Кирпичная кладка напоминала березу: белые блоки перекликались с цементом, в свете фонаря казавшимся похожим на росчерки туши. Только деревянная рама, местами рассохшаяся, была не к месту. Антону думалось, что окно заложили совсем недавно. Он каждый день ходил из школы мимо стадиона, поворачивал налево к своему дому и ни разу не замечал замурованного окна в квартире на первом этаже. Сейчас уличный фонарь как будто нарочно подсвечивал это слепое пятно, и Антон, бросив расстёгнутый рюкзак в снег, прошелся от парадной до угла дома. Пальцы замерзли и неохотно сгибались. Он пересчитал окна: гостиная, две спальни, кирпичная кладка. Антон заглянул за угол, но вместо еще одного окна увидел лишь сплошную стену дома. Как и всегда.
— На первом этаже с этой стороны только одна трешка, и там живем мы, — произнес Антон вслух, подбирая рюкзак и выпавшие из него пробники экзамена. — Еще две однушки напротив. С нами никого нет.
В парадной было холодно. Антон отпер дверь тамбура и попытался представить, что видит это место впервые. Пока соседи не вызывали пожарную службу и не жаловались, его всё устраивало — у стены рядом со входом в квартиру были свалены старые вещи и игрушки: модель огромного красного самолета (Антон с братом когда-то любили запускать его на площадке у дома), самокаты, давно не подходившие по росту, старый трехколесный велосипед поддерживала советская тумбочка. Финские санки, сноуборд и лыжи стояли отдельно от всего остального барахла, хотя Антон сомневался, что успеет покататься прежде, чем растает снег.
Мама говорила, что рядом с их прошлой квартирой когда-то была заколоченная дверь — парикмахерская, вход в которую сделали с улицы. Думая о том, что он сам себя обманывает, Антон всё еще красными от холода руками начал отодвигать вещи от стены к сноуборду и лыжам. Лампочка срабатывала по хлопку, и моргающий свет стал раздражать: каждый раз, когда он что-либо ронял, он зажигался и снова гас. Наконец, показалась старая покосившаяся дверь, выкрашенная в цвет парадной. «Я буду полным придурком, если сам ее открою», — подумал Антон. Лампочка снова погасла. От неожиданности он шагнул назад, но задел сноуборд, и вещи как домино повалились на Антона.
На секунду ему показалось, что он ослеп. Шум в ушах пропал, и Антон слышал только свое дыхание и напряженное гудение проводов. Наконец, вспыхнул свет, и над Антоном показалась девушка. Он не мог понять ее эмоций: та смотрела словно бы сквозь Антона за его спину. Левую часть лица девушки покрывал страшный ожог, а рука, которая держала огромный круглый светильник, была устелена застарелыми волдырями. Антон закричал и вжался в кирпичную кладку окна за спиной.
— Болотный огонек никогда не видел, что ли, — еле слышно произнесла девушка, убирая подальше от него светильник. — Тебе сколько лет?
— Шестнадцать, — сказал он, не понимая, зачем отвечает. Тот еле смог разглядеть ее, заметив белое платье и невероятно длинные волосы.
— Телятинка, как я люблю. Блондины, правда, вкуснее.
— Что?
Прижавшись спиной к кирпичам, Антон попытался встать. Ноги не сгибались, а затхлый воздух с привкусом плесени и лесного мха проникал в легкие при каждом судорожном вздохе. Он с ужасом понял, что девушка, на которой было только длинное белое платье с оборванным подолом, улыбалась его потугам.
— Глухой, выходит. А мне вот что интересно. Каждый из вас думает по-разному, как приятней. Ты ровесницу во мне видишь, правда же?
— Ты кто? Что это за фигня? — Антон показал на светильник.
Девушка отпустила его, и тот остался висеть в воздухе:
— Тронешь — тебя сразу убьет, огоньки не раздумывают. Ох сколько бедолаг полегло. — Ее голос был похож на ветерок, и Антона резко и нежеланно потянуло в сон. Он вздрогнул и вцепился руками в пол, но вместо этого зачерпнул горсть земли. Девушка едва заметно покачала головой. — Болотница я.
Антон молчал, с ужасом уставившись на огонек. Кроме него других источников света не было, только слева из-за входной двери пробивалось освещение коридора. Надо было выбраться от этой сумасшедшей и скорей закрыться у себя в квартире. А лучше — вызвать полицию и рассказать, что за стеной поселились бездомные, да их замуровали. Но как тогда выжила эта девушка и почему здесь очутилась?
— Много думаешь, — прошелестела Болотница и ткнула огонек пальцем. Он двинулся в сторону Антона. Тот еще больше вжался в промерзшую стену, а болотница улыбнувшись продолжила: — Для ёжиков поясняю — Камышовой улице когда-то росли камыши, знаешь ли. И болото когда-то было, где я жила. Нырнула себе и ждешь таких непутевых, как ты. Славное время, — она растянулась на полу и поманила огонек. Антон всё смотрел на входную дверь. — А теперь заставили город кирпичными блоками, осушили болота, духов изгнали…
Она шептала, заполняя комнату своим голосом. Тянуло затылок. Огонек подсвечивал лицо Болотницы, и по нему ходили странные тени, то зажигая бледнеющий румянец на прекрасной половине, то уродуя рубцы. Казалось, что в пустоте нет никого, кроме нее и спутанных мыслей Антона. Он расстегнул ворот куртки, которая отнюдь не грела: хотелось сбросить ее, лечь на промерзшую до дрожи землю и остаться тут на волю Болотницы.
— А чем ты питаешься? — Антон постарался заглушить ее вездесущий шепот.
— Такими, как ты. — Болотница улыбнулась острыми зубами. — Почему не смеешься? Ой, дурак.
— Отпусти меня, пожалуйста, — попросил Антон. — Мне еще пробники решать, сама понимаешь. — Он не надеялся, что она поймет хоть одно слово. — Если я тебе так понравился, ты мне номер свой оставь, обязательно перезвоню.
Та села в грязи и отмахнулась от него, прикрыв глаза. Антону стало не по себе. Болотница выглядела невозможно, а следить за плавными и рубящими движениями рук, когда она отбрасывала за спину темную вереницу волос, было сродни легкой дремоте. Болотница зашептала:
— Странный ты. Спрашиваешь сам, а не слушаешь.
За кладкой стены было слышно, как шумит улица и как снег скрадывает шаги прохожих. Воздуха не хватало. Гудящими кончиками пальцев Антон расстегнул куртку и снова взглянул на парящий огонек. Дедушка говорил, как пару раз видел свечение на болотах, пока ходил за грибами. Никто из семьи ему не верил — кроме еще маленького Антона.
— А ты правда дух или прикалываешься?
— Вряд ли люди так могут, — протянула руку Болотница. Вокруг нее сразу выросли дурманящие цветы. У Антона опять закружилась голова, и всё тут же исчезло.
— Как же ж ты тут живешь?
— Худо, мальчик… От трамваев болит голова, снизу гоняются эти ваши железные черви, а сторона еще и солнечная. Видишь ожог? — Она посмотрела на кивающего Антона. — Это из-за вас. Я не топила, берегла, помогала путь найти, огоньки отгоняла… А вы меня — в коробку и под солнце. Хорошо хоть кусочек болота оставили. Пока кирпичи в оконце не выложили, худо было — ой худо…
Антону стало тяжело на душе — она говорила едва слышно, казалось, еще немного и заплачет — способны ли духи плакать, он не знал. И пусть Антон не всё понимал в словах Болотницы, переживаний в ее голосе меньше не становилось. Та снова легла в грязь и прижала к себе огонек. Наверное, ее слезы были бы кровавыми.
— Жалко мне вас губить, хоть вы моих и изводите. Не знаю, всех ли уже изничтожили — уйти отсюда не выходит столько же, сколько ты живешь. Ох, быть городу сему пусту.
Быть городу сему пусту. Глаза ее затягивали, как трясина, и, смотря в них, Антон был готов сделать всё, что она попросит. Он быстро отвел взгляд. Тогда его сердце забыло, как биться в груди, а кости словно бы застыли на ветру. Антону думалось, что он лично виноват во всех тех бедах, о которых говорила Болотница. Что он своими руками загубил и извел всех духов. Встав, Антон снял куртку и протянул ее Болотнице, стараясь не приближаться к огоньку.
— Солнце уже село, сам видел. Пойдем тебя вызволять. Найдешь болото и будешь там обитать. — Она подняла голову. — Держи: там чертовски холодно.
— Ох, о чертях тоже давно не слышала, — шепнула Болотница, неловко натягивая куртку.
Он силой отпер полусгнившую дверь, снова всё повалив, и вывел босую Болотницу в тамбур. Она морщилась каждый раз, наступая на бетонный пол, как будто бы каждый шаг причинял ей боль. Антон украдкой рассматривал обожженную руку с огоньком и наполовину изуродованное лицо. У открытой железной двери они остановились. В темноте улицы блестел снег, подогретый теплым светом уличного фонаря. Заржавевшие качели на детской площадке напротив от порывов ветра скрипели, и где-то вдалеке звенел домофон, эхом отражаясь от снежных гор.
— Не так уж и плохо, чтобы жить, — подбодрил Болотницу Антон, впуская воздух. Та поморщилась. Он вдруг почувствовал, что врал и себе, и ей, но признавать этого не хотелось.
— Я знаю, что ты так не думаешь, мальчик. Благодарю. Тебя я бы не утопила. — Болотница улыбнулась здоровой половиной лица — ожоги натянулись на костях скул — и протянула куртку.
Антон хотел что-то сказать в ответ, но не успел. Болотница шагнула босой ногой в снег и тут же рассыпалась на тысячи острых, звонких снежинок. Огонек, плывший перед ней, погас.