Нация Книга первая. Часть третья. Глава IV, V, VI

               
                Глава IV

Время отпущенного сна пролетело незаметно. Открыв глаза, Егор лежал, расслабившись, ощущая лёгкое недомогание, по пробуждению вспоминая сон… когда в дверь тихо постучали. Он подумал, что ему показалось, но нет – снова постучали; причём второй раз уже чуть-чуть громче. Оторвавшись от своих мыслей и рассудительных размышлений, он не спеша встал (чтобы не закружилась голова),
надел брюки и, сделав несколько коротких шагов, открыл ключом дверь. К удивлению Егора, за порогом стоял, немного нахмурившись, Сергей Пронько. Чувствуя неловкость, он робко проговорил:
– Доброе утро! Разбудил?
– Доброе утро. Нет, я уже не спал, – ответил Егор, протирая глаза. – Проходи, присаживайся. Я ведь с сегодняшнего дня в отпуске – вот и решил немного
побаловать себя покоем.
– Для такого события это убедительный довод.
– Я тоже так думаю. Кстати, который час?
– Половина восьмого…
– Ого! Прилично. А ты каким ветром?
– На станцию еду – вот, решил завернуть к тебе, узнать, как ты тут – живой, нет? Заодно отдать тебе то, что ты забыл у меня в машине: держи, – Пронько протянул ему сумку с вещами.
– Неудивительно, – проговорил Егор. – После такого случая можно было забыть всё что угодно – даже голову. Спасибо тебе за беспокойство… Я тут хватился, смотрю, сумки нет, немного даже расстроился, но, как вижу, напрасно.
– И парочку свежих газет в придачу, чтобы не скучал…
– Что за газеты? – с любопытством спросил Сомов.
– «Правда» и «Труд».
– Неужели? За какое число?
– Свежие…
– Не может быть!

Не веря своим глазам, Егор взял из рук Сергея газеты и пристально начал их рассматривать.
– Вот это да! Ты где их взял?
– Привезли ребята, знакомые.
– Точно вчерашние? Ну надо же, а…

Рассматривая газеты, Егор неожиданно спросил, глядя на Сергея:
– А «Комсомолки» нет?
– Нет, «Комсомолки», к сожалению, не было.

На данное утверждение Сергея Егор даже как-то сник, но ненадолго.
– Ладно, и за это спасибо! Будем довольствоваться тем, что есть… Ну и что тут пишут про нас?
– Прочтёшь, узнаешь.
– Хорошо, потом посмотрю, – согласившись с Сергеем, Егор положил газеты на стол, а сам присел на краешек кровати. – Две недели без прессы, представляешь? – глядя радостно на Сергея, проговорил Егор.

В этот момент Сомов действительно не скрывал свой радости: глаза его засветились, а на лице всё отчётливее вырисовывалась приятная улыбка – так ведут себя обычно дети, когда им делают что-то приятное.

– Ты как себя чувствуешь? – глядя на Егора, спросил Пронько и тут же добавил: – Дело ведь не шуточное…
– Нормально. Челюсть, правда, немного побаливает, ну а так…
– Я всё думаю про этот случай… не верится, что такое могло с тобой произойти.
– Даже не знаю, что тебе сказать, – проговорил Сомов. – Кто-то сказал бы, наверное, что это судьба, а кто-то – случай.
– Будем считать, что хорошо отделался, – сказал Пронько, успокаивая не то себя, не то Егора.
– Не то слово. Но лучше бы, конечно, чтобы этого не было. Ведь всё могло закончиться по-другому, не будь тебя… так что спасибо!
– Благодарить меня не за что… да и милиция вовремя подоспела. Пронько помолчал и продолжил:
– Знаешь, мне кажется, что это были не просто случайные грабители – это преступники, со своими собственными правилами и порядками. И для достижения своих целей они не брезгуют ничем, понимаешь?
– Это понятно, как не понять… тут ты прав на сто процентов…
– Таких людей, – продолжил Пронько, – очень сложно выявить. В жизни они такие же люди, как и все. А на самом деле совсем другие.
– Самое страшное, – задумчиво произнёс Егор, – заключается не в этом, а в том, что они живут среди нас и определить, кто есть кто, – невозможно, а значит, так или иначе, мы все подвергаем свою жизнь опасности.
– Получается, что так.
– Ладно, давай не будем об этом, всё хорошо, что хорошо кончается.

Разговаривая, Пронько пробежал глазами, почти бессознательно, по какой-то внутренней необходимости, по всей каюте, всматриваясь в её интерьер, отделанный тёмными породами дерева и не уступающий просторному купе СВ поезда.

– Читал? – кивнув головой в сторону книги, поинтересовался Пронько.
– Да так, немного. Хотел успокоиться в дружеской компании…
– Ну и как, помогло?
– Знаешь: наверное, да! – твёрдо ответил Егор.
– Значит, нашли общий язык! – утвердительно, немного усмехнувшись, проговорил Пронько.
– Вроде того… Не знаю, как им, но мне было комфортно…

После этих слов они оба заулыбались, но у Егора это получилось смешно…

– Болит? – спросил Сергей, видя то, как Егор морщится после «улыбки».
– Немного… В дружеской компании вроде полегче…
– Это хорошо, – проговорил Пронько и тут же добавил: – К сожалению, этого мы сейчас лишены…
– Ничего… жизнь продолжается… от нас ведь не убыло, какими были, такими и останемся.
– Хотелось бы так думать.
– Ты сомневаешься? – с удивлением спросил Егор.
– Диалектика! Ничего тут не поделаешь. Каждый исторический период вносит что-то «своё» в развитие общества и человека. Важно, чтобы не было хуже.
– Что ты этим хотел сказать? – глядя на Пронько,спросил Егор.
– Видишь ли, мы все подверглись опасности, а если это так, то нам всем сейчас нужна защитная реакция, помогающая обрести новое равновесие. Ты находишь его в том, что читаешь Булгакова, – вот, что я хотел сказать. – И после небольшой паузы
добавил: – Конечно, это не единственное занятие, которое даёт возможность подняться над собой и понять жизнь других, но всё же.
– Согласен… теперь понятно, – с блеском в глазах
проговорил Егор.

Общение на тему: как вырваться человеку из ограниченного мирка, охваченного «пожаром», и сохранить при этом человеческие черты, длилось ещё несколько минут, когда Пронько предложил:
– Может, обратиться всё же к медикам? Я ведь на машине…
– Не надо. Думаю, ничего страшного. Буду готовиться к отъезду, дома подлечусь…
– Ну смотри, тебе видней. Да, вот ещё что: вчера вечером, на станции, был мощный выброс, – как бы предупреждая, проговорил Пронько, – радиационная опасность воздуха опять значительно возросла. Плутоний, трансураны и прочее… Причём довольно серьёзно, так что не расслабляйся.
– Да что я… через несколько часов буду уже в Киеве… Это ты тут смотри в оба.
– К тому же на днях опять ожидается передислокация жилья, когда вернёшься из отпуска, всех этих пришвартованных теплоходов уже явно не будет здесь. Так что, прежде чем ехать сюда, узнай, что и как.
– Понятно, спасибо за полезную информацию, – коротко ответил Егор. И после короткой паузы спросил:
– А что послужило причиной выброса, не выяснили?
– Ну как же не выяснили, конечно, выяснили: при облёте на вертолёте 4-го блока в реакторе было обнаружено пламенеющее пятно… Оказалось, что прогорела часть графита, под сброшенным грузом образовалась пустота, и вся махина из пяти тысяч
тонн песка, глины и карбида бора рухнула вниз, выбросив из-под себя огромное количество ядерного пепла, а тут ещё ветер, как назло… короче, не всё так хорошо, как надо бы.
– Да, оказывается всё непросто.
– Ещё как непросто, – задумчиво, сделав гримасу, выпалил Сергей. – Ну ладно, если ты отказываешься ехать в больницу, то я поехал. Дела не ждут.
– Серёжа, ещё раз спасибо тебе, – вставая с кровати, проговорил Егор, крепко пожимая руку Пронько.
– Хорошо тебе отдохнуть.
– Постараюсь.

Попрощавшись с товарищем, Егор закрыл дверь каюты, сел на стул, что стоял возле небольшого стола, и задумался… Затем он взял газеты и начал внимательно их рассматривать, его распирало любопытство на предмет того, что же там делается, «на большой земле»? Как там живут люди и что говорят о Чернобыльской аварии?
«Начну с “Правды”», – подумал он, разворачивая газету…

«”Четверг, 8 мая 1986 года”, – и правда, вчерашняя, – прочитал он, – ну надо же! Так, дальше… Статья «Началась Навигация»... Статья «В душевной обстановке». Центральный комитет КПСС, – читал он, – Президиум Верховного Совета СССР и правительство СССР дали 6 мая в Большом Кремлёвском дворце обед в честь Председателя МПЛА – Партии труда, Председателя Народной республики Ангола Жозе Эдуарду душ Сантуша.Речь товарища Горбачёва М.С… Речь товарища Ж.Э.душ Сантуша... Так, так… – мысленно говорил он себе, – всё это хорошо… вторая страница… третья… а где же про Чернобыль?!»

Егор бегло разыскивал глазами хоть какую-то информацию об аварии… На четвёртой странице чёрным по белому он прочитал: «К событиям на Чернобыльской АЭС. В пресс-центре МИД СССР».

«Бурный прогресс науки и техники, – начал он бегло читать, – приносит человечеству не только блага, ибо пути первооткрывателей всегда тернисты. Ни полюс, ни космические орбиты, ни океанские глубины не покоряются без трагических потерь. Об этом напомнила авария на Чернобыльской АЭС, болью отозвавшаяся в сердцах миллионов людей. Советское правительство известило о случившемся наш народ, правительства многих государств, международные организации. Состоявшаяся 6 мая в Москве в пресс-центре МИД СССР пресс-конференция для советских и иностранных журналистов – логическое продолжение линии на широкое информирование общественности о событии.

Первый заместитель министра иностранных дел СССР, – читал Сомов, – А.Г.Ковалёв, напомнил журналистам, что в советской прессе регулярно публикуются сообщения, содержащие достоверную информацию об обстановке на АЭС. Но находятся на Западе агентства, которые упорно распространяют всякого рода слухи и небылицы вокруг чернобыльской аварии. Зачем? Вопрос, думаю, понятен. Кому-то очень выгодно представить происшедшее на атомной электростанции в ином, чёрном свете. Это 
проявление не просто враждебно, но и антиморально, антигуманно…»

Сомов часто прерывался, чтобы вернуться назад, чтобы правильно оценить восприятие прочитанного. Затем, с необыкновенной лёгкостью, он снова вчитывался в новые строки, словно ведя с героями тонкую искусную «беседу».

«Затем, – читал он, – перед журналистами выступил председатель правительственной комиссии, заместитель Председателя Совета Министров СССР Б.Е. Щербина. Он подробно сообщил о том, что произошло в Чернобыле… при плановой остановке
блока, произошла авария с частичным разрушением активной зоны реактора. Реактор находится в заглушённом состоянии. Это означает, что прекращена цепная реакция деления. Это произошло автоматически в момент аварийной защиты, когда реактор
находился на минимальном уровне мощности. В результате принятых мер радиационная обстановка нормализуется. За истекшие сутки уровень радиации ещё более снизился…»

Написанные слова «с частичным разрушением реактора» Сомов прочитал несколько раз.
– Вот те на! И это говорит Председатель правительственной комиссии? Это же полная ложь, нет, это какое-то недоразумение, – вспылил он. – Они что там, совсем с ума сошли?

«Пострадавшим оказана своевременная помощь,обстановка в районе АЭС нормализуется… комиссия ещё не закончила свою работу, и поэтому о причинах аварии говорить рано. Мы по-прежнему будем держать общественность в курсе всех событий,
происходящих в районе АЭС».

«Ничего не могу понять из того, что я прочёл, – подумал он, – всё есть неправда и ложь. Получается, что правительство осознанно хочет обмануть советский народ, ввести его в заблуждение, но это же преступление. Нет, нет, что-то тут не так. А может быть и такое, что я не понимаю всей тонкости организации этого общества… надо обязательно разобраться в этом вопросе. Что там ещё… ага, статья «Город, море и реактор»:«Наши специальные корреспонденты передают из района Чернобыльской атомной станции…» Интересно, интересно… может, здесь написано что-то стоящее, – подумал он. – «…Ракета на подводных крыльях, – читал он, бегло всматриваясь в каждую букву и в каждое слово, – идёт на север по непривычному пустынному
Киевскому морю... Через несколько минут мы должны увидеть корпуса Чернобыльской АЭС. Капитан нашей «Ракеты» В. Головко, плавающий по Днепру уже около трети века, останавливает судно в устье Тетерева. Отсюда до Чернобыля уже совсем недалеко. Пока берут пробы, беседуем с начальником пристани села Страхолесье. Николай Максимович Зубец, ветеран войны и труда, рассказывает, что труженики села, расположенного рядом с тридцатикилометровой зоной, ведут весенне-полевые работы. Находящиеся здесь по соседству два хозяйства Чернобыльского района – имени Ленина и имени Мичурина – отсеялись, занимаются обычными делами…» Невероятно, – подумал Сомов, – если бы я сам это не прочитал, я бы ни за что не поверил в эти слова: у них «под боком» в тридцати километрах взорвался ядерный реактор, в атмосферу выброшены десятки тонн ядерного топлива, а они продолжают заниматься весенне-полевыми работами... причём «ударными» темпами! Нет, определённо, я что-то не понимаю в этой жизни!

«…Такая обстановка не только в Страхолесье, – читал он дальше, – в Горностай-поле, Дитятках, где расположены выше упомянутые хозяйства. Первый секретарь обкома партии Г.И. Ревенко рассказал, что никогда ещё так организованно не трудились производственные коллективы… Чем ближе мы приближались к Чернобылю, тем меньше видели людей. Это уже была зона, откуда эвакуировано всё население…
В райкоме партии расположилась правительственная комиссия. На дверях приколотые кнопками, написанные от руки записки: «Академия наук», «Минэнерго», «Инженерная часть», «Минздрав СССР»… Это штаб по ликвидации аварии. На лицах людей, одетых в защитные комбинезоны, спокойствие и уверенность. У каждого здесь свой участок работы. Один из авторов был на фронте, он свидетельствует:
«Атмосфера, что царит здесь, напоминает штаб армии, ведущей наступление». – «К сожалению, пока мы занимаем эшелонированную оборону, – говорит академик Евгений Павлович Велихов. – Стараемся предусмотреть все возможные варианты… Ведём
наступление на реактор… Наша задача – полностью нейтрализовать его, «похоронить», как принято у нас говорить. Всё идёт организованно, достаточно одного телефонного звонка – и решение принято. Раньше на согласование уходили месяцы, а теперь достаточно ночи, чтобы решить практически любую проблему… Все действуют самоотверженно…»

От прочитанного у Егора возникало много мыслей… но не в том «старом» порядке, когда он читал газеты и мало на что обращал внимания того,что не знал истинного), а в каком-то новом, совершенно непонятном и незнакомом ему виде, в котором он чувствовал не то что неправоту изложения, а некую скрываемую, завуалированную ложь. От перенапряжения вместе с думами и мыслями появлялась головная боль – она то усиливалась, то проходила, оставляя и в том, и в другом случае потемнение в глазах. Но это мало его волновало: он продолжал думать и размышлять, растирая рукой себе лоб, и, странное дело, как-то невзначай пришла ему в голову одна престранная мысль:
«А может, действительно нет никакой радиации?! Может, чиновники и журналисты правы. Ну может же так быть, что всё разнесло, например, ветром? А? Может, оно всё так и есть, как пишут? А мы тут переживаем, что-то дёргаемся. Может, действительно всё не так, как мы думаем… Радиация – это ведь такая штука малоизученная».

При таких мало понятных предположениях он почувствовал нервную дрожь по всему телу, и даже озноб, поскольку приходилось сомневаться не только в своих мыслях, но и в своих убеждениях, а это уже не есть хорошо.

«Такая доктрина, – с сомнением подумал он, – может завести меня чёрт знает куда, ведь «она» касается многих порядочных журналистов, которые честно отражают события на станции. Просто я, видимо, со своими прочими взглядами, всё не так
вижу, не так ощущаю… И тем не менее предаваться сомнениям я не намерен. Конечно, мне многое надо понять, изучить из всего того, что происходит, но всё же совесть советует оставаться мне не на стороне распутья, а на стороне правды, на стороне того,что вижу и знаю.

Размышляя, он отложил газеты, чтобы встать… но в это время вновь раздался стук в дверь.
– Открыто! – громко проговорил Егор, кинув взгляд на дверь. – Заходите! Открыв дверь, в каюту зашёл незнакомый мужчина. Ростом он был ниже среднего, плотного телосложения, с портфелем в руках.
– Здравствуйте!
– Здравствуйте! – вежливо ответил Егор, медленно подымаясь со стула и в то же время бросая взгляд на непрошеного гостя.
– Прошу прощения за столь ранний визит. Вы – Сомов Егор Александрович?
– Да.
– Капитан Зимин – следователь городского ОВД, – милиционер достал удостоверение и предъявил Сомову.

Егор пристально посмотрел на чёрно-белую фотографию человека в милицейской форме. «Похож, – подумал он, – нет никаких сомнений».
– Чем обязан? – коротко спросил Сомов, глядя на следователя.
– Егор Александрович, в результате плана оперативно-розыскных мероприятий «Квартира» вчера вечером в одном из микрорайонов города Припяти по подозрению в краже были задержаны с поличным двое подозреваемых. Для проведения дальнейших следственных действий обращаемся к вам, как к пострадавшему, поучаствовать в следственном эксперименте по опознанию.

После недолгого молчания, глядя на следователя, Сомов ответил:
– А что, разве дактилоскопическая экспертиза в
квартире не проводилась? Ну там, отпечатков пальцев, рук?..
– Проводилась, но этого, знаете ли, недостаточно. И, потом, ну, – тут следователь замялся, – как бы вам это сказать: одно другому не помешает.
– Понятно. Я видел только одного человека, – постарался внести некоторую ясность в расследование этого дела Сомов, – второго человека, того, что нанёс мне удар, я не видел – он был за моей спиной…
– Знаю, знаю… Если вы опознаете одного человека, то мы сможем узнать определённую информацию и о другом, уверяю вас.
– К тому же у меня отпуск с сегодняшнего дня…
– Ничего, ничего – это не займёт много вашего времени. Мы вас сразу доставим обратно.
– Я собираюсь ехать сегодня в Киев, так что везти меня обратно не нужно, я уеду из Припяти.
– Ну хорошо. Как вам будет удобно. Кстати, – тут же добавил он, – часа через три в Киев едет мой хороший знакомый, если хотите, он вас подвезёт. Во всяком случае, я могу вам посодействовать. Ну если, так сказать, вы посодействуете нам… Уехать
из Припяти сейчас не так-то просто.
– Спасибо, конечно… – с какой-то внутренней радостью и в то же время – осторожностью проговорил Сомов, не предполагая такого развития.
– Вот и хорошо, – не скрывая своего удовлетворения, проговорил следователь. – В таком случае я постараюсь вам помочь.
– Хорошо… мне надо собраться… извините, я… вернее, оденусь, – подыскивая нужные слова и волнуясь, проговорил Егор.
– Ничего, ничего. Я подожду в машине, на пристане.
-Хорошо.

Сборы длились недолго… Как он сам подумал шутливо про себя: «Чист молодец – ни шубы, ни овец. Теперь никакой пожар мне не страшен».

Через тридцать минут он был уже в ИВС (изоляторе временного содержания), что находился в четырёхэтажном здании припятского ГОВД, расположенного на пересечении улиц Курчатова и Леси Украинки.

Пройдя по тёмному «камерному» коридору ГОВД, что отделялся металлической решёткой от холла первого этажа здания, следователь подвёл Егора к одной из камер (всего, как показалось Сомову, их было четыре) и указал на двух мужчин, одетых в военную форму. Сидя на нарах и свесив ноги, они о чём-то тихо переговаривались. Сомов
пристально посмотрел то на одного, то на другого, словно отыскивал в этом какой-то свой смысл, даже тёр себе затылок и висок, но, странное дело, опознать он никого не мог, поскольку был уверен, что ни один из задержанных не походил на того, с кем он разговаривал в квартире.

– Думаю, что этого человека здесь нет, – вполне осознанно проговорил Сомов, рассматривая, словно под микроскопом, сидящих на нарах людей. – Тот был высокий, худощавый, а эти оба… нет… я бы сразу узнал... К тому же он стоял…

Недолго думая, следователь попросил задержанных встать.Мужчины переглянулись и нехотя, как бы делая одолжение, выполнили «просьбу» следователя…

– Нет, извините, этого человека здесь нет, – сказал Сомов в смысле окончательного решения.
– Вы уверены?
– Да, уверен.
– Ну что же, спасибо. Будем пока работать с теми, кто есть, – проговорил следователь, – этих взяли с поличным, так что от ответственности им не уйти.

После «следственного эксперимента» Сомов был свободен и мог располагать своим временем… День, начавшийся с событий и приключений, продолжался…


                Глава V


Был уже почти полдень, когда Егор отъезжал в Киев с Припяти с офицером инженерного отдела Северо-Западного пограничного округа, участвующего (как позже пояснил сам майор) в работе комиссии по определению границ зоны отчуждения
и установке сигнализации. (Надо отдать должное следователю – он честно выполнил своё обещание.)

Офицера звали Николай, во всяком случае, он так представился. На вид это был высокий, подтянутый, широкоплечий мужчина лет тридцати семи, со значительным, как показалось Егору, образованием (на его мундире красовался ромбик военной академии). При знакомстве с военным Егора привлёк не только факт того, что он был аккуратно пострижен и чисто выбрит (несмотря на полевые условия несения службы), но и начищенные до блеска сапоги, в них можно было смотреться, видя, как показалось Егору, своё отражение.

«Вот это я понимаю, – удивлённо подумал он, глядя на майора, – настоящий офицер!»

Этот факт даже его приободрил, что, мол, всё не так уж и плохо в человеческой природе. Главное, чтобы человек сам того хотел, начиная с сотворения собственного мира, большого или маленького, неважно. Хотя Егор прекрасно понимал, что распознать в военном хорошего человека «по первой ноте» очень сложно.Человеческая природа всегда окутана тайной. Об этом суждении, как об очевидном факте, ему напоминала всё ещё ноющая боль в области скулы… Но само обстоятельство, что он видит приятного во всех отношениях офицера, создавало хорошее настроение. И это было немаловажно.

Ехали они на автомобиле ИЖ-2125 Ижевского автомобильного завода, сделанного на базе легкового автомобиля Москвич 412.

– В Киев? – сразу с ходу спросил Николай, ловко управляя машиной.
– Да, в отпуск… – по-приятельски быстро ответил Егор (он сразу понял, что ему бесполезно скрывать от офицера какие-либо сведения о себе, следователь явно всё ему рассказал).
– Отпуск – это хорошо! Я бы сейчас тоже не отказался, – глядя на дорогу и о чём-то задумавшись, проговорил Николай. – Но, увы, служба есть служба, никуда не денешься. Никто ведь не предполагал такое…

Как уже было отмечено ранее, в начале мая (после приезда Рыжкова и Лигачёва) Правительственной комиссией было принято решение определить вокруг ЧАЭС зону, являющуюся опасной для пребывания в ней населения. Кроме того, в целях упорядочения въезда и выезда, было принято решение сделать её запретной для свободного доступа. (Об этом я уже говорил ранее.) Это «нововведение» делало не
только невозможным вывоз заражённых материальных средств из зоны, но и должно было служить пресечением попыток обыкновенного мародёрства, что имело место уже в первые дни после эвакуации. Решение этой важной задачи предполагалось осуществить путём установки по периметру зоны отчуждения автоматической сигнализационной системы «Скала-1М», используемой в пограничных войсках, с подачей звукового сигнала и автоматического определения фланга и номера повреждённого участка, которые имели вид забора из колючей проволоки, натянутой на деревянных опорах. На
все строительные, монтажные и наладочные работы отводилось всего 15 рабочих дней – немыслимые по выполнению сроки! За это время нужно было на протяжении 200 км. пробить трассу шириной от 10 до 20 метров, установить порядка 70000 деревянных опор, натянуть 4,0 млн метров нитей колючей проволоки, построить мосты, путепроводы, дороги и другие сооружения. Эта работа поручалась многим министерствам, в том числе и Министерству обороны, которое силами полка 25-й Чапаевской дивизии должно было осуществить все инженерные работы по расчистке трассы и строительству сигнализационного заграждения. Пограничным войскам поручалось выделить из своих резервов и фондов сигнализационную аппаратуру и ворота, специальные изоляторы, колючую проволоку, антраценовое масло для пропитки деревянных опор, а также специалистов для технического руководства работами. Министерство внутренних дел доставляло к местам строительства другие необходимые
материалы (деревянные опоры, цемент, кабельную продукцию, металлопрокат и т.д.). На это министерство также возлагалась ответственность за приёмку, охрану и дальнейшую эксплуатацию сигнализационной системы. Министерству среднего машиностроения поручалось осуществить проектирование, монтаж, наладку, испытания и сдачу в эксплуатацию всей сигнализационной системы. Кроме того, эта
же работа поручалась Специальному техническому управлению (СТУ) и Всесоюзному научно-исследовательскому институту физических приборов.

Слушая Николая, Егору показалось, что служба для этого человека состоит уже в том, что он честно исполняет свой долг. «К чему душа лежит, – вспомнил он поговорку, – к тому и руки приложатся».

Сидя за рулём, Николай уверенно, словно играючи, управлял автомобилем. Машина временами поскрипывала на поворотах – то набирая, то сбавляя скорость, удаляясь всё дальше и дальше от города.

Уже в самом начале пути, ради приличия, Сомову захотелось на время «уединиться», побыть, что называется, с самим собой. Глядя из окна машины, он много думал о чём-то своём. Возможно, он думал о встрече с семьёй, а может, и о том коротком
сне, который не запомнил, но всячески почему-то старался вспомнить. Возможно, что-то в нём показалось ему странным, а может, и притягательным; кто его поймёт, этот сон?! Он прекрасно знал, что в болезненном состоянии сны приобретают какую-то свою особую выразительную форму, меняя, в зависимости от тяжести болезни, цветовую палитру. К тому же они больше схожи с действительностью – в них больше опасности, страха, сомнений, тревог и каких-то мучительных вопросов.

«Всё это происходит оттого, – подумал он, – что человеческий мозг старается найти оптимальный вариант для выхода из создавшегося положения: что думается, то во сне и видится».

Конечно, все эти недобрые предчувствия он старался отбросить, не обращать на них внимания.

«Думаю, что это всего лишь усталость, не более, нужно расслабиться, перестать думать о чём-то нехорошем. Если не запомнил, значит, так надо и не стоит об этом думать», – заключил он.

Но это «успокоение» быстро проходило: всё же что-то в этом сне его беспокоило, а что, он не мог понять – слишком всё было размыто и туманно.

«Сон — дурак. Во сне правды нет, – подумал он, как отрубил, в какой-то момент. – Всё, хватит себя мучить всякими неправдами и сочинениями по этому поводу. Это всего лишь сон, и не более».

Одно время, сосредоточившись, он даже постарался ни о чём не думать, сконцентрировавшись только на движении, «полёте», если можно так выразиться, но это продолжалось недолго… Опять нахлынули мысли и думы: он вспомнил об утреннем разговоре с Пронько; о разговоре со следователем и о поездке в ГОВД… Все они, так или иначе, доставляли ему определённые впечатления, поскольку
действовал он во всём согласно своим принципам, а главное – по совести.

Глядя на то, что происходит за окном, Егор старался мысленно давать оценку тому или иному обстоятельству, раскладывая всё, что называется, по полочкам. Но с этой «характеристикой» у него мало что получалось. Разные мысли тяготили его сознание; причём больше психологически, нежели физически. К примеру, о чём можно было думать, глядя на «рыжий лес»? Это зрелище подавляло человека как физически, так и психологически. Но это было лишь незначительной малостью всего того, что
было, а было всё значительно серьёзнее и трагичнее: тут можно сказать о многотысячной эвакуации людей из тридцатикилометровой зоны; о непрерывном потоке транспорта в сторону АЭС с различными грузами; радиационном загрязнении… На всём
протяжении пути он не переставал думать, мыслить об этой трагедии, что «демонстрировала» не только большие возможности страны, но и свою беспомощность перед всесильным атомом. Глядя на всё, что происходит вокруг, он окончательно понял, что страна оказалась не готовой к такой катастрофе. Не в плане того, что она произошла неожиданно (понятно, что её никто не ждал), а в плане ликвидации
её последствий. Конечно, это были не просто мысли; все суждения подкреплялись тем, что он видел, знал и чувствовал. И этих доводов было достаточно, чтобы не только об этом думать, размышлять, но и давать какие-то оценки… Хотя в этом было больше горечи и сожаления, чем некоего оправдания и спокойствия. Чем ближе они подъезжали к Чернобылю,тем больше военной техники – автомашин,бронетранспортёров, машин радиационной разведки они видели. С одной и другой стороны, недалеко от дороги, были разбиты палаточные городки многочисленных воинских частей… Проехав (при въезде в Чернобыль) пункт дозиметрического контроля и дезактивации автотранспорта, с одной и другой стороны вдоль улиц забелели указатели – их были сотни. На каждом из них было написано название какого-нибудь министерства, комитета, лаборатории, крупной строительной или специализированной организации, принимающих участие в ликвидации аварии. Почти все встречающиеся на пути люди были либо в военной форме, либо в белых, синих или чёрных халатах с белыми «лепестковыми» или зелёными армейскими респираторами.

«Люди уже хоть как-то защищены», – подумал он, глядя на многочисленные группы ликвидаторов, настроение которых выдавали глаза – в них было больше трагичности, чем просто жизни. «Смотри в глаза, в них зеркало души!..» – вспомнил он строки
одного известного поэта, фамилию которого, к сожалению, не помнил. «Недооценивать их, – подумал он, – значит многое не увидеть, многое не понять, поскольку, как заметил однажды Булгаков: “Язык может скрыть истину, а глаза – никогда!”».

– Десять дней назад, – проговорил Егор, глядя на Николая, – этого ничего здесь не было. А сейчас сотни организаций… Да и люди уже одеты в защитную одежду, а были в обычной «гражданке».
– Людей понавезли, а жилья нет, – неожиданно как-то слишком критично заметил Николай. – Все повсеместно пьют, сидят без дела. Спрашивается, зачем это надо было делать?.. И после воцарившейся паузы добавил, кинув
взгляд на Сомова:
– А ведь это место было известно не только на Украине, но и в Европе уже двести лет назад.
– Каким образом?
– Через Великую французскую революцию...
– Даже так! – удивляясь, проговорил Егор, впервые слыша такую историю.
– Да, оказывается, одной из активных участниц тех исторических событий стала 26-летняя уроженка Чернобыля Розалия Ходкевич, в замужестве Любомирская. Как её называли во Франции «Розалия из Чернобыля».
– Что с ней стало в дальнейшем? Она вернулась в Чернобыль?
– Конечно нет. Её постигла та же участь, что и тысячи других: за связь с Марией-Антуанеттой и королевской семьёй она была гильотирована.
– Как всё трагично…
– К сожалению, да; страшно подумать…
– Интересная история. Не слышал про это.
– Дело в том, – продолжал Николай, – что в то время этот тихий провинциальный городок принадлежал Речи Посполитой – федерации Королевства Польского и Великого княжества Литовского, возникшего, как помнишь по истории, в результате
Люблинской унии, и ликвидированной с разделом государств между Россией, Пруссией и Австрией. Так вот, с конца XVII века Чернобылем владела семья литовского магната Ходкевича. Что интересно, это место принадлежало потомкам вплоть до Октябрьской революции в России, а это 20 000 десятин земли. Такая вот история!
– Невероятно. Трудно в это поверить.
– Согласен. Но есть некоторые факты, которые заставляют задумываться.
– Интересно, какие?
– Я слышал, что в Чернобыле по сей день в одном из зданий, ранее принадлежащем Ходкевичам, на кафельной плите сохранилась скульптура Розалии. Сам я не видел, правда, но люди говорят, – ставя точку в этом рассказе, заключил Николай.

В этот момент Сомов подумал о том, что не так уж много прошло времени, и Чернобыль вновь напомнил о себе.

Они почти проезжали центральную улицу Чернобыля, как Николай вдруг сказал:
– И всё же надо бы тоже пару бутылочек вина взять, а то в Киеве дороже, чем здесь.
– Неужели? – проговорил Егор, сделав удивлённое лицо.
– Так и есть: в Киеве бутылку красного вина дешевле трёх рублей не купить. А здесь оно и двух рублей не стоит…

Последние слова Николая очень удивили Егора, может быть, потому, что сам он этим вопросом интересовался мало. Но ему почему-то захотелось немного поговорить на эту тему:
– А как насчёт «всеобщей трезвости»? – глядя на офицера, иронически спросил Сомов (с мая 1985 года в стране началась антиалкогольная кампания, которая должна была обеспечить не только «всеобщую трезвость», но и повышение производительности труда).
– К «всеобщей трезвости» отношусь положительно, – вполне серьёзно ответил Николай, – только вот…
– Что «только вот»?
– Я постоянно говорю выпивке «нет». Но она на это дело, зараза, никак не реагирует.

После этих слов майора они оба засмеялись.

– По этому поводу расскажу такой анекдот, – чуть улыбаясь, проговорил Николай: – После принятия закона приходит член общества трезвости на завод. Начальник цеха подводит визитёра к токарю Иванову и говорит: «Вот наш передовик». «Очень хорошо, – обрадовался гость. – Скажите: а если вы выпьете стакан вина, вы сможете так же ударно работать?» «Не знаю», – пожал плечами токарь. «А два стакана?» – «Не уверен...» – «А целую бутылку 0.75?» – «Так ведь работаю, как видите».
– Что есть, то есть, – улыбаясь, согласился Сомов.
– В таком случае, надо смотреть, где здесь магазин?
– Да что его «смотреть» – вон, видишь, мужики идут...

Николай немного притормозил машину и показал рукой в сторону небольшой группы людей, идущих с бутылками.
– Значит, рядом где-то магазин; дальше – неизвестно, будет, не будет, – продолжил он.

Через несколько минут, с чувством выполненного долга, Николай бережно укладывал бутылки в багажник, чтобы продолжить дальнейший путь до Киева.

– Приходилось часто здесь бывать? – громко спросил Николай, глядя то на Сомова, то на дорогу.
– Конечно. Последний раз был в конце апреля, – ответил Егор. – Ехал из Киева.
– Были в командировке?
– Да какая там командировка! Семью отвозил…
– Эвакуация, значит.

Егор молча кивнул головой, но ничего не сказал.

– Да, такого «мероприятия» не было со времён Отечественной войны, – тихо проговорил Николай, устремляя взгляд на оживлённую дорогу. – И это только начало.
– В смысле?
– Слишком уж всё серьёзно представляется… Насколько я знаю, – проговорил он, глядя на Егора, – нигде в мире ничего подобного не было. Нет, – тут
же поправился он, – аварии, конечно, были – но не такого масштаба.

Отмалчиваться Сомову было как-то неловко – молчал, молчал, да и вымолчал:
– Да нет, – сказал он как-то спокойно, подбирая и обдумывая каждое слово, – подобные аварии были во многих странах мира, где есть атомные станции.
Последняя, кажется, была в Америке, в марте 1979 года… Про масштаб, правда, не знаю, но там тоже было всё очень серьёзно…
– Про этот случай я слышал…
– Так что в этом плане мы не одиноки, – сказал, как бы подытоживая, Егор.
– Значит, получается так.

На эти слова Николая Егор никак не прореагировал…

Буквально через минуту, при выезде из Чернобыля, их вновь остановили на посту дозиметристы… Обычная процедура, казалось бы, но она стала обязательной в эти трагические дни: замеряют, промывают… и если уровень радиации не снижается… – начинается всё сначала. Одним словом, дозиметрист в зоне отчуждения – царь, бог и воинский начальник.

Вглядываясь в измождённые лица солдат, Егор проговорил не то с жалостью, не то с сочувствием:
– На такой жаре в химзащитном костюме долго не проработаешь…
– Служба есть служба, – как-то строго проговорил Николай, – только вот эффективности от этого всего мало. Хотя, кто нынче знает, что есть хорошо,
а что плохо? Тыкаемся все как котята… Придумываем всё на ходу, и это в наше-то время, в нашей стране! Я не могу поверить в происходящее – всё это как страшный сон. А средств, средств сколько уходит на всё это.
– А разве есть другой выбор?
– В том-то и дело, что нет никакого выбора. Если бы он был, то это было бы полдела; нужно всё изобретать на бегу, поскольку дорога каждая минута, каждый час.И всё потому, что наши так называемые академики совершенно не думали о народе и его безопасности. Вот в чём дело. Они сильно заблуждались, когда во всеуслышание говорили народу, правительству об отсутствии какой-либо опасности АЭС. И им безоглядно верили. Короче, обычный конформизм советских людей. Но это так, между нами.

На эти слова Николая Егор ничего не ответил; лишь слегка кивнул головой. Понимая тот факт, что ему не только недостаёт знаний, но и общего понимания того, что же происходит с обществом, с его страной в связи с этой катастрофой?

«Лучше воздержаться от какого-либо мнения по этому вопросу, – подумал он, – доброе молчание – тоже ответ».

После Чернобыля машина, набирая скорость, стала быстро удаляться по трассе в сторону Киева… Егор было уже задремал на какую-то долю секунды, а может и больше (он не следил за временем), когда сквозь сон услышал голос Николая… Открыв резко
глаза (где-то даже испуганно), он спросил, так, на всякий случай:
– Вы что-то сказали?
– Очень странный год говорю.

Со сна Егор не сразу понял, о чём говорит его собеседник (не уловил мысль), но ему хотелось, что называется, не упасть в грязь лицом, и он проговорил первое, что пришло на ум:
– Да, вы знаете… (тут он замолчал и стал думать, что же сказать дальше…).

Николай воспользовался паузой и продолжил:
– В Америке – катастрофа шаттла «Челленджер»; в СССР – катастрофа на Чернобыльской станции. Мне кажется, что это звенья одной цепи.

Егору показался этот разговор неожиданным и любопытным.
– Почему вы так думаете?
– В этих двух катастрофах нет осмысленности действий персонала.
– Это как это?
– Человечество слишком торопится завоевать то, что плохо изучено, что ему ещё не принадлежит. Понимаете?
– Не совсем.
– Гонка за лидерство в научно-техническом прогрессе оборачивается катастрофами. Человек ещё слишком слаб, чтобы решать какие-то серьёзные задачи. И всё потому, что прогресс опережает общечеловеческую культуру.
– И что это может означать? – с нескрываемым интересом спросил Егор.
– А «означать» это может следующее, – не задумываясь, ответил Николай, – у человека появляется искушение, но не в плане каких-то религиозных
убеждений, а в плане моральных, нравственных поступков.
– Не пойму я что-то, – задумавшись над рассуждением Николая, проговорил Сомов. – А причём здесь искушение? Ведь оно побуждает к греху, к запретному… к измене своим принципам и идеалам…
– Вот именно: «к измене своим принципам и идеалам», вследствие чего они перестают контролировать свои действия, они не отдают отчёта своим словам, своим поступкам, своим действиям. Вместо того чтобы бороться с соблазнами, человек им всячески потакает. Выступая на одной стороне с соблазнами, где есть всё: деньги, власть, и не просто власть, а власть над душами людей. Чтобы «открывать» их, причём не ключом высоконравственных истин, а отмычкой научных воззрений. Человеку нужно бороться против всего этого, а он, «обессилевший», потакает всему этому, теряя человеческое достоинство. Нужна гармония, а её нет, понимаешь? И всё потому, что «учёным миром» выбран неверный путь развития общества – вот в чём трагедия.
– А какой путь верный? – в недоумении спросил Егор (уж чего-чего, а такого разговора он никак не ожидал).
– Путь, который работает на уровне Вселенной.
– А при чём здесь Вселенная?
– Во Вселенной всё находится в гармонии: если что-то погибает, обязательно тут же что-то рождается. Своими «изобретениями» мы нарушаем мир Вселенной. Вносим дисгармонию в её и наше существование.
– И какой из этого выход?
– Выход один: человечеству надо объединяться, добиваться взаимопонимания между людьми – другого выхода нет. В противном случае, мы друг друга
поубиваем: если не ракетами, то атомными станциями. Мы сейчас «воюем» достижениями, причём в различных сферах. Опасно то, что мировые системы, через «соревнования», доказывают друг другу, кто лучше, а кто хуже, причём доказывают так, что щепки летят.
– Но это же диалектика. Нам не уйти от этого.
– Вот именно, что диалектика!Учение о всеобщей связи и развитии мира предполагает бережное отношение, прежде всего, к использованию природных ресурсов. Они даны вовсе не для того, чтобы человек их использовал в неограниченном количестве, а для того, чтобы поддерживалась, развивалась экосистема планеты. Наша планета – это лёгкие Вселенной. Без сохранения этой экосистемы не выжить никому – ни коммунистам, ни социалистам, ни капиталистам.

Этот разговор так оживил Егора, что ему было уже не до сна (прошла всякая дрёма), а захотелось слушать и дальше, разговаривать о чём-то серьёзном, глобальном…

«Если мы не можем найти общий язык в системе общественных отношений, – подумал он, – проявить интерес друг к другу на уровне простых житейских вопросов, разобраться друг в друге – значит, нам никогда не побороть не только нынешних, но
и будущих противоречий. А это значит, что ни о каком развитии цивилизации не может идти и речи».

– Что так задумались? – как-то неожиданно,
по-дружески, спросил Николай.
– Я подумал о том, – проговорил Егор, – что вы говорите интересные мысли. Есть над чем подумать.
– Говорить о том, что разумно, а что нет, – всегда интересно и полезно. Хотя это ещё не является истиной. Слова могут быть как полезными, так и вредными, а проще говоря – негодными.

Егор чувствовал, что его собеседник, офицер пограничных войск, говорит искренне, непринуждённо, с какими-то сияющими глазами, полными надежд. «Наверное, – подумал он, – из этого человека вышел бы хороший педагог или врач, который бы лечил людей не только таблетками, но и словами – настолько всё в нём правильно».

Провожая глазами множество табличек – названия воинских полков, которые располагались вдоль дороги: «Белорусский», «Киевский», «Московский»,
«Ленинградсий», «Одесский», а также названия батальонов: «Ремонтный», «Медицинский», «Химический» и другие, Егор проговорил:
– Всё это похоже на какую-то воинскую операцию по спасению человечества.
– Вот, вот… про это я и говорю: если бы главы государств всего мира сели за стол переговоров и не спеша поговорили, смотришь, и на Земле было бы лучше, а все средства, что тратятся по «пустякам», пустили бы на благо человечества.
– А как же войны?
– Что «войны»?
– Уж что-что, а войн человечеству не избежать, – решительно проговорил Сомов, словно знал все секреты. – Люди как воевали за территории, так и будут воевать. Точно так же и за природные богатства – выхода нет.
– К сожалению, да – это так! Вот поэтому-то у человечества и нет осмысленности жизни. «Поход» за своим кажущимся спасением ослабляет его чувства – вот в чём причина; ему некогда сесть, подумать, разобраться в себе. «Гонка» расхолаживает человека, лишает его стимулов к созидательной деятельности, к творчеству, к организации жизни в целом.
– Получается: человек не современен, не цивилизован…
– Можно сказать: да! Более того, он обладает великим соблазном двигаться по линии наименьшего сопротивления. И это, к сожалению, касается всех категорий людей. Я приведу пример (Егор уже не смотрел в окно машины, а был полностью поглощён разговором): Чернобыльская станция должна была строиться как минимум за двадцать пять километров от населённых пунктов, а её построили
в окружении населённых пунктов численностью в двести тысяч человек. К тому же начали строить город-спутник (Припять) в трёх километрах – это
что, не преступление? Преступление! Да ещё какое! А всё потому, что хотели сэкономить, то есть выполнить чьё-то устойчивое решение, проще говоря,
определённой группы, так называемых воротил, которые не имеют никакого отношения к судьбам людей, но имеют непосредственное отношение к материальным ценностям, власти и удовольствию. Вот и получается: помимо того, что мы такие безликие,
мы лишены ещё и человеческого разума.
– И что теперь делать? – горя желанием разобраться в этом вопросе, спросил Егор.
– Вот как раз-то делать ничего и не нужно, – невозмутимо проговорил Николай.
– Почему? – удивлённо спросил Егор.
– Здесь нужно только одно: высокое, устойчивое общественное мнение – этого достаточно, чтобы вылечить любую болезнь общества. Без него мы всегда будем – ни рыба, ни мясо, такими, какие мы есть.
– А какие мы? – с интересом спросил Егор
– Безликие, – ответил не задумавшись Николай.

Слушая незнакомого ему человека, Егор понимал только одно: оказывается, он ничего не знает о жизни, он ничего не знает о людях, о поступках… Хотя, если честно сказать, он не всегда был согласен с Николаем, поскольку многие его мнения и
суждения, как казалось Егору, не имели под собой устойчивой логической завершённости. Все они носили характер вероятной и допустимой нормы, в
противоположность «истинной силе убеждения». И тем не менее, благодаря этому короткому общению, Егор понял для себя одну важную вещь: работая на
станции, он был лишён настоящего человеческого общения, более того – внешнего мира, он как бы стоял в стороне, вне времени, лишая себя чего-то
ценного и нужного для этой жизни. Ему до глубины души было обидно за себя, за то, что он жил до этой минуты без всякого усилия для самопонуждения. Он прекрасно понимал, что всё это время жил среди толпы, которая, в свою очередь, делала его
своим рабом, лишая человеческого духа и той высоты, на которую он способен подняться. От этих мыслей ему было нестерпимо страшно и больно.

Глядя в окно, он видел множество таких же, как он, обречённых, молодых людей, у которых отнимали самое дорогое – жизнь, и изменить что-либо в этот момент было невозможно. Все они были жертвами обстоятельств и системы. Но, несмотря на это, ему захотелось крикнуть в этот момент (пусть даже из
окна автомобиля), причём во всеуслышание: «Люди, вы подвергаете свою жизнь смертельной опасности. Пожалуйста, берегите себя! Возвращайтесь домой
живыми!»


Глава VI

Несмотря на все дорожные перипетии, уже к полудню Егор был в городе-герое Киеве. С Николаем они попрощались как хорошие приятели – что-то сблизило их, что-то нашли они общее друг в друге. Это «общее» было невидимым для глаз, но оно проявлялось в общении и доверии – то есть в тех ценностях, что привлекали к себе внимание. А если быть чуточку точнее, то Егору показалось, что в Николае
скрыты какие-то невероятные силы добра, своя физика морали, позволяющая не только увидеть плохое, но и сделать что-то такое, чтобы это «плохое» исправить, очистить, воспитать, то есть сублимировать её с помощью своего светлого «я».

Важным оказалось и то обстоятельство, что у него имелась своя точка зрения на всё происходящее – а это, как показалось Егору, немаловажно! Во всяком случае, он не оправдывал недостатки, а напротив, старался дать всему объяснение. В этом плане Егору понравились его «вольные мысли», особенно о том, как добро действует в глобальном, вселенском масштабе.

«Это общение, – подумал Егор, – придало мне не только новые чувства, но и расширило несколько мой кругозор. Хотя не все мысли Николая мне были до конца понятны, поскольку отсутствие в обществе высших критериев добра и зла не дают возможности глубоко разобраться в этом вопросе, но это уже не его вина», – заключил он.

Любимый город встречал его приветливым, ярким весенним солнцем. Отчего было очень жарко и где-то даже душно. Голова не то чтобы болела, но немного кружилась.Причём кружилась не столько от поездки, сколько от разных дум, увиденного и пережитого. Временами, шагая по тому или иному тротуару, он присаживался на уличные скамейки,
которых было повсюду множество, чтобы немного передохнуть и успокоиться, прийти, что называется, в себя. Одно время ему показалось, что он находится на какой-то другой планете: по-другому билось сердце, по-другому дышалось, думалось – и всё
это благодаря привилегии свободы, свободы, которую он ощутил. Под этим воздействием он всячески пытался не думать о работе, о тех проблемах, что
волновали его, но справиться с этой задачей было не так-то просто, всё это требовало не то чтобы усилий, но времени.

Буйная зелень парков и бульваров, как бы там ни было, немного успокаивала его, трогала за душу, приводя в нормальное человеческое состояние. Напоминая ему о тех днях, что когда-то здесь они проводили всей семьёй замечательное время, если не восхваляя, то ценя этот образ неподвижной вечности! В те желанные дни время пролетало мгновенно, но даже тогда они находили в нём радость и счастье.А сейчас, в минуты воспоминаний, оно растянулось невыносимой болью и грустью, предлагая какую-то неравную борьбу с ним, против которой он был бессилен.

«Возможно, – подумал Сомов, – это ощущение появилось у меня оттого, что не мы уже держим время под контролем, а оно нас. И помогли мы ему в этом сами, проявив человеческую слабость, неорганизованность и расхлябанность. Возможно даже и такое, – попытался развить он и дальше свою мысль, – что существует два времени: то, за которым мы следим, и то, которое нас преобразует».

Всё это, так или иначе, его очень заинтересовало, заключая в этом вопросе многие характернейшие положения.

«Как же здесь было хорошо и уютно! – подумал он, глядя на всё, что его окружает. – Совсем недавно мы радовались здесь свету, теплу, улыбкам, свободе; мы принимали без всяких отчуждений советы и наставления старших; искали потребность в общении,
дружбе, любви, взаимопонимании, ценя не только свою жизнь, но и жизнь другого человека, – как это было всё благородно! Самое интересное, что это было и этого нельзя отрицать!»

Егор обратил внимание на то, что повсюду висели транспаранты, лозунги и праздничные плакаты, посвящённые великому празднику 9 мая – Дню Победы! Но в них не было теплоты и какого-то душевного соучастия. Даже он, коммунист, чувствовал, что всё это было сделано для проформы, для «галочки». Во всяком случае, присутствие этого «нагромождения» порождало прямо противоположные чувства, и в
первую очередь – к чиновникам, к властным структурам, которые не желали понять ту ситуацию, в которой находились жители миллионного города. Ибо всё это противоречило здравому смыслу. Глядя на всё это, Егор сделал вывод, что все чиновники преследуют лишь свой политический интерес, даже если он всецело искажает сущность нравственных и этических норм людей. Своей «работой» они вызывали не только усмешки у людей, но и раздражение, трактуя всю эту «обманчивую основу» на свой лад. Да и вообще, у народа складывалось такое ощущение, что чиновники от власти – это какие-то особые люди, и совсем не потому, что они лишены чувства сострадания или чего-то человеческого, нет, просто потому, что они делали работу, которую нельзя было делать в эти трагические дни.

«Впору объявлять по всей стране траур, – с горечью подумал Сомов, – а чиновники цинично навязывают идею праздника, развешивая повсюду транспаранты и лозунги… Всё это похоже на какое-то дикое варварство, не иначе. Может быть, от этого на центральных улицах так одиноко и пустынно».

Это обстоятельство его сильно огорчало, поскольку оно призывало чувствовать какой-то новый сильный позыв к разным суждениям и предположениям, а ему этого не хотелось. Ему хватало того дискомфорта, что он уже пережил… Возможно, это была просто усталость, а возможно, что он уловил какой-то «тончайший», неведомый ему механизм, царящий на сцене жизни. А проще говоря: полуправду, а может – и неправду, во что, конечно, ему не хотелось верить.

В первые минуты, наблюдая за происходящим, у него складывалось такое ощущение, что все куда-то уехали или спрятались по домам… Ситуация была больше похожа на стихийную эвакуацию… Да и лица одиноко идущих людей (которых было не так
много) казались настороженными и хмурыми. Во всяком случае, они вели себя так, как будто не хотели, чтобы их замечали, останавливали, спрашивали… словно им была дорога каждая секунда, каждая минута… Этим самым, как показалось Егору, Киев
не походил на прежний город, где кипела жизнь в любое время года, где можно было видеть не только оживлённое движение, но и улыбающихся, радостных, счастливых людей. Он глядел болезненно на то, что происходит вокруг, и его не покидала одна
страшная мысль, от которой он не мог отказаться в силу её правды. «Всё померкло не только там, в Припяти, – с горечью подумал он, – но и здесь – в Киеве, за сотню километров от станции. И не только померкло, но и стало другим: цвета, запахи, звуки, голоса – всё изменилось».

Это не столько его пугало, сколько настораживало.

«Радиация и отсутствие информации, – подумал Егор, – всё же сделали своё дело. – Чиновники всех уровней явно напуганы, не разобравшись в ситуации. Иначе бы они провели разъяснительную работу среди населения. Это могло бы не только успокоить людей, но и помогло бы принять им соответствующие решения. Ну что теперь поделаешь – случилось то, что случилось. Говорить сейчас об этом уже поздно, надо думать о другом: о спасении людей, и большей задачи у власти не должно быть. А
может быть, людей напугала эвакуация из Припяти и тридцатикилометровой зоны? Люди ведь говорят разное – вот народ и всполошился? Конечно, здесь есть вопросы, которые соприкасаются с некой политической ответственностью перед другими государствами, а может даже и с государственной тайной. Ведь у нас в стране не принято озвучивать те или иные аварии, а было их о-го-го сколько! Если бы я
озвучил Николаю все аварии на АЭС, даже те, что произошли в нашей стране (по крайней мере, те, что знаю), то он наверняка бы мне не поверил, счёл бы меня сумасшедшим или каким-нибудь (хуже того) паникёром, а то, может быть, и ещё кем-нибудь. К тому же атом, как материал, совсем не изучен, его тайны скрываются за семью печатями. Мне вот только непонятно, причём со студенческой скамьи: почему человек так быстро пытается им овладеть, стремится поставить его на службу? Как можно садиться на коня, которого не объездили, повадки которого не знаешь? А мы ведь совсем не знаем этот «элемент». Но учёные почему-то прочно убедили всех в его непогрешимости, в его исключительной «мирности», что все в это поверили (ну разве что за небольшим исключением). Не про такое ли зомбирование людей говорил мне Юра Астапенко?!»

В этот момент его невольно охватила печаль и какое-то чувство вины.

«Все мы, атомщики, – подумал он, – виноваты перед этими ни в чём не повинными людьми, перед всем миром. И вряд ли будет нам прощение».

Все эти мысли, так или иначе, мучили его, но он старался не принимать всё близко к сердцу, понимая, что склонность к опасению и меланхолии – настоящее несчастье, а он практически был уже совсем рядом со своими родными. И это присутствие (пусть
на какой-то миг) делало его счастливым человеком, наполняя эмоциями, радостью и надеждой.

Первое, что он хотел сделать в ближайшие минуты, так это позвонить жене…
«Мало ли что, – рассудил он, – хорошо, если дома, а может быть и так, что гуляют, поехали куда-то с дочкой – всякое бывает. Тем более что сегодня праздник!»

Затем он поставил себе задачу позвонить родителям в Томск. И, наконец, третье – это заехать в свой любимый ЦУМ, один из крупнейших магазинов Киева, расположенный в центре города, чтобы купить себе одежду (с одеждой, что была на нём, он
решил расстаться, по понятным причинам),а также купить подарки и торт «Киевский».

«Без сладкой «визитки» города, – подумал он, – на этот раз мне не обойтись».

Дозвониться до города Томска к родителям с первого раза Егору не удалось. Как не удалось это сделать и во второй раз – никто не брал трубку. А вот дозвониться до Максимовых ему удалось сразу. Этот факт не столько его порадовал, сколько успокоил. Трубку взяла Антонина Николаевна – Наташина мама. Разговаривая, Егор слышал откуда-то издали уставший, чуть напряжённый голос тёщи… Это обстоятельство его ничуть не насторожило, он просто подумал: «Мало ли что может быть, – и тут же домыслил: – Семья, работа… – да мало ли что может быть!» Не находя каких-то особых слов, первым делом он спросил о Наталье и Лизе. Судя по ответу тёщи, можно было понять, что что-то не так. И это «не так», в первую очередь, проявлялось в поведении Егора: было видно, что, держа телефонную трубку, он переживал, волновался, пребывая в некотором замешательстве. Глядя на него со стороны, было заметно, что он не мог сосредоточиться и от этого его взгляд начинал «бегать»,
не задерживаясь долго на чём-то конкретном. Или наоборот: он отводил взгляд в сторону или вниз. К тому же было видно, как от волнения он начинал покусывать губы. И это он делал не специально, а машинально – на уровне подсознания. Иногда в трубке появлялись какие-то непонятные звуки, словно в их разговор хотел кто-то вмешаться, и тогда Егор относил трубку от уха, искоса поглядывая на неё, словно
ждал от неё чего-то лучшего. Но в какой-то момент слова буквально вырвались из уст нашего героя.
– Что-то случилось? – взволнованно, почти громко спросил Егор.

После этих слов он напрягся, показывая всем своим видом, что внимательно, насколько это возможно, слушает что-то неожиданное для себя.
– Как – в больнице? – опять спросил он, но каким-то уже другим, натянутым голосом (чувствовалось, что на том конце провода были немногословны, а может, просто не хотели торопить события).
– А что с ней? – теперь уже взволнованно и где-то даже напористо спросил он. В трубке были слышны лишь всхлипывания и какие-то неразборчивые слова о том, что же произошло на самом деле…
– А Наташа сейчас где? – напористо спросил Егор.

Выслушав ответ, он тут же качнул головой и задумчиво произнёс:
– Понятно.

Чувствуя напряжение, Егор не стал вдаваться в телефонные подробности – расспрашивать, что и как, достаточно было того, что он услышал. (Новость Антонины Николаевны буквально подкосила его.) Задав ещё пару вопросов, он сказал, что будет у них часа через два, так как он уже в Киеве… Эти слова, как показалось Сомову, обрадовали Антонину Николаевну, во всяком случае было слышно, как
её голос приятно оживился… Было слышно, как она сказала ему что-то ещё…
– У меня не было такой возможности, – коротко ответил Егор, – со связью есть проблемы…

На этом их телефонный разговор закончился.

После этого разговора Егор какое-то время не знал, что и думать. Мысли не давали покоя. Он готов был услышать всё что угодно, но только не это.

«Сейчас самое главное, – рассудительно подумал он, – не нужно спешить делать какие-то выводы, тут важно терпение и спокойствие духа».

Но мысли то и дело путались в его голове, заставляя задумываться, рассуждать логически… Выразить что-либо словами он не мог, ибо все они казались ему ничтожными. Он сразу вспомнил про форточку, про лагерь, отъезд... От этого воспоминания что-то в нём сжалось, да так, что охватил настоящий, всепоглощающий страх, но не тот, что сдерживает и пугает, а тот, что мешает думать и принимать правильные решения.

В этот момент ему нестерпимо (как никогда!) захотелось увидеть дочку и жену, расцеловать, обнять их как самых любимых и дорогих в этом мире людей. Сделать что-то такое, что могло бы освободить их от всех невзгод, болезней и прочих напастей. Но как бы он ни старался не думать о том, что услышал, желание понять
и разобраться немедленно в этом вопросе накипало в нём всё сильнее и сильнее.

«У меня нет никаких оснований думать что-то плохое, – рассуждал он, – ну мало ли какие обстоятельства могут быть. Но, с другой стороны, по каким-то причинам Антонина Николаевна всё же переживает? Ну, положим, она перенервничала или
что-то там ещё – всякое ведь бывает. А, впрочем, что мне гадать, изводить себя понапрасну. Скоро буду дома, там и разберусь в своих догадках, если
таковые имеются».

С этими тяжёлыми мыслями ему предстояло не расставаться до тех самых минут, пока он не приедет к Максимовым и не узнает, в чём дело. Желание быть рядом с родными – женой и дочкой – наделяло его в этот момент не только чувствами, но
и какой-то неведомой силой. В эти минуты перед ним пробежали все годы их совместной жизни. И не просто пробежали, а пронеслись каким-то мигом, звёздным сиянием… Он вдруг осознал, что при всей своей загруженности и занятости, он не всегда уделял им должное внимание, что ему не всегда хватало изобретательности для того, чтобы как-то отвлечь дорогих ему людей от семейных трудовых будней, побыть с ними лишнюю минуту… Этому «осознанию» он удивился даже сам, но это (как он понял) произошло на уровне подсознания, независимо от его мыслей и действий. Было ли это какими-то ошибками, промахами и неточностями незрелого мышления – он не знал. Да и не важно это было сейчас, в такой момент… Когда нужно было не просто рассуждать, а что-то исправить в этих отношениях; найти то, что не мучило бы его,не терзало душу… Но пока что он ощущал только одно: как его сердце наполняется болью... Временами ему хотелось идти, бежать, лететь – и всё это во имя любви и желания оказаться рядом с ними. Это было его единственным желанием, что он мог себе позволить, продолжая свою семейную историю. Но как бы там ни было, время неумолимо… Оно только тогда страшит, когда о нём думаешь… Не прошло и
трёх часов, как Егор постучал в дверь Максимовых.

– Кто там? – раздался приятный, но немного грустный голос Антонины Николаевны.
– Свои, – невозмутимо ответил Егор.

Открывая двери и глядя на Егора, Антонина Николаевна с улыбкой проговорила:
– Ну если свои, то заходите, – и, немного помолчав, добавила: – А мы тебя потеряли уже – всё нет и нет.
– Извините, что задержался, – как бы оправдываясь, проговорил Егор.
– Да ну что ты, это я так… проходи, проходи…

В этот момент в её взгляде просматривалось желание обнять этого человека, прикоснуться к нему, может, даже пожалеть его как сына, но она сдержанно сказала:
– Смотрите, кто к нам приехал!

Отдав торт тёще, Егор с необыкновенной осторожностью прошёл в комнату, будто чего-то боялся:
– Ну, здравствуй, герой! – сказал как-то торжественно Николай Петрович, вставая с дивана, выражая желание не только поздороваться с зятем, но и обнять его…
– Здравствуйте, Николай Петрович! Да какой я там герой… – более чем скромно проговорил Егор.
– Выполняя свой долг, героем не станешь, – и, помолчав, тут же добавил: – Нынче все герои, в какую сторону ни посмотришь...
– Ишь, какой ты весь парадный, – не замедлил сказать тесть, разглядывая зятя и здороваясь с ним за руку. – А худущий, худущий-то какой – вас что, там совсем не кормили?
– Кормили, но, видно, не так хорошо, если вы это подметили.
– Мать! – сказал он довольно громко, – ставь щи греть, откармливать зятя будем. – И тут же обратился к Егору: – Садись, небось устал с дороги.
– Спасибо, не то чтобы устал, а так… эмоционально…

Не успел он присесть на старенький, тёмно-коричневого цвета дерматиновый диван, что стоял в зале напротив окон, как из спальни вышла Наталья и, подходя ближе к мужу, заплакала…Егор тут же, как ошпаренный, приподнялся с дивана и, сделав шаг навстречу, нежно обнял её за плечи:
– Ну, ну, не надо, всё будет хорошо, – тихо проговорил он, всячески успокаивая жену… И тут же, глядя ей в глаза, добавил: – Вот, отпустили раньше графика…
– Почему так долго? – вытирая слёзы, проговорила Наталья.
– Пришлось заехать в ЦУМ…
– Да я не об этом…
– А… ты о работе… ну, так сложилось. Я же говорил, что буду после десятого мая… ты что, забыла?
– Я не забыла…
– Не плачь… всё будет хорошо.
– Я не плачу…

И она заплакала, как показалось Егору, ещё сильнее.

– Всё, всё… сейчас… пройдёт, – пытаясь найти нужные слова, произнесла она сквозь слёзы.
– Вот и хорошо, – сказал Егор, глядя на неё как-то особенно. – Давай присядем…

Усевшись, теперь уже вдвоём, на диван, Егор спросил, как бы обращаясь ко всем присутствующим:
– Что с Лизой? Я уже весь переволновался…

Ждать ответа долго не пришлось.

– Мы сами не знаем, – в каком-то недоумении проговорила Наталья. – Всё было хорошо, а тут…

Видя взволнованную дочь, Антонина Николаевна принесла Наташе стакан с водой… Как показалось Егору, ей действительно было сложно говорить. Душевные расстройства мучили её не меньше, а то и больше чем кого-либо. Выпив воды, она встала и подошла к окну, не то думая над чем-то, не то разглядывая что-то…

– Понимаешь, – проговорила она и повернулась лицом к залу, – не было никаких предпосылок и вдруг такое.
– Когда её положили?
– Четвёртого мая.
– Понятно.
– До этого она чувствовала себя нормально, а тут пожаловалась на сильную боль в животе; появилась рвота… температура, думали, что простыла… Да мало ли… первого мая на демонстрацию ходили… – тут она неожиданно замолчала, как бы думая над
теми словами, что сказала. – Потом гуляли… погода была очень тёплая, даже было жарко. Правда, во время прогулки прошёл небольшой дождь, буквально минут пять, но это никого не испугало – люди как гуляли – так и гуляли. Все эти дни она чувствовала себя вроде нормально – играла, рисовала, а четвёртого числа пришлось вызывать скорую… Врачи, правда, приехали не сразу, а часа через четыре (сказали, что много вызовов), посмотрели и сказали, что нужно обследовать в клинике – вот и всё.

– Через пять минут, пожалуйста, за стол, – послышался голос Антонины Николаевны из кухни, – щи уже греются...
– Ну вот, это уже другое дело, – с каким-то озорством проговорил Николай Петрович (это он сделал осознанно, чтобы хоть как-то успокоить молодых), – а то есть что-то хочется… Ну всё, давайте прекращайте это «мокрое» дело, – строго проговорил Николай Петрович. – Врачи там хорошие, всё будет хорошо. Нечего страдать, этим вы ей не поможете, а только душу рвать будете и себе, и ей. Давайте за стол. Как-никак сегодня Великий праздник и встретить его надо восторженно! – Ему страсть как хотелось выпить и обменяться мыслями о том, что происходит на станции, да и в стране в целом.

Через пять минут они все дружно сидели за столом.

Первым делом Егор вручил всем подарки: Антонине Николаевне – платок; Николаю Петровичу – электробритву «Харьков»; Наталье – французские духи Magie Noire («Мажи Нуар» / «Чёрная магия», как раз те, что она очень любила). А Лизе Егор купил набор «Первокласснику».

– Ты что, ограбил банк?! – удивлённо спросил Николай Петрович, разглядывая электробритву.
– Почему ограбил, заработал…
– Ну, в таком случае, есть хороший повод поднять бокалы…
– Николай Петрович, – проговорил Егор, как-бы перехватывая инициативу, – давайте лучше выпьем за здоровье Лизы… и всех нас. Сейчас очень непростое время, так что лучших слов, наверное, и не пожелаешь.

После недолгих разговоров и нескольких тостов Николай Петрович спросил:
– Ну что, Егор, соскучился по тёщиным щам?
– Да, соскучился, очень вкусно… спасибо. В столовой всё же не так…
– А у нас тут каждый день всё новые и новые слухи…
– Что за слухи?
– А то, что живём как на пороховой бочке, вернее, на том, что от неё осталось… А взрывы, говорят, всё равно ещё могут быть…

После этих слов наступила минутная пауза, словно никто не хотел ни о чём говорить…

– Ничего подобного не произойдёт, – утвердительно проговорил Егор, – не нужно верить во все эти слухи. Никаких взрывов больше не будет. Сейчас идёт ликвидация аварии. Да, всё сложно; да, всё непросто – но никаких взрывов, ещё раз говорю,
больше не будет.

– Это уже хорошо. Ну а как там вообще?
– Я же сказал: идёт ликвидация.
– Ясно. Мне вот интересно, а почему власть молчит? Персты им в язвы. Почему наш Гамлет не скажет народу всю правду?
– Простите, какой Гамлет? – поперхнувшись, попытался уточнить Егор, о ком речь.
– Да я о Горбачёве, его сейчас все так зовут, – эмоционально выпалил Максимов.
– А почему?
– Да откуда же я знаю, наверное, оттого, что сомневается, что он неспособен действовать быстро и решительно, одним словом: «Быть ему или не быть?.. Вот в чём вопрос».

Глядя на Николая Петровича, все домашние заулыбались. Шутка удалась. Чувствуя свою маленькую удачу, он продолжал:
 – И почему чиновники на местах не скажут, как ему, народу, спастись от этой всей аварии. Ты же сейчас видел, наверное, что делается на всех вокзалах, это же смертоубийство. Можно подумать, что люди сошли с ума, поддались какому-то невероятному влиянию (в это время он изображал руками что-то невероятное). Или наоборот: сошли с ума те, кто не штурмует поезда и самолёты, оставаясь равнодушным к тому, что происходит вокруг, подвергая себя и свои семьи смертельной опасности. Вот как нам, простым людям, разобраться в этой ситуации? – «под занавес» тесть развёл руками.
– Николай, не маши руками, что у тебя за дурная привычка, – строго проговорила Антонина Николаевна, глядя на мужа.
– Хорошо! – сказал он, кинув исподлобья взгляд на жену. И после некоторой паузы добавил: – Даже уже шутка появилась из серии «армянского радио»:
«Что такое радиация?» – «Это то, чего нет над Киевом, но постоянно уменьшается в два-три раза».
– Николай, ты бы хоть сегодня, в праздник, помолчал о своей политике.
– Мы говорим о жизни, а не о политике. Неужели тебе всё равно…
– Мне не всё равно, – сказала Антонина Николаевна, – но мало, что изменится от того, что ты тут говоришь за столом, на кухне.
– Хорошо, хорошо – я помолчу.

В это время Егор вернулся к их первоначальному разговору:
– А что значит – обследовать? – как бы непонимающе спросил он.
– Это значит, – со знанием дела сказала Антонина Николаевна, – что нужно узнать причину и развитие настоящего заболевания, сдать все анализы… Одним словом: требуется время и терапевтическое вмешательство. Поскольку явных симптомов у ребёнка нет.
– Симптомов нет, а ребёнок чувствует себя плохо? – проговорил Егор, пытаясь не столько понять проблему, сколько дойти до её истины. – О причинах болезни, как я это понимаю, они должны были сказать обязательно – это же элементарное правило…
– В том-то и дело, – соглашаясь с мнением мужа, проговорила Наталья. – Но они ничего не говорят, понимаешь. – У неё снова появились слёзы на глазах.
– Ну хватит, хватит плакать – не забывайте, что ребёнок всего лишь на обследовании…
-Папа, мы это все прекрасно понимаем, – вытирая слёзы, нервно проговорила Наталья…

Судя по всему, Николая Петровича очень раздражали слёзы, причём ничем не обоснованные, возможно, поэтому он был полон решимости остановить всякие расстройства в кругу семьи.
– А в какую больницу её увезли? – не замедлил поинтересоваться Егор.
– Сначала в детскую городскую, а затем в НИИ эндокринологии, что на улице Вышгородской, – проговорила Антонина Николаевна.
– Странно, а почему туда? – спросил он в каком-то недоумении.
– Значит, так надо, – проговорила Антонина Николаевна. – Откуда мы знаем. Врачи ничего не говорят. – И после недолгого молчания спросила: – А
что тебя смущает?
– Да нет, ничего, – ответил Егор, пожав при этом плечами.

Надо сказать, что он прекрасно знал, что, помимо всего прочего, НИИ занимается изучением влияния радиоактивного излучения на человека, в том числе и на железы внутренней секреции (технический персонал станции ежегодно проходил там медицинский осмотр), поэтому говорить на эту тему ему больше не хотелось.

– Ты что-то хотел ещё спросить, – проговорила Наталья, пристально поглядев на мужа.
– Я думал, что мы поедем в отпуск, – сказал он, доставая путёвку…
– В отпуск? Тебе дали путёвку?
– Да, причём семейную! Вот…
– «Жемчужина Кавказа!», – восторженно прочитала она…

Не прошло и секунды, как у Натальи опять появились слёзы…
– Ну а как мы поедем без Лизы? – проговорила она, вытирая рукой слёзы. – Нет, ты можешь ехать, а я буду рядом с дочерью. Тем более что я ещё у неё не была.
– Почему? – тут же удивлённо спросил Егор.
– Потому что не пускали. Говорят: карантин…

Этот разговор между дочерью и зятем продолжался ещё бы долго… Видя такое дело, Николай Петрович всячески пытался создать благоприятную атмосферу. Нельзя сказать, что в этот момент между ними «перехлёстывали» эмоции – вовсе нет, но когда речь идёт о ребёнке, то это всегда вызывает определённые эмоции…
– Егор! Сам-то ты как? – глядя на зятя, спросил Николай Петрович.

Этот вопрос был настолько неожиданным, что он «остановил» даже Наталью.
– В такой момент иногда приходится забывать о себе, – без всяких эмоций проговорил Егор.
– Вот это ты зря. О своём здоровье надо думать. Кхе-кхе… – тут он закашлялся.
– Запей водой, или давай стукну по спине, – поспешила на помощь супругу Антонина Николаевна.
– Всё будет зависеть от того, чем будешь бить, – съязвил в очередной раз Николай Петрович.
– Да ну тебя…
– «Жемчужина Кавказа», – продолжал он, – это хороший санаторий, я про него слышал... город-курорт Ессентуки! И после этого ты хочешь сказать, что ты не герой?!
– Николай Петрович, ну какой я герой…
– В таком случае, расскажи: как тебе удалось получить такую путёвку, да ещё семейную? Вы же мечтали, насколько я помню, туда съездить. Мать, ну скажи, – он обратился к жене, – было такое дело?
– Николай, ты как малое дитё!
– Ну вот видишь!
– Дали – вот и всё, – спокойно ответил Егор, разряжая обстановку.
– Просто так не дают, ты это брось: не иначе – за заслуги! – восторженно произнёс Николай Петрович. – За это и надо поднять бокалы, тем более что сегодня такой праздник…
– Николай, может, хватит уже?
– Тонечка! Да разве мы пьём? Мы же лечимся! – сам задал и сам же ответил на свой вопрос Николай Петрович. – Сейчас без этого дела, между прочим... Кстати, врачи советуют очень хороший рецепт…
– Что ещё за рецепт? – тут же с любопытством спросила жена.
– Капельку йода на рюмку водки и пить.
– И как долго?
– Что «как долго»?
– Пить, спрашиваю, как долго, – проговорила Антонина Николаевна, пытаясь выяснить истину в этом вопросе.
– Аа-а-а, так это… до тех пор, пока не закончится йод в бутылочке, – не то шутливо, не то серьёзно ответил Николай Петрович.

От услышанного «рецепта» Егор и Наталья засмеялись.

– Как остроумно, а! ну надо же! – глядя на мужа, проговорила Антонина Николаевна.
– А что касается внучки, то вы не переживайте, – успокаивающе проговорил Николай Петрович. – Мне кажется, – он взглянул на Егора и Наталью, – что вы должны обязательно съездить в санаторий, а мы уж тут, с матерью, сами справимся. Вам надо немного отдохнуть, успокоиться, прийти в себя…
– Поезжайте, поезжайте, – тут же проговорила Антонина Николаевна, – вам обоим нужна реабилитация.
– Мама, папа, спасибо. Мы уж как-нибудь сами разберёмся, что нам нужно, а что – нет.
– Разберитесь, разберитесь, – не то шутливо, не то с сарказмом проговорил Николай Петрович, наливая очередную рюмку… – А пока, – он обратился к Егору, – мы всё же поговорим, что там на станции,на станции делается.
– А что делается, – спокойно проговорил Егор, – люди работают, ликвидируют аварию.
– Что ликвидируют – это понятно; куда теперь деваться… Ну а конкретно?

Егору ничего не оставалось делать, как вновь ввязаться в очередной разговор.

– Прежде всего, – тут он ненадолго задумался, – ведётся работа по проектированию укрытия.
– Что ещё за укрытие? – с любопытством спросил тесть.
– Укрытие из железа и бетона, которое полностью закроет разрушенный блок реактора. Чтобы предотвратить дальнейший радиационный выброс…
– И сколько они будут строить эту хрень?
– Я точно не знаю… Прежде чем реактор заливать бетоном, нужна большая исследовательская работа. Сооружение очень большое… Думаю, за лето сделают. Ну, может, к осени, не знаю… Работа сложная, а главное, ничего подобного никто в мире ни делал… Нужно учесть многие факторы. Вы же понимаете.
– Конечно, понимаю, потому и спрашиваю, – с сознанием дела ответил тесть. – Чего тут не понять.
– Вот, – продолжил Егор, – потом всё это сооружение нужно оснастить всевозможными датчиками измерения гамма-полей, нейтронных полей, замера температуры, замера расхода воздуха, замера концентрации водорода – если он вдруг появится в системе, и прочее. Так что всё это выливается в большую и сложную работу. Сейчас на это укрытие работает столько организаций и институтов, что можно сбиться со счёта.
– Ладно, с этим всё понятно. А с жильём как? Когда снова в Припять? – спросил с нескрываемым любопытством Николай Петрович.

Рано или поздно, но Егор ждал этот «больной» вопрос.
 
– Тяжело говорить, но в Припять мы уже не поедем, – сказал как отрезал Егор.
– Как не поедем? – резко встав из-за стола, в недоумении спросила Наталья.
– К сожалению, концентрация радиации в городе настолько высокая, что жить там больше нельзя. Ну, я не знаю, может, это доведётся кому-то лет через
пятьдесят, сто.
– Это что, шутка такая?
– Наташа, это не шутка.
– Нет, ты представляешь, что ты сейчас сказал?!
– Я представляю, но ведь это от меня не зависит…
– Егор! А квартира? А имущество? – хоть и сдержанно, но в каком-то испуге проговорила Антонина Николаевна, не веря в те слова, что она только что
услышала от зятя.
– В Припять уже никого не пускают – это запретная зона. Сейчас её огораживают колючей проволокой, чтобы туда никого не пускать, – вот такие дела.
– Вот так новость! Персты им в язвы, – непонимающе проговорил Николай Петрович. – Что, вот так огородить и бросить?
– Ну почему. Город будут охранять военные и милиция. Я говорю о том, что попасть туда будет уже невозможно. Как и то, чтобы забрать из квартиры вещи – всё подверглось очень сильной радиации и вызывает опасение…
– Мдаааа, дела, – протяжно, будто разливая звуки, промолвил Николай Петрович. – И где же остались «хвалёные три дня»?
– Никто не думал, что всё так обернётся.
– В том то и дело, – спокойно, без напряжения проговорил Николай Петрович, – что ни о чём и ни о ком в этой стране не думают, причём с очень давних пор…
– Не только мы, а все жители Припяти остались без квартир и имущества, – как бы оправдываясь, проговорил Егор. – Правительственной комиссией сейчас решается вопрос о переселении всех работников в безопасные от радиации зоны. Кроме того, для работников строится новый временный поселок Зелёный мыс. В основном он будет состоять из сборных домиков финского, а также советского производства.
– И что, там можно будет жить? – спросил Николай Петрович не то с юмором, не то серьёзно.
– Ну а почему нет. Будет очень культурный посёлок со всеми, в общем говоря, удобствами: с местом для проживания, с магазинами, с культурными учреждениями. Что касается утраченного жилья, то взамен будет выдаваться новое…
– И кем же оно будет выдаваться? – спросила Наталья.
– Государством, кем же ещё.
– Ага, разбежалось твоё государство!
– Я говорю только то, что знаю, – вот и всё.

Такой новости никто не ожидал. Поверить в то, что сказал Егор, было трудно, даже невозможно. Все пребывали в каком-то шоке.

– Ты хочешь сказать, – нервно проговорила Наталья, – что мы остались без квартиры и без имущества?
– Именно так. Но я уже сказал: государство всё восполнит. Оно обязано это сделать по закону.
– По закону, персты им в язвы, они должны были сделать безопасную станцию, а они что сделали?! – возмущённо сказал Николай Петрович. – А ты говоришь о каких-то законах…
– Эвакуированы не только жители Припяти, но и всей тридцатикилометровой зоны.
– Вах, вах, а я-то думаю: откуда столько автобусов, народу… персты им в язвы.

«Оживившись» от такого известия, Николай Петрович встал со стула, но тут же снова сел, почувствовав, видимо, какое-то лёгкое недомогание или головокружение…

– Теперь мне понятно, почему бегут все с Киева… Значит, и нам всем досталось…
– А что, разве в городе не объявляют уровень радиации? – спросил Егор.
– Почему, объявляют, – с какой-то игривостью проговорил Николай Петрович, – «уровень радиации не приближается к тем значениям, которые угрожали бы здоровью человека» – вот, – процитировал он, словно прочитал из газеты. По всей вероятности, он выучил наизусть эту фразу. – Только вот западная пресса сообщает о тысячах погибших, взрыве двух блоков АЭС, отсутствии систем защиты реакторов и бог знает что. Более того, они пишут о смерти в ближайшем будущем половины населения города Припяти, гибели всех малых городов и деревень Украины и Белоруссии, постепенном вымирании Киева.
– Ну вы же прекрасно понимаете, что всё это неправда.
– Да я-то понимаю, а вот на «Бессарабском рынке» говорят про своё. Потому что один день жителям Киева говорят: радиации нет, а на другой день говорят: радиация активно уменьшилась в 2,5-3 раза – вот и пойми их… мы и Европу, оказывается,
накрыли радиацией. Да это ещё что…
– А что ещё? – с любопытством спросил Егор.
– Да там, знаешь, слухи пошли всякие, мол, пришествие Антихриста…
– Ну это уж слишком, – с некоторой усмешкой проговорил Егор. – Думаю, люди сгущают краски – вот и всё.
– Сгущают краски?! А чем ты тогда объяснишь, что опять, вторично, зацвели каштаны на киевских бульварах и в парках?
– Даже не знаю, чем можно объяснить этот феномен «природы». Видимо, такое бывает иногда…
– А, вот видишь, не знаешь, стало быть. А я вот скажу: даже старожилам не приходилось сталкиваться с таким явлением! А ты говоришь: «Иногда!» Остаётся только гадать: то ли эти красивые деревья
полил первомайский дождичек, то ли каштаны таким образом отреагировали на повышенный радиационный фон в городе.
– А что говорят учёные по этому поводу? – спросил Егор.
– А что могут сказать эти «знатоки», – ответил Николай Петрович, – безмолвствуют, как всегда!
– И после короткой паузы добавил: – Вот поэтому даже самые непросвещённые и легкомысленные люди стали всерьёз задумываться о настоящем положении вещей. А суть их сводится к простой констатации фактов: город накрыт радиационном облаком и всё в нём «фонит». Вот ведь как получается.

В этот момент, как показалось Егору, в Николае Петровиче всё больше и больше выявлялся характер русского человека –протестующего, с одной стороны, против всяких законов и правил, а с другой – стремящегося к правде, свободе духа и свободе совести, рождая не то чтобы внутренний конфликт, но полное несогласие с существующей действительностью.Он считал, что государственная власть есть
зло и все беды народные от него. Но говорить это он предпочитал в большей степени на своей кухне, чем где-либо, понимая одно: в этой стране другого права у него нет, зная, что всякое покушение осуществить какую-нибудь мысль о добре и справедливости, об их пользе для общества, тут же клеймится, преследуется и наказывается.
– Не знаю, кто что говорит, но только хорошего в этом мало, – проговорил Егор.
– Конечно, мало, – проговорил чуть вихрасто тесть. – Я про то и говорю.

Наталья сидела молча. Было совсем непонятно – слушает она или думает о своём: застывшая и неподвижная, отвергающая всякие «красивости», она была похожа в эту минуту на деревянную статую Магдалины знаменитого флорентийского скульптора Донателло. Худенькая, болезненно выглядевшая, длинноволосая женщина изображала Магдалину с пугающей достоверностью. Мало того, что она была похожа на этот образ как две капли воды внешне, она к тому же ещё и передавала непроизвольно её эмоции и все тяготы жизни – да так, что это пугало до «мурашек».

– Ну ладно, хватит вам толочь в ступе одно и то же, – пытаясь всех успокоить, проговорила Антонина Николаевна, – разговорами тут не поможешь… К тому же у нас своих проблем хватает. Ничего, как-нибудь проживём…
– Я уверен, – проговорил Егор, – что уже в ближайшее время у нас будет своя квартира, так что долго стеснять вас не будем… крайний срок до осени.
– Егорушка, – как-то ласково, напевно проговорила Антонина Николаевна, – да разве я об этом. Живите у нас столько, сколько хотите. Я ведь говорю о другом…
– И тем не менее спасибо вам, – не замедлил сказать Егор, кивнув головой в сторону тёщи и тестя, – за ту заботу, что проявляете к моей семье.
– Ну ладно, ладно, нечего нас благодарить, – строго проговорил Николай Петрович, – чай не чужие…

Уже начинало темнеть, когда после длительного застолья и разговоров на разные темы, а также телефонных переговоров с родителями (он позвонил им и сестре), Егор попросил Наталью немного прогуляться. Ему крайне тяжело было не только на
душе, но и на сердце. К тому же ему хотелось немного остудить накал семейных страстей…


Продолжение следует