставшись в комнате, Егор и Наталья сели на диван и стали говорить о Лизе. Разговор начал Егор.

– Последние сутки, – задумчиво сказал он, – не нахожу покоя… Звонок по телефону меня буквально выбил из колеи… Рассказывай, что случилось.

После недолгого молчания Наталья начала говорить:
– Я уже говорила, что одно время ей было значительно лучше, а тут… – её глаза вновь стали наполняться слезами.
– Погоди, погоди, – успокаивающе произнёс Егор, – прошу тебя, не надо.
– А тут, – она повторилась, вытирая слёзы, – два дня назад её положили в реанимацию. Врачи ничего вразумительного не говорят, поскольку, как я поняла, не могут поставить правильный диагноз.
– А что послужило причиной реанимации?
– Она стала задыхаться, причём по непонятным причинам. Врачи говорят, что это оттого, что радиация ведёт себя непредсказуемо. А они не сталкивались в своей практике с подобными заболеваниями. Они все в один голос говорят – их этому не учили. Вот и разберись тут… Это беспокойство и побудило меня к тому, чтобы ты приехал.
– Понятно. Ты сделала всё правильно, молодец, – глядя на жену, тихо сказал Егор.
– Но вчера ей стало значительно лучше, приступ вроде отступил. Её вновь перевели в палату.
– Ну вот видишь, всё хорошо, – успокаивающе ответил Егор.

В этот момент он понял, что нервы Натальи на пределе… и дело было вовсе не в ней, не в её характере, а в том «дискомфорте», который исходил из всё более нарастающих в обществе проявлений. Её организм никак не хотел приспосабливаться к
«новым» переменам и новым жизненным обстоятельствам, где было больше сложностей, чем просто обычной жизни, той жизни, к которой они привыкли за годы совместной жизни.

– Врачи говорят, – вытирая слёзы, продолжала она, – что анализы очень противоречивые, – сделав паузу, она пыталась найти правильные слова.
– Что значит – «противоречивые»? – не дождавшись ответа, спросил Егор.
– Мне трудно объяснить… короче, врачи говорят, что через органы дыхания в организм попали радиоактивные вещества. А сколько и какие – они не знают, так как нет приборов, которые могли бы их выявить. И, потом, – тут она сделала паузу, как
бы вспоминая.
– Что именно?
– Доктор говорит, что им сложно во всём этом разобраться, так как симптомы пострадавших от радиации не совпадают с описанными в учебниках, по которым их учили. К тому же эти вещества очень умело маскируются, находят, если можно так сказать, прибежище в различных органах, чтобы затем начать разрушительный процесс. Поэтому сейчас очень важно быстро вывести все эти изотопы из организма, чтобы уменьшить облучение внутренних органов и не дать радионуклидам засесть на годы в костях, печени, почках, ну и т. д., впрочем, ты всё это знаешь…
– Да откуда я это знаю, хотя…
– Ну, в общем, как сказали врачи: «Делаем всё, что можем».
– А как Лиза? – спросил Егор. – Ты общалась с ней?
– Общалась. Вроде весёленькая… Дело ещё в том, – сказала она с грустью, – что в саму палату не всегда пускают – там всё очень стерильно, можно пообщаться только через стекло…
– Понятно.

Осознавая всю сложность положения, Егор прекрасно начал понимать, что Чернобыльская авария затронула не только тысячи людей, но и его семью.
Причём её самую незащищённую часть – ребёнка. И это была для него ещё большая трагедия, вызывающая чувство вины, замешательства и беспокойства. Только сейчас он начал серьёзно понимать, что Чернобыльская авария привела не только к интенсивному переселению огромного количества людей и к потере экономической стабильности, но и к долговременным угрозам для здоровья нынешнего и будущих поколений на многие сотни лет…

Разговаривая, они не заметили, как пришла Антонина Николаевна…

– С приездом, Егорушка! – приветливо улыбнувшись, ласково проговорила она, глядя на зятя. – Ты уж нас извини, что не дали тебе отдохнуть и долечиться, – чувствуя какую-то вину, произнесла она, – мы уж тут всякое думали… дело ведь такое, сам
понимаешь.
– Ну что вы такое говорите, Антонина Николаевна, об этом не может быть и речи, – учтиво, с пониманием проговорил Егор. – Не надо никаких извинений – это лишнее. Вы сделали всё правильно...

– Ну ладно, вы уж тут общайтесь, а я наговорилась, пойду отдыхать.

Утром следующего дня Егор и Наталья были уже
в НИИ эндокринологии. Пройдя (на этот раз благополучно) дозиметрический контроль и надев полагающуюся для посетителей спецодежду (халаты, бахилы и марлевые повязки), они в сопровождении доктора поднялись в палату… Среднего роста, с
короткими чёрными волосами, лет сорока, доктор показалась Егору строгой, но справедливой женщиной. Может быть, потому, что в её карих глазах было что-то таинственное и судьбоносное…

«Такие женщины, – глядя на доктора, подумал Егор, – всегда преисполнены высокой ответственностью и не боятся исполнения тяжёлой обязанности».

В разговоре она ещё раз предупредила посетителей, что в палату, где лежит их дочь, заходить нельзя, так как больные для защиты от инфекции находятся
в асептических условиях – это стерильные палаты с ультрафиолетовым обеззараживанием воздуха.Факт того, что они не смогут в полной мере поговорить с дочкой, огорчил Егора, впрочем, как и Наталью.

«Может, мне всё же попросить доктора, чтобы разрешили… – подумал Егор, глядя на неё не только грустными глазами, но и склоняясь к некой предпочтительности… – это было бы для нас с Наташей счастьем».

Не прошло и минуты, как доктор, будто прочитав мысли Сомова, осмотрела их сверху донизу и сказала:
– Ладно, возьму грех на душу: разрешаю вам зайти в палату, но ненадолго. Смотрите, – предупредительно сказала она, – не подведите меня. Девочка ещё очень слабенькая.
За это понимание Егор готов был выразить доктору не только слова признательности, но и расцеловать её. Во всяком случае, ему этого очень хотелось.

Блики утреннего солнца, отражаясь через оконные стёкла, заливали палату золотистым светом. Двигаясь, они словно играли – веселя и развлекая её маленьких пациентов, уводя в мир спасительной отвлечённости, где бы им хотелось всем быть, не думая о страхе и болях, что приходится претерпевать каждую секунду, каждую минуту…

Заглянув в палату, Егор первым увидел Лизу: она сидела на кроватке и о чём-то беседовала с белокурой и хрупкой, точно такой же, как их дочка, девочкой, разве что чуть постарше её возрастом…

«Дети, – улыбнувшись, подумал он, – умеют себя занимать делом, даже если просто мило разговаривают».

Глядя на происходящее, Егор не мог нарадоваться тому, что видит Лизу. Но не прошло и пары минут, как она почувствовала своих родителей, видимо, это произошло на каком-то подсознательном, энергетическом уровне: она вдруг задумалась, сосредоточилась, повернула головку и, сделав удивлённые, даже немного смешные глаза, обрадованно вскрикнула от неожиданности своим звонким голоском:
– Папа! Мама!

И тут же, спустив ножки с кровати, весело побежала к двери, сверкая васильковым цветом глаз.Весело махая своими тоненькими ручками, она пыталась что-то говорить, что-то донести до родителей, но это «что-то» было трудно разобрать, до тех пор, пока она не оказалась рядом с ними.

– Папочка, ну почему тебя так долго не было?! – первое, что сказала она, прижимаясь всем своим существом к груди отца. – Я тебя жду, жду, а тебя всё
нет и нет.

В этот момент она прижималась к нему всё сильней и сильней, словно искала не просто защиту, а спасение… Одно время Егору стало даже плохо дышать, настолько были сильны её руки и воля… Егор уже хотел что-то сказать, как она разжала руки и пристально посмотрела ему в глаза, вопросительно сказав:
– Папа, ты же сказал мне, что у бабушки мы будем недолго?

Этот вопрос застал Егора врасплох – он не знал, что ответить дочери. Спасло его то обстоятельство, что Лиза переключилась на маму, спросив:
– Мама, когда вы меня заберёте? Когда мы поедем домой? Я уже соскучилась по своим игрушкам…

Вопросов было столько много, что Егор не знал,
на какие отвечать сразу, а на какие искать ответы.

«Главное, – подумал он в этот момент, – какие бы ответы я ни говорил, все они должны быть правдивы, а не ложны – ребёнок это чувствует. К тому же, рано или поздно, за эту ложь придётся оправдываться, в первую очередь – перед своей совестью».

В один момент, глядя на свою дочку, ему даже показалось, что у неё появились слёзы, но не то чтобы каплями по щекам, а так, немного, на самом краешке глаз. Этого обстоятельства Егору было достаточно, чтобы с трудом контролировать и сдерживать свои эмоции, понимая, что у ребёнка не только болезнь, стресс, но и смена среды обитания, которая не только беспокоит её, но и не даёт чувства полной защищённости – как это делает дом или семья. От всего этого ему было не по себе.
«При всех обстоятельствах, – взвешенно подумал он, – сейчас мне нужно только одно: почтительность, смирение и самообладание. Ни при каких обстоятельствах я не должен показывать своей дочери слабость, чтобы не спровоцировать её на нечто
отрицательное, отчего бы ребёнку стало ещё хуже. При всей своей твёрдости мне нужно собраться с силами, чтобы управлять своими страстями, желаниями и опасениями, мне нужно во что бы то ни стало преодолеть самого себя».

Конечно, глядя на Лизу, он старался, что называется, бросаться из стороны в сторону в радостном возбуждении: задавать ей различные вопросы, говорить что-то положительное, шутить, даже строить гримасы, но внутри у него всё обрывалось, всё
рушилось, цементируя внутренней болью не только мысли, но и сознание.

«Если мы, взрослые люди, совершаем преступления против своих детей, – с грустью подумал он, – значит, мы очень слабы по своей природе, по предназначению. Значит, мы не нуждаемся в счастье, добре и любви; значит, в нас есть что-то звериное, чему должно быть отказано в имени и природе человека».

В больничном костюме на вырост, с короткой стрижкой и длинными чёрными ресницами, она стояла возле него бледненькая, с желтоватыми оттенками кожи. Худенькие плечики и тоненькие ручки выдавали не только её слабость, но и неспособность сопротивляться этому злому миру, где, как оказалось, есть место всему: болезням, страданиям, человеческим преступлениям и порокам. Растворяясь живительной влагой в этом крошечном человечке, Егор, как отец, как мужчина, был силён и одновременно очень слаб. Силён он был тем, что ничто не могло его разлучить с дочерью, а слабость заключалась в том, что он ничем не мог ей помочь в этот момент. И это обстоятельство буквально изживало его, было для него самой невыносимой болью,
какая только может быть. Но в этот момент его что-то поддерживало… Возможно, что это был – мир любви! А возможно, что мир надежды! А может быть – и то, и другое… Мир любви давал ему силу и чувства, а мир надежды – стремление души, что
желаемое сбудется.

С этой минуты его слова, взгляды, мысли, поступки, размышления – всё работало на выздоровление дочери. Всё было подчинено чему-то высшему, желаемому…

«Держись, моё солнышко, держись, – в мыслях, глядя на Лизу, повторял он несколько раз, как молитву, каждое слово. – Мы всегда будем рядом с тобой, что бы ни случилось, чего бы нам это ни стоило, мы обязательно поможем тебе, ты выздоровеешь – вот увидишь, только держись, милая, держись».

Он был уверен, что на уровне подсознания, Лиза слышит не только его слова, но и мысли, принимая их всем своим разумом, всем своим существом – как всеобщую связь на борьбу за исцеление.

Пребывание с дочерью в палате было недолгим, а проще говоря: ограниченным, но этого времени было достаточно, чтобы многое им понять, многое осмыслить. На фоне всего происходящего было видно, как Егор всё ещё не мог прийти в себя, понимая то, что авария причинила не только боль, но и беспокойство души за дочку, за её жизнь, что всегда являлось для него самым ценным и приоритетным.

«Без неё, – думал он в этот момент, – вся моя жизнь может оказаться бессмысленной».

С этого дня его жизнь приобретала новый смысл, о котором он никогда не помышлял. И заключался он только в одном: в спасении человеческой жизни – его родной дочери.

Домой они возвращались в расстроенных чувствах, хотя многое отлегло от сердца.
 
Доктор ничем их не обрадовала, но и не огорчила, сказав только одно:
– Всё будет зависеть от её организма, от его возможностей. И тут же добавила:
– Не смотря на снижение радиации в городе (как уверяют городские власти), девочке нужна будет хорошая экологическая среда… таёжный воздух, подумайте над этим вопросом. Для неё это будет самым лучшим лекарством. Это необходимо, – добавила она, – чтобы организм мог естественным путём выводить из организма изотопы, так как всякая терапия в клинике, к сожалению, связана с использованием химических препаратов, а ей это повредит. Если всё пойдёт хорошо, – продолжала она, –
то в скором времени мы сможем её выписать, – она постучала по двери, – но лечение нужно будет продолжать. Чем раньше примите решение, тем больше шансов дадите организму на выздоровление.
На этом их разговор закончился.

Оставшиеся дни отпуска проходили быстро… Всё это время Егор не находил себе места, думая не только о жизни, о работе, но и о той последней фразе, что сказала доктор: «Чем раньше вы примите решение, тем больше дадите шансов организму на
выздоровление». Понимая всем своим разумом, что нужно какое-то решение, Егор не находил себе места. К тому же его тревожил тот факт, что уже через несколько дней
он должен будет уехать вновь на две недели на станцию – как того требует график вахтового метода работы. И вот эти мысли тревожили его, не выходили, что называется, из головы. Делиться преждевременно своими мыслями по этому поводу с Натальей он не хотел, слишком уж всё было зыбко и непонятно. К тому же до начала рабочей недели оставалось ещё время, чтобы подумать и всё взвесить – не простой
это был вопрос для него.

                Глава XI

В понедельник 9-го июня 1986 года Егор был уже на АЭС. (Продолжение следует)