Нина Фёдоровна, дочь немого валенщика откуда-то из Белоруссии, была истинной советской патриоткой. Да, так тогда воспитывали и учили всех, но были и первые ученики, и в рядах самых первых была она – Нина Фёдоровна.
Я был знаком с ней лично: до переезда на новую квартиру жил в одном с ней подъезде, дверь в дверь, и её история мне была известна не понаслышке. Одевалась она во всё яркое, большей частью в красное; каждый раз при встрече со мной здоровалась, а на вопрос, как дела, отвечала, что очень любит нашу советскую социалистическую Родину, и приглашала зайти, на что я, ссылаясь на занятость, всегда отвечал вежливым отказом. Но о том, что из себя представляло это помещение, мне рассказала её взрослая дочь.
По стенам комнаты были развешаны красные флаги с гербами СССР и союзных республик, вымпелы бригад коммунистического труда, пионерские галстуки и комсомольские значки, фотографии членов Политбюро ЦК КПСС, но особое место в её красной горнице занимал большой портрет в рамке – лик первого секретаря Воронежского обкома КПСС Вадима Николаевича Игнатова. К нему первому невольно устремлялся взгляд при входе в этот музей коммунистической культуры.
Пенсия у Нины Фёдоровны была невелика, и это «богатство» накапливалось постепенно, невзирая на протесты дочери, которой в последнее время, после её развода с мужем, приходилось кормить больную старуху мать.
У Нины Фёдоровны была шизофрения. Она не родилась вместе с ней; сама её жизнь, казалось, делала всё, чтобы у неё появилась именно эта болезнь: в молодые годы была угнана в немецкий концлагерь, из которого её вместе с другими узниками освободили советские войска. Там же, в лагере, при освобождении познакомилась с отцом её будущих детей – Петром Васильевичем, таким же узником. Тот после рождения двоих детей начал жену избивать – жестоко и цинично, умело, не оставляя синяков. Не стесняясь детей, но избегая посторонних глаз. Для всех соседей и сослуживцев Пётр Васильевич был примерным семьянином и уважаемым человеком. Советским человеком – с обычным набором ежедневно внушаемых ценностей советского социалистического строя. По признакам пола доставалось и дочери, которая с ранних лет узнала все эти бесконечные «принеси – подай – сходи – подмети». Но не потрясения от ужасов нацизма подействовали на мозги супруга – с детских лет усвоил он простую «истину»: «Курица не птица, баба не человек».
Жизнь в нищете, по каморкам и подвалам, благополучно завершилась в середине 50-х, когда Пётр Васильевич окончил политехнический институт и устроился на радиозавод инженером-конструктором, а семья получила двухкомнатную квартиру. Но побои продолжались и в улучшенных жилищных условиях. Нина Фёдоровна уходила от мужа и детей, снимала квартиру, выщипывая на это рубли из зарплаты уборщицы, но супруг выслеживал и находил её, снова приводил домой и всё повторялось сначала.
И она начала писать. Это были письма – послания, в которых звучали нежность, искренние чувства, приглашения на свидание, хотя бы краткое и мимолётное, чтобы посмотреть на предмет своих чаяний и воздыханий, переброситься с ним парой слов.
И всё бы ничего, но предметом этой пылкой любви оказался представитель власти – Вадим Николаевич Игнатов. Тот самый, чьё имя связано с сооружением Воронежского водохранилища к знаменательной дате – началу работы «исторического» XXIV съезда КПСС. Того самого водохранилища, которое по причине спешки ввели в нарушение необходимых санитарных норм – прямо на помидорах, деревьях и кустарниках частного сектора и которое из-за исходившей от него жуткой вони местные остряки называли «Воронежским водохренилищем».
Но вид сверху был прекрасен: мосты, переходы, сияние водной глади, парусники, регаты и невесть откуда взявшиеся чайки... Он сам по себе, тысячу и один раз показанный по телевизору, и победные реляции в связи с «завершением» строительства внушили Нине Фёдоровне мысль, что вот он, новый Питер, столица милой её сердцу социалистической революции: та же вонь с почти Финского залива, чайки, а новый вершитель судеб людских – новый Пётр Великий. Не тот, который был её грозным и насмешливым мужем, нет, – хороший, правильный и настоящий. Пусть и областного розлива.
Таким, по рассказам её родных, она представляла себе… первого секретаря обкома КПСС Вадима Николаевича Игнатова. О своей любви к «товарищу Первому» она, не стесняясь, рассказывала соседям; те, пряча улыбку в кулак, кивали ей в ответ. Дело зашло так далеко, что злобные дворовые голоса орали ей вслед переделанные слова из популярной в те годы песни:
Парней так много холостых,
А я люблю Игнатова!
Именно ему она отсылала свои пламенные письма, именно ему она посвятила свою нерастраченную душевную нежность. Настроенные против неё, сыновья её не любили и насмехались над ней вместе с отцом, а дочь была такой же бесправной – курица не птица; так что семьи у неё, хоть она и была по паспорту и метрикам, на деле не было. Нина Фёдоровна часами сидела на лавке в небольшом парке у обкома и стояла у центрального входа, поджидая ненаглядного Вадима Николаевича. Один раз насмелилась, высмотрела его приезд, подошла поближе и сказала громко:
- Вадим Николаевич, я вас люблю! Я всё время думаю о вас. Уделите мне хотя бы несколько минут!
Подбежавший помощник и охрана разрядили ситуацию, отведя женщину в сторону.
Так постепенно, шаг за шагом, Нина Фёдоровна приближалась к закономерному итогу такого образа жизни – палате в психиатрической больнице. Но это была не просто палата. Это была палата для VIP-персон, если бы такое название существовало в те годы. Отдельная палата-люкс со спецобслуживанием. В нарушение всех тогдашних законов Нина Фёдоровна проходила там лечение по нескольку месяцев в году, и это было своеобразным вознаграждением за годы домашнего террора. За всю свою жизнь она не пробовала тех деликатесов и разносолов, которые доставляли ей на завтрак, обед и ужин. К ней обращались почтительно, с куртуазами из всевозможных «извините», «не помешаем?», «уважаемая Нина Фёдоровна». Мнения среди медперсонала разделились: одни Нину Фёдоровну считали любовницей Игнатова, правда, бывшей, другие – просто родственницей.
Нина Фёдоровна никогда никаких должностей не занимала, была тихой домохозяйкой при четырёх детях (позже, в 60-е и 70-е, родились ещё двое) и о таких почестях, естественно, никогда и не помышляла. Но она знала, что где-то есть любовь, что где-то люди живут без побоев и оскорблений, а любовь… Что она знала о ней? Что она вообще знала о любви, кроме любви к родной партии и столь же родному советскому государству? Это был её неприкосновенный запас, её святыня, которую она пронесла через всю жизнь, несмотря на всю её суровость и нескончаемые тяготы.
Гулять её выводили под присмотром двух санитарок – тоже в отдельные места для хворых высокопоставленных особ, куда простым смертным заходить не дозволялось.
...Нет давно в живых ни Нины Фёдоровны, ни её возлюбленного Вадима Николаевича. То немногое, что дал ей этот мир, - по-настоящему любящую её дочь и маленькую комнатку с окном на пивзавод, не удовлетворяло её пылкую натуру. Она хотела любви и признания, света, а не полумрака прозябания, яркой вспышки, которая осветила бы всю её безотрадную жизнь; ей хотелось смысла жизни на земле, а вместо этого она получила холод отчуждения, побои и унижение. Ей казалось, что люди такими злыми стали из-за войны, и светочами жизни остаются только коммунистическая партия и лично товарищ Игнатов.
Понятно, что «товарищу» не нужна была столь неприятная огласка, даже намёк пусть и на несуществующие отношения, но в любом случае Нине Фёдоровне он воздал сторицей за её искренние и святые чувства. Наверное, отвык от них в среде подсиживаний, переглядок и перешёптываний за спиной.
Спасибо, как говорится, и на том.
(3 июня 2021)