{В стадии доводки.}
Переводчик Гугл переводит с английского лучше, чем пять лет тому назад!
Хайку в России (версия)
Тополиный пух (хокку в Московии)
Западные общества основаны на самодостаточности и индивидуализме германцев, в то время как русское и японское царства впечатляют нас своим чувством общности и коллективизмом, несмотря на их гражданские войны. Совершенно очевидно, что пересаженный жанр хайку проявляет себя сходно, но с сильной привязкой к месту. Похоже, что болтливые {стрекочущие} классы во многих сообществах нуждаются в кратких стишках. Импортированные сокровища хайку успешно заполняют некоторые вакуоли, предназначенные для забытой или обновленной лаконичности во многих странах, хотя многие национальные культуры раньше создавали свои собственные короткие стихи. Ещё в XIX веке русские придумали свои блестящие маленькие частушки-сэнрюшки.
В конце XX века сложились
Затравки-частушки:
Было дело, щёчка, мушка...
И простушка и частушка.
Ох, бежала ж я с села
В том, в чём мама родила.
...Подзабросила частушку,
(Я не тем возьму на пушку.)
Я в столице СэСэСэРа
Создавала романсеро.
Написала я романс;
Осознала, мезальянс.
Причесала я сонет:
Оглянулась—дроли нет.
Подмахнула я хайку:
Оказалось—дураку!
А прочла дружку сэнрю,
Услыхала лишь “хрю-хрю”.
Вместе с хокку и хайку
До сих пор: “Ку-ку, ку-ку...”
Вот, девчата, вам хайкай,
Хошь-не хошь, а выбирай.
А в XXI веке ещё:
Мой милёнок-пострелёнок
Приз взял конкурса хайку:
Написал про гриб-опёнок,
Междуножный и в соку
{опять вырубка!..
вот ложные опята
бывшей опушки}
Ну, как Вам это хокку о грибочках?
Но что такое хайку? Еще в 1992 году Кларенс Хью Холман и Уильям Хармон в своем Справочнике по литературе (McMillan / Collier, New York & London) дали такое описание создания жанров хайку:
Форма японской поэзии, которая излагает - в трёх строках по пять, семь и пять слогов - чёткую картинку, призванную вызвать определённые и эмоции и предложить особое духовное понимание. В отличие от сэнрю, которое также состоит из семнадцати слогов, но имеет более лёгкое настроение, поэзия хайку глубоко серьёзна и также глубоко условна. Каждый сезон, стихия, птица, цветок, насекомое и т. д. сопровождается большим набором ассоциаций, которые быстро угадываются.
Аппроксимации духа хайку были найдены у многих западных писателей — Вордсворта, Торо, Паунда, Блая, Снайдера — обычно в коротких стихотворениях, но также и в коротких отрывках из прозы. Были предприняты попытки создать переводы оригинального хайку (лучший из которых был написан Р. Х. Блитом и греческим мастером Джорджем Сеферисом), но дух и форма имеют тенденцию теряться.
Во-первых, японский слог необычайно короткий и однородный, обычно состоит из одного простого согласного, за которым следует один простой гласный (как в «сайонара») без заметного ударения ни на одном слоге. Поскольку английский слог может содержать до семи или восьми отдельных звуков (как в словах «сильные стороны» и «зацепленный»), семнадцать английских слогов, вероятно, потребуют больше времени, чем семнадцать японских слогов, так что тот, кто напишет семнадцать английских слогов под впечатлением, то, что они составляют хайку, почти наверняка будет ошибаться.
Более точным формальным приближением в английском языке будет одиннадцать слогов, расположенных симметрично из трех, пяти и трех. К семнадцатилетию японцы не привередничают: некоторые хайку длятся несколько дольше, и никто не возражает.
[Ссылка: Р. Х. Блит, История хайку, 2 тома. (1963-64).] »
Это определение хайку на английском языке было слишком хорошо воспринято дилетантами, писателями-хакерами, любителями, и многие школьные учителя предпочитают сэнрю и подобные сэнрю пародии, которые они называют «хайку». Счётчик слогов является обязательным. Положение дел в России в какой-то мере можно сравнить с Западом, но централизация под руководством Москвы позволяет добиться большей, так сказать, однородности.
В 1998 году многие российские композиторы и литераторы собрались вместе благодаря книжному магазину «Англия» в центре Москвы. Создававшееся Русское общество хайку поддержал форум 1998 года, организованный журналом «Арион» в столице России. Дискуссию в музее Марины Цветаевой вели два талантливых редактора, посвятивших свою жизнь трансплантации хайкай в русскую литературу и своей широкой практике — Дмитрий Кудря и Алексей Андреев.
[Устроителем был Зус Вайман, при помощи Марины Цагарели.]
Во время визита на англосаксонский Запад г-н Андреев каким-то образом настроился на сильную дозу поэзии хайку. Он основал в Интернете первый русский сайт хайку; и его коллеги посадили Сад расходящихся хайку. Он все еще растет, и ошеломляющее количество хайку постоянно демонстрируется.
Алексей Андреев писал хайку и сенрю вот так:
тополиный пух...
что бы вы ни сказали
чихаю
бабье лето
в паутине
просто сухие иглы.
В своих манифестах г-н Андреев обратился к «большому разрыву» между авторами, которые называли любые три лайнера хайку, и поклонниками, которые говорили о полной невозможности переноса эстетики из Японии в царство русской поэзии. Алексей определил обходной третий путь, указывающий на происхождение хайку (танка). Он сравнил западные четырехстрочные строфы с танка, отвергая представление о том, что любые трехстрочные банальности могут быть хайку как таковые, и подчеркивая точность реплики хайку. Его определение хайку включало «другую сторону моста, растворяющуюся в тумане», что можно представить как единое целое нашим быстрым воображением.
Алексей Андреев также говорил о соблазне рассматривать хайку как аллегорию или метафору. Он наделил хайку магией возбуждения человеческих состояний ума и эмоций. Алексей даже назвал хайку самым поэтичным жанром.
Однако г-н Андреев посетовал, что в отсутствие культурного контекста японское хайку может остаться непонятным для русского читателя.
Тем не менее, он оказался удивительно оптимистичным в своих выводах:
1. Написанное на русском языке хайку в русской культурной среде может быть ближе к японской эстетике, чем хайку, переведенное с японского.
2. Различные культуры пересекаются, и по этим швам тексты могут быть легко переведены и даже образовывать международный язык.
Дмитрий Кудря, тонкий знаток поэзии, начал заниматься хайку, иногда сюрреалистическим:
культяпка с глазами
у самой лыжни
бывший лес
ряска открытая
аист
внимательно смотрит на себя
Под эгидой Российского института культурологии г-н Кудря также выпустил первую толстую ежегодную антологию хайку «Хайкумена» и создал кружок хайдзин, который представляет собой постоянно растущую группу людей внутри и за пределами двенадцатимиллионной Москвы.
В своей статье Ариона г-н Кудря указал на пристальное внимание к проблемам перевода. Начиная с traduttori, traditori; переводчики, предатели, довольно полезное наблюдение; Дмитрий заметил, что переводчик прозы — раб автора, а переводчик стихов — его соперник.
Дмитрий также напомнил, что «стихи Хорхе Борхеса - это, может быть, просто вариации слов, интонации или вариации соотношений проявлений выразимого и невыразимого, очевидного и скрытого».
Г-н Кудря подчеркнул центральное значение слова «сиори» в поэзии хайку, «много значений одного слова».
Я бы добавил, что японский язык особенно многозначителен (иногда только китайский иероглиф, ставший японским иероглифом, может обозначать точное значение одного и того же звучащего слова; просто представьте пары «рыцарь-ночь», «цитата-взгляд», «рифма-рифма». много).
Дмитрий Кудря также представил качество «ёдзё» - что-то вроде послесвечения или звука эха, затяжного ощущения, вызываемого хайку.
В своей статье в журнале «Арион» Дмитрий дал зеленый свет техникам хайку на неяпонских языках, включая русский. Он сосредотачивается на traddutori, обнаруживая такие нюансы, как старый перевод, который как бы канонизируется, но при этом выглядит как перевод.
Вера Маркова казалась ему гуру (не гурией) перевода. Дмитрий заметил определенный «языковой дрейф» в тех случаях, когда переводчик по ошибке использовал родной язык в его нынешнем состоянии (современное время) вместо того, чтобы попытаться разблокировать язык оригинала и найти подходящую аналогию или даже создать ее на своем или на ее родном языке.
Под увеличительным стеклом Кудри были тщательно исследованы и проанализированы многие конкретные образцы перевода.
Горячее искание для него было, возможно ли это в системе русского языка; достичь параллельных ощущений и хитрости. И он задавался вопросом, материализовались бы такие увлеченные переводчики.
Д. Кудря сформулировал следующее: «Перевод - это выход культуры за пределы себя. Тайное желание переводчика - сделать пришельца своим, а его - своим. В загадочном культе переводчика есть и другие фантасмагорические глубины. Перевод может оказаться подделкой, а перевод просто безумием ».
Фрэнк Кермоуд в «Нью-Йоркском обозрении книг» (том LII, номер 16, 2005 г.) пишет об эссе Уолтера Бенджамина «Задача переводчика».
Г-н Бенджамин делится с нами своей мыслью о том, почему мы ценим древнюю литературу [nota bene, Basho и Issa]. Обычно это связано не с тем, что он означает, а с тем, как он это говорит, его «способом значения». Переводчик должен быть озабочен этим понятием. Согласно эссе, воспроизведение смысла не является целью. Обсуждения, с точки зрения верности и лицензии; вообще не важны. Плохие переводчики - лучшие, если мы занимаемся только вопросом смысла. Но хороший переводчик «должен с любовью и подробно понимать значение оригинала». Это считается достижением. Два направления; внимание к смыслу и способ смысла; стоит задуматься, приступая к проекту перевода.
Возможно, некоторая степень чужестранности была желательна на начальном этапе ассимиляции и настройки хайку в русской поэтике.
Нам повезло с выдающимися переводчиками в России, и, таким образом, подобие хокку проникло в русский литературный процесс синхронно с Западом. Только недавно культурная гегемония английского языка привела к замене термина «хокку» из «серебряного века» на термин «хайку» из англо-германского мира. Термин «танка» великолепно сохранился со времен Андрея Белого, который провел блестящий анализ пяти строк и даже использовал производное прилагательное от существительного «танка»; «таночная». Однако он придерживался точных рифм. Стихи без рифмы еще сто лет назад для московских поэтов были малоценны.
В своей статье 2001 года «Прищурив глаза» в журнале «Арион» я попытался объяснить более широкое признание хайку в России растущим истощением строк хайкуйш в современной русской поэзии, которая почти всегда следует западным тенденциям. Я имею в виду исчерпание хайку-образных образов, вспыхивающих в русском гипертексте. Это небольшое исследование ясно показало, что более старые [абсолютный возраст] стихи крупных русских поэтов содержат больше квазихайку, чем стихи современных писателей Советского Союза и усеченной Новой России. Русский аналог The New Yorker - Новый Мир. Однако этот почтенный ежемесячник почти никогда не публикует хайку; недавно в него вошли и пара стихотворений Томаса Транстрёмера, и шведские строфы. К моему полному изумлению, этот флагманский журнал России превратился, хотя и на мгновение, в подобие освященного веками и широко распространяемого журнала «Иностранная литература», который опубликовал много хайку за последние тридцать лет.
(Параллельно с изучением фактов на русском языке я просмотрел стихи cr; me de la cr; me на английском языке и сообщил об аналогичной эрозии сцинтилляций, подобных хайку, в американских и британских антологиях. Многие ведущие хайдзины посетили мою презентацию в рамках встречи Haiku North America, которая проходила в Бостоне в 2001 г.)
Спираль истории хайку в новейшем русском стихотворении инкрустирована ежегодными состязаниями, которые проводятся совершенно иначе, чем японские или англоязычные.
Все участвовавшие в хайку, тысячи их; становятся доступными для просмотра; конкурсы разделены. У последнего была новая рубрика «На дальних берегах».
Категории включают, конечно же, классическое (традиционное) хайку, а также современные хайку и сэнрю.
Традиционное (классическое) хайку должно быть «здесь и сейчас», подлинным жизненным опытом. Они должны обращаться к человеческому состоянию через природу, и они должны включать слово киго, ма (определенная пауза), и содержать йодзё (с некоторой свободой для эмоций) и кире (пустые места, которые могут быть важнее каллиграфических росчерков кисти). Этот вид хайку является аналогом хокку в составе рэнку.
Стихи сэнрю приветствуются, особенно на тему человеческих отношений и чувств. Юмор, сарказм, сатира, грусть, любовь, секс, деньги - это нормально. Могут быть включены мировые несовершенства. В этом виде хайку разрешено иметь дело с животными, природой и неодушевленными предметами с акцентом на их «человеческие» качества.
Судьи не анонимны; они выбирают свои независимые списки первыми.
Также публикуются записи симпатий читателей.
Обращают на себя внимание случаи совпадения мнений уважаемых судей (на конкурс 2013 года мы пригласили Чарльза Трамбалла в качестве одного из десятка судей) и более широкого круга знатоков и дилетантов.
Понятно, что минималистская поэзия и хайку, как это принято сегодня в России, существенно пересекаются. Это приводит к желаемой преемственности поколений. Серебряный век русской поэзии ощущается сто лет спустя, в наше время.
«В том виде, в каком он практикуется сегодня, минимализм может происходить больше от дадаизма, конкретной поэзии и хайку, и он, безусловно, представляет собой параллели с изобразительным искусством. Минималистская поэзия сосредотачивается на простых словах или фразах, иногда перестраивая их на странице так, чтобы их самые основные и индивидуальные свойства раскрывали что-то неожиданное в самих себе.
Хотя эти небольшие упражнения сами по себе незначительны, они могут быть вдумчивыми, развлекательными и провокационными, использующими язык, как и всякая поэзия ».
(К. Джон Холкомб, Минимализм в поэзии, 2007; см. Интернет-сайт textc.com.)
Постоянно растущие толпы поклонников хайку создают множество вызывающих воспоминания и изысканных стихов без излишней фиксации на подсчете слогов. А именно: есть пара несогласных с паттерном 5-7-5; Наиболее заметным из них является Владимир Герцик, который до сих пор с горечью относится к способам хайку в русском языке и настаивает на его квантовании:
Открываю дверь
Прямо в воздухе висит
Прыгающий кот
Русское братство живых журналов [ЖЖ по-русски (ж ж)] играет в каммуридзуке, игру, немного похожую на поединки, практикуемые во Франции, в Англии (Bluestockings), в Шотландии и в имперской России. Искателям поэтических удовольствий дается строчка, скажем, «тополиный пух», и они стремятся завершить хайку или сенрю, если строчка касается человеческих дел. Появляется много сильных (и легко переводимых) стихов:
его больше нет тополиный пух все летит
автор: w12z15
или же
выпускной бал пух тополиный летит
пользователя
nira_vaci.
Во время прогулок по гинко и во время моторизованных хайкай-туров по огромным просторам Российской Федерации царит дух товарищества. В 2013 году в подмосковных зеленых домах Екатерины Великой прошел съезд, а в сказочно отреставрированном дворце императрицы поэты танцевали котильон. На следующий день праздника хайку поэты собрались в пятисотлетних дворцовых залах недалеко от Кремля. Тут же я рискнул произнести тост за лучшие русские хайку, которые практически невозможно перевести без сносок, хайку, которые продиктованы авторам самим языком. (Муза - националистическая доминатриса.)
Лучшее сэнрю 2013 года было про вешалку для одежды. В русском языке уменьшительное слово для вешалки для одежды - «плечики», что означает «маленькие плечи», предположительно, с коннотацией к детям и женщинам. (Русский — это язык с гендерными наклонностями.) Как заметил мой наставник Роберт Списс: «Три формы проявления хайку - это видимые слова, их фонетика и существенное, которое проникает ... в сердце».
Этого совпадения достиг в своем открытии житель Украины Михаил Ежов (ejjjofff).
шкаф нараспашку:
твои пустые плечики
почти не качается.
Покойная Софья Руссинова выдохнула
бродить по моей квартире,
Я натыкаюсь везде
в твои поцелуи.
Инна Хмель наблюдает в своей русской Украине.
дворец свадеб
самые красивые невесты обмениваются
ревнивые взгляды.
Михаил Сапего явно знает, что в русском языке гораздо больше проклятий, чем в любом другом индогерманском языке.
б ... скука
барабанить по крыше
этот медленный дождь.
В своем «Санкт-Петербурге» он формулируе
Заболею, умру...
но сейчас — солнце, ветер, вино, платок.
Его собрат петропольец Андрей Шляхов
яростно раскалывая бревно
тишина внутри.
Издательство «Красный матрос» делает замечательную работу, публикуя остроумные реплики, каламбуры сэнрюшки и остроту.
Михаил Бару с реки Оки признается
утренний туман
Я пытаюсь заблудиться
по пути на работу
Роман Ляховецкий из Российского Государства Израиль выиграл ежегодное соревнование в Москве по хайку с привязкой к сезону (www.haiku5.ru).
весенний дождь
твои ключи почти не звенят
у входной двери.
Полина Печерская ведет в откровениях сэнрю
"любовь любовь"
проверка орфографии удаляет
лишнее слово.
Индейское лето в Северной Америке приблизительно соответствует периоду ранней осени на Великой Русской равнине. Это возвращение теплой погоды называют «летом пожилых крестьянок». Ниэле Керушаускене в русскоязычном сегменте в Каунасе литовцев завоевал одобрение общественности набоковским хайку
бабье лето
у девушки краснеют губы
акварелью.
Лада Турбина (Токеда) углубляет русское хайку
Июльская ночь ...
просто касаясь вечных вопросов;
наступает рассвет!
Ира Новицкая опубликовала в своей книге
под моими веками
прячу тебя
скрываю тебя от всех.
Она поэтесса, принадлежащая к движению мелоимагов; Ира писала короткие куплеты и более длинные стихи, а также короткие стихи без рифмовки и хайку. Сэнрю, одобренный ее редактором, часто использует эффективную технику припевов.
Ян Сваффорд отметила в буклете Бостонского симфонического оркестра 2013-2014, неделя 10:
; gМы немедленно расшифровываем основную технику Бетховена: струны мелодии переключаются снова и снова, вступительная тема остается неизменной десять тактов подряд на первой странице. В более позднем возрасте, заново открыв для себя гипнотический эффект повторения, этот вид музыки назовут минимализмом ».
Десять лет назад Дмитрий Кудря стал еще более кратким:
затопленные камни небесной реки.
Еще в 1998 году Сергей Стаценко фигурировал среди других поэтов хайку в популярном журнале Arion:
на шмеля падает капля ... морось.
И вот мы здесь. Минималистское движение в русской поэзии впитало в себя чудеса западного и японского хайку и - с самого начала - сделало их собственными
падают листья
открываю глаза
падают листья
Haiku in Russia (version)
Poplar Fluff (Haiku in Muscovy
It is a commonplace that the Western societies are based on the Germanic self-reliance and individualism while the Russian and Japanese realms impress us with their communal feel and collectivism, their civil wars notwithstanding. It comes as a no-brainer that the transplanted haiku genus manifests itself cooperatively but with a strong local flair. Seemingly, the chattering classes in many communities need a sort of the quintessential brevity in poetry. The imported treasures of haiku are successfully filling some vacuoles destined for the forgotten or renovated terseness in many countries, though many national cultures used to come up with their own short verses. Back in the 19th century, Russians invented their brilliant small senryuish ditties;“chastushki.”
Nick is sitting at the door,
Neither dancing, singing nor,
He is sitting, deaf and dumb... Catch the haiku outcome!
But what is haiku? As early as in 1992 Clarence Hugh Holman and William Harmon in their Handbook to Literature (McMillan/Collier, New York & London) gave this description of haiku genre-in-making:
A form of Japanese poetry that states;in three lines of five, seven, and five syllables;a clear picture designed to arouse a distinct emotion and suggest a specific spiritual insight. Unlike senryu, which is also in seventeen syllables but has a lighter mood, haiku poetry is deeply serious and also profoundly conventional. Every season, element, bird, flower, insect, and so forth comes equipped with a large set of associations that
the haiku exploits. Approximations of the spirit of haiku have been found in many Western writers—Wordsworth, Thoreau, Pound, Bly, Snyder—usually in short poems but also in short passages of prose; and attempts have been made to produce translations of original haiku (the best by R. H. Blyth and the Greek master George Seferis), but the spirit as well as the form tend to get lost.
For one thing, the Japanese syllable is uncommonly short and uniform, typically consisting of one simple consonant followed by one simple vowel (as in “sayonara”) with no marked stress on any syllable. Because an English syllable can contain as many as seven or eight separate sounds (as in “strengths” and “traipsed”), seventeen English syllables will probably consume more time than seventeen Japanese syllables, so that someone who writes seventeen English syllables under the impression that they constitute a haiku is almost certainly wrong.
A closer formal approximation in English would be eleven syllables arranged in a symmetrical pattern of three, five, and three. The Japanese are not fussy about the seventeen: some haiku run somewhat longer, and nobody objects.
[Reference: R. H. Blyth, A History of Haiku, 2 Vols. (1963-64).]”
This definition of haiku in English has not been well absorbed by dilettantes, hack writers, amateurs and numerous school teachers prefer senryu and senryu-like spoofs which they call “haiku.” The syllable count is a must. The state of affairs in Russia somewhat bears comparison with the West but the Moscow-led centralization allows for more so-to-speak homogeneity.
In 1998 many Russian hokku composers and literati got together courtesy of the Anglia Bookstore in the downtown Moscow. The Russian Haiku Society in the making was also buttressed by the 1998 forum organized by the Arion magazine based in the capital of Russia. The discussion was led by two trail-blazing editors who devoted their lives to haikai transplants and their wide practice; Dmitry Kydrya and Alexey Andreyev.
While on a visit to the Anglo-Saxon West, Mr. Andreyev was somehow attuned to receive a strong dose of haiku poetry. He established a first Russian haiku site on the Internet; and his colleagues planted hthe Garden of Diverging Haiku. It is still growing and the mind-boggling number of haiku is on a permanent display.
Alexey Andreyev used to pen haiku and senryu like that:
poplar fluff
at whatever you say
my sneeze
Indian summer
in the spider's web
just the dry needles.
In his manifestos Mr. Andreyev addressed the “great divide” between authors who called any three liner haiku and aficionados who talked about the sheer impossibility of aesthetics’ transfer from Japan to the Russian poetry realm. Alexey identified the circuitous third way showing the haiku origin (tanka). He compared the Western four-line stanzas with tanka, dismissing the notion that any three line banality may be haiku per se and stressing the exactness of haiku cue. His definition of haiku included “the bridge's other side dissolving in fog” which can be visualized like a whole by our quick imagination.]
Alexey Andreyev also spoke about the temptation to see haiku as an allegory or metaphor. He bestowed on haiku the magic of inducing human states of mind and emotions. Alexey even called haiku the most poetical genre.
Yet Mr. Andreyev lamented that, in the absence of the cultural context, Japanese haiku might stay incomprehensible to the Russian reader.
Nevertheless, he turned out to be remarkably upbeat in his conclusions:
1. Haiku written in Russian in the Russian cultural milieu may be closer to the Japanese aesthetics than haiku translated from the Japanese.
2. Different cultures intersect and along these seam lines texts may be easily translatable and even form an international language.
Dmitry Kudrya, a refined specialist in poetry started to practice haiku, sometimes surrealist ones:
a stump with eyes
by the very ski-track
the former forest
duckweed opening
the stork
takes a good look at itself
Under the aegis of the Russian Institute of Culture Studies, Mr. Kudrya also launched the first thick annual haiku anthology Haikumena and created a circle of haijin which is an ever increasing group of people inside and outside the twelve million strong Moscow.
In his Arion’s article, Mr. Kudrya indicated his keen attention to the problems of translation. Starting with traduttori, traditori;translators, traitors, a rather old adage;Dmitry remarked that whence a translator of prose is a slave of an author, a translator of poems is his rival.
Dmitry also recalled Jorge Borges’s “poetry, perhaps, is just variations of words, intonations, or variations of ratios of manifestations of the expressible and the inexpressible, of the obvious and the hidden.”
Mr. Kudrya underlined the centrality of “shiori” in haiku poesy;“many meanings of one word”.
I would add that the Japanese language is especially multi-suggestive (sometimes only the Chinese character/hieroglyph may denote the exact meaning on the same sounding word;just imagine “knight-night”, “cite-sight” “rhyme-rime” pairs aplenty).
Dmitry Kudrya also introduced the quality of “yojo” —something like the afterglow or the sound of echo, the lingering feeling evoked by a haiku.
In his Arion paper, Dmitry gave a green light to the haiku techniques in non-Japanese languages including Russian. He focuses on the traddutori, discovering such nuances as the aged translation sinking in for good and yet looking like a translation.
Vera Markova seemed to be his translation guru. Dmitry noticed a certain “language drift” in cases when a translator mistakenly used his or her native tongue in its present state (the modern time) instead of trying to unlock the language of the original and find a suitable analogy or even create it in his or her mother’s tongue.
Under Kydrya’s magnifying lens many concrete specimens of translation were scrupulously examined and analyzed.
The burning quest for him was, whether it was possible;in the system of the Russian language; to attain parallel sensations and artfulness. And he wondered whether such keen translators would have materialized.
D. Kudrya formulated the following: “Translation is a venture of culture outside itself. The secret desire of a translator is to make the alien his and to make his the alien. There are other phantasmagoric depths in the translator’s mysterious cult. Translation may happen to be a fake and translation may be just madness.”
Frank Kermode in The New York Review of Books (Volume LII, Number 16, 2005) writes about Walter Benjamin’s essay “The Task of the Translator.”
Mr Benjamin shares with us his thought about the reason we value ancient literature [nota bene, Basho and Issa]. It is not usually for what it means but for the way it says it, its “way of meaning.” The translator should be preoccupied with this notion. The reproduction of meaning is not a point according to the essay. Discussions;in terms of fidelity and license; are not important at all. Bad translators are the best if we concern ourselves only with a question of meaning. But the good translator “must lovingly and in detail incorporate the original’s way of meaning.” This is deemed as an achievement. Two directions;the attention to meaning and the way of meaning;are worth to ponder while embarking onto a translation project.
A certain degree of foreignization was, perhaps, desirable at the jump start of haiku assimilation and attunement in the Russian poetics.
We were blessed with luminous translators in Russia and thus the semblances of hokku percolated into the Russian literary process in sync with the West. Only recently, cultural hegemony of the English tongue led to the replacement of the Silver Age term “hokku” with the Anglo-Germanic world’s term “haiku.” The term “tanka” survived gloriously since the times of Andrey Belyi who wrote a brilliant analysis of five liners and even used a derivative adjective from the noun “tanka”;“tanochnaya.” He did adhere to the exact rhymes, though. The non-rhymed verses were still of low value to the Muscovite poets a hundred years ago.
My 2001 paper “Squinting Eyes” in the Arion magazine attempted to explain wider acceptance of haiku in Russia by the increasing depletion of haikuish lines in modern Russian poetry which almost always follows the Western trends. I mean the depletion of haiku-like images flashing out in the Russian hypertext. This small scale research clearly showed that the older [absolute age] verses of major Russian poets contain more quasi-haiku than the poems of contemporary writers in the Soviet Union and the truncated New Russia. The Russian analog of The New Yorker is Novy Mir (New World). This venerable monthly almost never publishes haiku, though; it lately did include a couple of the Tomas Transtr;mer’s poems along with the Swedish strophes. To my utter amazement, this Russian flagship magazine turned, albeit momentarily, to the semblance of the time-honored and widely circulated magazine Inostrannaya Literatura (Foreign Literature) which published a lot of haiku in the last thirty years.
(In parallel with my Russian fact-finding, I scanned the cr;me de la cr;me poems in English and reported the similar time-wise erosion of haiku-like scintillas in American and British anthologies. Many leading haijin were attending my presentation within a Haiku North America meeting which took place in Boston in 2001.)
The spiral of haiku history in the recent Russian body of verse is encrusted with the annual contests which are run uniquely different from the Japanese or the Anglos.
All the entered haiku;thousands of them; become available for viewing; the contests are compartmentalized. The latest one had a newk rubric “On the far shores.”
The categories include, of course, the classic (traditional) haiku along with the modern haiku and senryu.
The traditional (classic) haiku must be “here and now,” a genuine life experience. They should address a human condition via nature and they must include a kigo word, ma (a certain pause) and contain yojo (with some room for emotion) and kire (the empty spaces which could be more important than the strokes of brush.) This type of haiku is an analog of hokku as a part of renku.
The contest organizers want to see a modern haiku too. This class of haiku may employ stretches of time and the season references are not necessary. It can use tropes and figures of speech. An author's personality might be present without dominance, though. This type of haiku inherits the quality of inner links in renku.
The senryu poems are welcome, especially on the subject of human relations and feelings. Humor, sarcasm, satire, sadness, love, sex, money are OK. World imperfections can be included. This kind of haiku is allowed to deal with animals, nature and inanimate objects with an accent on their “human” qualities.
The judges are not anonymous; they choose their independent rosters of the firsts.
The records of sympathies of readers are published as well.
The cases of concurrence of esteemed judges (for the 2013 contest we invited Charles Trumbull as one of a dozen of adjudicators) and the wider circle of connoisseurs and dilettantes are noteworthy.
It is clear that the minimalist poetry and the haiku;as it is practiced today in Russia;overlap significantly. It leads to the desirable generation continuity. The Silver Age of the Russian poetry is being felt a hundred years later, in our time.
“As practiced today, minimalism may derive more from Dadaism, concrete poetry and haiku, and it certainly presents parallels to the visual arts. Minimalist poetry focuses on bare words or phrases, sometimes rearranging them on the page so that their most basic and individual properties disclose something unexpected about themselves.
Though slight in themselves, these little exercises can be thoughtful, entertaining and provocative, exploiting language as does all poetry.”
(C. John Holcombe, Minimalism in Poetry, 2007; see the Internet site textc.com.)
The ever increasing throngs of haiku aficionados produce a lot of evocative and exquisite poems without the undue fixation on the syllable count. To wit: there are a couple of holdouts of the 5-7-5 pattern; the most notable one is Vladimir Gertzik who is still bitter about the ways of haiku in Russian and insists on his quantizations:
I swing open the door
In the air it levitates—
The jumping he-cat.
The Russian fraternity of live journals [ЖЖ in Russian (zh zh)] is playing kammurizuke, a game a bit analogous to bouts-rim;s practised in France, in England (the Bluestockings), in Scotland and in imperial Russia. The poetic pleasure seekers are given a line, say, “poplar fluff” and strive to complete a haiku or senryu, if the line is about human affaires. Many strong (and easily translatable) poems appear:
he is no more the poplar fluff is still flying
by w12z15
or
prom party the poplar fluff is flying
by nira_vaci.
A lot of camaraderie happens on ginko walks and on the motorized haikai tours across the huge expanses of the Russian Federation. In 2013, there was a convention at the green houses of Catherine the Great in the suburban Moscow and poets were dancing cotillion at the fabulously restored palace of the Empress. On the next day of haiku festivities, poets had a get-together in the five hundred year old palatial halls near the Kremlin. Right there, I ventured to toast the best Russian haiku which are close to impossible to translate without footnotes, the haiku which are dictated to authors by the language itself. (Muse is a nationalistic dominatrix.)
The best senryu of 2013 was about a clothes hanger. In Russian, the diminutive word for the “clothes hanger” is “plechiki” which means “small shoulders,” with a connotation, presumably, towards kids and women. (Russian is a gender-inflected language.) As my mentor Robert Spiess noted, “The three forms of manifestations of haiku are visible words, their phonetics and the essential which enters... the heart.”
The resident of Ukraine Mikhail Yezhov (ejjjofff) attained this cofluence in his discovery
closet wide open:
your empty plechiki
hardly swinging.
The late Sophia Russinova breathed out
wandering over my flat,
I bump everywhere
into your kisses.
Inna Khmel observes in her Russian Ukraine
palace of weddings
the prettiest brides exchange
jealous glances.
Mikhail Sapego apparently knows that the Russian language contains many more curses than any other Indo-Germanic tongue
f... boredom
drumming onto the roof
this slow rain.
In his St. Petersburg, he formulates
I'll get sick, I'll die
but for now;
sun, wind, wine, hanky-panky.
His fellow Petropolian Andrey Shlyakhov
furiously splitting a log
silence inside.
The publishing house Krasnyi Matros [The Red Sailor] does a remarkable job by publishing witty ripostes, senryuish puns and one-liners.
Mikhail Baru from the Oka River confesses
morning fog
I am trying to get lost
on my way to work.
Roman Lyahovetsky in the Russian State of Israel has won the annual competition in Moscow by this season-anchored haiku (www.haiku5.ru.)
spring rain
your keys hardly clinking
by the front door.
Polina Pecherskaya leads in the senryu revelations
“love love”
the spell checker removes
the extra word.
The North American Indian summer is approximated by the period of an early autumn on the Great Russian Plain. This return of warm weather is called the “summer of older female peasants.” Niele Kerushauskene in the Russian speaking segment in Kaunas of Lithuanians won the approval of public by the Nabokovian haiku
Indian summer
a girl reddens her lips
with a watercolor.
Lada Turbina (Tokeda) deepens a Russian haiku
July night...
just touching the questions eternal;
the daybreak arrives!
Ira Novitskaya published in her book
under my eyelids
I hide you
I hide you from all.
She is a poet who belonged to the movement of meloimagists; Ira wrote short couplets and longer poems along with the short unrhymed verse and haiku. Her editor-approved senryu often employ the effective technique of refrains.
Jan Swafford noted in the Boston Symphony Orchestra booklet 2013-2014, week 10:
;gWe immediately decode the Beethoven's main tecnique: wisps of tune turn over and over, the opening themelet unchanging for ten bars in a row on the first page. A later age, rediscovering the hypnotic effect of repetition, would call this kind of music Minimalism.”
A decade ago Dmitry Kudrya progressed to more shortness:
submerged stones of the sky river.
As early as in 1998 Sergei Statsenko was featured among other haiku poets in the mainstream magazine Arion:
a drop falls on a bumble-bee... drizzle.
And here we stand. The minimalist movement in Russian poetry has absorbed the marvels of Western and Japanese haiku and—early on—made it its own.
falling leaves
I open my eyes
falling leaves
The PR haiku poets led by Petr Savchenko (Petrik) and Elina Vitomskaya organized the “on-the-road” car tours of Russia and the Russian-speaking parts of Ukraine. They met local poets and gave readings in the vast territory from Moscow to Berdyansk on the Azov Sea.
They are planning the ambitious ride to the Sea of Japan across the nine time zones. In summer 2014, they hopped on a plane to Tokyo and climbed the Mount Fuji. The visa requirements and finances allow them nowadays—to a certain extent— to match the curious Westerners who made Kyoto and Nara their regular destinations.
gas burner on:
in its blue flame
the flashes of summer
The 2014 haiku festival will take place in Moscow in October. The Japanese haiku poets shall make an appearance.
Olga Chernykh (Olala) in the capital of Western Ukraine writes:
day is over
in the dry grass
the butterfly's wings
We should not leave unnoticed an online magazine Ulitka [Snail], ulitkaonline.com. It publishes haiku, senryu, haibun, haiga and even photoku.
Its No. 1 (8), April 2013 features Ivan Krotov:
windy
second day in row
the maddening old swing.
Marina Darenskaya submitted
all of it flying away
except the moon—
the apple orchard
this one is not him...
what a pity,
I walked by so gracefully.
Nikolai Grankin found a senryu
exhibition hall
it slightly trembles all over—
the photo of a nude.
Andrus Lunyatskas from the Baltics exclaimed
springtime morning
I want to walk
to all sides at once.
Valeria Simonova-Chekon outlined the principles of sci-fi imachi renku when the participants tried to imagine the possible readers 300 years later and futuristically cater to them. Natalia Levi suggested
no difference
yet the different scent of
my clone daughter's hair.
Mrs. Levi contributes a lot to the magazine of senryu and kyoka Yorshik [Ruff or Wire Brush].
Alexey Chernyavsky's poem in Haiku Almanac Ros[s]inki [Dewdrops]. Igor Belyi, Publisher, Giperion [Hyperion], 2014 structured it like this:
express train the lenghth of two stations the rain