(глава из книги "Прогулки по улицам Костромы")
Бродили мы с Негорюхиным по костромским улицам, улочкам и переулкам в общем-то не очень часто. Когда в начале января 1993 года вышла в эфир первая телепередача под названием «Прогулки по улицам Костромы», она была посвящена улице короткой, но богатой различной информацией – улице Чайковского, с которой вы уже в этой книге познакомились толь-ко что. Мы ещё не знали – попали мы в точку или нет, будет ли продолжение у программы или через пару выпусков она тихо скончается, как это частенько случается на телевидении.
Но программа, что называется, «пошла». Пошли и мы. И ходили пять лет, исходив город вдоль и поперек (в буквальном смысле: и по лучевым улицам, и по полукольцевым). С самого начала было решено, что если люди ходят по улицам в любую погоду, то в любую погоду будем ходить и мы. Так что на нашу долю выпадали и дожди, и снег, и морозы. Но удивительное дело: когда спустя уже много лет я просматриваю старые программы, невольно обращаю внимание на то, что дней ясных, солнечных выпадало на нашу долю значительно больше. Погода к нам явно благоволила. Теперь, когда я пытаюсь представить себе какую-то улицу, я обязательно почему-то вижу её при ярком солнечном свете…
Но я начал с того, что ходили мы, конечно, гораздо реже, чем хотелось бы нам и чем хотелось бы зрителям. Ну, никак их не устраивала периодичность, установившаяся со временем – один раз в месяц. Во время съёмок к нам часто подходили люди. Одни,- чтобы поблагодарить, другие – что-то спросить, уточнить. И почти все недоумевали: а почему один раз в месяц? Не успеваете?
Мы успевали бы. Только кому-то казалось, что другие передачи важнее, кто-то вообще считал, что они никому не нужны. Опять, как всегда, народ, зрителей, никто ни о чём не спрашивал, всё решалось в кабинетах с помощью всяких приватных разговоров. Кругом бушевала политика, кипели страсти в связи со строительством АЭС, гремели танковые выстрелы у Белого дома, дефолты и выстрелы в подворотнях… Куда уж соваться каким-то чудакам, которые считают, что если лучше знать историю, любить свой край, то и, глядишь, выстрелов станет поменьше, все мы, возможно, станем добрее и друг другу ближе.
Из года в год мы тихо топали по улицам Костромы, продолжая говорить о том, что людям так хотелось слышать.
Я, собственно, обо всем этом говорю только лишь потому, что мы всё-таки иногда уставали. По пути, когда ноги уже налились и отяжелели (в первую очередь – у Бориса Николаевича Негорюхина с его больной ногой), мы отыскивали поблизости какой-нибудь дворик и делали передышку. Дворик мог быть общим, проходным, мог быть, так сказать, частным владением. Мы испрашивали у хозяев разрешение, находили местечко для посиделки и, никуда не торопясь, говорили о чём-нибудь, а чаще – просто молчали, потому что к этому моменту уже наговорились в микрофон. И вот эти минуты тишины в костромских двориках были, может быть, самым дорогим в наших прогулках. По крайней мере, мне так кажется.
Однажды, прямо за памятным камнем об основании Костромы на улице Островского мы зашли во двор. В коляске спал ребенок. Мама его сидела рядом, не замечая ничего вокруг, погрузившись в какие-то потаённые воспоминания. А мы стояли, не в силах сказать ни слова: цвела сирень. Её было много, она была разная – розовая, белая, фиолетовая и просто сиреневая сирень… Цвела буйно на неухоженных кустах, но так густо, будто фантастические облака были над нами. Гудел басовито степенный красавец-шмель. Казалось даже, что можно услышать дыхание ребенка. Мы стояли и молчали, ошеломленные сиренью, этим взрывом жизни, когда всё и все торопятся успеть жить, пока солнце, пока весна…
В другой раз, это было в нижней части улицы Горной, мы зашли во двор чьего-то собственного дома. Если бы сказали мы тогда хозяевам, что их дворик – место, куда надо звать художников, они бы, наверно, не поверили: а что тут особенного? Ну, калитка да маленький пятачок между двумя домами, заросший травой. Если бы хоть цветы были посажены…
Но мы ничего не сказали. Буквально в сотне-полутора метров от Волги, в середине жаркого лета время остановилось. Мы были и в своем времени, и где-нибудь в 17-18 веке, здесь ничего не менялось: те же бревна стен, та же трава, те же блики солнечные, пробивающиеся сквозь густую листву. Наверно, если б кто-то в этом момент включил радио или магнитофон, то иллюзия рассыпалась бы. Но ничто не нарушало покоя, и время смещалось – за одну минуту проходили годы. Под крышей дома сверкало на солнце тончайшее и элегантное произведение
маленького паучка. В самый разгар строительства своей сети он сорвался, повис на паутинке и теперь деловито карабкался обратно – к делу, к делу, господа!
В замедленном мире очень обостряется зрение. Ты смотришь вокруг будто через лупу и видишь мельчайшие детали. А мысли в голове тоже неспешные, в русле тех, которые были когда-то записаны Поэтом: «Ночь. Улица. Фонарь. Аптека»… Под этим небом очень мало что меняется. Вроде бы революции происходят, перевороты, катаклизмы-реформы, вроде бы прогресс в мире прогремел, вроде бы в космос устремились… Да что толку-то?! Человекам, вот этим, здесь живущим, нужны только дом, близкие люди, достаток, клочок земли, пусть даже всего лишь в виде дворика, но своего, родного… И если всё это есть у них, то по космическому счёту им наплевать,- какая там где-то власть, кто рвётся в депутаты, какой век на дворе… Ночь, улица, фонарь, аптека, калитка, дворик, паучок…
Бывали во время таких остановок совершенно удивительные встречи с людскими причудинками. Так, увидели мы как-то на крыше какой-то пристройки к дому две жестяные трубы. Хозяин (именно хозяин, а не мастер, такое может позволить себе только хозяин) сделал их таким образом, что они сплелись друг с другом. Не знаю уж, зачем, -- то ли прохожих удивлять, то ли кураж такой был, но он добился своего: не заметить эти обнявшиеся в танце трубы нельзя. Я не удивлюсь, если узнаю, что их теперь показывают туристам, как достопримечательность города. А тогда, когда трубы были новенькими и сверкали на солнце, впечатление было сильное: кругом весна и – две трубы сплелись друг с другом… Надо будет как-нибудь пройти там – не появилась ли на крыше новая труба, еще маленькая?..
А как-то во время одной из таких пауз мы увидели… серебряный дом. Это было где-то в районе Депутатской. День был хмурый, осенний, серый. Все цвета погасли. Оператор вор-чал: «черно-белое кино получается». И он, и мы с Негорюхиным продрогли на ветру, и глаза уже невольно стали искать прибежище, способное хотя бы прикрыть от ветра. Такой уголок мы довольно быстро обнаружили. Это был оставленный хозяевами дом, но ещё не коснулись его руки вандалов: висели замки, стёкла были целы. А самое главное – во дворе было некое соружение, где, видимо, складывались на зиму дрова, эдакий сарай без одной стены. Мы зашли в этот затишек, сели. Поскольку старый дом был прямо перед нами, разглядывали его, оценили затейливые наличники, никем ещё не выломанные, заметили, что дом просел на один угол, наверно, и хозяева из-за этого дом покинули…
И в этот момент ударило солнце!
Кто уж там, на небе, рванул резко тучи в сторону, порвав их, не знаю, но в эту прореху невысокое осеннее светило бросило все свои немногочисленные уже силы. И произошло чудо: дом засветился, ожил, он всем своим видом с залихватски сдвинутой набок крышей приглашал посмотреть на него. А смотреть было на что.
…Старое-старое дерево брёвен, наличников, крыши (тесовая крыша была), дерево мытое-перемытое всеми дождями и снегами, выпадавшими над Костромой, дерево такого знакомого всем серого цвета, который ближе уже к камню, а не к древесине, вдруг под лучами солнца стало переливаться серебром! В щелях, трещинах и на стыках дерево было темнее, как чернение на старинной серебряной посуде или рукоятке кинжала, но на выпуклостях бревен оно сверкало уже серебром чистым, и весь домик в одно мгновение стал драгоценностью!
Не знаю, в чем тут дело. Старых домов деревянных я навидался ой-ой, сколько! Но чтобы вот так… Видно, чудесным образом всё совпало – и косые лучи нежаркого солнца, и степень обветренности дома, и… наше настроение. Но это было чудо, картина, которая не изглаживается из памяти. А может быть, это был какой-то знак нам с небес? А мы любовались его красотой, не поняв его сути, его содержания. Может быть…
Всё то, о чем я сейчас рассказывал, было такой своеобразной увертюрой к истории, которую я только начинаю рассказывать сейчас. В этом путешествии во времени, в пространстве, по городам, сёлам, монастырям и тюрьмам, дворцам и крепостям есть место для новой информации, для размышлений о человеческих судьбах и, кстати, о тех знаках небесных, которых мы чаще всего не слышим, не воспринимаем… Чаще всего, но не всегда. Я расскажу о человеке, немного связанном с Костромой, которому было дано слышать голос будущего.
Путешествие мы с вами начнем… в Суздале. Этот город – одна из святынь земли русской, с ним связаны многие события в истории, множество славных имён. Но древняя история – штука такая, что даже основательно изученная, она обязательно среди известных блестящих от давнего употребления страниц содержит… ну, трудно подобрать точное слово: «белые пятна», «лакуны», «чёрные дыры», то есть, что-то неизвестное, неизученное, таинственное.
Мы стоим с вами у стен древнего Спасо-Евфимиевского монастыря. Не пробиваемые никакими ядрами мощные стены с бойницами. По сути дела – это крепость, такая же, как костромские монастыри. Она расположена в таком месте, что по крайней мере с двух сторон к монастырю подобраться довольно трудно: крутые склоны ведут в пойму реки. Отсюда, сверху, великолепный вид на часть города, золотые купола, горизонт вдали. Издалека доносится колокольный звон. Время будто остановилось над этим местом. Какое сейчас столетие? Двадцать первое? Восемнадцатое? Ещё дальше?
Мы ехали сюда, чтобы хотя бы увидеть могилу одного из самых загадочных людей в русской истории. Ведь он скончался именно здесь, в монастыре, здесь был и похоронен, в этой церковной тюрьме, где из века в век содержались политические противники государства и церкви. Нет, нет, монастырские лагеря отнюдь не изобретение двадцатого века, масштабы, конечно, не те, но это лишь продолжение и возобновление давней традиции подавления инакомыслия.
Человек, о котором идёт речь, провёл много лет здесь, в тесной, тёмной и сырой келье. Удивительным был круг его общения! Судьба его пересекалась с императорами, высшим духовенством, с самым, как говорилось раньше, низшим сословием и со знатью, людьми высшего света. И путь его пролегал через города и веси (если помните, «веси» - это сёла, деревни в древней Руси), среди которых были обе блестящие столицы России – Москва и Санкт-Петербург, была Тверь, Нижний Новгород, были Валаам и Соловки… Была и Кострома.
Но давайте мы перенесёмся во времени в самое начало двадцатого века. В февраль-март 1917 года. В советское время совершенно умышленно принижалось значение этого периода в русской истории. Скоро уже век пройдёт, а эхо тех событий звучит до сих пор. Именно февральская революция в России сделала то, что потом приписывали себе лидеры большевиков после октября: свергла царя. А точнее – массовые волнения, практически не руководимые никакими партиями (роль большевиков в феврале-марте минимальна, она резко усилилась потом, после приезда Ленина в Россию и после проявления явной беспомощности Временного правительства) привели к тому, что царь Николай II Романов сам отрекся от престола, став рядовым гражданином России по собственной воле. Закончилось царствование династии, которая более трехсот лет правила Российской империей. Причем, в отличие от октябрьской, в февральской революции приняли участие практически все слои общества, в том числе и аристократы, и ближайшие родственники царя! Великий князь Николай Михайлович, великий князь Кирилл Владимирович, великий князь Дмитрий, князь Юсупов и многие другие. Исторический факт – один из великих князей в те дни поднял над своим домом красный флаг…
Но, собственно говоря, этот период относится к нашей теме лишь одной стороной. Многие современники в своих мемуарах отмечали великую покорность, даже обречённость Николая II. В последний год правления он как бы смирился с обстоятельствами, во всём проявлялось нежелание действовать в защиту трона и царского дома. Откуда такая безучастность? Почему вдруг император и императрица в последние годы ударились в мистику, приблизили к себе Распутина? Конечно, болезнь наследника, царевича Алексея, сыграла в этом свою роль, но, несомненно, было ещё что-то, что влияло на умонастроение Николая II. Что?
Перенесемся еще дальше – в 1901 год.
12 марта императорская чета несколько неожиданно для окружающих предприняла поездку из Царскосельского Александровского дворца в Гатчину. Уезжали супруги в хорошем, даже весёлом настроении, как бы в ожидании чего-то забавного. Но когда они вернулись, придворные сразу отметили их довольно-таки мрачную задумчивость и даже как бы печать печали на лицах. Вообще-то Гатчинский дворец слыл дворцом мрачным, к тому было немало не только архитектурных, но и исторических поводов, но не до такой же степени, чтобы даже недолгое в нем пребывание так воздействовало на людей. И потом, - почему поездка была именно в этот день, целенаправленно?
Вспомним, что именно 12 марта исполнилось ровно сто лет со дня гибели императора Павла I, а это означало то, о чём многие знали: в этот день Николай II должен был ознакомиться с содержанием фамильного ларца императрицы Марии Фёдоров-ны, жены Павла. По её завещанию (и, по всей вероятности, – по воле ее супруга при жизни) шкатулку эту надлежало открыть только спустя сто лет после смерти императора. А поскольку не исполнить волю предков было не в правилах царствующей династии, то Николай наверняка ознакомился с содержавшимися в ларце бумагами. И скорее всего именно содержание этих бумаг и ввергло императора и его супругу в столь трагическое настроение. Отмечено, что после этого случая, описанного, кстати, в нескольких книгах, последняя из которых «Господи, спаси и усмири Россию» принадлежит перу Эдварда Радзинского, Николай II много раз говорил о 1918 годе, как роковом для него и династии.
Так что же было в тех бумагах?
Там находилось предсказание. Его сделал удивительный человек, который мало кому известен, кроме специалистов, но достойный того, чтобы имя его звучало во всём мире. Жизнь этого человека мало изучена. Вошёл он в историю, как монах Авель, хотя собственно монахом он был не так уж долго – был расстригой, перекати-полем, заключённым…
Впрочем, чтобы по-настоящему понять, кем был Авель, достаточно вчитаться в текст того самого документа. Знакомясь с ним, помните, что хотя написано пророчество на рубеже 18 и 19 веков, речь в нем идет о веке двадцатом.
«Николаю Второму – святому Царю, Иову многострадальному подобному»… Как вам такое начало? Откуда автор текста взял, что сто лет спустя (!) царя будут звать Николай? И почему такая уверенность: «многострадальному»?.. Итак:
«Николаю Второму – святому Царю, Иову многострадальному подобному. На венец терновый сменит он корону царскую, предан будет народом своим, как некогда Сын Божий. Война будет, великая война, мировая… По воздуху люди, как птицы, летать будут, под водою, как рыбы, плавать, серою зловонною друг друга истреблять начнут. Измена же будет расти и умножаться. Накануне победы рухнет Трон Царский. Кровь и слёзы напоят сырую землю. Мужик с топором возьмет в безумии власть, и наступит воистину казнь египетская… А потом будет… скорпионом бичевать Землю Русскую, грабить Святыни её, закрывать церкви Божии, казнить лучших людей русских. Сие есть попущение Божие, гнев Господень, за отречение России от Святого Царя»…
Невероятно звучит? Да. Фантастичность такого предвидения очевидна. И именно поэтому, вероятно, многие не верят в саму его возможность. И именно поэтому стараются вычеркнуть Авеля из истории, будто его никогда и не было. А он был – реальный, земной человек. Где-то в середине жизни он собственноручно написал свою биографию, где говорится, что родился он «в северных странах, в Московских пределах, в Тульской губернии, Алексенской округи, Соломенской волости, деревня Акулово, приход церкви Ильи Пророка в 1757 в марте, в самое равноденствие. Имя – Василий (Васильев)».
Родители и родственники у него были земледельцами, коновалами, рос Василий по-крестьянски, перенимая профессию у родителей. Когда ему не исполнилось и семнадцати лет, его насильно женили. Заимел он троих сыновей да сбежал от семьи, когда не было ему и двадцати…
К тому времени он уже был обучен грамоте, был неплохим плотником и поэтому после нескольких лет скитаний по разным городам пристроился в артель и строил корабли в Кременчуге и в Херсоне. Но потом наступил там мор – эпидемия «заразительной болезни», то ли чумы, то ли холеры. Василию Васильеву чудом удалось избежать смерти, а поэтому он дал обет служить богу. Вернулся домой, взял так называемый «плакатный пашпорт» и через некоторое время, пройдя в бродяжничестве ещё несколько городов –Тула, Алексин, Серпухов, Москва, Новгород, Олонец – оказался в монастыре на острове Валаам. Вот здесь-то Василий после пострижения стал Авелем и через год там же, на острове, «отыде в пустынь».
И вот именно там впервые в день своего рождения, в день весеннего равноденствия 22 марта, услышал он некий глас, который разговаривал с ним и как бы готовил к тому, что произойдёт позже.
Это случилось спустя семь месяцев. Что-то непонятное, не-постижимое разумом не только восемнадцатого века, но и двадцать первого. Вот как описывает этот момент монах Авель в собственном жизнеописании (напомним, что о себе он писал в треть-ем лице, как о ком-то отдельном от него):
«И случись ему дивное видение: … одному в пустыни в лето от Адама 7295 (1787г.) месяца ноября по солнечным в первое число с полунощи и продолжалось как не меньше тридесяти часов»… Человеку, изнуренному постами и молитвами ночью в пустыни может всякое привидеться, но – тридцать часов подряд!? Вначале были неясные голоса, тени, а дальше произошло то, что продолжает описывать Авель: явились тёмные духи во множестве, а он воспринял их как искус, как проверяется злато в горниле, и у них ничего не вышло. И тогда явились два светлых духа. Взяли отца Авеля – и вознесли его на небо. Там кто-то (Авель воспринял его, как Господа) сказал ему о его судьбе и судьбе всего мира. «И рекоша ему: «Буди ты новый Адам и древний отец Дадамей, и напиши яже видел еси; и скажи яже слышал еси. Но не всем скажи, и не всем напиши, а токмо избранным моим и токмо святым моим; тем напиши, которые могут вместить наши словеса и наши наказания. Тем и скажи, и напиши»…
Это случилось на тридцатом году жизни Авеля. Видел он там, на небе, две книги, в которых всё было записано. Он хорошо запомнил многое и твёрдо усвоил главное требование: не всем можно говорить, не все поймут сказанное и написанное.
Ко всему этому можно было бы отнестись со снисходительной улыбкой: ну, мало ли что могло почудиться малограмотному монаху! Но, во-первых, судя по писаниям Авеля, не такой уж он тёмный. Более того, как покажет дальнейшее, он чувствовал себя на равных со многими весьма образованными людьми. А во-вторых, история на этом не кончается. Пройдет несколько лет и доказательство реальности описанных Авелем событий придёт: тоже реальное и страшное. Но это – позже. А тогда, уже в 1788 году, спустя три месяца он вернулся в монастырь, и в церкви Успения Пресвятой Богородицы 1 февраля снова приходит к нему видение, снова вознесение, снова книги… Какая-то сила будто вошла в него и стала с ним единой «…и изнутри делала и действовала якобы природным своим естеством; и дотоле действоваша в нём, донежде всему его изучи и всему его научи… и вселися в сосуд, который на то уготован ещё издревле. И от того время отец Авель стал всё позна-вать и вся разумевать»…
Любопытно здесь отношение монаха к себе, как к сосуду для знаний, которому самой судьбой было назначено быть таковым.
Потрясение для Авеля было таким, что он не выдержал, не устоял против запрета говорить о происшедшем со случайными людьми. Он проговорился монахам, но ведь они такие же люди, как везде: пошли разговоры, слухи, донесли монастырскому начальству игумену Назарию, стали подозревать в «поехавшей крыше». В скором времени Авеля изгоняют из монастыря и почти девять лет после этого он опять бродит по Руси, неся слово божие людям. А внутри-то жгло и жгло воспоминание: «скажи и напиши», «скажи и напиши», «скажи и напиши»…
…За нашей неторопливой прогулкой и беседой вы и не заметили, наверно, что мы уже находимся не в Суздале. Вокруг нас развалины очень красивых, судя по всему, сооружений. Несколько целых зданий, остатки когда-то мощных стен. Старые деревья окружают площадку, в центре которой установлен крест. Когда-то здесь был один из самых крупных и самых красивых в России Николо-Бабаевский монастырь. Сейчас это территория Ярославской области: монастырь находился и сейчас возрож-дается в месте впадения реки Солоницы в Волгу, возле посада Большие Соли, ныне называемого Некрасовское (помните – это родина архитектора Степана Воротилова?). И до Костромы – рукой подать, а прежде эта территория и вовсе относилась к Костромской губернии. На месте, где установлен сейчас крест, находился красивейший собор Иверской Божией Матери, который когда-то горел, восстанавливался и в конце-концов был разрушен.
После череды городов и сел Авель вселился именно сюда, в этот монастырь. И здесь повторилась валаамская история: побыв немного, он удалился в пустынь возле села Колшево (это сейчас Кинешемский район Ивановской области). Одержимый желанием сообщить миру о том, что с ним произошло и о чём он узнал, он лихорадочно пишет первую из своих книг, которые он впоследствии сам назовет «зело престрашными». За ней последовала вторая – это всё писалось ещё в монастыре, а в пустыни были написаны ещё три тетради.
Вернувшись сюда, в Николо-Бабаевский монастырь (в просторечии – Бабайки), опять не утерпел Авель, опять рассказал о том, что ему велено было беречь от лишних ушей. И опять та же история: его собеседник монах Аркадий тут же доложил о содержании беседы настоятелю Савве…
…Вы уже в недоумении: что же за сведения получил от каких-то сил брат Авель? Судя по обрывочной информации, было там очень много данных о том, что произойдет в ближайшее время и в отдалённом будущем. Но самое главное – это то, что речь там шла о царствующем доме и назывались конкретные имена и даты. А это уже походило на заговор, на внесение в общество смуты! Тут же завертелась машина, зажала брата Авеля своими неумолимыми колёсами… Авеля сразу отправили в консисторию.Материалы расследования передали епископу Костромскому и Галичскому Павлу. Он лично допрашивал Авеля и получал вот такие ответы (цитата из записи допроса): «Будучи в Валааме, пришед к заутрени в церковь, равно как бы Павел апостол восхищен был на небо и там видел две книги и что видел, то самое и писал». Есть в протоколе и фраза, сказанная епископом: «сия твоя книга написана под смертной казнию».
Вы поймёте реакцию властей, почему Авеля бросили в Костромской острог, потом отправили в Санкт-Петербург, к главе Сената генералу Самойлову, почему об Авеле доложили самой императрице, если узнаете, что в первой же книге брат Авель черным по белому, без всяких двусмысленностей, обычно сопровождающих всякие предвидения и предсказания, указал год, день и час(!), когда умрет Екатерина Вторая, Екатерина Великая! Но даже не это так взволновало власть предержащих, не это было верхом крамолы. Авель сказал на допросе: «На ню (т.е. на Екатерину) сын восстанет… словом и мыслию». Узнав об этом, Екатерина намеревалась казнить Авеля сразу после завершения дела. Позже, правда, передумала и повелела пожизненно заточить Авеля в Шлиссельбургскую крепость (или, как называли её на Руси – Шлюшенбургскую или Шлюшенскую). 9 марта в 5 часов Авеля бросили в камеру №22. И быть бы ему там до скончания века, если бы 6 ноября того же 1796 года Екатерина не скончалась. В полном соответствии с записью Авеля. Совпали и год, и месяц, и час!
…Хотим мы этого или не хотим, но поневоле при упоминании имени Авеля в памяти возникает ещё одно имя: Нострадамус. На сегодняшний день он, пожалуй, самый известный «пророк». О нем написаны книги, сняты кинофильмы, изучено каждое из его предсказательных четверостиший – катренов. Причём, при внимательном рассмотрении его биографии и посмертной библиографии невольно напрашивается вывод: известность Нострадамуса резко возрастала в сложные моменты истории, и нынешняя его известность зиждется на слухах и косвенных сведениях. Ещё не было ни одного бесспорного случая, чтобы какое-то событие было чётко и ясно предсказано им, а люди, восхищающиеся этой авантюрной личностью, попросту не знают, как смутно и непонятно выглядят его «предсказания»…
Настоящая, самоотверженная работа была у него в начале жизни. Мишель де Нотр Дам, врач из французского городка Солон получил известность своей деятельностью во время страшной эпидемии. Но погоня за деньгами привела его к астрологии. Он стал выпускать астрологические календари, ни один из которых, по свидетельствам современников, не пользовался успехом. Альманахи с помесячными предсказаниями сохранились и не представляют никакого интереса, как многие появляющиеся сегодня в газетах и журналах гороскопы. В 1555 году Нострадамус выпускает первую часть книги пророчеств нового типа. Она состояла из 10 глав – «столетий», каждое из которых (кроме седьмой главы – в ней 42 стиха) содержало 100 четверостиший-предсказаний. Все первые отзывы о книге Нострадамуса были резко отрицательными, а Ватикан даже внес «Пророчества» в список запрещённых книг.
Всё это мы вспоминаем к тому, что слишком уж рьяно мы соблюдаем в нашей жизни принцип: «нет пророка в своём Отечестве». Страны и народы, у которых градус самоуважения значительно выше нашего, преподносят своих настоящих героев (а порой и мнимых!) миру, а мы своих героев забываем или просто не знаем. Везде и всюду знают имя английской медсестры Флоренс Найтингейл, медалью её имени во всем мире награждаются медсёстры, выносившие раненых с поля боя. Флоренс создала отряд санитарок и руководила им во время войны с Россией в Крыму. Сама она вынесла с поля боя с десяток раненых, но зато потом всю свою жизнь (а прожила 90 лет!) ходила в национальных героях, была учреждена в её честь медаль общества Красного Креста, которой у нас в стране, кстати, награждены всего несколько медсестер, участниц Великой Отечественной войны. А ведь наших девушек, каждая из которых выносила с поля боя сотни(!) раненых, было множество! Кто знает их имена? И таких примеров – тысячи.
Вот и Авель. Не герой, конечно. Но личность абсолютно уникальная, куда там Нострадамусу! Но – обо всём по порядку.
Кроме протокольных свидетельств реальности существования брата Авеля и сути его предсказаний, есть и «показания» современников. Описывал Авеля в своих воспоминаниях и Алексей Петрович Ермолов, прославленный генерал, когда-то высланный в Костромскую губернию.
Мы с вами уже стоим уже в Костроме на улице Горной, бывшей Каткиной горе. Улица эта сохранила почти полностью свой первоначальный вид, по одной из версий именно здесь жил Ермолов, а дом этот не сохранился. Здесь же бродил, часто бывая в Костроме, и Авель. И, как мы сейчас с вами увидим, круг его костромских знакомств был весьма обширен. Вот отрывок из воспоминаний А.П. Ермолова: «В то время жил в Костроме некто Авель, который был одарен способностью верно пред-сказывать будущее. Находясь однажды за столом губернатора Лумпа ( здесь ошибка – не Лумпа, а Ламба) Авель предсказал день и час кончины императрицы Екатерины с необычной верностью»… Значит, не только писал Авель, но и говорил! Ну, как не вспомнить: «скажи и напиши», «скажи и напиши»…
В шлиссельбургской крепости Авель просидел недолго. Спустя несколько месяцев князь Куракин, друг нового императора Павла I, обнаружил в секретных делах протоколы допросов Авеля, где было зафиксировано его пророчество, и показал императору. О, Павла конечно же, очень заинтересовала эта история и эта личность! Он велел освободить Авеля и доставить к нему.
Чтобы понять дальнейшее, нужно сказать несколько слов о некоторых чертах характера Павла I. Все историки и современники отмечали его склонность к мистике. Многим известен случай, когда Павлу привиделся Петр I, который указал на то место Сенатской площади, где потом был воздвигнут знаменитый «Медный всадник». Мистические явления были и при строительстве Михайловского замка. Императору снова было видение, под впечатлением которого сооружался дворец. На фронтоне, обращенном к Итальянской улице, была сделана малопонятная надпись: «Дому твоему подобаетъ святыня господня въ долготу дней». Уже после гибели Павла какой-то досужий ум сосчитал число знаков в этой надписи. Их оказалось 47. Ровно столько, сколько лет прожил Павел!
Но это всё – ещё раз подчеркнём – лишь повод понять, почему император обласкал провидца Авеля, приписал его к Александро-Невской лавре, почему после встречи Павла с Авелем – очень долгой и обстоятельной – Федор Петрович Лубя-новский, действительный статский советник, записал в дневнике: «…спрашивали его о многом, из любопытства и о себе. При рассказе об этом разговоре Анна Петровна Лопухина зарыдала испуганно»… Лопухина, фаворитка Павла, была свидетелем этой встречи.
Не тогда ли появился на свет документ, о котором мы говорили в самом начале? То самое послание Николаю II (Авель, если помните, даже имя предсказал, и то, что за сто лет царствовать будет ещё один Николай – иначе почему называл он его Вторым) о судьбе России и дома Романовых.
Условием благополучного существования Авеля в Петербурге был полный отказ от пророчеств. Но Авеля жгли изнутри слова: «скажи и напиши»!
Ну, как не вспомнить после этого снова о Нострадамусе! Все исследователи его «пророчеств» отмечают, что написаны они языком невнятным, одними намеками, как бы специально для того, чтобы нельзя было обвинить автора в неточности предсказания. На любые обвинения такого рода можно в таком случае отвечать, что автора неправильно поняли. Так оно, собственно говоря, и случилось впоследствии.
Любопытно и то, что хотя толкователи и поклонники Нострадамуса усиленно придают им глобальное значение, огромные пространства и государства полностью выпали из поля зрения «многомудрого» Мишеля, в том числе, кстати, и Россия. Те несколько четверостиший, которые всё же старательно относят к России, выглядят явно притянутыми за уши. Вот вам образец:
II 91 На восходе увидят великий огонь.
Шум и свет в сторону Аквилона.
Внутри круга – смерть, и слышны будут крики.
Тех, кто ждёт, сразит смерть от меча, огня и голода.
По мнению толкователей (а катрены можно только толковать в силу своей фантазии, потому что конкретики, повторимся, в них никакой нет) этот катрен, где нет ни места действия, ни даты, относится почему-то или к пожару Москвы, или к… ядерному взрыву в России! Как не вспомнить типично русское: «то ли дождик, то ли снег, то ли будет, то ли нет».
У Нострадамуса вообще нет конкретных имён. Единственное имя в сотнях четверостиший – это, якобы, по мнению толкователей, Наполеон. Да и то, чтобы «увидеть» это имя, нужно переставить буквы в нескольких словах! Да так, переставляя буквы, можно получить любое имя. Так можно писать пророчества сотнями, что собственно, и делал Нострадамус. Не случайно много раз писались фальшивые катрены, которых у Нострадамуса не было, но все принимали их за подлинные. К этому приёму, как известно, прибегала и геббельсовская пропаганда. Во время оккупации Франции в виде листовок было распространено «предсказание» Нострадамуса о том, что во время войны юг Франции не пострадает. Потоки беженцев бросились на юг, запрудили дороги, затруднили переброску войск с юга и облегчили задачу фашистам…
Кстати, ещё о толкованиях и толкователях Нострадамуса. Вот это уже происходило на наших глазах. В 1999 году, со ссылкой на его пророчество, предсказывался конец света. Вначале – в феврале. Когда конец света не состоялся (а я с интересом следил за этим процессом, делая вырезки их газет), толкователи «перенесли» его на июнь, потом – июль… Потом долго ссылались на неточности в переводе со старофранцузского…
А почему бы нам с вами не «предсказать» конец света лет эдак через 500? Всё равно ведь не доживём! Это, во всяком случае, гораздо легче, чем предвидеть, что у соседа Васисуалия Лоханкина завтра на носу выскочит прыщ. И завтра же это проверить!
Авелю пришлось видеть, как сбываются его пророчества. Впрочем, он не считал их пророчествами, он был честнее, порядочнее Мишеля. Помните: «сосуд»! Он, по его мнению, просто повторял то, что прочел на небе в книгах. И вот это желание сообщить людям своё знание, несмотря на предостережение, было сильней запретов, ссылок, тюрем…
Он ушёл из Петербурга снова в Валаамский монастырь. До этого он, по всей вероятности, снова побывал в Костроме. Во всяком случае, в мемуарах А.П.Ермолова есть фразы, говорящие прямо об этом. В монастыре Авель нарушил запрет императора и написал ещё одну тетрадь. Павел I тут же повелел заключить его в Петропавловскую крепость.
Пока Авель томится в крепости ( а пробыл он там недолго), давайте мы с вами зайдем в научную библиотеку, что расположена на главной улице Костромы. Здесь мы попросим извлечь из хранилища подшивку журнала «Русская старина» за 1875 год том ХII №2 и откроем на страницах 414-435. Здесь есть публикация самого издателя журнала, известного знатока истории Михаила Ивановича Семевского (1832-1892гг.) Озаглавлена она «Предсказатель монах Авель». В этой публикации Семевский называет связанные с Авелем документы:
1. Две тетради. В них изображена «Печать Господа Бога и Христа Его», а также имеются рукописи: «Житие и страдание отца и монаха Авеля», «Жизнь и житие отца нашего Дадамия», «Сказание о существе, что есть существо Божие и Божество»,
«Бытие. Книга первая». К ним приложены таблицы с пояснениями.
2. Тетрадь (два экземпляра). В ней «Церковные потребы монаха Авеля» и повторение «Бытие. Книга первая».
3. 12 писем Авеля к графине Прасковье Андреевне Потёмкиной /1815-1816 гг./
4. Письмо Авеля Ковалеву В.Ф., управляющему фабрикой П.А.Потемкиной в Глушкове /1816г./.
Кстати, таблицы Авеля здесь частично воспроизводятся, тетради – цитируются. А если мы полистаем толстенный том дальше, то на 815 странице найдем записки современника Авеля Энгельгардта Л.Н., где подтверждается необыкновенная точность предсказания Екатерине II и Павлу I. Да, да, и Павлу Авель предсказал дату смерти «со всеми обстоятельствами его краткого существования». В предсказании было сказано, что если четыре года царствования закончатся благополучно, то дальше всё будет хорошо. То есть, в судьбе Павла были варианты, которые зависели от него самого? Не к этому ли выводу приходят сегодня историки и литераторы?
Еще одна цитата из мемуаров Алексея Петровича Ермолова:
« … был по приказанию Его Величества посажен в крепость, из которой, однако, вскоре выпущен. Возвратившись в Кострому, Авель предсказал день и час кончины и Императора Павла. Всё, предсказанное Авелем, буквально сбылось».
Да, сбылось – точно и неотвратимо. В конце четырех лет своего царствования Павел был убит (прекрасный образец «святости» династии!), на престол взошёл новый император.
Александр I был в противоположность Павлу далёк от всякой мистики. Он не поверил в предвидение, посчитав Авеля авантюристом и смутьяном, и отправил его в Соловецкий монастырь, куда власти и церковь бросали неудобных им людей уже издавна, так же, как в Спасо-Евфимиевский монастырь, так же, как во многие другие… Император, конечно же, забыл бы о существовании некоего Авеля через самое короткое время, но тот – не из тех людей, которые дадут о себе забыть. Вскоре, находясь в Соловках, он пишет ещё одну тетрадь, где предсказывает взятие Москвы французами и последовавший гигантский пожар. Вспомните Нострадамуса: «На восходе увидят великий огонь»… В отличие от «предсказания», где нет даты, нет страны, нет города, нет причины пожара и так далее, Авель точно указывает год, место и национальность завоевателей, которые ещё через несколько лет станут причиной великого пожара. В момент написания этой тетради Россия и помыслить не могла о нападении французов, наполеоновские победы только начинались. Такое предсказание читалось как скрытая критика слабости властей. Самодержцу, естественно, тут же донесли об ослушании Авеля (напомним, что запрет на писания продолжал действовать) и он повелел заточить Авеля уже не в монастырь, а в Соловецкую тюрьму, официально существовавшую столетиями. При сем император изволили пошутить: «и быть ему там дотоле, когда сбудутся его пророчества самой вещию».
Прошли годы издевательств и пыток. Пророчество полностью оправдалось «самой вещию». И война, и французы, и пожар… Где уж там хитрому и смутному Нострадамусу! У русского мужика Василия Васильева всё было точно и конкретно.
Вот здесь надо отдать должное Александру I – в 1812 году он вспомнил предсказание Авеля и велел князю Голицыну от его лица написать в Соловецкий монастырь. Но бюрократия была и тогда отменного уровня, распоряжение дошло не скоро, да и архимандрит Илларион, ненавидевший Авеля и пытавший его, в назидание другим не очень-то торопился выполнить повеление императора – выпустить непокорного монаха. Он попытался схитрить, в ответном письме откровенно врал: «ныне отец Авель болен и не может к Вам быть, а разве на будущий год весною»…
Сам же Авель в «автобиографии» - собственном житии скупо, но выразительно написал о времени пребывания в Соловецкой тюрьме: «…еще ж такия были искусы ему (напоминаю: Авель писал о себе в третьем лице!) в Соловецкой тюрьме, которые и описать нельзя. Десять раз был под смертию, сто раз приходил во отчаяния; тысячу раз находился в непрестанных подвигах, а прочих искусов было отцу Авелю число многочисленное и число бесчисленное».
В ответ на уловку Иллариона послышался царственный рык – именной указ Синоду: выпустить, дать пашпорт во все российские города и монастыри, выдать одежду и деньги. Всё это было исполнено. А про своего мучителя Иллариона Авель в том самом собственноручно составленном житии написал: архимандрита… «порази Господь лютою болезнию, тако и скончался»…
1 июля 1813 года Авеля освободили, вскоре он уже в Петербурге. Император его принять не пожелал, но встреча с князем Александром Николаевичем Голицыным состоялась и оставила у князя неизгладимое впечатление.
Дальше – тринадцать лет скитаний по русской земле. Вот строка из «Жития», относящаяся к 1813 году: « И нача отец Авель петь песнь победную и песнь спасительную». Авель пошел в атаку на судьбу – тринадцать лет он молился и… рассказывал всем встреченным людям о своих видениях. За это время побывал он на родине, в деревне Акулово, жил в Москве, просил отпустить его в паломничество ко гробу господню… Вот здесь сведения противоречивы: с одной стороны – ему вроде бы отказали, а с другой – есть свидетельства, что он побывал в этот период в Царьграде-Стамбуле, в святых Афонских горах, был и в Иерусалиме.
В уже упоминавшихся «Записках» Л.Н.Энгельгардт пишет, что после освобождения Авель «был долго в Троице-Сергиевой лавре и в Москве; многие из моих знакомых его видели и с ним говорили. Он был человек простой, без малейшего сведения и угрюмый; многия барыни, почитая его святым, ездили к нему, спрашивали о женихах их дочерей; он им отвечал, что он не провидец, и что он только тогда предсказывал, когда вдохновенно было велено ему, что говорить».
Впрочем, в высшем свете у него было немало знакомых. Помните – костромской губернатор, застольная беседа… Упомянутые письма к графине Потемкиной, датируемые именно временем освобождения из Соловков… Не странно ли? Безродный монах-расстрига, мужик – и такое общение! Он, безусловно, был интересен своими рассказами, предсказаниями. Чего стоит лишь одна, никак не расшифрованная строчка в одной из тетрадей: «Дадамей (Авель называл себя и так) посетил неведомые миры»(!). Когда складываешь немногие сведения об Авеле, то поневоле создается впечатление, что перед нами – то ли путешественник во времени, то ли человек, встретившийся с такими путешественниками. Книги, которые видел Авель, когда вознесли его на небо, по его словам написаны «на неведомом языке», но голос, озвучивавший их содержание, звучал у него внутри.
В истории монаха Авеля не меньше таинственности и загадочности, чем в знаменитой Железной маске. Во всяком случае, разве не загадка, разве не потрясение - строки, которые написал Авель о самом себе задолго до конца жизни:
«Зачатия ему было месяца июня, основания – сентября, изображения и рождения – месяца октября и марта. Жизнь свою скончал месяца генваря, а погребен в феврале. Тако и решился отец наш Авель, новый страдалец. Жил всего время – 83 года и 4 месяца».
В первую очередь поражает воображение то, что человек точно определяет дату своей смерти. Одного такого предвидения достаточно, чтобы понять, что мы имеем дело с невероятным, с фантастикой. Но в этих строчках есть ещё одна вещь, которая сразу не бросается в глаза. Авель очень чётко определяет начало человеческой жизни не с зачатия, как в древнем Китае, не с момента рождения, как это принято у нас. У него есть ещё две ступени: основание и изображение. Причем, они полностью соответствуют современным представлениям о развитии человеческого плода. Авель считает началом жизни Человека - основание, т.е. третий месяц беременности. С этого момента наступает жизнь человеческая. Отсюда и отсчёт лет. Если считать с основания, то срок жизни Авеля – точно до января 1841 года. И похоронен был Авель именно в феврале, как он и предсказал.
Хоронили его в Суздале, в Спасо-Евфимиевском монастыре, возле которого мы снова стоим с вами. Новый император Николай I заточил его в эту церковную тюрьму, служившую этим целям с 15 века, вскоре после восшествия на престол. Впрочем, во время водворения Авеля, в тюрьме кроме раскольников и еретиков были и лица светские – по делу декабристов здесь отбывали наказание Бобрищев-Пушкин и князь Шаховской.
Стоя у этого монастыря, невольно задумаешься о времени, о вечности, о человеческой памяти. Прошли столетия после смерти Нострадамуса и Авеля. Один из них написал почти тысячу «пророчеств», которые каждый толкует, как хочет. Сбылись из них – единицы, но тут ведь возможны и случайные совпадения. Тем не менее, на мраморной плите над могилой Мишеля де Нотр Дама высечена надпись:
«Здесь покоятся кости знаменитого Мишеля Нострадамуса, единственного из всех смертных, который оказался достоин запечатлеть своим божественным пером, благодаря влиянию звезд, будущие события всего мира». Вот так, ни больше, ни меньше : «единственный»… «всего мира»…
Русский мужик Василий Васильев предсказал, если считать «поштучно» совсем немного – десятка два событий, но каждый раз пророчество касалось конкретного человека или события крупного, влияющего на судьбы многих людей. И каждый раз сбывалось «самой вещию».
А ведь среди несохранившихся предсказаний Авеля были, говорят, и такие:
1914 год – начало великой войны
1917-1918 годы – крушение великой империи
1939 год – начало великой войны,
1945 год – открыта великая сила природы…
Могила брата Авеля могла бы быть вот здесь, в Суздале. Но нет её. Мы даже не знаем, как выглядел Василий Васильев, монах Авель. Нам остались лишь загадки…
Напоследок – несколько фактов, которые можно толковать по-разному, но, наверно, они любопытны сами по себе. О странной магии чисел в жизни Авеля. Причём, эта магия прорывалась у него иногда непроизвольно, вне зависимости от его воли. Помните, как он писал: «десять раз был под смертию», «сто раз приходил», «тысячу раз находился"… Это не ради красного словца написано. Это выскочило непроизвольно, но полностью укладывается вот в такой ряд чисел и природных явлений.
Родился он, если помните, «в самое равноденствие» - в марте. Соответственно, если вспомнить этапы начала жизни, определённые самим Авелем (или кем-то другим?), зачатие произошло в июне, в день летнего солнцестояния, а основание в сентябре, месяце осеннего равноденствия… Вот такая неслабая связь с Космосом. А другие цифры? В Шлиссельбурге он находился десять месяцев и десять дней. В Петропавловской крепости – десять месяцев и десять дней! В соловецкой тюрьме – десять лет и десять месяцев (может быть, и десять дней – неизвестно) ! А теперь вспомните слова Авеля о себе самом: «Жил всего время – 83 года и 4 месяца». Вы знаете, до сих пор никто не удосужился сосчитать: а сколько месяцев в жизни Авеля? Я не поленился, сосчитал. Ровно тысяча месяцев!!!
…Вместе с Авелем ушла одна из великих тайн русской истории. Сегодня уже невозможно определить: монах Авель – это гениальный мыслитель, включивший в работу неизвестные ещё н6ауке резервы мозга, либо простой человек, попавший в фантас-тическое сплетение обстоятельств.
В нашем путешествии по временам и городам мы незаметно снова оказались в Костроме, в центральном парке, на месте, где высился когда-то прекрасный кремль, который сейчас восстанавливается. Многие костромичи вспомнят, как два десятка лет назад в газетах был рассказан загадочный случай с фотографом-любителем, который на этом месте сделал обычный снимок аллеи. Когда же он проявил плёнку, то увидел странную картину: на снимке сквозь ветви деревьев отчётливо просматривается второе изображение, проступающее сквозь первое, - крупное лицо, глаза широко распахнуты… Такого кадра фотограф не делал, да и сама конструкция аппарата не допускала двойной экспозиции. Рассматриваешь этот снимок и видишь: лицо удивлённое, не современное, будто человек из другой эпохи вглядывается в наше время.
А что, если это брат Авель? Из других времён…