Рассказ. Начало.
1.
Она стоит на ночной трассе в горах, ждёт автобус. Тридцать лет, из Москвы, или ещё откуда-то, не совсем понятно проезжающим мимо водителям иномарок и раздолбанных отечественных автомобилей, ведомых грустными закомплексованными водителями.
На ней длинное чёрное, запылившееся платье, чёрная куртка. Грязные ботинки. Колготки, бельё. В кармане она ощущает носовой платок обычный, большой, с полосками у края, загрязнившийся, почти мужской. На шее нечистый – она содрогается от этой мысли, домой, домой в свою маленькую съёмную квартиру с душем и стиральной машиной! – чёрный шарф из реденького материала. Устаревший образ, но никто не думает, будто она только что с похорон. Не бомж, но ужебезработная. При ней рюкзак с ноутбуком и едой. В полиэтиленовом пакете вода в бутылке и два не съеденных днём пирожка.
Облака несветлые, бугристые этим вечером напоминали ей собственный мозг, серое его вещество, окрашенное розовым, словно пропитанное кровью, мертвящим кровоизлиянием, и красноватый шлейф за этими не совсем даже тучами, а так, пожиже, отсвечивал сукровицей. Подобно, наверное, внутренностям её черепа во время недавнего ранения в московской автокатастрофе. И автобус не показывается, неспроста это. Нехорошие предчувствия навевали тоску. Понятно, что автобус уже не придёт.
День с утра задался странным. Её пугало незнакомое горное полуславянское-полукавказское село, где она остановилась, и, когда утром она заметила клубы непонятного белого дыма или плотного тумана, ползущего от дома к дому (фу, вонь, сгинь-сгинь, неведомая), то быстро собралась, схватила нестираный шарф и, успев на утреннюю электричку, выехала в приморский посёлок, который оказался на удивление скучным и пустынным, лишь погода радовала яркими праздничными красками. Посёлок украшали кипарисы, всегда восхищавшие её чёткой формой и тёмной сочной зеленью, а свежие клумбы у домов молчаливо удивлялись отсутствию глазеющих.
Первые дни календарной весны весну московскую никак не напоминали, воздух был уже разогрет, и она боялась где-нибудь на парковой скамейке забыть куртку, море катило небольшие студёные волны на блестящую гальку и песчаные участки, а пляж оставался пустынным, хотя и зыбким от восходящих, колеблющих пространство потоков, как летом. Повсеместная нынче пляжная беседка с длинными капроновыми шторами, расправляя белые крылья, время от времени пыталась взлететь, но из-за слабого ветерка опускала паруса.
Она выпила воду из бутылки и закусила пирожками, купленными в местном магазине, чтобы на обратном пути пополнить запасы тем же. На набережной открытым оказался единственный ресторан и, шикарно устроившись за столиком с идеальным видом на синее море, нарушив своё намерение быть суперэкономной, она всё же съела небольшую тарелку вкусного грибного супа, принесённую худощавой черноволосой и кареглазой официанткой, чьи смуглые пальцы выражали сочувствие и солидарность, как почему-то ей мерещилось, но лицо молодой особы оказалось профессионально отстранённым, отсутствующим. За соседним столом сидели и чего-то ждали, молчаливо поправляли волосы, как в немом кино, две похожие друг на друга женщины – седая и цветущая, розовеющая, полноватая, её лютиковые кудряшки трепал ветерок, и женщина плавно поворачивала голову, перевязывая тонкую бежевую косынку под взглядом гладко причёсанной старшей. Девочка с толстой косой, чей полупрофиль едва возвышался над столом, сидела напротив них и что-то уже потягивала из трубочки. Вдали в низкой, довольно уродливой будке скрытно присутствовал невидимый охранник. Уходя, она попыталась его разглядеть: приветливый дядька возрастом ближе к пятидесяти кивнул ей напоследок.
Какая-то тоска восходила от земли и к небу, и к горам, непонятный не то промышленный, не то строительный гул тому способствовал. Она устремилась к автобусу, что сейчас должен был отправиться в её село. Вдоль парапета, по подвесному мосту над горной рекой, держась за пыльные поручни, затем по узкому тротуару идти надо было минут двадцать, но она успела. И, усевшись, почти тут же уснула.
Проснулась от суеты в проходе. Конечная! Вытащила из салона свой сонный организм, и автобус тут же отъехал. И вдруг она поняла. Вначале даже попыталась побежать за уходящим по серой ленте дороги вбок и сразу ввысь автобусом, но поняв бесполезность суеты, вернулась и облокатилась на угол остановки, не позвоночником, а рядом, вдоль него, и застыла на небольшой площади в неизвестном месте, чтобы осознать ситуацию. Тогда-то она и заметила облака с сукровицей, свой кровоточащий мозг, что плыл в вышине. Минут через пять незнакомое горное село вдруг ощерилось русским мужичком, одетым во всё выгоревшее, который сходу заорал на неё: «Ты кто? Откуда?» «Я из Шолоховки», - правильно поняв вопрос, отметая Москву как постоянное место жительства, сразу обозначила она пункт своего временного пребывания. «Что вы спите на ходу, головой бы думали своей, смотрела бы, в какой автобус садишься, где ты ночевать собираешься? Не будет сегодня больше автобусов, ступай на трассу, там скоро пойдёт рейсовый. Иди, пока не стемнело, три километра в гору быстро дойдешь, успеешь». «Спасибо». «В гору иди всё время, не сворачивай, успеешь, успеешь,» - кричал ей вслед добрый человек.
Не успела. Она быстро ступала по асфальту, что петлял, в основном, по горному лесу, пока ещё безлиственному, не глядя на склоны, покрытые примулами и морозниками, боковым зрением замечая краснокнижную иглицу, не до вас, уже насмотрелась вдоволь на вашу весну. Приближающиеся машины старалась пережидать на обочине, почти уходя в лес, из авто, в основном, смотрели на неё непроницаемые лица, иногда удивлённо-недовольные. Однажды остановился мерседес цвета тёмной ипонемы, и водитель окликнул её, но она быстро убежала, воскликнув, что спешит на рейс. Свет с неба постепенно уходил, оно стало синим, потом тёмно-синим. Теперь водители её замечали не сразу, она стала ещё осторожнее прятаться на обочине при их приближении. Однажды, поколебавшись, она свернула на развилке, как ей казалось, в нужную сторону, но дорога позже ушла вниз, к огням и крышам где-то на дне пропасти. Эк водит тебя нечистая, сказала бы московская цыганка, служившая артисткой в театре, как бы признаваясь, ехидничала Лана про себя, соседка, к которой она ходила гадать с каждой зарплаты втайне от Кости. Она вернулась и пошла правильным путём, но, видимо, там было утрачено бесценное, невозвратное, одновекторное время.
Вышла на шоссе, огляделась. Остановка должна быть неподалёку, но она увидела лишь утоптанный пятачок, его и решила держаться, а если появится автобус, буду активно жестикулировать, обильно стану взмахивать руками как Майя Плисецкая в образе лебедя, подумала она, авось, не пропустят, не бросят.
В то, что автобус уже ушёл, верить не хотелось. Она всматривалась во встречный транспортный поток, но ничего похожего на автобус местных линий или даже междугородних или ещё какой-нибудь пассажирский фургон, мимо не проезжало. Небо стояло прекрасным, убаюкивающим, горы были обведены непонятно откуда льющимся светом, оттого и тревога её слегка позвякивала в мысленный колокольчик, а не громко гудела во внутренний набат. А вечер тем временем становился ещё более глубоким. У этого пятачка, что использовался как остановка, горел светофор, и после того, как он снова включал зелёный свет, ревущая взбесишаяся гусеница машин опять начинала свой быстрый, вопреки настоящей гусенице, мелькающий бег. Поэтому водителей одинокая женская фигурка на остановке интересовала мало, с удовлетворением заметила она. Однажды промелькнуло такси, и его, наверное, следовало попытаться поймать, но это случилось ещё в те времена, когда она верила в приход автобуса. И не с её финансами нырять в салон такси, можно только вообразить, сколько заломит водила за подобную ночную поездку, хотя в крайнем случае, вывернув кошелёк, а также все карманы сумки и пиджака, она и наскребла бы нужную сумму наличными.
И вот реальность подступила к горлу: он не придёт. Где ты, старенький автобус? Экипаж с чеченцами вышел перед светофором наружу, кинул пару холодных взглядов в её сторону. Она попыталась обойти стоящий вереницей транспорт и напроситься в салон любого остановившегося автомобиля, не бесплатно, конечно, а за разумные деньги, но ей было хмуро отказано, все места оказались либо заняты, либо молчаливое захлопывание дверей перед её носом служило ответом. Некий заговор высших сил. Западня? Ей приготовлена западня, теперь уже ясно. Стало тоскливо до головокружения. Пройти пешком до ближайшей деревни на трассе, чтобы там взять такси, она не сможет: транспортный поток её сметёт на первом же повороте серпантина, пешеходам тут не место.
Она вспомнила задачку по геометрии о соединении точек одной линией, ответ на неё заключался в том, чтобы выйти за пределы обозначенного пространства. Она поняла: следует покинуть место её теперешней дислокации несмотря ни на что, и решение, возможно, найдётся.
И двинулась по дороге в сторону своего села, минув первый, к счастью, безопасный поворот. За поворотом нашлась причина долгого простаивания у светофора автомобилей: участок трассы находился на ремонте.
Она перешагнула строительную ленту и не спеша, обходя проблемные участки, побрела дальше. Слева от неё зияла нестрашная пропасть, поросшая деревьями и кустарниками, край её находился на достаточно удалённом расстоянии, зато справа отвесная скала, тоже красиво украшенная самою природою сосной и другими карабкающимися тонкими стволами, не оставляла шансов пешеходу, она вспомнила о страшных горных лесовозах, своими «хвостами» легко сносящих головы одиноким путникам.
Преодолев ленту повторно, покидая зону реконструкции, она очутилась на пятачке, подобном тому, который только что покинула. Здесь же, у края пропасти, стояла строительная бытовка, и невдалеке припарковались молчаливые «жигули». Молочно-кофейный цвет автомобиля в свете фонаря бытовки казался припылённым. Подходя к нему, она ни на что не рассчитывала, маловероятно, что кто-то окажется в тёмном салоне. Но ошиблась. Дверь вдруг открылась, и её пригласили сесть.
2.
Как она очутилась в Шолоховке? Хороший вопрос. Пожалуй, следует начать с того момента, когда она, Лана, окончила медицинское училище.
Не сразу. Вначале она поступила в Москоский стоматологический, с трудом проучилась год, не из-за неспособности к учёбе, конечно, процесс обучения никогда не вызывал у неё особых трудностей, а из-за тягостной атмосферы в аудитории, где будущие стоматологи «зарабатывали» дипломы, иногда в прямом смысле этого слова, впрочем, некоторые профессора блистали не только блестящими познаниями, но и незаурядным остроумием, и это серьёзно разряжало обстановку. Но хорошими отношениями с однокашниками Лана похвастаться не могла, мало оказалось на курсе девушек и парней, с которыми было бы интересно, её реальная жизнь сразу сместилась, благодаря Косте, в сферу рока, мотогонок по Москве и неформального искусства («Винзавод» - перемигивались Лана с Костей, но не только винзаводы они в тот период поддержали материально, но и слегка, неблизко подружились с наркодилерами, иной раз выручая тех во время безденежья своим интересом к новому и запредельному). Некому было взять девушку за воротник под светлыми льняными завитушками и отослать обратно в аудиторию, мать авторитетом у неё не пользовалась, а отец, предоставивший деньги на учёбу, давно жил своей жизнью удачливого плейбоя, работая на хорошей должности и не видя особой пользы в корпении над учебниками. Хотя диплом, по его мнению, у дочери должен быть обязательно, но мнение своё он не навязывал никому.
Костя с Ланой, с шиком прогуливая молодость, оба после первого курса отчисленные из вузов, Костя — из престижного технического, понесли свои изысканно худощавые телеса по непрестижным рабочим местам, Лана пристроилась нянечкой в больницу, а Костя пошёл на завод посменно, что его отрезвило во всех смыслах слова, и уже через год он восстановился в институте, а Лана, решив вместо аудитории занять место в костиной квартире, продолжала подрабатывать в больнице, и разумно рассудив, что Боливар двоих не выдержит, отправилась получать образование вместо института в медицинское училище. Детьми решили пока не обзаводиться.
Потом пришли сирийская война, украинские осложнения, Крым радостно поприветствовал своё вхождение в состав государства, но Россия в роли унтер-офицерской вдовы решила сама себя высечь, зачем-то наказываясь за Крым, несмотря на то, что, кажется, никто наступившего развала и оголтелой расправы над искренними, наивными патриотами и человеколюбцами не ждал и не требовал.
Следует сказать, что окружающая жизнь постоянно осквернялась и ухудшапась, некоторая финансово вымученная изысканность нулевых уступала место чему-то грубому, словно тюремному. «П...ц дизайну!» - постоянно крутилось у Ланы в голове, наблюдавшей простоту жизни — скуку и невыносимую пошлость телевизора, обшарпанные ангары громко кричащих кинотеатров, скудость манёвра при выборе рабочего места, и Костя ощущал то же самое - понятно, что при их зарплатах квартиру в Москве не купишь, (а за Москвой жизнь и того хуже), как обзаводиться детьми, и что делать в случае болезни — неизвестно, окрестная дебилизация не радует, но они были молоды, и пока оставшихся степеней свободы им хватало для лавирования. Открывались новые кафе и рестораны, хотя, кажется, никто больше не заморачивался гастрономическим совершенством, востребованной оказалась добротность, что и оказалось пока приемлемым. Старые здания не только разрушались, но и реставрировались, и пусть новый стиль так и не был создан, некоторые улучшения порою создавали позитивный настрой, возводившиеся торговые центры выглядели довольно уродливыми, и всё же, к счастью создателей, их удобство и многообразие впечатлений торгового калейдоскопа многое искупало.
Костя учился долго, уходя в академы, восстанавливаясь, навёрстывая, ссорясь с окружением. Однажды они с Ланой на год уехали в приморскую страну и жили тем, что подрабатывали гидами, но, бедствуя материально, всё же вернулись в Москву. Отъезд случился в тот год, когда Лана окончила своё училище, окончила хорошо, набравшись опыта на прошлых ошибках.
Вернулись они в предновогодье, попрощавшись с синими берегами в накренившемся от взлёта самолёте последними взорами поверх крыльев. Зима новогодняя, вечерняя, нарядная, здравствуй, Москва!
Но внешнее давление опять вскоре стало непереносимым, Костя ощущал его как бандитский наезд: на работе могли обсчитать при начислении зарплаты, государственные службы беспредельничали, институт всё не заканчивался, дети всё не получались, точнее не получалось стабильности для и появления.
Костя вместе с друзьями присоединился к протестному движению, и часто его выходные проходили на баррикадах. Лана иногда посещала демонстрации вместе с Костей.
Странным Лане показалось то, что на баррикадах её не ждали. Демократия, как и прочие привилегии, оказалась принадлежностью узкой группы людей, под демократию финансировались еврейские комитеты, кавказские группировки, отдельно чеченские, и всегда среди рядов демократов находилась ушлая, как правило, брюнетистая девица, иногда банковавшая, которая всех парней считала своей собственностью, и искренне полагала, что настоящая демократия — это то пространство, где она выше другой женщины, обычно светловолосой. Лана, много раз затёртая активисткой, удивлялась, как Костя и другие демонстранты не замечают этой геноцидальной тенденции для России, но парни смотрели в рот и девице и её комитету как заворожённые, им было непонятно, что особу в любом случае не оставят без средств существования, и её жизни ничто не угрожает в отличие от них самих. Лана перестала ходить на демонстрации, не понимая, какую форму протеста избрать, и они с Костей стали постепенно отдаляться друг от друга. В конце концов её почти муж окончательно задружил с партийной активисткой, от чего та и забеременела, а Лана пошла собирать свои вещи, чтобы вернуться домой, к маме.
Рыдая, она бросала в огромную сумку свои свитера и юбки, не понимая, как жить дальше, и решила дождаться Костю для окончательного объяснения. Он, вернувшись позже обычного, улегся, отвернувшись к стене, и заявил: «Я сплю». Даже его брюки свешивались со стула абсолютно бескомпромиссно и говорили Лане: «Нет!» Лана по привычке убрала их в шкаф. «Я превратила себя в рабыню!» «Но теперь я свободна!» - хорохорилась она, замирая от ужаса. Куда ей идти в её двадцать девять лет? Одна, без детей, без денег, на фиксированной зарплате медсестры.
«Как ты собираешься выживать в этом межнациональном браке? Ты понимаешь, что такое криминальные игры, и насколько ты там чужой? Костя, это финансирование дестабилизации в стране надо было использовать в собственных целях, все так делают, вы выглядите просто смешными в своей незрелой доверчивости. Они ущемляют мои права и называют это борьбой за свои права. Почему эта особа не может сделать аборт, как я, которая сделала его уже дважды, и оставить нас в покое? Потому что с ней ты себя чувствуешь себя уверенно? Ах, у неё есть деньги для рождения и воспитания ребёнка? Где она их взяла? Почему я не могу зарабатывать на спекуляциях и криминальных схемах? Или ты? Мы честные, но тебе это надоело? Ты вспомнишь меня, милый, вспомнишь и будешь локти кусать, но ничего тогда уже не исправить!»
Лана присела возле молчаливо лежащего Кости, уверенная, что так и будет, и эта уверенность придала ей сил, она вызвала такси и уехала. Но при этом она чувствовала такую душевную боль, которой прежде не знала. Стёкла авто под серым дождём плакали месте с ней.
...В следующие месяцы она сократила свои потребности и перестала есть настолько, что её дважды пригласили сниматься в рекламе платьев для интернет-магазина, работа оказалась эпизодической, но и эти три рубля были заботливо положены Ланой в копилочку.
На основной работе тоже было несладко. Лана не раз замечала, как из отделения исчезают дорогие препараты, и больные мучаются без лекарств, особенно, если речь идёт о снотворных. Как некоторые санитарки и медсёстры вымогательством набивают себе карманы, и всегда остаются безнаказанными, в то время как другие за подобные проступки могут быть уволены. Нервная Лана удивлялась спокойствию, молчанию и уверенности на рабочем месте женщин из соседних государств, пока не поняла, что их защищают вот эти господа из этих же и более дальних стран, которые часто без очереди посещают главврача и бухгалтерию. Коррупция? Оккупация? Предательство? Но хуже всего было то, что русским часто без причин отказывали в медицинской помощи, и самой высокой оказывалась смертность именно среди коренного населения, включая смертность молодёжную.
Апрельским утром она ехала на работу девятичасовой маршруткой, и в пробке маршрутку стукнул в бок бронированный автомобиль. Маршрутка легко полегла набок. «Кажется, я даже не ранена,» - подумала о себе Лана, прежде чем потерять сознание. Она очнулась на зелёной траве. И мутное мышление, окровавленное серое вещество Ланы не поняли, сколько прошло времени, прежде чем её положили на носилки и отвезли в больницу. Она сама позвонила матери и сообщила о случившемся. Ранение в голову и сотрясение мозга. Когда сошли шрамы, Лана увидела в зеркале своё слегка увядшее лицо с синими полумесяцами под глазами, и удивилась: «Всё же я красивая… но моя молодость уже минула».
Через полгода её таки выжили с рабочего места. Отсутствие связей и неуживчивый характер подвели Лану под сокращение. Увидев в коридоре очередную эсэнговую партию сотрудниц, она поняла, что толпа в коридоре по её душу. Она хотела посопротивляться, но решила не спорить с судьбой и стать нелюдимым программистом на фрилансе, совмещая учёбу на профильных курсах и редкие заказы. Жаль, что у неё нет малышки или малыша, своих детей, чтобы отбыть с ними в тёплые страны, папины алименты не помешали бы, и была бы у неё в целом мире родная душа. Душу своей вечно занятой матери она брать в расчёт пока не хотела.
Она пошерстила в Интернете, и поняла, что нищенка, у неё не было квартиры, чтобы её можно было сдать, и на эту сумму снять аналогичную в том же Тае. Оставалось лишь выскрести скудные сбережения и откочевать на российский юг, сняв максимально недорогую студию и зарабатывая на заказах, которые удавалось нацарапать по хорошим знакомым в надежде на постоянную работу на новом месте.
Так Лана оказалась в нелюдимой, необщительной Шолоховке, следуя современным тенденциям выживания. В русле. В струе.
3.
При слабом освещении, ещё до того, как боком усесться на переднее кресло, ей всё же удалось увидеть сидящего за рулём водителя: худощавый блондин лет тридцати, довольно симпатичный, но вида озабоченного и усталого. Длина волос сантиметров пять, зачем-то пришла ей в голову мало о чём говорящая деталь.
- Данила. Ты? - Лана с остаточным ужасом и вдруг радостным изумлением разглядела в полутьме своего дальнего родственника, невесть какая вода на киселе, но знакомство давнее и продолжительное. В детстве вместе копались в одной песочнице.
И вдруг её осенило:
- Это твои фокусы? Ты кружил меня весь день и куда-то вёл? Практическая магия! И зачем я тебе понадобилась?
Данила когда-то рекламировал ей свои экстрасенсорные способности, но они не произвели на тогдашнюю легкомысленную Лану никакого впечатления. Позже она пересмотрела свои взгляды. По некоторому размышлению странное это, дьявольское умение ей показалось довольно ненадёжным, но иногда действенным.
- Кажется, ты считаешь меня шалопаем, - Данила измождённо улыбнулся. - Ты здесь каким чудом?
Лана посмотрела на него подозрительно: наверняка в курсе её дел, но зачем-то переспрашивает.
- Кажется, ты считаешь меня домоседкой. К сожалению, это в прошлом. Теперь я разведённая сотрудница на фрилансе. Как дела у Кати, что дети?
- Мы с Катей немного поссорились.
- Понятно. Теперь мне негде будет переночевать в случае московской непогоды, особенно, в мыслях. Нет, я тебе всё же зачем-то сегодня нужна.
- Это вместо благодарности за чудесное спасение? Опоздала на автобус или он вовсе не пришёл.
- Спасибо. Верно. Но теперь давай двинемся дальше. Ты неважно выглядишь.
- Угадала. У меня температура. И у нескольких моих ребят тоже.
- Каких ребят?
- Я здесь со строительной бригадой.
- Не морочишься с институтом? Повторяешь мою биографию?
- Я старше, значит, это ты повторяешь мою биографию. Я потом окончу. - Данила улыбнулся. За такой улыбкой любая пошла бы на край света, в тартарары или как минимум в соседний магазин, чтобы купить сухарики к пиву. «Я — подруга детства. У меня противоядие,» - Лана про себя констатировала этот факт почти без эмоций, настолько устала в этот странный, неприятный день.
- Обращаться в поликлинику для нас роскошь. Ну то есть, если приспичит, тогда конечно. Но не хотелось бы: расстояния, сроки.
- Понятно. И тут я, медсестра. Ладно, поехали, у меня, кстати, есть парацетамол и термометр. А медосмотр завтра утром, с восьмичасовым автобусом. Держись, Данила, езжай тихонько.
На следующий день Лана прибыла в мини-городок строителей. Вагончики были оснащены аскетично, ожидаемо аскетично, мысленно уточнила она. Городок строителей расположился в кавказском лесу, по-мартовски пока прозрачном, но всё же колючем, цепляющем куртку ветвями ежевики и шиповника, пеньками и лианами не пускающем свободно прогуливаться по своему коричневому пространству, изредка оживляемому чем-то вечнозелёным.
Двое ребят мучились высокой температурой, один из них уверял, что заболел только потому, что накануне гулял по горам в одном лишь свитере.
- Это напрасно. - Слегка рассеянно ответила Лана. И сосредоточенно, в сторону Данилы: - Я в город, за медикаментами.
И поплелась на автобусную остановку.
Данила вскоре пошёл на поправку, и Лане стало легче: он сам мерил температуру своим «бойцам», ставил горчичники выздоравливающим, заваривал на ночь травы по рекомендациям Ланы. Одного тяжело кашляющего больного эвакуировали родственники на личном автомобиле «ауди», что как осторожная птица с острым зрением далеко оглядывался по сторонам фарами: тонкие стволы и завеса из прутьев, и нечто пугающее в глубине леса.
...Гера возник тенью на стене. Она неромантично несла тяжелую сумку с овощами, заполненную на местном небольшом рынке — сварить больным овощной суп на курином бульоне, и тень в вечернем закате, что материализовалась позади неё, внезапно заговорила: «Давайте я вам помогу.» А смысл? Она практически у своей двери. Всё же Лана обернулась, чтобы отказать. И пакет, один из более тонких, чем требовалось, не выдержал, словно расплавился, картофель с луком раскатились — ой-ооо-й – по асфальтовой дорожке прямо под её окном. Гера наклонился, чтобы помочь ей собрать овощи в другой пакет, тоже критично трещавший по швам. Теперь их руки были запачканы землёй и пылью.
Лана разглядела Геру. Неброско красив, одет небрежно, шатен со светло-карими глазами. «Спасибо,» - сказала Лана и решила, что видит перед собой местного искателя приключений.
«Я по делу,» - сказал Гера, распрямляя перед собой ладони. - «И заодно вымою руки.»
Лана вошла в тёмную прихожую, Гера вступил за ней из светящегося квадрата, наконец, она нащупала выключатель и включила свет. Лане стало слегка неуютно: незнакомец заявился к ней с непонятной целью. Спокойно-доброжелательный гость тем не менее чувствовал себя хозяином положения.
- Кто вы?
Они по очереди отмыли руки над раковиной. Гера задумчиво прояснил ситуацию:
- Я попрошу позвонить хозяину квартиры.
Лана с неприятным чувством набрала номер, но после разговора облегчённо вздохнула:
- Вы скульптор?
- Трудно поверить? - Гера улыбнулся. - Но это так.
- Просьба мне кажется странной, но отказ мой, боюсь, покажется немотивированным. Где статуя? Надеюсь высота не сближает её с останкинской телебашней?
- Примерно с вас ростом, и вообще похожа на вас.
Продолжение следует...