- Проснись! Слышишь? А ну, проснись!
Это Нора кричала. Вот чей голос был, оказывается, это она тормошила меня:
- Чеслав, открой глаза! Проснись, чёрт тебя дери!
И опять хлынула в сознание волна острого облегчения. Я здесь, я жив…Только вымолвить хоть слово трудно.
- Господи… - бормотала Нора, - Напугал до чёртиков. Резали тебя, что ли?
Она стояла передо мной, кутаясь в мой халат. Тот, что привезла пани.
- Душили, - с трудом ворочая языком, пробормотал я.
- А я встала попить, слышу - стоны на весь дом… Вовремя я. А то бы задушили. На бок повернись, - распорядилась она. – На спине всегда хрень снится. Ладно, пойду. Может, ещё усну. Четыре часа всего…
Она ушла.
Я больше не уснул. Лежал, глядя, как обводит серый утренний свет контуры окна, мебели, пола… Думал, что Нора права: когда я под боком у Вероники, ничего со мной не случается. Ложусь как солдат, засыпаю, как солдат, встаю, как солдат…
А ты и есть солдат, – сказал кто-то внутри меня. - Солдат других миров.
И я немного подумал об этом, заложив руки за голову и наблюдая, как серый свет превращается в белый, а потом в золотой.
Солдат. Потому что больше ни на что не годный. Пешка. Которую кидают в бой первым. Который погибает первым.
Ну и ладно, - упрямо думал я.
И пусть солдат. Это не есть плохо. Я и ощущал себя солдатом в глубине души - особенно когда был в армии, и мне это было по душе, я чувствовал себя на своём месте. У меня даже были мысли остаться на сверхсрочную. Но я рвался к Веронике, я надеялся. А потом, когда понял, что надежды нет, жалел, что не остался…
И там, в том странном мире, в оккупированной немцами Керчи, я был как раз солдатом. Которому нужно не думать, а убивать врага. Прикрывать свою девушку. Вызывать огонь на себя.
И ещё в том, другом мире я был тоже солдатом. Спасал это чёртово кольцо сверхценное.
Что ж это за кольцо-то было… Что за него надо было голову класть. Пятеро всадников скакали за мной по пятам не один день. Откуда они прознали обо мне? А может, давно уже ловили, просто выйти на меня не могли. А тогда почему вышли? И настигли так быстро? Значит, я из-под носа у них ушёл. Сколько же я был в том имении?.. Чёрт… не помню. Не знаю. Вся история началась осенью. Потом зима пришла. Значит, чуть ли не месяц я лежал. Или больше. Хорошо, пусть был декабрь. В санях катались мы… Сколько ж я скакал?
Да, поля были призаснежены. И в лесу напорошено. Но не по колено. Значит, это было южнее? Значит, на юг я скакал, что ли? По ощущениям я целую неделю скакал… А где я ночевал? Где ел-пил? Как отдыхал конь? Пусть я скакал неделю – хотя это из области фантастики. Самое предельное для лошади - 50 километров в день. Значит, я одолел триста километров. А если ближе к реальности, то двести. То есть, это расстояние с южного берега, скажем, до Перекопа… Слишком мало, чтобы сильно сменился климат. Это надо полгода скакать…
Я встал, напился воды из чайника и опять лёг думать.
Пятеро всадников скакали за мной.
И пятеро патрульных немцев, от которых я отстреливался на опушке леса.
И пятеро было там, на берегу, когда я пошёл драться из-за Норы, зная, что в принципе, мне конец.
Трое встали и пошли навстречу, когда я вышел на пляж. И двое сидели в кустах. Тупая, сволочная сила. И когда я подумал вот так, вот этими словами, вся злость ударила мне в голову. Нет, больше, чем злость – ярость. Я вдруг поверил, что могу убить, если ударю первым. Словно какая-то сила вселилась в меня, делая могущественным.
Конечно, первым мне ударить не дали. Мне вообще не дали ударить.
Валыга. Толик Валыжников. Он и в школе к тому времени не учился. Бросил в седьмом и закрутился в фарцовке. За глаза его звали Сквалыгой. В глаза боялись, можно было получить кастетом. Лёлик. Лёва Капуджи. Который вообще в нашей школе не учился, но именно он и клеился к Норе, поджидая на каждом углу, и именно ему я предложил убираться от нашего дома подобру-поздорову, потому что Нора однажды пришла с синяками на руках. И всё пошло-поехало отсюда…
Двое держали, а он хладнокровно бил по лицу и в живот. Он бы и ногами начал бить, он уже примеривался, но тут Нора закричала так, что даже у меня заложило в ушах. Она ворвалась на пляж, как фурия - спрыгнула через кустарник на песок – бежала короткой дорогой, вылетела на нас растерзанная, сжимая кулаки, в разорванном фартуке – разорвала, пока мчалась через посадку.
Она была страшна, она кричала, кого-то отчаянно подзывала – я потом узнал, что никого там не было за ней, девчонки, которые ей рассказали, то ли отстали по дороге, то ли вообще побоялись лезть. Одна она примчалась. Совсем одна. Но пятеро струсили почему-то. Подлые – всегда трусливы. Может, вспомнили про моих родственников в милиции. Про меня-то знали, что я никогда ни за что никому не скажу. А появление свидетелей их отрезвило. А, может, просто решили, что с меня достаточно. Я не знал.
Я только слышал, как Нора разъярённо шипела над моей головой: Я тебя посажу. Умру, но посажу… Всю биографию тебе испорчу, паскуда, скот, ты всю жизнь это будешь помнить…
И что-то такое ещё она ему говорила, страшным низким голосом, пока я валялся у них под ногами, откашливался и отплёвывался кровью и песком.
А потом мы сидели вдвоём возле нашего камня, смотрели в море. Разорванный чёрный фартук валялся на песке. На камне сохла моя рубашка, которую Нора пыталась замыть в море… И подол её школьного платья был мокрым – на него хлестала волна… А руки у неё всё дрожали, и губы тоже, да и у меня тоже – мы оба продрогли, холодный был апрель тогда… И Нора всё твердила прыгающими губами: Вот посмотришь, им это даром не пройдёт, я колдунья, вот увидишь, как сказала, так и будет, вот увидишь... И она оказалась права. Валыгу через пару месяцев замели на наркотиках, а Лёлика Капуджи зимой порезали насмерть в пьяной драке.
А потом год прошёл - и она приехала в наш город. Ослепительно красивая, вежливо замкнутая, чужая. И цветок был её лицом. А ещё через год мы с ней сидели на этом же самом месте возле камня. И смотрели в море…
Пятеро отморозков на одного. Пятеро немцев на одного, пять всадников на одного. Что я должен думать?
Может эти пятеро – плата за то, чтобы можно было сидеть рядом с женщиной и смотреть в море?
Я ещё раз сходил напиться, но в постель не вернулся, закурил в кухне, распахнув окно в весну.
В принципе, надо на всё наплевать. Послать далеко и забыть, как Нора считает. Я уехал в Москву, но это не кончилось. Я вернулся сюда – и ничего не кончилось. Значит, это со мной. И с этим надо просто жить. Но послать. Фигня всё.
За окном просыпалась весна, вся в золотистой дымке, как в цветочной пыльце. Вольный ветер, пахнущий морем, приятно обвевал мою голову, шевелил волосы. Как хорошо, что я сюда приехал. Пусть даже и один. И может даже лучше, что один…
Значит, послать всю эту чертовщину. Просто работать.
Но от девчат надо уходить. Хватит уже. С мужиками надо жить и быть нормальным мужиком, перестать трусить. Солдат не боится, он знает, что за ним сила. И дело тут не в армии… Совсем другая сила стоит за спиной солдата и ведёт его.
Там, на пляже, эта сила уничтожила мой страх. Только что это за сила?
Пора бы уже тебе это знать, парень. Ты, парень, уже давно на свете живёшь, а ни черта не знаешь о жизни.
И да, сегодня ты, парень, должен пройти до беседки сам. Хоть лопни. Без поводыря. Один пойдёшь. Вот тогда можно будет хоть с такой мелочью себя поздравить.
Я тяжело вздохнул. Дожил, называется. Поздравлять себя с тем, что своими ногами пришёл в беседку, где пацаном отирался каждый день… Ну, и жизнь у тебя, солдат неизвестных миров, туарег нехоженых путей…
К беседке я свернул прямо сразу, по дороге домой. Вернулся из Симферополя, проводив Нору на самолёт, и весело почесал в чащу, чувствуя подъём и отвагу. За одни только сутки лес волшебно изменился. Густо и ярко позеленел и вверху, и внизу. К белым цветам под ногами присоединились сиреневые и розовые. Вчера их ещё не было. Светило солнце, у меня было прекрасное настроение.
С наслаждением вдыхая зелёные весенние запахи и легкомысленно насвистывая, я обогнул последние перед беседкой сосны, поднял глаза и остановился, как вкопанный.
Прямо передо мной стоял дольмен.
Я даже не испугался. Это было уже настолько ни на что не похоже, настолько неправдоподобно, что я и не удивился, и не испугался. Как если бы я пришёл на место съемок какого-то фильма – а там дольмен. Да, пожалуйста, по фигу, хоть зелёный человечек.
Я постоял, перекатывая себя с пятки на носок, покосился направо, налево. Ничего подозрительного. Все деревья и кусты были обычными и привычными. Только беседки не было. Вместо неё был дольмен.
Почему-то мне не хотелось подходить ближе. Чего-то я медлил. Наверное, стал умный. Я поставил руки на бёдра, сощурился, вглядываясь. Мне показалось, что в прошлый раз дольмен был больше, шире, и вход был аж величиной с дверь.
А этот самый обычный. Я такие видел под Инкерманом. Мы туда бухать ездили – с ребятами, с девчатами, с гитарами. Ещё в школе. В незабвенном девятом классе…
Собственно, у меня было два пути: ввязываться или не ввязываться. Подходить или уходить. Я стоял. Я уже ввязывался. Сейчас мне совершенно этого не хотелось. Я стоял, не сходя с места, словно какого-то озарения ждал. Знака свыше. Инсайта – как сказала бы Нора.
И я вспомнил. Как накрыло меня воспоминанием. Тоже кусты перед глазами. И голос Нины. И моё недоумение. И моё недоверие.
Я вспомнил, как вышел из-под земли ночью через знакомый сарай, как радовался, что вышел к дому, как бегал под окнами, ища щелки в затемнении. И какой потом был шок. Когда понял, что провалился на год раньше…
Она говорила: не поворачивайся. Выходи так, как пришёл. То есть, уйти отсюда сейчас я должен, как пришёл – то есть, спиной?
В прошлый раз на этом же самом месте я пытался выбраться из замкнутого круга. Конечно, я шёл, как нормальный человек – вперёд. Шёл – и не вышел.
Ну, ладно, попробуем по-другому.
Конечно, это идиотизм – пятиться задом через лес. И даже, в общем-то, опасно. Но выхода у меня не было.
Ладно, прорвёмся. Местность, конечно, пересечённая, но будем поаккуратнее... Я порыскал глазами, поднял с земли ветку с метр длиной, обломал хорошенько. Вот так. Будем пятиться. Скорее всего, рабочее пространство этого ведьминого круга не такое и обширное. Наверное, если бы я не выпендривался, не свистел, а был повнимательнее и приметливее, я бы понял, где начинается граница воздействия.
Ничего-ничего, сейчас мы пойдём медленно-медленно, и теперь уж я не упущу никаких границ… Фигу вы меня теперь одурачите...
И я подмигнул дольмену и сделал первый осторожный шаг назад.
продолжение следует