ВЛАДИСЛАВ КОНДРАТЬЕВ
КТО РАНЬШЕ?
рассказ
(из серии из серии “Воспоминания старого адвоката”)
День клонился к закату. Ещё с утра многие коллеги, о которых, с их же слов, было известно, что они – люди метеочувствительные, жаловались на головокружение, тяжесть в голове и даже боль. Видимо, именно это и явилось причиной, что настроение адвокатов в тот день менялось от болезненного оживления, до тягостного уныния, а в юрконсультации физически ощущалось повышенное напряжение. И я заметил, что и у Алексея Александровича настроение было не из лучших.
Как нередко бывает, то тот, то этот адвокат делился своими переживаниями, а иной – начинал, как правило – почти бесконечный, – рассказ о своих, всегда великих, удачах и подвигах, сопровождая повествование присказкой, что это, рассказываемое им, запомнилось ему “больше всего на свете”и поразило всех его: клиентов, процессуальных противников, коллег… И обстоятельства проведённого дела раскрашивались рассказчиком в тона столь яркие, замысловато-причудливые, что отделить крохотные семена правды от бесконечных завалов плевел фантазии было уже делом совсем невозможным.
Алексей Александрович во время повествования всех этих историй всё время отмалчивался, хотя уж кому-кому, а ему-то точно было что поведать слушателям. Но он молчал и никаких кровавых историй с жуткими подробностями, никаких особозапутанных дел, в которых сам чёрт ногу сломит, а только бравый адвокат и смог разобраться, от Алексея Александровича мы слышали не так уж и часто. Правда, иногда он баловал нас историями, действительно интересными, но всуе тратить свой опыт он никогда не спешил.
Вот и в тот раз, когда разговор шёл, как частенько бывало, обо всём и ни о чём, он отмалчивался, как будто бы и не вслушиваясь в гул голосов – гул, который возникает, когда сразу несколько рассказчиков, не слушая друг друга, попеременно перебивая, спешили поразить мир своими историями.
Я уж было подумал, что и не услышим, как старый адвокат начал рассказ о том, что поразило его много-много лет назад, глубоко запало в душу и крепко в ней засело, и рассказ этот воистину оказался необычным, но совершенно не кровавым и не сложным – в юридическом смысле – или архизапутанным, а простым, едва ли – не банальным, судебным случаем. Я передам его рассказ почти дословно, ничего, сколь это возможно, не прибавляя и не убавляя.
В полутёмном и узком коридоре здания суда возле захватанной и засаленной множеством рук и причудливо украшенной отвратительными пятнами облупившейся краски кабинета судьи расположилась небольшая группка людей, при внимательном рассмотрении – распадающаяся на две: одна состояла из изящной молодой черноволосой женщины с маленьким мальчиком, явно – её сыном (повестка в суд явилась полной для женщины неожиданностью, вот и пришлось брать ребёнка в суд с собой, так как оставить его не с кем), из женщины постарше, всё ещё красивой, с правильными чертами лица и удивительно лучистыми, несмотря на перенесённые во время войны (да и в нелёгкие послевоенные годы) тяготы, – матери молодой и бабушки маленького внука, а также женщины, вызвавшейся сопровождать молодую мать в суд и морально поддерживать – хорошей знакомой по имени Люся, решившейся стать добровольной заступницей.
Другая группка состояла из трёх мужчин, двух молодых: красивого брюнета с опушёнными длинными чёрными ресницами глазами серо-стального цвета, при взгляде на которого любой, даже самый невнимательный наблюдатель сразу же догадался, что красавец – отец мальчика, что испуганно прижался к растерянной и слегка испуганной матери; и второго – рыжеватого и веснушчатого типчика с бегающими нагловатыми красновато-карими глазками на плутоватой физиономии – персонажа из когорты бессовестных лжесвидетелей, явившегося в суд, дабы ложными свидетельскими показаниями поддержать исковые требования молодого красавца, – и персонажа неопределённого возраста, но определённой профессии – адвоката, всегда согласного в качестве представителя, за хорошее превышение гонорара, определённого таксой, обстряпать любое, даже и сомнительное дельце.
Недоумение молодой женщины, растерянное выражение её лица вполне понятно: почти за год до описываемых событий молодой красавец, устав от тягот семейной жизни, окончательно ушёл из семьи к очередной любовнице – разбитной бабёнке, не обременённой излишней стыдливостью и моральными принципами, пожелавшей избавиться, наконец-то, от звания “девочки для весёлых компаний” и зажить с постоянным клиентом “как солидная и порядочная”, а не проводить вечера, а иногда и ночи (когда мужчина врал домашним, что уезжает в командировку), у знакомых или на съёмных квартирах, а по сути – на блатхатах. И весь год от мужчины не было ни слуху, ни духу. Ни привета, ни весточки. И участия в воспитании сына – не было. И денег на содержание сына – тоже не было. Впрочем, это и понятно, и естественно: разбитная бабёнка, к которой ушёл мужчина, требовала слишком много внимания. А ещё больше – денег. На сына, как нетрудно догадаться, не хватало: ни времени, ни денег. Да и много ли ребёнку нужно? И у него же есть мать. И бабушка. Вот пусть они и заботятся. Вполне могут обеспечить нужды малолетнего.
И вот, почти год спустя, как мужчина ушёл из семьи, от него пришла, наконец-то, долгожданная весточка – в виде повестки в суд. Мужчина решил разделить с женой общее имущество супругов. А так как за время брака общего имущества супруги не нажили: женщина, едва не умершая во время родов, сидела дома с ребёнком и являлась домохозяйкой, а мужчина, когда устроился на работу, зарплату тратил на доступных женщин. Молодая женщина с ребёнком находилась на иждивении матери. Да и мужчина, как это не покажется странным, большую часть времени нахождения в браке был на иждивении тёщи. Вот и понятно, что брачного имущества супруги не нажили.
Но ушедший из семьи мужчина решил, что это обстоятельство – не причина отказаться от раздела имущества, являющегося общей совместной собственностью супругов. Но так как делить, как ни крути, с женой было нечего, то он и подал на раздел кооперативной квартиры, построенной тёщей (ещё до замужества дочери и на деньги, с большим трудом скопленные ценой жесточайшей экономии) и являвшейся, как нетрудно догадаться, собственником пая на квартиру. И почему бы, решил зять, не разделить тёщину квартиру.
Во-первых, тёща – вторая мать, а данном случае, считай, что и первая, так как и в детстве родной матери был он не особенно-то и нужным, а после переезда в город и женитьбы на городской о нём в родном доме и вовсе забыли.
Во-вторых, часть пенсии дочери, получаемой по случаю потери кормильца (отец молодой женщины погиб на полях сражений Великой Отечественной войны, а был он кадровым офицером Рабоче-Крестьянской Красной Армии), откладывалась и была истрачена на уплату за кооперативную квартиру, правда, ещё до того, как дочь погибшего вышла замуж.
И, в-третьих, где-то же нужно жить мужчине и его сожительнице, которой надоело, по её словам, “скитаться по хаткам и съёмному жилью”. Они не знают, где головы приклонить, а тёща с дочерью и внуком – вот наглость какая – втроём роскошествуют в трёхкомнатной квартире. И что с того, что в своей? И что с того, что оплаченной ими? А по Конституции все граждане Советского Союза имеют право на жильё, на крышу над головой. И где сказано, что это жильё, эту крышу над головой, нужно или заработать или получить, в определённых случаях, от государства? А где в Конституции сказано, что это не обязана сделать тёща? А? Я вас спрашиваю?
Это, или примерно это, говорила и разбитная бабёнка-простигосподи, и адвокат молодого мужчины, временами подмигивающий своему клиенту и намекающий, более или менее прозрачно, что он, старый пройдоха, в суде – как рыба в воде, причём в воде – мутной, что он – “всех тут знает и со всеми знаком и со всеми ручкался”, а потому, стоит только позолотить ручку (адвокату, ну, и “кому следует”), “подмазать где нужно”, а там уж дело пойдёт как по маслу – без шума и пыли, без скрипа и... Словом, дело можно обстряпать без сучка и задоринки. Комар носа не подточит.
Требования, изложенные в исковом заявлении молодого красавца: разделить между ним и женой квартиру тёщи, – так поразили молодую женщину, что от потрясения, вызванного вызовом в суд, она не могла прийти в себя и выглядела растерянной и даже испуганной. И особенно был невыносим ей вид спутников мужа: нагломордого рыжего лжесвидетеля и скользкого типчика адвоката.
И тот, и другой, не сговариваясь, решили, что будет неплохо, если ещё до начала процесса они смогут своим наглым видом подавить волю молодой женщины, а потому стали негромко, но мерзко хихикать, якобы что-то обсуждая и бросая наглые взгляды в её сторону. Расчёт простой: их – трое мужиков против трёх женщин, у которых из защитников-мужчин – единственный малолетний сын истца.
И в этот момент Люся – женщина, решившая стать заступницей подруги, выдвинулась вперёд, посмотрела в глаза молодому красавцу и сказала:
– Как же тебе не стыдно? Ведь ты ушёл из семьи, бросив жену и сына, связался с… этой… ты и сам знаешь, с кем, а теперь пытаешься отобрать то, что тебе не принадлежит. Ведь ты же знаешь, что претендуешь не на своё, а на то, что принадлежит тёще, а в конце концов – сыну. Ведь это же – не по совести. Стыдно должно быть. Как же можно будет жить после такой несправедливости?
И вот тут и произошло…
Молодой, красивый, сильный, здоровый мужчина, выслушав заступницу, негромко, но отчётливо произнёс:
– А тебе – какое дело? Ты-то чего лезешь не в своё дело? Что ты о жизни речь заводишь? Тебе самой жить осталось – всего ничего. Ты – уже одной ногой в могиле стоишь и вторую занесла.
Молодая женщина при первых же словах мужа вздрогнула, как от удара бичом, как от удара ножом по сердцу. Она потом винила, казнила себя за то, что как-то в разговоре с мужем упомянула, что Люся смертельно больна раком крови, что мучительное лечение не приносит результата, а лишь отнимает силы, что её бесконечно жалко, но помочь ничем нельзя. И вот молодой мужчина использовал это против Люси.
Напрасно молодая женщина казнила себя. Даже при плохом свете в коридоре суда всякий, кто хоть мельком бросил бы взгляд на измождённое лицо Люси – бледно-серого света с нездоровым шафранным отливом, кто увидел бы на нём страдальческие глаза в обрамлении мертвенной черноты, кто взглянул бы на истончённые землистого цвета губы, – тот сразу бы понял, что Люся – не жилец на этом свете. Ни врачом, ни просто наблюдательным человеком не нужно было бы быть, чтобы увидеть это – ангел смерти уж очень явно распростёр над несчастной свои чёрные крылья.
Молодая женщина сжалась от услышанных слов, задрожала мелко, а в коридоре суда как будто бы холодом повеяло, как если бы могила, о которой завёл речь молодой мужчина, разверзлась в суде, готовая поглотить очередную жертву.
Но Люся не дрогнула. Она с достоинством встретила брошенные ей в лицо слова, выдержала паузу и спокойно, как-то даже академично, с достоинством ответила:
– Может быть, что дни мои, действительно, сочтены и мне недолго осталось жить, но ни ты, ни я – никто не знает своего часа. Ещё неизвестно, кто из нас двоих ТАМ окажется первым.
Мужчина смутился, его спутники стушевались, с их наглых лиц вмиг слетели нахальные усмешки, и обе группы на время отдалились друг от друга…
Люсю похоронили через год и два месяца, после описываемых событий.
И первый, кто встретил её ТАМ, если ТОТ СВЕТ существует, был умерший за три месяца до Люси молодой красавец – сильный, красивый, здоровый. Надо думать, что именно он её встретил ТАМ, встретил, чтобы испросить, чтобы вымолить прощение за свои немыслимые слова, потому что невыносимо думать, что он не сделал это, или что ТОГО СВЕТА не существует.
Алексей Александрович, оборвав рассказ на полуслове, при полном молчании коллектива покинул контору, в которой из-за нависшей над городом свинцовой тучи стало совсем уж мрачно.
Краснодар,
01.04.2021 г., 01.06.2021 г.
© 01.06.2021г. Владислав Кондратьев
Свидетельство о публикации: izba-2021-3097530