Писатель Желтков получил гонорар за книжку. Пересчитал деньги и прослезился: три месяца работы над романом, а в итоге – три скромных похода в Макдональдс. Причем, все справедливо. Тиражи книг мизерные и прямо пропорциональны авторским выплатам. Но обидно стало Желткову. Он – властитель человеческих дум – и на таком финансовом нуле. И тут пришла ему в голову гениальная мысль – найти спонсора. Где? Да вот хотя бы в лице местной городской администрации, а конкретно – в лице мэра, господина Пестикова. Тот был авторитетным управленцем, так просто на прием к нему не попасть. Быть главою города 40 лет – это талант. Но неужели он не примет писателя – властителя человеческих дум? Мысль эта была фантастической, только, как ни странно, она воплотилась в жизнь. Желтков подал заявление на аудиенцию, а уже на следующий день звонок: «Приемная мэра. Вам назначено на завтра, на вечер, в 18:00».
Желтков распечатал листы своей новой рукописи, где им был выведен образ аж самого губернатора, но... списанный с Пестикова. Последний отличался своими шабашами с привлечением иностранных кинозвезд. Это было известно всему городу. Желтков свидетелем тому не являлся, но, как писатель, умел включать вообраджение на полную катушку. И весьма живописно описал в своей рукописи одну из оргий, включив свою фантазию. Эта сцена была его козырем в предстоящей встрече с самим Пестиковым.
Город в тот день был точно таким же, как и вчера, как и 40 лет назад. Сонный, унылый. Хрущовки тускло желтели окошками, единственный покосившийся фонарный столб светился лампочкой – ее и днем никто не отключал. Под ногами хлюпала вода: хотя рядом и был вымощенный мэрской плиткой тротуар, на него никто не отваживался ступить – скользко. Под фонарем традиционно блевал местный алкаш.
Кабинет Пестикова являл собою островок цивилизации. Он был великолепен. Чистенький, по-европейски лаконичный. На бежевой стене лики лидера и Николая-угодника. В углу репродукция Айвазовского «Девятый вал».
Вблизи Пестиков показался Желткову даже более значимым, чем тогда, когда он видел его по телевизору, на местном канале. Это был вылитый Брежнев – толстый, бровастый.
- Писатель? – хрипло осведомился он у Желткова.
- Так точно! – с готовностью ответил тот.
- И что же ты хочешь?
- Понимания.
- В каком это смысле, понимания?
- Ну... Я ведь властитель человеческих дум.
Пестиков хмыкнул:
- Я тоже.
А потом задал прямой вопрос:
- Денег хочешь?
- Не совсем. Я бы хотел, чтобы вы послушали несколько абзацев из моей новой книги. – Желтков выложил на мэрский стол распечатку. – Позволите?
- Любопытно. Валяй!
Желтков, набрав в легкие побольше воздуха, начал:
«Губернатор любил сексуальные оргии со знаменитостями. Ему нравилось смотреть, как в жидкой сперме, словно в глине, утопает сам Феллини».
Пестиков кашлянул.
- А однажды, - продолжил Желтков, - он выписал себе на вечеринку супер-гейшу трех материков, саму Фелисту. Она затмила собой и Лоллобриджиду, и Кардинале, и Орнеллу Мути ... прочих. Звезды взбунтовались и решили устроить ей темную. Говорит Марина Влади: «Или мы пойдем к той бл*ди, или на х..й, до обеду, я к Высоцкому уеду!»
Пестиков ударил кулаком по столу:
- Не было никакой Влади!
- Это всего лишь рукопись, - виноватым голосом ответил Желтков. - Я все могу изменить. – И продолжил:
- Город губернатора был провинциальным и убогим. Фонари не горели. На дорогах лужи... Лица прохожих были серы и равнодушны ко всему.
- Такое нельзя писать! – воскликнул Пестиков.
- Согласен, - ответил Желтков. – Если это дойдет до самого... – Он многозначительно покосился на стену с Николаем-угодником и иже с ним. – Но есть и другой вариант:
«Город цвел и пах сиренью. По вымощенному новой плиткой тротуару гуляли довольные горожане. Женщина с колясками, дети. Смех их веселым звоном наполнял улицы. Это был город-сад, город счастья и весны!»
- А вот это – другое дело, - оценил Пестиков. – Так исправь же свою рукопись.
- Это не сложно. Но проблема с фамилией губернатора. Если честно, я отталкиваюсь в работе от вашей фамилии. Только, конечно, упаси бог ее упомянуть. Есть два варианта интерпретаций: «Пестюк» и «Пестатый». Что выбрали бы вы?
- Мэр Писдюк или мэр Пистадый? Не... Я конечно пистадый. Это лучше. Звучнее.
- Я властитель человеческих дум, как и вы, - сказал Желтков. – Могу выбрать любой вариант. Все будет зависеть от... – Он сделал многозначительную паузу.
- Понял. – Пестиков выдвинул ящик своего стола, прошелся пальцами по конвертам, разложенным в нем (толстым – для вышестоящих, и тонким – для холопов). Выбрал тонкие. – На! – бросил он один из них перед Желтковым.
- Премного благодарен. Значит, правлю: «Губернатор Пистадый радовал горожан. Его город цвел и пах сиренью. По вымощенному новой плиткой тротуару гуляли довольные горожане. Женщина с колясками, дети. Смех их веселым звоном наполнял улицы. Это был город-сад, город счастья и весны!»
- Вот это правильно, вот это дело! – оценил вариант Пестиков. А потом, когда писатель ушел, он подошел к окну и, глядя на луну, мечтательно произнес: «Пистадый... И... Губернатор! И Влади... Говорит Марина Влади, или мы пойдем к том ****и, или на х...й, до обеду, я к Пистадому уеду!»
Желтков же, выйдя на улицу, пересчитал содержимое конверта, полученного от Пестикова. Ровно – 30 сотенных купюр. Поди плохо? Оглянулся: Хрущовки тускло желтели окошками, единственный покосившийся фонарный столб светился лампочкой – ее и днем никто не отключал. Под ногами хлюпала вода: хотя рядом и был вымощенный мэрской плиткой тротуар (на него никто не отваживался ступить – скользко). Под фонарем традиционно блевал местный алкаш...